Little do you know

      Охотники за головами всегда придерживаются трёх важных правил: быть первым, уметь выживать, без привязанностей. Последнее — самое значимое, жирным пунктом в кодексе выделено, будто специально для слепых пометили.       Победу в этом ремесле одерживают жестокость и хитрость. Жизнь Бобы тому явное доказательство. Он профессионал своего дела, об этом знала каждая вомп-крыса в каждом секторе. Первый во всём, его имя шепотом на губах у всех в этой Галактике, чаще всего, нервным. Его боялись и одновременно ненавидели, сыпали в спину проклятия, нелепые угрозы кидать не боялись. Бобе было плевать. Его вообще никогда не волновало мнение окружающих, кто бы это не был. Пусть ненавидят, пусть бояться до трясущихся коленей и нервно дёргающегося глаза, это, в какой-то степени, даже хорошо. Страх — полезный инструмент для достижения цели. Загонит добычу в загон, сделает уязвимой, беззащитной. Боба пользовался страхом, а сам никогда не боялся. На завистников смотрел скучающе, без каких-то эмоций. Что он только про себя не слышал, каждый слух бредовее предыдущего. Кто-то его успех в охоте за головами считал нелепой случайностью. Кто-то считал это простым везением, а кто-то ставил на успех охотника, что бы до Бобы — Джанго, его отца. Боба не лез оспаривать абсурдные слухи. Не интересно. Время лишнее отбирает и ресурсы. Есть дела поважнее. Пока кто-то страдает ерундой, распространяя крайне бредовые слухи и завистливо шепчась, Боба уже давно их всех обыграл, снова обогнал и победил, как делал всегда. Не сомнительная удача его главный козырь. Тот, кто полагается на удачу, долго не живёт. Ему смерть в затылок дышит мерзко многие годы, а он над ней насмехается, каждый раз ухитряясь выйти невредимым оттуда, откуда лишь выносят вперёд ногами. На зло судьбе, на зло всем, Боба выживал.       Репутацию одинокого ворнскра Боба действительно заслужил. Существо без слабостей, с полным отсутствием привязанностей и слепой надежды на что-либо. Боба ядовит и холоден, желчью всех поливает. Барьер ледяной вокруг выстроен давно, он внутрь, в самую душу, никого не пускает. Никаких чувств, никаких эмоций — только одна логика, одно хладнокровие, один здравый рассудок. Боба давно не чувствует ничего. Ему никак. Он — бесчувственная каменная плита, машина для убийств. Независимый охотник, безжалостный, жёсткий и холодный. Никому не нужен и никто не нужен ему. Свет в бесконечной холодной тьме у него угас давно. В мыслях кровавый фронт. Сам он многие годы — в темноте и холоде, откуда, как ему казалось, выхода нет. Реальность стала давно безликой, невзрачной, без ярких цветов. Боба яркие цвета не любил. Глаза резали. Всех, кто пытался с ним наладить общение, он игнорировал. Боба был известен отсутствием друзей и романтических связей. Его не интересовали ни танцовщицы из дворца Джаббы, ни шлюхи из прокуренных и тошнотворных борделей. Связь без любви — насилие, грех. Одна девица однажды пошутила, что Боба дал обет безбрачия. На это он ничего не ответил. Разговоры с другими лишь пустая трата времени. У Бобы камнем в сердце выточены собственный кодекс и собственный свод правил, который он не намерен был ни с кем обсуждать. Так должно было оставаться всю жизнь.       Но что-то сломалось. Что-то пошатнуло его привычную чашу весов. Кубик на игральном столе лёг не той стороной. В вечно стабильной системе внезапно произошёл непрошеный сбой.       