Sacrifice

Он небрежно касается себя. Прикосновения и не предполагаются тщательными, он делает это здесь и сейчас не для того, чтобы найти освобождение, пока нет, но чтобы подготовиться к будущему. Один палец, два, три, каждый вымазан в масле, движения быстрые, почти жестокие по отношению к самому себе. Он подавляет стыд, вину, гнев, отвращение к себе. Посмотрите на него, на лидера секты Юньмэн Цзян: колени приподняты, ноги раздвинуты, разрабатывает себя, чтобы вставить нефритовую пробку, с помощью коей будет готов к мужчине, о котором только он думает, как о своём возлюбленном. Нелепость. Они теперь никто друг для друга. Как может быть иначе? А-Ин сделал свой выбор. Он не должен называть его так, даже в своих мыслях. Лидер секты Вэй было бы лучше. Вэй-сюн. Даже А-Сянь… Если он когда-либо и называл другого А-Ином вслух, то только в моменты удовольствия, когда он терял самого себя. Терял самообладание. Его тело ощущается напряжённым, неподатливым. Его собственные прикосновения обжигают, жалят. Прошло слишком много времени. Если бы у него было хоть немного достоинства, прошло бы ещё больше. Но у него нет достоинства. Человек, обладающий достоинством, не стал бы планировать такое. Не стал бы лежать здесь, на этой откровенно богатой кровати, в этих откровенно богатых покоях, в резиденции такой откровенно богатой секты, как Ланьлин Цзинь, делая такое. Гость, он – гость, трахающий себя пальцами, чтобы затем засунуть внутрь пробку, а затем – прокрасться наружу незамеченным, в надежде встретить Вэй Усяня по дороге из Илина, идущего на празднование месяца со дня рождения своего племянника, в надежде, что он всё ещё достаточно знает о том, как быть мягким и соблазнительным, что он сможет увести мужчину с дороги, чтобы они могли получить удовольствие у какого-нибудь дерева или, может быть, за каким-нибудь кустом. Таков план. Таков план, когда он узнаёт, что А-Ин потащит с собой этого отвратительного Вэня. Таков план, когда лучшее, на что он может надеяться, – это то, что мёртвое существо подождёт немного в стороне, спиной к ним, в то время как он позволит А-Ину овладеть собой. Он и правда бесстыден. Этого почти достаточно, чтобы заставить его остановиться, вытащить пальцы, отказаться от этой идеи – но он был так одинок, и это было так давно. Они даже не коснулись друг друга, когда он пришёл на Могильный Курган, когда Вэй Усянь… так легко… Драться на поединке было просто – независимо от их плана, к тому моменту он и вправду был зол; но несмотря на то, что, скорее всего, это выглядело как гнев уже тогда, когда он пришёл навестить другого, до того, как они составили план, тем, что он на самом деле чувствовал, была печаль. Его любимый человек уже отказался от него. Уже забыл все свои обещания. На мгновение он замирает, просто лежит там, погрузив пальцы в неотступное тепло собственного тела, но затем снова заставляет себя двигаться, решительно потянувшись к пробке, лежащей рядом на кровати. Она холодная в его руке, когда он смазывает её маслом; нефрит так же бледен и безупречен, как мужчина, укравший у него внимание его возлюбленного. Гнев снова делает его жестоким, когда он вталкивает пробку внутрь себя одним быстрым и неумолимым движением. Это больно, но это нормально. Прошло много времени с тех пор, как любые подобные действия не сопровождались болезненностью. Он встаёт с кровати и стирает излишки смазки с рук и между бёдер влажной тряпкой, прежде чем спрятать маленький флакон с маслом обратно в свой дорожный сундук. Пробка ощущается твёрдой и неудобной при движении, и он слишком осознаёт её присутствие, осознаёт то, каким бесстыдным он стал. Он одевается быстро, выбранный им наряд прост, похож на то, что он носил в юности, в надежде напомнить Вэй Усяню о лучших временах. В надежде, что мужчина увидит его и хотя бы на мгновение вспомнит те чувства, которые он когда-то испытывал… Но это не так, верно? Вэй Усянь никогда не испытывал к нему таких чувств, какие он сам уже долгое время испытывает к нему. Вэй Усянь мог дать сотню невыполненных обещаний, но ни одно из них не было такого рода. Это он был тем, кто увлёкся, кто воображал романтику там, где её не было. Тогда, много лет назад, ему не следовало позволять другому мальчику целовать себя. Практика поцелуев с ним – какая идея. Он задаётся вопросом, сколько людей попадались на эти слова, сказанные чужими устами. Он задаётся вопросом, скольким людям это разрушило жизнь. Практика поцелуев привела к практике других вещей, и он потерял себя, позволил себе делать такое, из-за чего его отец никогда больше на него не взглянул бы, его мать хлестала бы его по спине до крови, а Вэй Усяня, вероятно, с позором изгнали бы из секты, если бы Цзян Фэнмяню удалось спасти его от ярости его жены… но затем они отправились учиться в Облачные Глубины. Затем они встретили Не Хуайсана и его дурацкие жёлтые книги. Действия, изображённые в них… мысль об этом взволновала его. Мысль о возможности поделиться собой с А-Ином таким образом. Но он бы этого не предложил, он был бы совершенно счастлив никогда не упоминать об этом, втайне страстно желая даже без единого шанса когда-либо… но другой мальчик тоже хотел попробовать. Умолял, уговаривал и ныл… нет. Это не было виной Вэй Усяня. Он должен был отказать ему. Он должен был, по крайней мере, сказать, что для него значил такой поступок… но он думал, что его шисюн знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что это будет значить – отдать себя вот так. Для него с этого момента они с тем же успехом могли считаться супругами. По крайней мере, помолвленными. Никого другого никогда не будет. Никого другого никогда и быть не могло. Какими бы недостатками он ни обладал, никто никогда не должен подвергать сомнению верность его сердца. Его тела, с другой стороны… Он покидает свои покои, изо всех сил стараясь ходить, говорить и в целом поддерживать такой вид, будто он не шагает по коридорам Карповой Башни с куском нефрита, застрявшим в неприличном месте. Его репутация – недружелюбная – приносит ему некоторую пользу, поскольку единственным человеком, который останавливает его, чтобы поговорить, оказывается Цзинь Гуанъяо, решивший обменяться любезностями и удостовериться, что он доволен своими покоями, со своей привычной благодушной улыбкой и странным чувством беспокойства, которое этот человек, кажется, неосознанно излучает. Хотя, возможно, он единственный, кто это замечает. Он заметил то, как маленький мужчина обращается к Цзинь Гуаншаню, как будто лидер секты Ланьлин Цзинь – это солнце, а он – подсолнух. Это кончится плохо. Любовь отца нельзя купить, будь то внимание, преданность или впечатляющие подвиги – не тогда, когда отец не может любить сына. Он знает, о чём говорит. Перед тем, как они расстаются, на этом красивом лице на