Без будильника

      Из-за этого я просыпаюсь.       Обычно я не люблю говорить сама с собой, кажется, могу наговорить гадостей. Но порой это помогает систематизировать действия, а это сейчас важно.       Накинув покрывало на кровать, чтобы выглядело прилично, беру плеер и худи. На пробежке мои мысли занимают только наложенные на приятную музыку слова мальчиков этого нового бойз-бенда.       (Но как же возможно, что ей страшно влюбиться?) Или она боится перемен? А вдруг у неё был травмирующий опыт? (Ведь каждый раз, слыша о моих чувствах, Она говорит, что они неискренни). Ну вот, проблемы с доверием. Когда я бегала тут в первое утро после переезда, не видела так много собак.       (И мне так нравится платье, что на тебе надето, но это неважно) Да, я люблю платья, особенно мне нравится образ футболки под моим любимым, с бретельками. (Потому что оно будет смотреться еще лучше на полу, на полу) Только попробуй, мальчик из бойз-бенда. Какой смешной почтовый ящик у соседей, на нём малыш Иисус. Интересно, почтальон здоровается с малышом каждый раз? А их счета за электричество увеличиваются, если они забудут исповедаться? Догадываюсь, как зовут их садовника.       Я замедляюсь, когда вдруг вижу перебегающего через дорогу парня к дому напротив. Вероятно, он вышел из этого двухэтажного дома с зелёной черепицей. Вышел явно через садовую калитку. Переместив взгляд в окно второго этажа, вижу фигуру, наверное, женскую. Я снова опускаю взгляд на соседа, он вдруг беззаботно улыбается мне и подмигивает, уже заходя в свой дом. Сосед мой ровесник, не очень высокий, но крепкий. Хотя я не могу вспомнить, когда мои ровесники стали опускать щетину. Это странно.       (Я выйду на улицу, пусть мои волосы отрастут слишком сильно) Точно, нужно бы постричься. Если я покрашу пару прядей в розовый, маме понравится?       Маме нравится, когда я прихожу вовремя к завтраку. Хотя у нас нет регламента, почему-то принято пить свой сок, когда мама пьёт свой кофе. В это время папа обычно забрасывает мою младшую сестру в начальную школу по пути на работу. Так было в Ньютауне.       Я принимаю душ и чувствую аромат персика. Он такой яркий, словно мне выстрелили в прямо глаза. Может, надеть платье? И заплести некрепко волосы? Не слишком для первого дня?       — Привет, мам.       — Привет, родная. Тебе так хорошо в этих гольфах.       Я улыбаюсь и достаю из холодильника сок. Волосы мамы закручены в бигуди. Папа всегда говорит, что маме очень идут прямые. Мама же говорит, чтобы папа брился, но его усы всё чётче и аккуратнее обрисовываются. Она пьёт кофе, хотя ненавидит его.       — Не переживаешь?       — Из-за чего?       Она улыбается, будто я пошутила.       — Новая школа. Я же понимаю, что это стресс.       — Да, но вариантов всё равно нет. Я же говорила, мама. Всё нормально.       Я хочу максимально снизить драматизм, поэтому допиваю сок, всполаскиваю стакан и ухожу.       — Пожалуйста, будь осторожнее.       — Конечно, мама.       В этом городке старшая школа находится ближе, чем в Ньютауне. Хотя моя мама выросла здесь, и мы живём в доме, оставшемся от её родителей, я совсем не ощущаю какой-то духовной близости с этим местом. Домик американской мечты, двухэтажный, и моя собственная спальня в западной стороне. Это красиво вечером. Хотя, боюсь, не могу признаться в своей близости и к Ньютауну. Я слишком мало видела в этом мире для однозначных выводов.       Я осматриваю школу внимательнее, чем при первом посещении для заполнения документов. Раньше я никогда не меняла школы, однако чувствую странное желание обобщить все школы мира, сказав, что старшие школы похожи. Атмосферой. Шкафчиками, плакатами. Старшеклассниками. Коридор — атлантический океан с бесконечными громкими морями и сливающимися заливами. Я неплохо плаваю, главное, не заходить в воду в шторм. Конечно, рядом со мной пройдёт группа чирлидирш, которые, конечно, накроют меня волной странного взгляда. Следом будут… кто они, футболисты? Ещё волна, взгляд уже другой, но не лучше. Попаду в течение нескольких рек, разных, высоких, низких, слепых и немых, розовых, серых, бежевых, синих, крашенных, заплетённых, побритых, лохматых, блестящих, потных, раз, два, тринадцать, восемнадцать, шаг, бег, объятия, поцелуй, удар в шкафчик, «гони деньги, ботаник», «я скучала, Зак!», «Миссис Эштвуд убьёт, если я не…», «Завтра напьюсь, видит Бог». Удар в плечо. Ай.       — Смотри, куда идёшь, — слышу я, выныривая. И смотрю на высокого, довольно худого парня, чья причёска похожа на бобра. Он смотрит на меня так внимательно и долго, будто я должна успеть разглядеть цвет его глаз, чего я делать не собираюсь и молча иду дальше.       Мне навстречу, точнее, навстречу этому парню, но обходя меня, идёт компания. Они смеются, переглядываются, а чёрт-возьми-сосед снова подмигивает. Ему за это платят или что? Я не поворачиваю голову, слыша даже сквозь коридорную бурю, как юношеское внимание приковано к моей спине. Подмечаю, что их английский довольно странный, тягучий. Боже, храни королеву? Они в целом выглядят как британцы. Не то, чтобы я могла безупречно и сходу определять национальную принадлежность, но что-то в них было странное, помимо лоска и блеска для губ. Разве что, сосед с нервным тиком, наверное, какой-нибудь пакистанец. И все в США, в штате Коннектикут, собралась компания.       Вдруг меня хватают под руку. Рука мягкая, женская, взволнованная. Я не знаю нот этих духов, но, наверное, это персик.       — Привет! Ты Джессика-Кассандра Блэкстоун?       — Нет, это не моё имя.       Она хмурит идеально нарисованные брови.       — Теперь твоё. Ты же новенькая, тебя должны так звать.       — Почему?..       Но она не отвечает, а активно кивает головой. Я вижу, как прыгают локоны, зафиксированные заколками-бабочками, слышу звон её длинных серёжек.       — А я Миранда!       — Рада знакомству, я…       Миранда тотчас подносит палец к моим губам, точно я едва не выдала государственную тайну, смотрит важно и многозначительно.       — Неа. Ты Джессика-Кассандра Блэкстоун.       — Зачем тебе это?..       — Я резвая блондинка с популярным именем, у меня должна быть немного странная подружка противоположного типажа. Ну, ещё с тобой говорил Гарри, так что теперь ты точно моя подружка до гроба, в который я упаду, если Гарри вдруг заговорит со мной…       Как же стремительно неслись её мысли, быстрая артикуляция, которой даже не мешала жвачка и лавирование между учениками.       — Кто такой Гарри? Этот кудрявый? Он похож на поп-звезду.       — Да! Эти ребята такие красавчики.       — Это не совсем комплимент, это скорее странно, мы же школьники.       — Ты тоже немного странная, тебя вообще зовут Джессика-Кассандра.       Она смеётся, повисая на моей руке, как акула на мёртвом ките.       В классе меня просят представиться, и, хотя Миранда демонстративно не слушает и шепчет всем, что моё имя Дженнифер-Эмма Блэкуайт, или как там, остальным ученикам не интересна ни я, ни кто бы там ни был ещё. Разве что те парни из коридора, конечно же они, улыбаются и смотрят немного иронично? Насколько я могу судить.       — Спасибо, мисс Энгель. Присаживайтесь за свободную парту.       Миранда машет руками, указывая на соседнюю парту:       — Это около Гарри, вот, вот здесь! Садись!       Надеюсь, что в этой школе можно будет как-нибудь без друзей.       Первые занятие проходят хорошо, несмотря на взгляды этого Гарри с одной стороны и попытки Миранды втянуть меня в дискуссию об этом самом Гарри с другой. По возможности оставлю их наедине.       Возможность появляется буквально со звонком. Я беру сумку и выхожу из кабинета, несмотря на голос Миранды. Она милая, но мне нужно всего лишь закончить выпускной класс, а не делать вид, что я в подростковой драме. Я быстро скрываюсь где-то в коридоре, отыскав закоулок в конце. Достаю телефон, мягкий брелок в виде брокколи щекочет щёку.       — Привет, родная.       — Привет, пап, — я улыбаюсь, прислоняясь к стене.       — Спасибо, что позвонила.       — Ну ещё бы.       — Как ты там? Обустроилась?       — В норме. Я в школе. Отстой.       — Ещё бы. Школа — это полный отстой. Не повезло тебе, — мы смеёмся. — Как мама?       — Вроде, в порядке. Снова крутится в бигуди.       — Я очень рад. Детка, ты… не сердишься на нас?       — Нет, пап. Я всё понимаю.       — Если что, ты всегда можешь мне позвонить. Хорошо?       — Да, я помню. Поэтому и позвонила.       — Помнишь, как вы с Оливией катались на катере?       — …помню.       — И когда Оливия чуть не упала, потому что думала, в воде будут дельфины. А ты её поймала, но упала сама.       — Я ведь умею плавать.       — Научилась именно тогда. И я понял, что могу быть спокойным за тебя. Я так горжусь нашей взрослой, смелой девочкой.       Я улыбаюсь, хотя мне не перед кем притворяться. Когда мама с папой решили, что смелые девочки перестали быть детьми? Я взрослая, но разве взрослые не нуждаются в обоих родителях? Я взрослая, а взрослые тоже плачут. Я видела, папа.       — Ладно, пап, скоро урок.       — Давай, детка. Береги маму.       — Обязательно. Пока. Люблю тебя       — И я тебя.       Я складываю телефон, облокачиваюсь на стену и прикрываю глаза.       — Ты сказала, что умеешь плавать.       Эти слова и в целом незнакомый голос заставляет меня нахмуриться и открыть глаза. Сосед, бегающий целоваться к соседке, друг той поп-звезды.       — Я говорила это не тебе.       — Какая разница. Незачем скрывать свои навыки.       Он улыбается, но все подобные идеальные улыбки вызывают у меня желание закатить глаза. Я поправляю ремешок сумки на плече и хочу выйти из своего телефонного укрытия, как его рука преграждает мне путь. Сейчас же две тысячи тринадцатый, точно, как я могла забыть эти типичные ситуации.       — Приходи на вечеринку у бассейна сегодня.       И куда же без вечеринки в первый день новенькой.       — Я тебя даже не знаю, о какой вечеринке речь.       — Я Зейн, приятно познакомиться, — он протягивает мне ладонь. — Теперь знакомы. Так ты придёшь?       Я продолжаю молчать, смотря то на него, то на освободившийся проход. Но решаю слегка улыбнуться.       — Знаешь, если я не пожму руку, твоя рука быстро устанет.       По его лицу вижу, как мои слова запустили этот механизм усталости, о котором он прежде не думал и поэтому не чувствовал. Кажется, Зейн немного краснеет, он смеётся и опускает руку.       — Дружелюбно.       Я пожимаю плечом и выныриваю в коридор, но Зейн идёт наравне со мной.       — Нам в один класс?       — Не знаю, я не хожу на уроки во второй половине дня.       — А, наверное, тренируешь руки?       — Ха-ха, нет, это ближе к вечеру.       — Поверь, я не хотела этого знать.       — Так что насчёт вечеринки?       — Ну и зачем я тебе?       — Не мне. Гарри попросил. Он был такой серьёзный, когда просил привести тебя, жуть.       Его слова заставляют меня остановиться.       — С чего бы? Разозлился из-за того, что мы столкнулись?       — Типа того, — Зейн спокойно кивает.       — Серьёзно? Я его даже не знаю. Это разве нормально?       Зейн разводит руками.       — Он красавчик из старшей школы, который столкнулся с новенькой в её первый день. Он просто не мог не взъесться на тебя из-за чего-то.       — А если он злится, то зачем я вообще нужна на вечеринке?       — Этот вопрос логичнее предыдущего, поэтому Гарри точно не думал о нём. Что-то вроде мести, наверное.       — Он идиот?       — Нет, что ты, он же красавчик из старшей школы. Такие, как мы, посещаем минимум уроков и остаёмся на хорошем счету у учителей, и наш средний бал выше, чем у ботаников в клетчатых свитерах.       — Потому что вы скрытые гении?       — Потому что сейчас две тысячи тринадцатый, мы выглядим как поп-звёзды, а всё происходящее похоже на подростковый фильм.       — Да, тогда всё логично.       Я издаю смешок и иду дальше.       — Так что насчёт вечеринки? — слышу за спиной.       — Скажи, что я не умею плавать.       