И имя этому сбою — Хоуп Вет. У этого непрошеного сбоя голубые глаза, льдистые, тёмные волнистые волосы, тонкий шрам на левом глазу, скрытый вечно толстым слоем косметики. Этот сбой его младше года на три и имеет низкий рост. Смотреть на её попытки казаться хоть немного выше было забавно. Хоуп ни на что привычное ему не похожа. Она из мира богатых, где правили кредитки и роскошь. Боба родом с планеты вечных дождей, его домом стал «Раб-I», средой постоянного пребывания — затхлые поганые улицы криминального мира. Принцесски, подобные Хоуп, не для него. У них разные понятия, разные взгляды на жизнь. Сперва она была просто частью его задания. Слабым звеном, из которого легко можно вытрясти информацию. Ничего важного тогда он не узнал, ну, кроме того, что Хоуп не настолько глупа, как он думал. Воспользовалась тем, что проснулась девочка и пришла на шум. Начала ставить свои условия, чтобы и они оба получили желаемого, и девочка не испугалась. Просчитала, что проснувшаяся семилетняя девочка в его план не входила. Он тогда, двадцатидвухлетний парень, выругался на хаттском, думал, Хоуп не знала. А она, как выяснилось, этот язык знала. — Hagwa swear Noleeya front of Do Cheekta, — Foo Cheekta Mo Foo Uba?       У Хоуп плохое произношение, Боба бы сказал отвратительное. Но говорить она на хаттском могла, язык знала. — Решай сам, — сказала Хоуп тогда. — Поиграешь в моего друга перед Кири, узнаешь всё, что интересует. Тебе же не нужны сложности? Или ты не был в курсе, что влез в дом к членам знатной династии, имеющие связи с Палпатином? Ну, то есть, ко мне?       Бобу убедили тогда не угрозы. Ему нужна была лишь информация. Ему плевать было, кто она. Династия, не династия, как позже выяснила, её семья давно стала обедневшими дворянами, а она лишь в ту ночь блефовала. На Набу действительно жила семья, поддерживающая всеми фибрами души Палпатина, но Хоуп к ним никакого отношения не имела. — В опасную игру играешь, Династия, — хмыкнул Боба.       Он никогда не забудет ту ночь. Как десять лет назад сидел с Хоуп и восьмилетней Кири, искренне поверившей, что Боба друг Хоуп. Так и должно было быть, если б девочка догадалась, возникли бы определённые сложности и дело бы пошло медленнее. Бобе оно было ни к чему. Ему хотелось отделаться поскорее от Хоуп и спокойно отправиться дальше. После того разговора он думал, что больше не встретит её, а затем ровно через семь стандартных дней они встретились вновь на Набу, движимые общей целью. Тогда они объединились, Хоуп хорошо помогла в расследовании. Настолько, что они узнали даже больше, чем следовало. Боба думал, после расследования всё кончится. Как же он ошибался. Ведь Хоуп сразу же предлагает ему постоянную работу на себя и свою семью, ибо его услуги ей пригодятся. Так он и начал на неё работать. Ему было безразлично, откуда она брала деньги, чтоб платить ему. Плевать. Он выполнял, она платила — всё честно. Однако их разговоры не походили на обычные диалоги работодателя и работника. Бобу не волновало, кто она по статусу, они оба спокойно говорили друг с другом на равных. Вернее, говорила в основном Хоуп, Боба по большей части ничего не говорил, либо говорил, но очень мало. Долгие разговоры не в его стиле. Для него — оглушительные молчание, проживающие едкой кислотой всех, кто пытался к нему приблизиться. В его стиле — редкие, брошенные, заточенные холодом, короткие фразы, оставляющие кровавые бреши в сердце.       