мгновение появляется хмурое выражение, прежде чем обычная напускная безмятежность берёт верх. Если Цзинь Гуанъяо и хотел что-то сказать ему, что-то искреннее, момент проходит, и мужчина решает промолчать. Он недостаточно любопытен. Пробка давит на его разум с каждым движением его тела, заставляя его чувствовать себя извращенцем, заставляя его чувствовать себя ещё более неправильно и виновато из-за того, что он испытывает такие ощущения во время разговора с мужчиной, не являющимся его любимым человеком. На этом их пути расходятся. Ощущение стыда внутри него настолько сильное. Если бы всё могло быть иначе. Если бы всё могло быть так, как он мечтал… Он бы не показывался на публике в таком состоянии. Он бы не ходил по переполненным залам Карповой Башни, всё это время готовый к тому, чтобы другой мужчина… Позорно. Глупо. Если бы всё было так, как должно быть, Вэй Усянь не проводил бы ночи отдельно от него. Ему не пришлось бы идти на такое, чтобы получить прикосновение от другого, хотя бы на мгновение. Это облегчение – ступить на Саньду и подняться в небо, покидая город и направляясь туда, где он наверняка встретит своего возлюбленного. Правда, которую он ненавидит признавать, заключается в том, что это он оттолкнул его. Из-за того, что сделали с ним Вэни. Что случилось с ним после того, как он был схвачен, пытаясь сохранить Вэй Усяня в безопасности. Что они сделали с ним после того, как сожгли его ядро. Вэнь Чао и Вэнь Чжулю. В основном Вэнь Чао. Вэнь Чжулю просто выполнял приказы, его лицо и тело выражали нежелание прикасаться к нему. Однако это не имело значения. Вмести они полностью унизили его. Они взяли то, что было предназначено только для А-Ина. Как он мог рассказать об этом другому мужчине? Рассказать ему о том, что он не только был настолько глуп, что не смог придумать иного способа защитить другого, кроме как отвлечь и в итоге оказаться пойманным, но он даже не смог сохранить в безопасности своё тело, не смог сохранить свою телесную верность… Он думает, что Вэй Усянь больше рассердился бы на Вэней, но это изменило бы отношения между ними, и он не раз видел, как жёны – подвергшиеся насилию со стороны других, а затем отвергнутые мужьями – обращались за помощью и за местью к внушающей страх госпоже Юй, чтобы не понимать, что мужчины часто начинают испытывать отвращение к партнёрам, которых коснулся кто-то другой, неважно, насколько бессилен был человек остановить это. Поэтому он попытался притвориться, что ничего не произошло. Не что чтобы поначалу ему вообще нужно было об этом думать – он был полностью отвлечён возвращением своего золотого ядра, затем попытками приспособиться к странной, чужеродной вещи, которой оказалось это новое золотое ядро, а затем обнаружил пропажу Вэй Усяня. Он знал, что другой не бросил его… И он был в ужасе, но не мог поддаться этому ужасу, ни тогда, ни после всего, ни когда он мог что-то сделать, поэтому он сосредоточил всё своё внимание, весь этот ужас и всю свою ярость на том, чтобы добиться отмщения. Отмщения за своих родителей, за Пристань Лотоса, за весь заклинательский мир в целом и за себя – и всё это время часть него возносила мольбы чему угодно, всему, о чём он мог подумать, чтобы Вэй Усянь оказался жив и вернулся. Его молитвы были услышаны. Не только эти молитвы, но и более тёмные, жестокие, тайные молитвы о том, чтобы Вэй Усянь отомстил за него, даже не зная за что, также были услышаны… Только после этого, после того, как Вэй Усянь вернулся в его жизнь и в его постель, после того, как они вдвоём убили Вэнь Чжулю и Вэнь Чао – Вэнь Чао более болезненным, унизительным и приносящим удовлетворение способом, – начались настоящие проблемы. Он знал, что это не так, как с Вэнь Чжулю и Вэнь Чао, потому что он был с Вэй Усянем раньше и дольше, очень много раз после первого случая и до первого после Вэней, и А-Ин знал его тело, знал, как заставить его хныкать от удовольствия, бессильного не дать звуку прорваться наружу, хотя они оба знали, к каким последствиям это приведёт, если их застукают, настолько беспомощного, что в конце концов даже рука, которой он прикрывал рот в попытках заглушить шум, вцеплялась в покрывала, или в плечи возлюбленного, или в его волосы, и Вэй Усяню приходилось либо самому прикрывать ему рот, либо целовать его до потери дыхания… Он знал всё это, но иногда не мог не ожидать боли. Вздрагивать от прикосновения. Не мог расслабиться настолько, чтобы А-Ин мог проникнуть в него, или настолько, чтобы ему не было больно, если А-Ину удавалось это сделать. И он пугался, иногда, если А-Ин неожиданно прикасался к нему. Иногда он вообще не хотел, чтобы его трогали, а иногда всё, чего он хотел, – как можно больше прикосновений. Чтобы его обнимали, гладили, целовали и, да, любили. Брали, как муж берёт жену. И это так сбивало с толку, и так расстраивало, и его неспособность заставить свой разум и тело сотрудничать, делать то, что он хотел, заставляла его чувствовать себя таким же беспомощным, как он чувствовал себя, когда те двое Вэней… И хотя он этого не хотел, всем, что он чаще всего чувствовал, было так много гнева. Всё это было так ужасно. Моменты, которые им удавалось украсть, чтобы побыть вместе, были испорчены. Разрушены им. Иногда его разум хотел этого, но его тело – нет, заставляя его вздрагивать и испытывать боль, а иногда его тело хотело этого, но его разум – нет, оставляя его с ощущением холода и пустоты в душе, когда это происходило, а иногда ни разум, ни тело этого не хотели – а иногда и то, и другое хотело этого, но обычно всё это тратилось впустую, потому что вместо этого он злился, раздражался и защищался из-за того, что Вэй Усянь отсутствовал, преследуя Ханьгуан-цзюня, и его не было рядом, чтобы дать ему то, в чём он нуждался. Вэй Усянь часто отсутствовал, преследуя Ханьгуан-цзюня. Он абсолютно уверен, что Вэй Усянь влюбился в Ханьгуан-цзюня в те дни, которые они провели в Облачных Глубинах. Он просто дурак, который сначала этого не понял. Дурак, который слушал все мольбы своего шисюна и ощущал все его нежные прикосновения, у которого были все первые разы его шисюна, но который не осознавал: этот человек никогда не утверждал, что это было чем-то более особенным, чем практика детей, чем-то настоящим. Каким-то образом он превратился в свою мать – влюбился в мужчину, который всегда смотрел мимо него на кого-то другого. Кого-то другого, кого он поймал на ответных взглядах, но он никогда, никогда не упомянет об этом там, где Вэй Усянь мог бы его услышать. Он может быть дураком, но он не такой дурак. Он не романтик. Он не святой. Он не собирается отказываться от той крохотной части внимания Вэй Усяня, которую он может заполучить, и побуждать своего любимого человека быть с тем, кого он действительно любит. В любом случае, он сын своей матери… Сколько