ecstasy is the highest level of pleasure in euphoria

Вес собственного тела почти не ощущается, как и мягкая поверхность дивана под ним. Ощущение, словно оно парит в воздухе, нарушая законы гравитации и с каждой секундой всё дальше от земли отдаляется. Мышцы конечностей слабые, почти ватные, расслабленные, движения рук кажутся слишком размытыми, будто в замедленной съёмке. Сонхва сухими губами обхватывает конец самокрутки, вдыхает горьковатый дым, что быстро в его горло и в лёгкие проникает, оставляя на слизистой неприятный осадок. Привкус внутри отвратительный, приторный, влажный. Попробовав косяк впервые, его чуть не вырвало прямо на пол от вони и мерзкого вкуса. Была какая-то дешёвая дряная трава, неизвестно откуда взятая, которую до конца скурили только самые отчаявшиеся. Лишь спустя время Пак смог к ней вернуться и все прелести кайфа познать: обжигающая горечь того стоит. Перед глазами всё постепенно расплывается, большое количество белого дыма заслоняет взгляд и Сонхва почти в забвение падает, но человек перед ним не позволяет терять концентрацию. Сквозь пелену Пак внимательно рассматривает острые черты лица, прямой нос и тёмные графичные брови. Свободная рука сама тянется вперёд, падает на крепкое плечо и медленно перемещается за шею, где подушечки тонких, изящных пальцев касаются небольших косичек. Сонхва ощущает прикосновение к своему плечу, чужая ладонь плавно проходится по чувствительной коже и не даёт ему себя в эйфории потерять, возвращает в реальность своим жаром. Он не знает, во всём виновата трава или это самовнушение, но каждое соприкосновение с его телом ощущается ожогом, не слишком сильным, даже приятным, вызывающим мурашки и подрагивание пухлых губ. В приглушённом фиолетовом свете, исходящего от светодиодной ленты, волосы Хонджуна кажутся ещё темнее, чем они есть. Сонхва кажется, что всё происходящее сейчас — нереально. Это всё сон, красочное и приятное видение, в котором навсегда хочется остаться. Но может ли он ощущаться настолько настоящим и повторяться снова и снова, имея разные концовки? Их встречи редкие, они не видят друга друга неделями и внутри себя накапливают то самое желание, с которым сейчас друг на друга смотрят. Оказываются в одном месте тогда, когда это нужно Хонджуну, когда его покидают силы и столь необходимое ему вдохновение. Пак знает, что он единственный, кто может это дать: лишь им Ким восхищается, только в нём видит свой свет, свою прекрасную музу. Сонхва насыщает его собой, доводит до экстаза и плотно в память западает вплоть до следующей их встречи. Хонджун чуть сдавливает кожу на шее мужчины, смотрит прямо в его глаза, словно найти в них пытается что-то, что всё ещё от него скрыто, до сих пор ему неуловимо. Не отводя взгляда от карих глаз, он забирает почти полностью выкуренную самокрутку и к своим губам подносит, держа её двумя пальцами. Ким втягивает кислотно-горький дым, отчего на и без того худом лице скулы впадают ещё сильнее. Он убирает руку, перекладывает ладонь с шеи на затылок Сонхва и давит, заставляя прильнуть к себе ближе. Хонджун целует Пака, выдыхая дым в его рот. Держит косяк на расстоянии, чтобы случайно им мужчину не обжечь, целует влажно, пока последние, тончайшие струи дыма растворяются в воздухе. В комнате запах стоит ужасный, почти тошнотворный, но оба его уже не чувствуют, внимание совсем не обращают и слишком друг другом увлечены, чтобы вообще думать о чем либо. Они почти соприкасаются лбами, Хонджун в глаза напротив заглядывает и снова целует, с ещё большей силой надавливая на затылок Сонхва. Он отстраняется, не замечая слегка разочарованный, уже скучающий по нему взгляд, наклоняется ближе к столу у дивана и тушит самокрутку прямо о его поверхность, оставляет на ней тёмное пятно, рядом с ещё несколькими такими же. Некоторым из них уже не один месяц, но Ким стол не чистит и новый не берёт, а почему — не знает сам. Он снова возвращается к Сонхва, оказывается к нему слишком близко, касается пальцами белых, платиновых волос, светлой кожи лица, имеющей сиреневатый оттенок из-за освещения. Хонджун опускает ладонь на его щеку, ведёт большим пальцем по влажной нижней губе и внимательно за своими же действиями наблюдает. Он расслаблен, не даёт себе полного отчёта, чувствует жажду и голод одновременно, ощущение, будто его слегка покачивает, и спасение своё он ищет лишь в одном человеке. Им обоим слишком жарко. — Ты правда настоящий? — Доносится до ушей Пака тихим эхом, на что он слабо улыбается и голову влево наклоняет. — Думаешь, я всего-лишь твоя фантазия? — Смеётся он, и рукой тянется к