А Хоуп Вет, похоже, сумасшедшая, раз от одного его молчания ещё от него не отвернулась, а продолжала как-то с ним говорить. Хоуп не была шумной девицей, она была тихой, спокойной, как и он сам. У неё спокойная манера общения, речь чёткая. Она если и смеялась, то негромко. Это Бобу не отталкивало. Он не любил шум, давило на разум и виски быстро начинали болеть. Иногда они переходили на хаттский. Как начали с той ночи, так это стало их постоянным действием, почти традицией при каждой встрече. — Uba calculate Du lot, — однажды заметила Хоуп на хаттском, когда шли спокойно в саду, обсуждая будущее дело. — An many — it's Chuba Da difficult, — ответил сиплым голосом Боба, тоже на хаттском. — Uba really calculated about Je Peetch? — таинственным тоном спросила она, игриво приподняв вверх бровь. — Jee have Tah understand Coo Jee work Che, — радушным голосом сказал Боба.       В глазах Хоуп загорелся огонёк заинтересованности, озорства. Уже за время работы на неё, Боба понимал, такой взгляд ничего хорошего не предвещает. — Теперь я хочу знать, что же ты именно просчитал, — протянула она, перейдя уже на общегалактический. — Не советую. Узнаешь то, что тебе не понравится.       Хоуп на это лишь снисходительно улыбнулась, прошла мимо него к кусту с розами, росшими в саду её семьи. Она обладала мягкими чертами лица, её тёмно-синее, как ночное небо, платье с длинными руками идеально подчёркивало её фигуру. Осанка пряма, как у любой знати, пускай обедневшей и доживающей своё состояние на старом бизнесе деда. Тёмные волосы блестящими локонами уложены сзади. На пальцах мерцали золотые кольца. Боба задержал на ней взгляд. Страсть к женщинам давно потухла, однако даже собственное целомудрие не мешало ему ощущать себя мужчиной, и Хоуп стоила того, чтобы на неё смотрели. Она умела за собой ухаживать, не перебарщивала с пестрыми и яркими цветами. — Давай, говори уже, — просила Хоуп с лёгкостью в голосе. — Ты не умрёшь, если скажешь больше двух слов.       Ну, она сама захотела. Пускай потом не обижается. — Ты пользуешься своей красотой в собственных целях, — медленно начал Боба. — Боишься, что тебя не воспримут всерьёз.       Хоуп не сводила с него внимательно взгляда. — Так можно сказать о любой милой и не глупой девушке, — она повернула голову к кусту и медленно провела пальцем по лепесткам багровой розы. — Ты напрямую избегаешь участия в конфликтах, — продолжил Боба, — из чего я могу сделать вывод о тяжёлом прошлом. Может, в детстве ты не хотела быть тенью. — Хоуп замерла и подняла на него взгляд. Он попал в точку. — Ты цепляешься за близких. Как ты говорила, ты потеряла память и не помнила то, что было до амнезии. Но тебе вернули воспоминания и дом. Ты думала, твои близкие мертвы, но они живы. Скорее всего, ты так боишься вновь остаться одной и потому держишься за других. Вредно, потом это станет твоей слабостью. Ты умеешь управлять другими, манипулировать, я это заметил. Это может тебе помочь выжить, но тобой движут эмоции. Гнев, желание мести за отца, научишься их контролировать, тогда точно выживешь. Учись мыслить холодно, логично.       Боба помолчал; ему тяжело давалось говорить слишком долго. — Ты неравнодушна к проблемам других, но умеешь быть равнодушной к себе. Я вижу. Такой навык бывает полезен. Тяжело быть равнодушным к себе, но ты умеешь.       Хоуп не сводила с него изучающего, пристального взгляда, будто своими глазами хотели прожечь его мандалорскую броню и заглянуть в самую душу. Она вертела кольцо на пальце. Её губы вновь тронула лёгкая улыбка. Боба знал этот взгляд. И знал, что несмотря на кажущуюся с виду милую и тихую девушку, в разуме Хоуп дьяволы плясали. Она способна на многое, сомнение не было. Бобе хватило того, что он увидел, когда она спровоцировала на эмоции врага своей семьи, чтобы тот в гневе ей всё рассказал. Убедила, что в его кубке яд, хотя никакого яда и не было, а потом манипуляциями и шантажом заставила покинуть планету. Боба обладал целым арсеналом различного оружия. Оружие Хоуп — разум. Она