лет она цеплялась за мужа, зная, что тот всегда будет любить другую, но никогда не отпуская его. Эгоистично. Он до мозга костей эгоистичен. Если бы только он был в состоянии быть милым и ласковым тогда, когда они воссоединились. Возможно, он смог бы удерживать взгляд А-Ина немного дольше. Поначалу он боялся, что Вэни сделали с Вэй Усянем то же, что они сделали с ним, – но другой никогда не вздрагивал, никогда не колебался, тут же пускал в ход руки и рот, как только они оставались наедине. Поразительно. Это было поразительно… Это также пугало. Другой мужчина становился таким после того, как слишком много использовал демоническое развитие. Нетерпеливым. Слишком нетерпеливым, чтобы уделять много внимания реакции того, с кем он был, и иногда вспыльчивым, если его просили остановиться. Вздох и пренебрежительные слова: «Не понимаю, как ты стал таким фригидным, пока меня не было», иногда преследуют его. Так глупо, что он не смог сразу же после случившегося прийти в себя, быть в порядке, быть нормальным. В конце концов он добрался туда, в конце концов его тело вспомнило удовольствие без паники и страха, в конце концов они смогли быть вместе, как раньше… но к тому времени было уже слишком поздно. К тому времени он полностью исчез из поля зрения А-Ина. Они всё ещё продолжили иногда разделять близость. Когда было время. Он по-прежнему хранил верность, но думает, что у другого могли быть девушки. Видел, как Вэй Усянь флиртовал с ними, когда Ханьгуан-цзюня не было рядом, чтобы восхищаться и приставать. Его это бесило, но что он мог сделать? Что, кроме как быть холодным и раздражительным, наказывая своего невнимательного возлюбленного, потому что этого требовало его уязвлённое достоинство, но сожалеть и грустить позже, понимая, что это только отталкивает другого мужчину, только подталкивает его в чужие тёплые и нежные объятия, к чужим милым словам. Ему всегда хотелось быть милым… Часто, особенно в начале, у него возникало искушение попробовать – но от стыда слова умирали в его горле, а тело ощущалось странным и неловким, а не мягким и податливым. Вэй Усянь посмеялся бы над ним, если бы он назвал его любимым или использовал бы какое-нибудь милое прозвище. Он мог только представить себе, каково было бы унижение, если бы что-то вроде «Вэй-гэгэ» сорвалось с его губ, когда они были вместе, и А-Ин не смог бы продолжать, потому что смеялся слишком много. Он похож на свою мать в столь многом. Иногда он задаётся вопросом, хотела ли она когда-нибудь быть мягкой и милой со своим мужем, хотела ли она когда-нибудь использовать слова любви в постели, не рискуя быть названной именем матери Вэй Усяня в ответ. Он действительно бесполезный человек. Подозревала ли она хоть раз, что он сделал, что он позволил ребёнку её соперницы сделать с ним… Иногда вес Цзыдяня на его пальце действительно невыносимо велик. Возможно, ему следует вернуться, он пролетел уже довольно большое расстояние и до сих пор не заметил никаких следов своего возлюбленного. Вернуться… Вернуться в Карповую Башню, вернуться в свои покои, вытащить дурацкую пробку из своего тела и забыть обо всём этом. Вэй Усянь прибудет в какой-то момент в Карповую Башню, чтобы увидеть а-цзе и А-Лина, они смогут кивнуть друг другу, как старые знакомые, и вовсе забыть, что между ними когда-либо что-либо было. В конце концов, Вэй Усянь бросил его. Не только его, но и их секту – и всё ради чужих людей. Ради Вэней. Если они встретятся, если всё пойдёт по его плану, то это будет впервые с тех пор, как другой стал Старейшиной Илина. Впервые после гибели его нежно хранимого идеала Двух Героев Юньмэна. Они будут просто двумя независимыми лидерами сект, встречающимися и совокупляющимися в кустах, словно пара животных, ничего друг для друга не значащими. Сможет ли он это вынести? Слишком вероятно, что он просто потеряет самообладание и оттолкнёт своего любимого человека ещё больше. Путь Цюнци прямо впереди; он продолжит двигаться по нему какое-то время, и если не увидит Вэй Усяня, то откажется от этой затеи. На этот раз всё должно пройти хорошо. Это должно быть приятно… даже если без любви. Удовольствие должно приходить без слишком большой боли, без слишком большого унижения. Его возлюбленный был источником столь многого унижения в его жизни. Ему нужно какое-то вознаграждение хотя бы за то, что он был вынужден в одиночку стоять перед столькими людьми и защищать человека, который никогда не защитит его в ответ, слушать слова, которые он не хочет слушать, из уст Цзинь Гуаншаня, снова и снова получать напоминание о том, что он всегда на шаг позади лучшего, всегда на втором месте. Он понимает желание отомстить любым остаткам Вэней. Он более чем понимает, почему так много сект, прежде прятавшихся в тени, улыбавшихся и кивавших всему, что говорил Вэнь Жохань, пока он был жив, ныне развернулись и вцепились в одежды Цзинь Гуаншаня, так отчаянно пытаясь откреститься от всего, что когда-то почитали. Однако, как бы он ни презирал остатки Вэней, с которыми Вэй Усянь спрятался от мира, пожертвовав всем, чем они когда-либо могли быть вместе, он не может отрицать, что обращение с ними со стороны Ланьлин Цзинь было несправедливым. Если бы только политика была проще. Если бы только она была больше сосредоточена на решении реальных проблем, а не на расточении слащавых двусмысленностей и умасливании хрупких эго. Он в этом не силён. Он часто жалеет, что не обладает шелковистым языком Цзинь Гуанъяо и способностью унижаться, чтобы облегчить жизнь. Вопрос Вэней поднимался снова и снова, в основном сектой Гусу Лань, но также и Цинхэ Не, а иногда и им самим – хотя последнее всегда вызывало презрение Цзинь Гуаншаня. Его слишком легко отвлечь, сбить с толку и увести от темы упоминаниями о его собственной неполноценности. Юньмэн Цзян слишком уязвим. У него слишком мало союзников, а тот союзник, который номинально есть – Ланьлин Цзинь, благодаря браку его а-цзе, – очень часто становится первым, кто ополчается против него, но это также означает, что другие иногда не хотят приближаться к нему, думая, что всё, что они скажут, в конечном итоге попадёт в ухо наследника Цзинь Гуаншаня. Или Вэй Усяня. Вероятно, причина также в его собственной личности. Он не слишком хорош в том, чтобы казаться приветливым – а ещё он молод, неопытен и, как все давно в курсе, всего лишь тень по сравнению с сиянием Вэй Усяня. Он слышал все эти слухи, он слышал разговоры о том, что Пристань Лотоса больше никогда не будет такой, какой была во времена его отца. Ах. Он становится злым. Злее, чем обычно. Дела не пойдут хорошо, если он приблизится к своему возлюбленному, чувствуя себя так, как сейчас. Он действительно собирается вернуться. Он обещает себе, что вернётся, но затем наконец замечает движущиеся впереди фигуры и моргает. Белое… В