Судя по всему, вечеринка — это обязательное сюжетное событие для старшеклассников этого городка, потому что весь день Миранда агитировала за моё присутствие. Даже сейчас, когда уроки закончились, и я в праве насладиться свежим воздухом переднего двора, Миранда говорит мне что-то про алкоголь-тш-секрет, её обязанность посещать все подобные вечера, ведь она популярна, признание, что ей сложно выбрать наряд и, кажется, на неё сегодня смотрел Найл (знала бы я, кто такой Найл).       — Ладно, Миранда, я посмотрю по ситуации, — говорю и уже отхожу в сторону дороги, но Миранда смотрит удивительно грустно. Она словно перебирает перед глазами слова, взвешивает силу их убедтельности и наконец-то подбегает.       — Энгель, ты даже можешь прийти ко мне домой, чтобы помочь выбраться платье. Что скажешь?       — Вау, ты назвала мою фамилию? Не какую-нибудь Блэквинтер?       Аккуратно накрашенные губы Миранды вытянулись в хитрой улыбке.       — Тш-ш, секрет.       Я смотрю на неё со спокойным сердцем.       — Не обещаю. Но из-за усталости. Не принимай на свой счёт. До завтра, Миранда.       — Пока, Оливия.       Я останавливаюсь. И поворачиваюсь к ней. Брызги волн оставляют следы пуль в моём теле.       — Я не Оливия. Оливия — это имя моей младшей сестры.       — А? Ой, прости. Просто имя с фамилией на слуху. Сэнди-Хук, да?       — Да. Которая в Ньютауне.       Я отворачиваюсь и иду в сторону дома. Возможно, я правда тону.       Мамы ещё нет. Когда мы сюда переехали, она занималась своей старой работой, удалённой. Кажется, причине её «буду в восемь, ужин в холодильнике» нравятся, когда у неё подкрученные волосы. Мне без разницы, кто он, лишь бы у мамы была причина вставать по утрам. Сейчас это важно.       Кидаю сумку на стул и падаю на кровать. Я закрываю глаза руками и сквозь них вижу закатный штиль на стене. Она красно-фиолетовая.       Закрываю тетрадь по алгебре. Примеры звёзд виднеются на небе. Я распускаю волосы. Спокойно. Но вдруг замечаю что-то странное в окне. Тени? Палетка? Ха-х, ладно, не до шуток.       Я аккуратно приоткрываю занавески и устало выдыхаю, когда вижу человека-бобра за окном. Он стоит, спрятав руки в карманы узких джинс, стоит так, словно знает, что на него смотрят.       Я накидываю кардиган и открываю окно.       — Эй? Нравится ошиваться под окнами новых соседей?       Он поднимает на меня взгляд, и я всё так же не улавливаю их цвет. Уже поздний вечер, а света фонаря явно недостаточно для операторской съёмки, на которую этот Гарри, видимо, рассчитывает.       — П…му т…шла?       Он стоит под окном, его голос едва слышно. Но Гарри выглядит так театрально-красиво, что я едва сдерживаю смех.       — Что? Говори громче.       Кажется, он понимает, что физика не на его стороне и, делая над собой усилие воли, говорит громче.       — Почему ты не пришла? — и оглядывается, как бы он не говорил очень громко.       — А что мне там делать?       — Вечеринки нужны для веселья.       — Мне и так нормально.       Он неловко опускает голову. Я чувствую жалость. Спускаюсь и выхожу на порог. Ладно, пусть доигрывает свой спектакль.       — …а ты не узнала меня?       — Что?       — Мы ведь были так близки в детстве, когда ты приезжала сюда. Мы были друзьями. Неужели ты забыла?       Ладно, переиграл.       — Ты в порядке? Я никогда раньше не была в этом городе. И я тебя не знаю.       Гарри несколько секунд не отводит от меня взгляд, а потом со вздохом отворачивается.       — Чёрт, не сработало.       — Вот только драмы с друзьями детства не хватало.       — Я говорил, что это тупо, — слышу ещё пару голосов и… вау.       — Это ещё кто? Вы переместили вечеринку на моё крыльцо?       — Нет, это моя моральная поддержка, — с долей детской наивности говорит Гарри, пока смазливый парень кладёт руку ему на плечо.       — Ага. По всем законам жанра ты ему понравилась, но он конченый идиот, поэтому не придумал ничего лучше, чем начать абьюзить тебя.       — Да-да, Луи, я это ей уже объяснял, — вставляет Зейн, опять подмигивая мне. О нет, кажется, я была не права. У Зейна это нервный тик. Мысли никто не слышит, но слегка неловко.       Двое оставшихся тоже начинают говорить. У первого волосы крашенные, движения открытые, словно у ребёнка, голос высокий.       — Несмотря на то, что в Гарри влюблена четверть школы, он тот ещё мудак, кстати.       У второго брови широкие, лицо уютное, как пригородный интерьер, голос спокойный.       — Факт.       — Эй! — Гарри откидывает руку Луи и хмурится. — Я же это осознаю. Поэтому никогда не пользуюсь.       — И это факт. Кто-то говорит про нас «bad boys», не зная значения этого слова и, вероятно, игнорируя слово «bad», но на самом деле у нас никогда девушек-то не было.       — А я вообще гей, — Луи улыбается, крепче обнимая Гарри.       — Да, словом, мы немного тупые в плане отношений, мы же школьники, — завершает Зейн.       Я поднимаю вверх большой палец и спрашиваю:       — Круто. А я тут причём?       Все пятеро вдруг переглядываются, не находя ответа. Гарри, приподнимая плечи и пряча глаза, смущённо выдыхает.       — Да, возможно, мы как-то неправильно начали. Клише, да?       — Ещё какое. Вариант с ненавистью из-за секундного столкновения в коридоре — точно лишнее.       — Надо было сразу начинать с того, что мы друзья детства.       — Или притвориться, что ты чморишь её из-за внешности!       — Или подстроить похищение, чтобы Гарри её спас.       Они продолжают накидывать идеи разной степени административной и уголовной ответственности, и я молча киваю себе, закрывая дверь. Гарри в то же мгновение дёргается и, распахнув глаза, испуганно вскидывает руку. Нет, он не телекинетик, но по странной причине я замираю. Дыры от пуль в моих глазах зыбко-туманно ловят в вечерней тени и отвратительном освещении зелёный отблеск. Аромат персика вдруг бледнеет, и я чувствую себя предательницей.       Гарри быстро приходит в себя, не упускает шанс, шикает друзьям, и те отходят в сторону. Я смотрю на Гарри.       — Всё вот прямо вообще не так, как нужно. Я не крутой. Я придурок, который не умеет разговаривать с девушками. Ты здесь недавно, и я бы хотел узнать тебя получше, прогуляться с тобой, быть может, завтра?       — Без похищений?       — Даю слово.       Розовое полотно, фиолетовые дуги. Маленькая теннисная ракетка, молитва перед ужином. Я подготавливала нимб для выступления в церкви и подшивала рукава на белом костюме. Нельзя играть с иголками. Ладно, давай, я покажу, как это делается. Собирала два хвостика, потом обнимала. Нужно посадить здесь персиковое дерево. Скоро ли весна? Хочу увидеть эти улицы зелёными.       Взгляд на Гарри, но я сажаю дерево. Мои губы подрагивают, ветер несмело царапается.       — Я не знаю. Я просто не уверена, что имею право. Наверное, завтра всё и решу.       Не знаю, какие чувства остаются за дверью. Знаю только, что дверь закрывает чувство тихой и разрушающей преданности. Почему я должна была смотреть на ряд маленьких гробов? Белый костюм ангела. Пожалуйста, не нужно плакать. Она расстраивается.       Мама спрашивает, как мой первый день, и она внимательно смотрит мне в глаза. Я придумываю находу, смеюсь со странных одноклассников и говорю ей, что эта школа самая обычная. Она гладит меня по голове и на секунду останавливается. Я покрашу волосы завтра.       В школе всё было правильно. Слаженный океан с неловкими парнями-звёздами, громкими и яркими подругами и вечеринками по расписанию полнолуния. Но что я делаю в этой идеально-блестящей картине, где в качестве саундтрека хит какого-нибудь британского бойз-бенда, когда у меня даже нет будильника, который нужно кидать в стену каждое утро. Кажется, сегодня в моих мыслях было непозволительно много лишнего. Думать о том, что надеть. Почти заметить цвет глаз странного парня. Быть приглашённой в гости к кому-то, чтобы выбрать наряд. Мне… понравилось? Такое нравится только подросткам, а я… ох. Я подросток.       Смеётся, когда вбегает в мою спальню рано утром.       Оливия своеобразный будильник, только с двумя хвостиками и неровным смехом-колокольчиком. Её детский шампунь с ароматом персика, а на этикетке лягушка в розовом платье. И для неё естественно вертеть своими лохматыми хвостиками у меня над головой, чтобы я скорее проснулась.       Но никто не будит меня утром. Из-за этого я просыпаюсь.