оголённому торсу Хонджуна, кончиками пальцев задевая пирсинг на животе. — Иногда мне кажется, что да, — отвечает Ким. Сонхва перед ним полностью обнажён, лишь низ его живота немного прикрыт светлой тканью, но он не чувствует смущения или неловкости. Ему нравится, как Хонджун смотрит, нравится знать, что желаем, что именно он тот, кто нужен Киму. — Я докажу тебе, что это реальность, — почти шепчет Сонхва. Приближается, целует мужчину в плечо, затем шею, ведёт языком по выступающей на ней вене, пока сам рукой тянется ниже. Ширинка чёрных брюк Хонджуна расстёгнута, сами они немного приспущены, поэтому утонченные пальцы Пака без препятствий пролезают под жестковатую ткань и касаются возбуждённого члена через нижнее бельё. Сонхва видит, насколько тому жарко, как похотливое желание смешивается с кайфом и даёт в голову, затуманивая разум. Заглядывает в глаза напротив лишь на пару секунд, прежде чем собрать остатки сил в расслабленную руку и медленно оттянуть два слоя ткани в сторону колен, а самому ниже опуститься, ушами улавливая тихий вздох. Сонхва мажет кончиком языка по влажной от предэкулята головке, касается им уздечки и невольно хмурится, из-за падающей на глаза чёлки. Он обхватывает член губами, плавно опускает голову, пока ладонь Хонджуна зарывается в его волосы и зачёсывает их назад, стягивает белые локоны пальцами почти до боли на коже головы, но даже при всём желании Пак бы внимания на это не обратил. Во рту Сонхва горячо и влажно, из-за этого Хонджун ощущает себя так, будто пламя обжигает каждый сантиметр его тела, сжигает его полностью и забирает себе последние силы. Он находится в раю и горит адским пламенем. За столь большое количество встреч, Пак прекрасно осведомлён, что мужчине нравится. Знает, как оторвать его от реальности сильнее, чем самая едкая трава, как заставить его смотреть на себя, словно на самое прекрасное, что когда-либо существовало в этом мире. Правда в том, что Сонхва в глазах Кима такой и есть — греческий бог, живое произведение искусства. Хонджун давит на его голову, заставляя взять глубже, хмурит тёмные брови и губы поджимает, пытаясь сдержать стоны. Он сам задаёт нужный темп, повелевает действиями Пака, хотя скорее тот позволяет властвовать над собой лишь какое-то время. Сонхва полностью подчиняется, берёт почти по самое горло и если бы не положение, в котором он сейчас находится, он бы позволил члену Кима проникнуть дальше. Пака резко тянут за волосы вверх, заставляют отстраниться и поворачивают голову в сторону, где вновь сталкивается с полузакрытыми глазами Хонджуна. Они сидят в полной тишине, даже не дышат, лишь друг от друга силы берут и без слов всё понимают. Целуются снова: мокро, страстно, даже не вдыхая столь нужный обоим кислород. Если, конечно, он вообще в этом прокуренном и отвратительно пахнущем помещении остался. — Нереальный, — выдыхает Хонджун, опускает ладонь на талию Пака и тянет к себе, усаживая стройное тело на свои бёдра. Он оглаживает руками спину Сонхва, поднимает руки до выпирающих лопаток и слегка на них надавливает, не даёт отклониться назад, оставляет поцелуй под его ключицей и опускается ниже, задевая языком чувствительный сосок, в котором уже три месяца стоит титановая штанга, как и во втором. Пак громко вздыхает, когда по соску проходятся вновь, запускает пальцы в тёмные волосы Хонджуна на затылке, с интересом и желанием смотрит вниз на происходящее. Киму хочется каждого сантиметра этого тела коснуться, подмять под себя, ощутить каждый его рельеф, в очередной раз убедиться, что Сонхва — божественная статуя. Он будто случайно задевает пирсинг зубами и довольствуется стоном, что срывается с приоткрытых губ Пака. Для него он звучит так же, как великолепная, звонкая, приятная слуху мелодия, которую раз за разом хочется проигрывать и никогда от неё не уставать. Хонджун одержим. Он этого и не отрицает. Сонхва всё же приходится выпутаться из рук мужчины, но лишь немного, чтобы отклониться назад и рукой потянуться к столу возле дивана, всё ещё чувствуя его ладони на своей талии. Так же быстро он возвращается обратно, бросая взятую им смазку в пластиковом флаконе возле ноги Хонджуна. Вновь они смотрят в глаза друг друга, по ощущениям, слишком долго, прежде чем Ким одной рукой тянет старшего на себя, а вторую кладёт на его ягодицу, грубо, с силой её сжимая. Хонджун практически не отдаёт отчета своим действиям, им ведёт исключительно возбужденный разум и осадки выкуренной травы в его организме. Он в тумане, во всём мире для него существует один лишь Сонхва, только его он чувствует и видит. Ощущает себя не