эти дни Вэй Усянь почти всегда одет в красное и чёрное, но сейчас, в белом, он выглядит ещё прекраснее, чем обычно… ах, и да, тот Вэнь снова с ним. В тот момент, когда Вэй Усянь замечает его, он направляет Саньду к земле, легко сходит с меча и кладёт его обратно в ножны. Какое-то время никто из них не говорит ни слова, но затем ему удаётся произнести: – Ты хорошо выглядишь. Их разговор кажется неловким, неестественным. Он вспоминает боль в сломанной руке, момент ужаса, когда он увидел, что его удар достиг цели и ранил его любимого человека в живот – но затем всё, кажется, становится легче, не так, как раньше, а чем-то более похожим на двух лидеров сект, встретившихся по какому-то официальному поводу и ведущих вежливый разговор. Так продолжается некоторое время, даже когда они втроём начинают идти вместе, пока он не спрашивает другого мужчину, что тот собирается подарить А-Лину, и ему показывают лотосовый колокольчик и нефритовый кулон. – Ох, – мягкий и негромкий вздох вырывается из него прежде, чем он успевает сдержаться. – Это прекрасно, – он протягивает руку, проводя кончиком пальца по изгибу одного из лепестков лотоса, чувствуя силу, заключённую внутри. Какой милый и продуманный подарок. На мгновение он презирает себя, чувствуя недостаточность всех игрушек, умело вышитых одеял и мягких безделушек, которые он подарил их племяннику, но подавляет это чувство. Конечно, А-Ин затмил его в этом, но может ли он действительно удивляться после всего этого времени? Другой действительно является превосходящим человеком. Он отстраняется, позволяя другому мужчине спрятать подарок обратно в рукав, прежде чем они снова отправляются в путь. Его сердце тяжело и быстро бьётся в его горле. Он знает, что ему нужно как-то проявить инициативу, подать знак другому о том, чего он хочет, но внезапно он страшится прямого отказа. Его возлюбленному всегда нравился секс, так что он наверняка не откажется, даже если это будет не с тем человеком, которого он на самом деле жаждет, верно?.. Он протягивает руку и проводит кончиками дрожащих пальцев по запястью другого мужчины. Вэй Усянь вздрагивает, колеблется и смотрит на него. Он смотрит в ответ сквозь ресницы, наклонив голову в жесте покорности. Его зубы прикусывают нижнюю губу, больше выдавая нервозность, чем соблазняя. Он снова касается кожи другого мужчины, нарочито неторопливо, удерживая взгляд возлюбленного. Глаза А-Ина темнеют, а взгляд сосредотачивается на его рту. Нефритовая пробка кажется ему тяжёлой и неудобной, он хочет потереться, хочет прижаться всем телом к телу своего любимого человека и почувствовать, как сильные руки обхватывают его. Он хочет. Он хочет, хочет, хочет… Другой мужчина переплетает их пальцы; обе их ладони мозолистые: его от меча, а А-Ина… он не знает. Прошло много времени с тех пор, как он видел, чтобы этот человек использовал меч. Однако у него сильные пальцы, хорошо сформированные ладони – шире, чем у него, но всё равно элегантные. Он хочет, чтобы они коснулись его. Он хочет, чтобы эти пальцы вошли внутрь него. – Так вот за чем ты пришёл, А-Чэн? – мурлычет его возлюбленный мягким голосом. – Вот почему ты нарушил наше соглашение и пришёл увидеться со мной, как будто мы всё ещё что-то значим друг для друга? Тебе одиноко? Неужели рядом нет никого, кто смог бы правильно с тобой обращаться, дать тебе то, что тебе нужно? Это жалит. Как будто он принял бы кого-нибудь другого. Ему следует уйти. Ему следует сдаться… но он всё ещё жаждет прикосновений. В гневе он протягивает руку, хватает прядь волос другого мужчины и дёргает. Предупреждение. Он не потерпит таких разговоров. Если Вэй Усянь не изменит своё поведение, он уйдёт. – Ах! – восклицает мужчина, хватаясь за пленённые волосы и пытаясь освободить их. – Ах. Не веди себя так, дуться тебе не идёт. Нет. Конечно, нет. Ему ничего не идёт. Он наклоняется, прищуривая глаза и спрашивая тихим, но многозначительным голосом: – Ты хочешь меня трахнуть или нет? У Вэй Усяня хватает наглости рассмеяться. Он отбрасывает прядь своих длинных тёмных волос, игнорируя угрозу в его голосе: – Тебе вообще нужно спрашивать? Момент испорчен. Он уже не уверен, что вообще хочет этого. Он уйдёт. Он… Крупная тёплая ладонь обхватывает его лицо, большой палец гладит его нижнюю губу… ах. А-Ин собирается поцеловать… Движение. Угроза. Вэнь внезапно оказывается прямо перед ними со стрелой в руке. Ладонь Вэй Усяня падает с его лица. Его собственная тянется к Саньду. Три пары глаз осматривают окрестности… там. Вокруг них появляются люди оттуда, где они прятались, где они лежали в ожидании. Он видит форму Ланьлин Цзинь и понимает. Засада. Это засада. Он попал в засаду, приготовленную для Вэй Усяня, настолько поглощённый плотскими вещами, что оказался слеп к своему окружению. Вид Цзинь Цзысюня – последняя капля в чашу его терпения. Ему не нравится этот человек. Громкий, грубый, вульгарный – а теперь этот мужчина думает, что может просто попытаться убить его возлюбленного. Пробка кажется тяжелее, чем когда-либо. Стыд ползёт по его шее, грозясь задушить его. Ярость следует за ним. Он игнорирует оскорблённый визг, который раздаётся, когда Вэй Усянь либо не узнаёт, либо делает вид, что не узнаёт, этого Цзиня. Он не хочет здесь находиться. Это не закончится хорошо. Он не хочет быть в центре всего этого, когда что-то пойдёт не так, он не хочет рисковать быть раненым или убитым, когда в его теле застряла нефритовая пробка, которую обнаружат лекари или кто угодно, кто решит осмотреть его труп… И больше всего он не хочет этого, этой глупости, когда всё, чего он хотел, – это украсть момент для себя, всего лишь момент, с человеком, которого он любит. Он в бешенстве. Он задыхается от ярости. … И что хуже всего, этой ярости недостаточно, чтобы подавить страх. Эти заклинатели пришли, чтобы убить Вэй Усяня, и даже если им это не удастся сейчас, они воспользуются этим моментом как предлогом, чтобы лишить его жизни когда-нибудь позже. Он говорит себе, что это не его дело. Он говорит себе, что уже предупреждал этого человека: он больше не сможет защищать его, если тот останется с Вэнями. Он говорит себе, что если он встанет на сторону Вэй Усяня прямо сейчас, то подвергнет опасности всё ещё уязвимый Юньмэн Цзян. Он говорит себе просто уйти… И он не может. Он не может. Он всегда старался быть хорошим. Всегда боролся со своей собственной личностью, чтобы быть достойным наследником – а затем и лидером – секты Юньмэн Цзян. Всегда делал всё возможное, чтобы контролировать свой характер, смягчать свои слова, использовать дипломатию, которая не даётся ему легко и естественно… Прятался. Всегда прятался. Всегда стыдился. Трусливо отступал назад, чтобы попытаться спасти тех, кто нуждается в его защите, вместо того, чтобы сделать шаг вперёд, чтобы бороться