Только в прозрачном и светоносном воздухе Эллады можно было испытать такое ощущение. Ночь одевала все вокруг, как тончайшее покрывало на статуе нагой Анахиты в Коринфе, — скрывая и одновременно открывая неведомые глубины тайных чувств.
© И. Ефремов «Таис Афинская»
Эта ночь не была особенно темной и бурной, но она была страшной. Полная луна выделялась на фоне еще голых ветвей, и свет ее казался отливающим краснотой, ночные облака быстро плыли по небу, а ветер доносил громкие возгласы, смех, собачий лай и запахи вина, переплетающиеся с кровью. Антестерии — веселые дни. Хмельные дни. Дурные дни. Афины заполняли сатиры и менады (где ряженые, а где нет, но отличить настоящих от поддельных было нелегко), вино лилось реками, дети получали подарки, рабы — долгожданный отдых. Пролетела Пифойгия, день открывания бочек, когда приносили в жертву цветы, за ней словно за мгновение мелькнул Хоэс, день кувшинов, и настал третий день, завершающий, Хитрои — день чанов. Все храмы закрыли, кроме храма Диониса, ярмарки пестрили игрушками для детей, но к сумеркам гуляющие покидали улицы города, направляясь в театр. О, что это была за процессия! Силены верхом на ослах, сатиры в обнимку с менадами, нимфы и люди в звериных шкурах; в Ленойоне они устраивали шумное соревнование — кто быстрее и больше выпьет вина. Каждый новый кубок подавали под звуки труб, участники дико гоготали, и победитель вскорости становился не важен, ибо сам процесс доставлял гуляющим удовольствие много большее. Им не было разницы, пусть бы Луна отливала даже зеленым цветом. Даже если бы она вдруг покрылась узорами, никто не обратил бы внимания — но Луна кровоточила, а собаки лаяли встревоженно и напуганно. Эта была особая ночь. В эту ночь рожала Геката. Могущественная богиня, та, кого уважал сам Зевс, даровав ей власть почти равную с собой, повелительница тьмы, океана, Луны и магии, владычица перекрестков; она вовсе не была девственницей, как ее двоюродная сестра Артемис. Геката просто была слишком мудрой, чтобы не делать свои любовные приключения достоянием широкой публики — но она любила мужчин, а мужчины любили ее. Она увлекалась ими, и все же не так, чтобы зачать от них; не было достойных среди смертных, чтобы оплодотворить ее. Не было, но… Медей, сын Медеи, рожденный благодаря приворотному зелью Гекаты, стал тем, кто смог посеять новую жизнь в ее лоне. Медей никогда не узнал бы об этом. Никто никогда не узнал бы об этом. Геката болезненно скривилась. Шум из храма Диониса резал уши, а схватки становились все интенсивнее. Ребенок рвался наружу, ребенок отчаянно хотел родиться — именно в эту весеннюю хмельную дурную ночь, на перекрестке, где не было никого, кроме собак, лающих и воющих на полнолуние. — Мать-Земля… — прошептала Геката. Она лежала на спине прямо на земле, и энергии, исходящие от матери, подпитывали ее. Локти щекотали травинки; молодая трава шла в рост. Все стремилось расти и цвести, все было переполнено жизнью. Новые схватки пронзили ее тело. Геката застонала, напряглась, тужась, собаки завыли, а облака скрыли Луну, и на минуту стало действительно темно — весь мир погрузился во мрак, такой, каким он был, когда царствовал Хаос. В тот же миг Геката родила, с усилием извергнув дитя, и младенец огласил окрестности не плачем, но смехом, хохотом, который вплелся в хохот оргии из храма. Откинувшись спиной назад, Геката немного полежала, отдыхая, глядя на небо и не спеша бросаться к ребенку — опасалась того, каким увидит дитя. У нее уже были дети. Она произвела на свет ужасающую многоголовую Скиллу и жуткую ослоногую Эмпусу, жадную до крови… что же она родила теперь? Иногда Гекате было жаль, что ее дети не так красивы, как дети