в этом мире, совершенно оторванным от земли и почти парящим в воздухе. Вокруг становится всё душнее, жарче и невыносимее. Пак прогибается в спине, хватаясь за плечи Хонджуна, когда палец, покрытый вязкой, прохладной субстанцией, проникает внутрь. Сонхва падает лицом на чужое плечо, дышит неровно, чувствуя движение внутри себя и то, как медленно его растягивают. Губы Кима касаются аккуратного плеча, а старший от этих действий теряется всё больше: он закрывает глаза и невольно ногтями в кожу впивается, звонко выдыхая почти под самым ухом. Второй палец он принимает в себя легко, боль уже притупилась. В голове туманится всё больше, остаётся ориентироваться на одни лишь чувства и касания. Внутри Сонхва становится свободнее, идеальнее для Хонджуна. Ким чувствует, как тело в его руках подрагивает и тяжело дышит, пытаясь справиться с окружающей его духотой. Он готовит это тело для себя, преображает уже созданное произведение искусства, чтобы полностью им насытиться, получить ту самую дозу дофамина, которая так ему необходима. Хонджун дышит в волосы Сонхва и погружает в него три пальца, двигает ими плавно, растягивая процесс как можно дольше: ему нравится своими руками создавать в искусстве что-то новое и прекрасное. Пак вздыхает в чужое плечо, стоит ему почувствовать внутри себя пустоту. Он поднимает голову и заглядывает в глаза — блестящие, полные желания. Тянется за поцелуем, но в сантиметре от своей цели его останавливают прикосновением ладони к щеке. Сонхва смотрит недовольно, чуть нахмурив брови, но тут же выражение его лица становится намного мягче. — Сонхва, — шёпотом произносит Хонджун, большим пальцем поглаживая мягкую кожу, — покажи мне себя. И Пак подчиняется, и прекрасно знает, что ему надо делать. В руках младшего оказывается новая самокрутка, подожженная зажигалкой из рук Сонхва, запах травы уже не ощущается, только легкий вкус ржавчины пробирается в горло. Хонджун делает затяжку, держит в себе, пока дым сам не начинает проситься наружу и сквозь белую, полупрозрачную пелену смотрит на то, как Сонхва опускается на его член, как брови его изгибаются домиком и пухлые губы приоткрываются, не в силах собой сдержать вырвавшийся стон. Стройное тело настоящего божества двигается немного рвано, пытается дать Киму как можно больше себя, смотрит в его глаза и позволяет выдыхать дым в своё лицо. Хонджуна уносит всё больше, он хочет что-то сказать, но вместо этого, все слова сплетаются в одно, чувствует себя так, будто его шатает на волнах. Сонхва плавно двигает бёдрами, наслаждается реакцией Кима на свои действия, его дрожащими длинными ресницами и тем, как свободная рука с силой сжимает кожу на его бедре. Пак хочет коснуться самого себя, влажную от пота ладонь тянет вниз, но Хонджун сделать этого не даёт, тушит косяк прямо о поверхность дивана, явно проделывая в нём небольшую дыру и обхватывает рукой член Сонхва, двигая ей так, как ему самому нравится. В головах обоих пустота, ими управляет помутненный рассудок и необходимость друг в друге: один хочет себя отдать, второй — получить. Взаимовыгодная сделка. Вокруг не существует ничего, лишь два разгоряченных, влажных тела, почти окончательно себя в эйфории теряющих. Эта комната — центр вселенной, и ничто более значения для них не имеет. — Моё искусство, моё вдохновение, моя муза, — слышит Сонхва из чужих уст. Сонхва не в силах себя больше сдерживать, кончает на живот Хонджуна и стонет громко, когда чужие руки прижимают к себе и забирают всего Пака без остатка, а сам вбивается в его тело до того, пока внутрь него не изливается. В таком же положении они сидят ещё несколько минут, тяжело дышат, пытаются хотя бы немного прийти в себя хоть и понимают, что это бесполезно. Сонхва укладывается на чужое плечо, и, собрав в себе последние силы, слезает с Хонджуна, уваливаясь на диван рядом. Одного взгляда хватает, чтобы вновь потянуться к иссохшим за это время губам. На губах Пака появляется мягкая улыбка, когда он чувствует, с каким рвением мужчина сейчас губы его терзает. Понимает, что работу свою сделал идеально. С восходом солнца фиолетовое освещение не будет иметь никакого смысла, как и вся эта комната, в которой жизни нет никогда, кроме дней их встреч. Она всегда пустует, и двери её открываются только для таких, особенных, моментов. Совсем скоро Сонхва эти стены покинет, и один лишь запах на его одежде останется воспоминанием, пусть и ненадолго. А через пару месяцев Пак вновь туда вернётся, сделает всё, чтобы Хонджуну помочь. Продолжит быть для него личным источником экстаза — высшим уровнем удовольствия от эйфории.