с несправедливостью, не думая о цене, которую придётся заплатить – как и поступают герои. Жил, ни на мгновение не забывая, насколько он неполноценен. Пытайся совершить невозможное… На мгновение он зажмуривается, делая глубокий вдох. Хорошо, отец. Он попытается совершить невозможное. Он попытается спасти Вэй Усяня. Он открывает глаза. Цзыдянь оживает в его руке, кнут хлещет по поляне, привлекая к себе всеобщее внимание. – Объясните эту возмутительность! – требует он голосом таким же холодным и раздражённым, каким он чувствует себя внутри. – Каким авторитетом, по мнению секты Ланьлин Цзинь, она обладает, что позволяет её адептам прятаться в кустах и устраивать засады на лидеров других сект?! – он немного съёживается от того, как пристально все смотрят на него, но вместо того, чтобы отступить, он заставляет себя выпрямиться, игнорируя рывок пробки. Цзинь Цзысюнь какое-то время пыхтит, а затем резко заявляет, что его вообще не должно было быть здесь. – Значит, вы намеревались устроить засаду только на лидера секты Вэй? – он гневно смотрит на этого глупого человека, подчёркивая титул Вэй Усяня. Он не позволит им забыть, что именно они намеревались сделать. – Как обнадёживающе. Я уверен, что могу говорить это не только от лица Юньмэн Цзян, когда задаюсь вопросом, как лидер любой секты может чувствовать себя в безопасности, прогуливаясь по окрестностям Ланьлин Цзинь, если ему может грозить опасность оказаться в засаде, организованной членами этой секты, из ниоткуда и без какой-либо провокации? – Без какой-либо провокации! – рявкает Цзинь Цзысюнь. – Как это можно назвать отсутствием провокации?! – мужчина распахивает ворот своих одежд, обнажая… Он вздрагивает при виде этого. Проклятие Сотни Дыр… быстрый взгляд на Вэй Усяня: конечно, он не мог этого сделать? Нет. Нет, это настоящее удивление. Он знает, как выглядит другой мужчина, когда симулирует эту эмоцию. Он видит, как удивление на лице его возлюбленного очень быстро сменяется обидой. Прежде чем мужчина успевает сказать что-либо, что, без сомнения, усугубит ситуацию, он огрызается: – А какие у вас есть доказательства того, что лидер секты Вэй является тем, кто наслал проклятие? Разумеется, правосудие Ланьлин Цзинь не настолько поспешно, чтобы требовать возмездия без подтверждения вины? Подобный поступок вряд ли внушит доверие суждениям Цзинь Гуаншаня. Он видит, как собравшиеся заклинатели вздрагивают, неуверенно глядя друг на друга. Он не может себе представить, как именно они могли ожидать, что это сработает. Он слушает, не впечатлённый, как Цзинь Цзысюнь начинает рассуждать о том, что Вэй Усянь – единственный человек, который мог сделать подобное. Предрассудки и глупость. Он не может не согласиться с Вэй Усянем, когда тот замечает, что не стал бы так утруждаться. Если бы он хотел смерти Цзинь Цзысюня, то Цзинь Цзысюнь был бы мёртв, без каких-либо закулисных трюков и без сомнений в том, кто его убийца. Конечно, если произнести это вслух, то это вряд ли улучшит ситуацию: руки всех окружающих дёргаются на их оружии, а атмосфера наполняется тяжёлым убийственным намерением. Его любимый человек – идиот, жаждущий смерти. Он встаёт перед другим мужчиной, высоко подняв голову, чувствуя, как пробка впивается в чувствительную плоть. Он совершил так много ошибок в своей жизни и проклинает себя за ошибки, которые привели его сюда, к этой ситуации. Вероятно, стыд окончательно покинул его. Было бы лучше прийти без пробки, с одним лишь флаконом масла и надеждой, что у них будет время, а его тело будет достаточно отзывчиво, чтобы они смогли справиться. Однако дело сделано. Он здесь, унижающий себя так, как никогда прежде. И сейчас ему нужно сосредоточиться на спасении А-Ина. – Если бы он действительно наложил проклятие, оно бы вернулось к нему, – заявляет он. Это веская причина, по которой такой тщеславный мужчина, как его возлюбленный, никогда бы не использовал такое проклятие. Он оглядывается на другого человека, не позволяя извинению коснуться его глаз, и предъявляет следующее требование: – Лидер секты Вэй, обнажите свою грудь, чтобы мы могли судить, есть ли у вас какие-либо возвращённые следы на вашей коже. Разумеется, Вэй Усянь не может просто сотрудничать. Он начинает требовать ответа, почему он должен это делать, хотя прекрасно знает, что сам мог предложить это в любой момент. Он просто не хочет, чтобы его заставляли это делать. Упрямый человек. – Умолкни, – рычит он, шагая вперёд и бесстрастно дёргая другого мужчину за одежду, оттягивая в сторону ворот и раскрывая широкую, покрытую шрамами грудь, без единого признака Сотни Дыр. – Вот, видите? Лидер секты Вэй не может быть тем, кто наложил проклятие. Возникает ещё один момент неуверенности среди приспешников Цзинь Цзысюня, но мгновение спустя этот человек сам высказывает предположение, что Вэй Усянь настолько талантлив в тёмных и ужасных искусствах, что если кто-то и мог наложить Проклятие Сотни Дыр, не заполучив обратную негативную реакцию, то это был бы он. Другие кивают в ответ. Многие бормочут слова согласия. Он видит, как пальцы Вэй Усяня сжимают его флейту. Прежде чем ситуация обострилась бы, он снова привлекает к себе всеобщее внимание, начиная смеяться – скорее издевательски, чем весело. – Вы так высоко цените лидера секты Вэй, – усмехается он. – Вы считаете его настолько выдающимся заклинателем, что он способен справиться с тем, что не подвластно ни одному другому совершенствующемуся. Вы все настолько очарованы его талантом в демоническом развитии, что забываете, что он всё ещё всего лишь человек. За кого вы его принимаете? Какого-нибудь бессмертного, который ещё не отправился искать свою личную гору?.. – и да, он знает, что оскорбляет своего возлюбленного так же, как и его врагов, но этому человеку придётся жить с этим, пока это означает, что он может жить. Через мгновение он добавляет шелковистым голосом, поражённый силой, которую он черпает в чём-то, похожем на ожесточённость своей матери: – Я признаю, что лидер секты Вэй – редкий талант в мире заклинателей, но он не лишён равных. Его развитие хорошее, очень хорошее, но не такое уж исключительное – или вы считаете, что он превосходит даже Ханьгуан-цзюня и Цзэу-цзюня? Как насчёт вашего собственного лидера? Превосходит ли он как заклинатель Цзинь Гуаншаня? Рискну предположить, что даже к этим трём великим столпам нашего общества вернутся следы от такого проклятия, как Сотня Дыр, если они осмелятся наложить его. На мгновение он видит сомнения, видит сомнение даже на лице Цзинь Цзысюня, но глупость этого человека всегда прибегает ему на помощь, потому что у него хватает наглости открыть рот и предложить убить Вэй Усяня, чтобы проверить, действительно ли он наложил проклятие. Конечно же, всё сразу обостряется. Спустя мгновение его возлюбленный