Невесомость

      Ты продираешь глаза от липкого трехчасового сна. Это самый длинный за неделю, но кости все так же больно перекатываются внутри утомленных мышц. Вся твоя жизнь стала похожа на полузабытый вечерний сон.       В тебе нет ни сил, не желания встать и двигаться. Ты спишь, отсутствуешь, пока ноги поднимают тебя с постели, пока руки одевают тебя, пока ноющее тело несет тебя в участок на смену.       Тупое бессилие не дает мыслить, клубясь под черепом грязной ватой. Мелкой дрожью бьются руки, и ты изо всех сил сжимаешь папку, чтобы она не упала. Ты бы и сам сейчас упал, остался бы так - лбом в ледяной кафель. Тебя пошатывает, и ты скорее садишься за стол.       Скинув небрежно колпачок с руки, замираешь. Дверь приоткрыта. Из коридора раздаются шаги, и каждый стук каблуков режет тебе уши знакомым отрывистым ритмом. — Приезжай, — раскатистый голос. Бесконечно недосягаемый. — Я допоздна, Гарри. — Ну и что. Переночуешь! — в ответ - короткий смешок лейтенанта. Чуть громче выдоха.       Каждое слово сослуживцев больно отдает в висках.       Страшный недосып за несколько лет давно залег кругами на веках, и их свинцовая тяжесть тянет вниз лицо, не давая улыбнуться. В голове тревожная бездна пожирает зачатки всякого чувства, пронося их мурашками на затылке в ледяной душный воздух. Ты затягиваешься и спустя несколько мгновений выпускаешь дым, раздирающий глотку. С выдохом не выходит напряжение.       Ты мерзнешь и возвращаешься внутрь. Мимо тебя снова проходят эти двое. В воздухе остается теплый пьянящий аромат его новых духов. Впервые за столько лет он стал следить за собой, и с какого хуя, думаешь ты. Но ответ очевиден. Ты с пустым раздражением впериваешься взглядом в лейтенанта. Он забрал у тебя последнее.       Желания нет. Тебе только кажется, что оно просыпается внутри, но среди пустоты, от которой в ушах звенит, только скребется беспомощно потребность чего-то хотеть. Она двигает твою руку вниз, и ты плетешься в спальню, на ходу расстегивая пряжку ремня на форменных брюках.       Спустя полтора часа ты кончаешь. Больно и сухо. Это повторяется каждую неделю по несколько раз, и твой член уже онемел от постоянных прикосновений, утратив остатки чувствительности, и тебе приходится все сильнее и яростнее сжимать его с каждым подходом. Но ты не можешь иначе.       Дрочка стала обыденным ритуалом. Она прочищает мозги, как тебе кажется. На самом же деле она забивает их настолько, что кроме черной бездны в них не остается ничего, и эти болезненные час или полтора превращаются в сладкое забытие после нескончаемых рабочих дней.       У тебя вообще нет перерыва, и каждый вечер ты видишь его. С новым напарником. Каким он стал опрятным и улыбчивым, не хамит ему, да и остальным тоже. И тебе. А ты, больной ублюдок, видя, как Гарри таскается за ебучим лейтенантом, продолжаешь заглядываться на него и втихую передергивать сразу после того, как приходишь домой.       Ты стал все чаще курить. Теперь даже не открываешь окна, и твоя квартира воняет, как старая бытовка. Еще чуть-чуть, и можно будет контейнеры в порту Мартинеза назвать люксом по сравнению с тем, во что превращается твое жилище.       Ты открываешь дверь и заходишь. Ты безбожно все засрал. На полу разбросаны жестяные банки и нестиранные шмотки, у порога - несколько мешков с мусором, которые ты уже даже не обещаешь себе выбросить. В носу оседает гнилостная сладость, и ты, собравшись с духом, все же тащишь их до мусоропровода. Если у тебя будет стоять смрад, как на месте убийства, ты только еще больше станешь думать о ваших совместных расследованиях. — Жан, ну ты чего сегодня такой? Ты хоть выспался? — в доброжелательном голосе Хейдельстама искреннее сочувствие, как ножом по сердцу. Ты и правда не успеваешь сегодня ничего из того, что должен был сделать.       И каждый упрек воспринимаешь в штыки. За эти дни сильнее всего тебя скребла едкая печаль, а теперь укол вины пробил насквозь твою грудь, и в ней разинула пасть липкая черная бездна. К горлу подкатывают слезы, влажнят глаза, но им не выбиться из-под усталых ресниц. Ты разучился плакать. — Да вроде… — ты надеешься безучастием отвлечь Трэнта и закончить неначавшийся разговор. — Жан, — он подходит к твоему столу, — посмотри на меня.       Ты безвольно запрокидываешь голову, и кажется, что у тебя на это уходят последние крупицы сил.       Уже вернувшись домой, ты забываешь, о чем вы говорили. На обратном пути ты видел Гарри: они с Кицураги отошли за угол, скрывшись от светлого пятна фонаря, и он стоял к лейтенанту слишком близко. Ты отвернулся. В жопу все это.       Утро. Работа. Вечер. Ночь. Туман. Снова. Ты плетешься на перекур, надев только шарф — ты так отмеряешь время. Начнешь мерзнуть, значит, пора вернуться.       У крыльца заплеванный асфальт усыпан серыми окурками. Среди них уныло желтеет несколько старых бычков. Они здесь уже несколько месяцев, и до сих пор их не смыло дождем, и всякий раз, когда ты выходишь, от их вида тебя передергивает.       Блядь! Ты взял не ту пачку. В ящике, похоже, лежали старые сигареты, которые тебе перед отъездом в Мартинез отдал Гарри. Он выебывался ими на весь участок: «Смотрите, Оранские сигариллы!» Что бы блять это слово ни значило. Ты не спросил ничего, чтобы не тешить самолюбия Гарри, а только смерил его презрительно-отстраненным взглядом. Не хотелось связываться с придурком.       Сейчас ты нерешительно вертишь сигариллу в желтой оплетке. Золоченое колечко охватывает плотный фильтр. Сигарета мягкой тяжестью лежит на среднем пальце.       С первой затяжкой тебя наполняет едкая тоска, окрашенная дымом последней сигареты, что вы курили вместе. В мутном облаке — его необычно потерянный взгляд; в слезящихся от дыма глазах тускнеет твое отражение. Ты пуст и почти полон. Это был один из тех редких моментов, когда не хотелось ебнуть ему по лицу за какую-нибудь херню, что он ляпнул, не подумав. Сперва он чересчур наивно распинался о том, как тщательно отбирали табачные листья для сигарилл, а потом молча ждал твоего ответа, но ты только пытался не задохнуться. И смотрел на него со скрытой нежностью.       Крепкий дым снова жжет грудь и с каждым вдохом сдавливает камнем усталое сердце. Приподняв веки, ты бессильно вглядываешься в туманную дымку: ночь обещает быть холодной.