олимпийцев. Ей хотелось бы иметь такую же милую очаровательную дочь, как Персефона — не воинственную, не пугающую, но нежную, подобно цветку. Анестерии — цветочные дни… но почитали в эти дни не цветы, а вино. Дитя захныкало — оно было голодно и требовало внимания к себе. Геката поднялась, медленно склоняясь над ним. …это была обычная девочка. Самая обычная. Без ослиных ног и собачьих голов, без чего-либо отталкивающего в облике. На вид словно человеческий ребенок. Полубогиня, но человеческий ребенок. Взяв ее на руки, Геката приложила дочь к груди, дав молока. Девочка стала жадно сосать, громко причмокивая — совсем как дети людских женщин. Оставить ее у себя Геката не могла. Отдать Медею — тем более; но она уже решила, кто вырастит ее дочь. Почти не колебалась, делая выбор; было жаль расставаться с ней, особенно, когда богиня увидела, что произвела на свет красивое дитя, о котором мечтала, но она все равно присматривала бы за ней, поэтому… Накормив девочку, Геката положила ее на землю у даров, принесенных людям к перекрестку, и шагнула назад, растворяясь в ночи. Собаки залаяли громче. Вдали на дороге показались фигуры женщин, облаченных в черное — ламии, жрицы ночи, не могли не посетить священное место в праздник. Слыша собак, они ускорили шаг, и псы, повинуясь приказу своей повелительницы, бросились к ним — они звали, чуть ли не хватая зубами за одеяния. — Там ребенок! — ахнула одна из жриц. Бегом они подбежали к девочке, не сговариваясь, упали рядом на колени — Геката усмехнулась про себя. Найти дитя в этот час и в этом месте… определенно, они сочли это знаком. Дурным или хорошим, но знаком богов. Знали бы они, кого нашли… — Кто мог бросить ребенка здесь? — ламия с длинными каштановыми волосами нахмурила брови, беря девочку на руки. — Это преступление. — Какая разница? — пожала плечами вторая ламия, моложе первой на вид. — Мы нашли ее. Заберем ее? — Должны забрать, — весомо произнесла первая. — Отнесем верховной, пусть решает, но — это девочка. Будь это мальчик, у нас были бы трудности, но это девочка. Сами Мойры распорядились так, чтобы мы взяли ее, ибо она — будущая ламия. Она одна из нас. Дитя ночи, — жрица ласково улыбнулась малышке. — Дадим ей имя? — предложила вторая. — Разве мы имеем право? — Почему нет? Мы обнаружили ее, значит, мы почти что ее приемные матери. Я знаю! — она хлопнула в ладоши. — Гелла! Первая жрица скептически вскинула бровь. — «Сияющая»? — Ну да! Дитя ночи, найденная ночью, словно рожденная самой тьмой; глазки у нее черные, как глубины Аида, и волосы будут такими же, я уверена — но звать ее при этом будут в честь Солнца. По-моему, самое подходящее имя для ребенка этой пьяной ночи, — засмеялась юная ламия. — Возможно, ты права… — протянула ее подруга. — Что ж, Гелла так Гелла. Смотри, ей нравится. В подтверждение ее словам малышка радостно заагукала, словно приветствуя данное ей имя. Словно понимала, о чем говорят ламии — взгляд у нее был не такой, какой у младенцев. Осмысленный. Взрослый. Или показалось? Ламия моргнула, снова всмотрелась в детское личико и не увидела там ничего, что слишком отличало бы дитя от всех детей в этом нежном возрасте. Показалось; ночь такая, когда все видится не тем, чем является. — Пойдем-пойдем, ее надо накормить! — заторопилась вторая жрица. — Забавно как: шли подношения оставить, и сами нашли чье-то подношение! Они унесли девочку, и собаки побежали следом за ними, не прекращая заливисто лаять. Геката засмеялась, более не сдерживаясь — Гелла! Надо же — Гелла! Сияющая! Это правда было подходящим именем для ее дочери! Смех Гекаты раскатился по небесам далеким отголоском первого весеннего грома и утонул в пьяном шуме последней ночи Антестерий.