уже подносит флейту к своим губам, и на них направляются сотни стрел, натянутых на сотнях луков. Ни один труп не пришёл на помощь, всё было вычищено. Это было спланировано заранее. Он мысленно отмечает это, как и всё остальное, потому что в том случае, если он выберется отсюда, он собирается вытащить и разложить эту проблему перед всем миром совершенствования, а потом очень обидеться. Вэй Усянь и Цзинь Цзысюнь насмехаются друг над другом, обмениваясь остротами, Вэнь снимает какой-то сдерживающий талисман, и никто не обращает на него никакого внимания. – Хватит! – кричит он, Цзыдянь разворачивается, полыхая искрами и обжигая поляну. – Я не собираюсь стоять здесь и подвергать свою жизнь риску из-за высокомерия Ланьлин Цзинь и Илин Вэй! – он мгновенно завладевает всем их вниманием, и теперь убийственные намерения всех троих мужчин нацелены на него. Так тому и быть. Так тому и быть. Пусть Вэй Усянь возненавидит его, он сможет с этим жить. Он переживёт это. – Всё это зашло слишком далеко. Ланьлин Цзинь выдвинул обвинения против лидера секты Вэй. Ланьлин Цзинь устроил засаду, чтобы напасть на лидера секты Вэй без ведома остального заклинательского мира. Я, лидер секты Юньмэн Цзян, был втянут во всё это. На меня направили оружие люди, которых я должен считать своими союзниками. Это должно быть представлено перед всем миром совершенствования. Я не буду стоять в стороне и позволять любой секте действовать, как Цишань Вэнь, навязывая свои решения другим сектам с помощью насилия и без согласия остального заклинательского мира. – Что даёт тебе право… – летит в него сразу с обеих сторон; два врага вторят друг другу, словно лучшие друзья. Он почти смеётся, чувствуя, как горечь душит его. – Я даю себе право. Я, лидер Юньмэн Цзян – или обе ваши секты считают мою секту бесправной? В этот момент появляется ещё одна фигура в белом, легко спрыгивающая со своего меча и требовательно спрашивающая: – Что здесь происходит?! Цзинь Цзысюань. На мгновение он чувствует облегчение. Чем больше они узнают друг друга, тем больше ему нравится этот человек. Тем не менее, он должен оставаться сильным, должен сохранять свою позицию. Если он позволит себе колебаться, позволит своему осуждению того, что здесь произошло, ускользнуть, хотя бы на мгновение, А-Ину всё равно придётся заплатить цену. Он слышит, как Цзинь Цзысюнь начинает объяснять, но повышает голос, перебивая другого мужчину: – Ланьлин Цзинь, очевидно, считает уместным устраивать засаду и нападать на лидеров других сект. – Тебя вообще не должно было быть здесь! – снова жалуется Цзинь Цзысюнь. – Что всё ещё не оправдывает нападение на лидера секты Вэй! – огрызается он в ответ, прежде чем обратить своё внимание на Цзинь Цзысюаня. – Ты мой зять; когда я одобрил твой брак с моей сестрой, я думал, что Ланьлин Цзинь более достойная секта, чем то, что я вижу сейчас. Выражение лица Цзинь Цзысюаня дрогнуло, совсем немного. Это странное, мощное чувство – добиться такой реакции от другого человека. В прошлом он почти всегда старался сохранять мир, соглашаться – если только он не поддавался подстрекательствам Вэй Усяня. Или если он не был слишком зол. Сейчас… Это почти как месть за себя, за все те случаи, когда ему приходилось отступать и прикусывать язык. Неудивительно, что его мать всегда была так жестока в своих словах – должно быть, для неё было большим облегчением найти какой-то способ выплеснуть своё разочарование и несчастье в браке. Его зять пытается успокоить всех, предлагая вернуться в Карповую Башню, чтобы обсудить происходящее. Цзинь Цзысюнь начинает жаловаться, ныть о своём проклятии и намекать, что никому не будет дела, если они просто убьют Вэй Усяня здесь. Он говорит, что его любимый человек не имеет права приходить в Карповую Башню, не имеет права видеть А-Лина, что всё, к чему он прикасается, оказывается осквернено. Он видит, что удар достигает цели. Эти слова заставляют лицо Вэй Усяня искажаться в гневе, боли, разочаровании – каково это должно быть, превратиться из любимца мира совершенствования в кого-то, кому так завидуют и проклинают? Его возлюбленному, как и ему самому, не хватает навыка дипломатии. В своём гневе Вэй Усянь набрасывается на Цзинь Цзысюаня, обвиняя его в том, что он пригласил его на празднование А-Лина в качестве предлога, чтобы убить. Цзинь Цзысюань реагирует так, как от него и можно ожидать. Чувствительная гордость задета… Движение позади них, прежде неподвижная фигура собаки Вэня… Он видит подёргивание, видит пустое лицо этого существа, чувствует насилие и негодование, тяжёлым облаком витающие вокруг него. Эта штука реагирует на гнев Вэй Усяня или на что-то ещё? Вэнь снова дёргается, рука тянется назад, оружие направляется к мужу его сестры… Он атакует Цзыдянем, охватывая им Вэня и проталкивая ци по всей длине кнута, пока Вэнь не застывает снова, окутанный пурпурными молниями. – Контролируй своего питомца! – рявкает он на своего возлюбленного… Нет. Нет. Он подозревает, что после этого Вэй Усянь больше никогда не захочет к нему прикасаться. Так тому и быть. Он смотрит на другого мужчину, видя удивление и ужас на его лице. – Я… – почти хрипит Вэй Усянь. – Я не… Это… Я не… Я… Я контролирую… Почему?.. Что? Он потерял контроль над Вэнем? Как он потерял контроль над Вэнем? Он внезапно вспоминает обо всех тревогах Ханьгуан-цзюня. То, как этот человек не доверял тому пути, по которому шёл его… по которому шёл Вэй Усянь, и, более того, его подозрения к Стигийской Тигриной Печати. Могло ли это быть правдой? Объект, обладающий такой сильной энергией негодования… могла ли эта печать развить собственный разум? Скорее всего, это была просто ошибка. Внутреннее негодование Вэй Усяня на Цзинь Цзысюаня вырвалось наружу, всего лишь на мгновение. Независимо от причины, они больше не могут рисковать и продолжать в том же духе. – Мы все вернёмся в Карповую Башню, – приказывает он. – Весь этот инцидент должен быть доведён до сведения остальных лидеров сект. Необходимо найти человека, который проклял Цзинь Цзысюня. Эта засада, этот выбор, который сделал Ланьлин Цзинь, напав на других лидеров сект без одобрения, также должен быть рассмотрен. Он с сожалением вздыхает, полный раскаяния перед сестрой и племянником. На месячном юбилее А-Лина должны присутствовать лидеры всех самых влиятельных сект, но вместо того, чтобы праздновать, им придётся разбираться во всём этом. Это нельзя отложить. Он не может позволить отложить это. Что-то должно быть сделано, чтобы обеспечить безопасность Вэй Усяня… Он смотрит на существо Вэнь, в его бледные, широко раскрытые глаза… на А-И… На Вэй Усяня. Лидера Секты Вэй. И никак иначе. Чем-то придётся пожертвовать. У него есть идея, но сможет ли он убедить всех остальных? Сможет ли он убедить Вэй Усяня? Через мгновение Цзинь Цзысюань соглашается с его словами, и одновременно с этим заклинатели, последовавшие за его кузеном, наконец-то опускают оружие. Эта напряжённая процессия движется обратно в резиденцию Ланьлин Цзинь; все идут пешком, потому что, конечно, Вэй Усянь не взял с собой свой меч, и никто не рискнёт оставить его позади на случай, если он сбежит. Каждый шаг – это агония унижения; пробка впивается в него, Вэй Усянь игнорирует его, существо Вэнь снова спокойно, но также так близко; его сердце бьётся в его горле, пока он пытается собрать воедино аргументы, пытается понять, как он может добиться своего. Позволят ли они ему? Скорее всего, Цзинь Гуаншань просто попытается его переговорить… Но он не может позволить это другому человеку. Ему придётся выступить против лидера секты, который, скорее всего, в конечном итоге станет Верховным Заклинателем… Хотя лично он считает, что Чифэн-цзюнь – гораздо лучший вариант. Хуже всего то, что он знает: у него не будет шанса вытащить пробку из своего тела, прежде чем он предстанет перед всем заклинательским миром и попытается совершить невозможное. С другой стороны, когда это будет сделано, он, возможно, умрёт от унижения, и ему не придётся жить с последствиями. Он не думает, что к концу дня у Юньмэн Цзян останется много союзников. Он бы извинился перед своими родителями, но он знает, что его отец пожертвовал бы им – и многим другим – ради Вэй Усяня. Кажется, будто он моргает – и они снова в Карповой Башне. Моргает – и всех собирают вместе. Моргает – и ловит взгляд а-цзе; её лицо побледневшее, губы напряжены, сын цепляется за её руки… прежде чем госпожа Цзинь уводит её. Моргает – и всё, что у него есть, это мгновение, чтобы прошептать на ухо мужчине, который был его любовником, сказать так тихо, что он даже не уверен, услышал ли его другой: – Я сделаю всё возможное, чтобы спасти тебя. Спасай своих Вэней… но чем-то придётся пожертвовать, ты должен это понимать. Не сражайся со мной слишком сильно. Он моргает – и предстаёт перед всеми лидерами сект, с прямой спиной, высоко поднятой головой и тяжёлой пробкой внутри него, нося своё возмущение как корону. Он выдыхает, вдыхает и начинает говорить, не давая никому времени поймать его на мысли, отвечая на каждый вопрос, на каждое обвинение своими острыми, колющими ответными вопросами. Возможно, он не Цзинь Гуанъяо с его хорошей памятью на всё, что нравится другим людям, но у него всегда был хороший глаз на неудачи людей. Хороший глаз, рождённый сопереживанием. Жизнь, прожитая с ощущением неудачи… Теперь он использует свои наблюдения в качестве оружия, зная, что теряет потенциальных союзников, что ставит под угрозу будущее своей секты. Так тому и быть. Он не запоминает всего этого, иногда ничего, кроме потока слов, вырывающихся из его всё более пересыхающего рта, кроме того, как его губы покалывает, когда они трескаются, и как он жаждет чаю. Но кое-что он запоминает. Искру унижения, когда его спрашивают, почему он встретился с Вэй Усянем возле Ланьлина, тяжесть пробки внутри него, свои резкие ответы. Почему нет? Разве гостям Ланьлин Цзинь запрещено гулять по окрестностям? Почему бы ему не встретиться с человеком, с которым он вырос? С которым учился? Неужели все, кто когда-либо учился в Облачных Глубинах, избегают друг друга, чтобы не вызывать подозрений? Это празднование месяца со дня рождения его племянника, запрещено ли ему испытывать ностальгию? Запрещено ли искать компании человека, которого он знал с детства, чтобы обсудить это детство, вспомнить своих родителей, потерянных из-за Вэней? Ланьлин Цзинь есть что скрывать? Не поэтому ли приглашённым заклинателям запрещается исследовать территорию возле ныне спорной тропы Цюнци? Уничтожались ли там доказательства, подтверждающие обвинения лидера секты Вэй о несправедливом обращении с заключёнными Вэнями? Всё это во многом так, и часть его не может поверить, что они спускают ему это с рук. Они его допрашивают, он допрашивает их в ответ, он вытаскивает их инсинуации на свет и рвёт их в клочья. Это так странно; как может быть, что никто, кажется, не в состоянии остановить его, когда он критикует и задаёт ответные вопросы любому, кто пытается утверждать, что Вэй Усянь должен быть убит из принципа? Он видит ненависть, расцветающую в глазах Цзинь Гуаншаня, видит негодование, когда он осмеливается выступать против него, и в глубине его головы раздаётся тихий голос, шепчущий: ох, он собирается попытаться убить меня за это. Тем не менее, каким-то образом, в конце всего этого – когда он чувствует себя настолько уставшим, что едва может стоять, а унизительные рывки пробки давно уже дошли до приступов настоящей боли, – он добивается своего. Проклятие, наложенное на Цзинь Цзысюня, будет расследовано членами всех четырёх великих сект. Целительница Вэнь также осмотрит его, потому что она всё ещё считается одним из величайших медицинских умов из ныне живущих. Если выяснится, что виновен Вэй Усянь, то он либо сдастся сам для наказания, либо мир совершенствования появится на его пороге и вытащит его наружу, чтобы встретиться лицом к лицу со своим наказанием. Если выяснится, что виновен не он, то Ланьлин Цзинь принесут официальные извинения. Вэй Усянь также должным образом признаётся всеми как лидер секты Илин Вэй, со всеми правами и обязанностями, положенными лидеру секты. Вопрос о Вэнях решён. Они могут остаться в Илине как члены секты Илин Вэй – и когда раздались голоса, жалующиеся на то, что Вэням предоставлено такое милосердие, позволено быть свободными, позволено жить так, как если бы их имена не были запятнаны, он напомнил им всем, что на руках этой ветви Цишань Вэнь не было крови; а когда это не сработало, он предложил, что все «Вэни» должны умереть. Что имя должно умереть. Что, если они хотят своей свободы и хотят остаться членами секты Илин Вэй, то имя «Вэнь» должно быть заменено на имя «Вэй». Каким-то образом и здесь было достигнуто согласие, даже со стороны Вэй Усяня – хотя нежелание было очевидно. Дальше самое сложное. Настоящая жертва – потеря могущества. До тех пор, пока Вэй Усянь будет владеть Стигийской Тигриной Печатью, её будут жаждать, а его будут бояться и осуждать, но позволить ей попасть в чьи-то другие руки… Он встал перед ними всеми, перед всеми этими нетерпеливыми, жадными людьми среди немногих благородных и достойных, и потребовал, чтобы Стигийская Тигриная Печать была сдана, а затем уничтожена совместными усилиями великих сект. Был протест, было возмущение. Он просто позволил себе ещё больше возмущаться в ответ. Эта вещь опасна. Когда было предложено, что её можно контролировать – Как долго? Кто может гарантировать, что её удастся контролировать вечно? Даже если это нельзя доверить Вэй Усяню, печать всё равно необходима, чтобы обеспечить безопасность мира совершенствования – Кто так сказал? Как нечто подобное может обеспечить безопасность? Само её существование построено на энергии обиды и лишь порождает ещё больше тёмной энергии. Это опасно, – а затем он обратился к Гусу Лань, чтобы узнать их мнение по этому поводу, и когда они согласились, что печать следует уничтожить, он использовал слова: Значит, вы не согласны с лидером секты Лань? в качестве оружия против всех, кто предложил сохранить печать на случай, если она понадобится позже. Вэй Усянь, конечно, не хотел отказываться от этой вещи, протестуя и утверждая, что имеет право сохранить её как её создатель и единственный, кто может её контролировать – Как долго? – прорычал он в ответ. – Может ли лидер секты Вэй действительно гарантировать, что не наступит такое время, когда печать либо ускользнёт из-под его контроля, либо, в свою очередь, будет контролировать его? И он увидел момент нерешительности на этом красивом лице… И на мгновение страх внутри него самого усилился, потому что он мог думать только о том, что, может быть, Вэй Усянь на самом деле в тот момент потерял контроль, но потом он заставил себя вернуться в настоящее и атаковал, забрасывая другого мужчину вопросами, ковыряясь, подталкивая и выпытывая, вселяя сомнение в разум человека, которого любит, в его прежде непоколебимую уверенность в себе, а затем, когда это сомнение возросло, когда Вэй Усянь был слаб, когда всем, что он мог противопоставить, оказались вариации вопроса «почему я должен это делать?», он заговорил снова, изо всех сил стараясь собрать всеобщее негодование и уладить его. Что бы он сам ни думал, как о Вэй Усяне, так и о тех, кого Вэй Усянь сделал врагами, он понимает, что они хотят получить шанс унизить этого человека – так пусть они думают о его сдаче Стигийской Тигриной Печати, как о таком унижении. Тем, что он на самом деле сказал вслух, было что-то вроде: Лидер секты Вэй вёл себя оскорбительно и возмутительно по отношению к членам почти каждой секты, он ставил себя выше всех, считал себя свободным от осуждения других и от бремени взаимного уважения, – отказываясь от этого оружия, с помощью которого он мог бы заставить других подчиняться его воле из-за страха, он доказывает своё раскаяние и своё искреннее обещание не быть столь высокомерным в будущем. На мгновение всё пошатнулось. На мгновение он увидел, как Цзинь Гуаншань пытается собраться с мыслями, увидел, как Цзинь Гуанъяо выходит вперёд, чтобы спорить и отстаивать позицию своего отца, – и он едва ли может потягаться с этим человеком в ораторском искусстве. И, честно говоря, мысль о том, чтобы повернуть свой заострённый язык против бедного маленького ублюдка Цзинь Гуаншаня на глазах у его столь явно презрительного отца, заставляет его чувствовать множество неприятных вещей – которые он был бы готов проглотить. Ради долга. Ради человека, которого он любит… но затем Чифэн-цзюнь из всех людей вышел вперёд и поддержал его позицию. Мгновение спустя Цзэу-цзюнь сделал то же самое. Вот и всё, они двое и он – каким-то образом этого оказалось достаточно, чтобы повлиять на всех остальных; Вэй Усянь – единственный, кто остаётся сражаться… но затем краем глаза он видит, как Ханьгуан-цзюнь подходит близко к тому месту, где Вэй Усянь стоит рядом с существом Вэнь, и говорит что-то, чего он не слышит, – и именно после этого его возлюбленный соглашается. Стигийская Тигриная Печать должна быть уничтожена. Всё должно быть так, как он сказал. Какая пустая победа. Внезапно сила, которую он чувствовал, кажется, иссякает, его ярость покидает его, и всем, что ему остаётся, становится пустота. Он добился своего, напоминает он себе, поскольку, хотя бы на данный момент, Вэй Усянь будет в безопасности, и, если им обоим повезёт, этот человек воспользуется этой возможностью, действуя так, чтобы с меньшей вероятностью поставить под угрозу свою жизнь в будущем. И всё же. Он многим пожертвовал ради безопасности своего возлюбленного… Он отказался от своего возлюбленного ради этого. Он видит, как Вэй Усянь и Ханьгуан-цзюнь смотрят друг на друга, повернувшись телами друг к другу, полностью поглощённые друг другом. Да. Он потерял своего возлюбленного. Вероятно, он также подверг и себя, и Юньмэн Цзян большой опасности… но он знал это с самого начала, не так ли? Ах. Неважно. Он сомневается, что кто-нибудь попытается убить его сегодня вечером, не тогда, когда было бы так легко выяснить, кто и почему, и не тогда, когда все, вероятно, хотят выпить, поесть, расслабиться и излить своё разочарование. Возможно, некоторые придут за ним позже, пьяные и разъярённые, но он сможет с этим справиться. Это о более умных ему придётся беспокоиться… но он может на мгновение притвориться, что хотя бы сегодня вечером он будет в безопасности. Хотя бы сегодня вечером он может пойти и найти себе тёмный угол и столько кувшинов вина, сколько сможет унести, – разумеется, после того, как уделит сестре и племяннику должное внимание, – и пить, пока не забудет, хотя бы на мгновение, всё, что он потерял. Когда он поворачивается, чтобы покинуть зал, а все остальные отправляются спасти как можно бо́льшую часть празднования месячного юбилея его племянника, прежде чем все соберутся утром, чтобы определить, кто отправится в Гусу Лань с Вэй Усянем и Стигийской Тигриной Печатью для её уничтожения, раздаётся голос Цзинь Гуанъяо, заставляя толпу остановиться и снова посмотреть на него: – А что насчёт оскорбления лидера секты Цзян? Мы много слышали о проблеме Проклятия Сотни Дыр, о проблеме остатков Вэней, о проблеме высокомерия Вэй Усяня, но вы сами стояли перед нами и говорили нам о своём возмущении тем, что на вас направили оружие. Разве вы не желаете какой-то компенсации? Это вызов. Вызов, который он не понимает, но тем не менее вызов. Он не знает, что ответить. Не знает, где таится ловушка. Спустя мгновение он просто пожимает плечами. – Я всего лишь хочу, чтобы мой племянник вырос в мире, не угнетаемом какой-либо одной сектой, которая считает, что имеет право властвовать над всеми нами, и использует это заблуждение как оправдание, чтобы разграблять всех остальных, угнетать всех остальных и уничтожать кого-либо только по своей прихоти. Я всего лишь хочу прожить свою жизнь, не увидев прихода к власти нового Вэнь Жоханя. На краткий момент воцаряется тишина. Он обнаруживает свой взгляд пойманным в ловушку взгляда Цзинь Гуанъяо, неуверенный в том, что именно видит в этих красивых тёмных глазах, а затем момент обрывается. Затем возобновляется тихий гул голосов. Затем он решает проигнорировать всё это и уйти. Он не может больше выносить присутствие пробки в своём теле. Он должен искупаться. Он должен сжечь эту одежду. Он должен… Он даже не оглядывается, даже не проверяет, смотрит ли ему вслед его возлюбленный. Он знает, что Вэй Усянь этого не делает.