умела манипулировать, главное, чтобы у неё не вышло в привычку манипулировать им. — Здорово, — оценила она. — Пожалуй, попробую и я. Судя по тому, как ты держишься за кобуру, ты вечно ждёшь внезапного нападения. Пессимист, потому что всегда рассуждаешь о плохом. Ты пользуешься страхом, вызываешь эмоции у других, но сам их стараешься не испытывать. Хочешь выглядеть брутальным, холодным, всех отталкиваешь. Скрываешь так то, что чувствуешь на самом деле, не иначе. Один лёд и шипы. Однако такое поведение наверняка воспринимали за дурной нрав. Возможно, злился, когда сравнивали с отцом. Ты никого не подпускаешь к себе, ссылаешься на то, что привязанность вредна, значит ты не хочешь повторения болезненного опыта из прошлого. Раз ты заключил, что у меня комплексы, следовательно, тоже самое, я могу сказать и о тебе. — Мимо, — резко бросил Боба. — У меня нет комплексов. — А с остальным я, выходит, угадала?       Боба сделал паузу, взвесил всё тщательно, продумал всё перед тем, как ответить: — Может быть, да. А может быть, нет. Тут решай сама.       Хоуп смотрела на него, глядя снизу вверх своими льдистыми глазами. Боба считал, она лишь шире улыбнётся, начнёт злорадно усмехаться. Но озорство в льдистых глазах потихоньку угасало. Хоуп задумчиво поджала губы, пробежавшись глазами по мандалорской броне. Будто по-новому оценивала стоящего перед ней Бобу. — Хорошо мы, однако, просчитывать умеем, — печально улыбнулась Хоуп. Она сделала несколько шагов в сторону своего дома, но остановилась, едва коснувшись своим плечом плеча Бобы. — Знаешь, жизнь не состоит из одного свода правил. Порой нужно нарушать собственные ограничения, чтобы понять, что тебе нравится. А то так никогда не почувствуешь те незабываемые ощущения, от которых дух будет захватывать. Не закрывайся в себе, это тоже вредно. Иногда полезно выплёскивать эмоции. Лучше всего, когда рядом тот, с кем ты можешь их разделить. От того дам совет: не отвергай тех, кто реально хочет тебе добра.       Шуршание листвы означало, что Хоуп направилась к дому. Боба остался стоять на месте, глядя перед собой в одну точку. В голове громким колоколом отдавались её слова. Хоуп было невдомёк, что он чувствовал. Мог ли он чувствовать вовсе. Ей невдомёк, что его по пятам преследуют неприятные воспоминания из прошлого. Той жизни, где он ещё не стал охотником. Ей невдомёк, что Боба разрывался на части, когда на его глазах — маленького, десятилетнего мальчика, боящегося остаться одному — убили его отца, а потом он старался собрать себя по кусочкам, из мелких осколков разбитой, покалеченной души. Маленький мальчик, отпускающий рыбёшек в море, дабы тех не съел в аквариуме угорь, умер тогда на Джеонозисе. Мальчик, единственным страхом которого, было одиночестве, перестал бояться навсегда. С тех пор Боба больше никогда не плакал и ничего не боялся. — Ты говорила о себе, не так ли? — догадался Боба, развернувшись в сторону Хоуп.       Она тут же обернулась и повела плечом. — Возможно, а возможно и нет. Решай сам.       «Династия», — в мыслях фыркнул Боба.       В тот день она похоже правда имела в виду себя. Всякий раз, когда он выполнял её очередное поручение, она относилась к нему по-доброму, с какой-то заботой. Хоуп интересовалась его самочувствием, предлагала перекусить, воду, сама помощь предлагала в деле. Их колкости разбавляли атмосферу, совместный мозговой штурм давал определённые плоды, когда они вновь что-то пытались разгадать. Только со временем Бобу начало напрягать, что в присутствии Хоуп он позволял себе немножко расслабиться. Что-то в старом, скрипучем механизме резко поломалось, шестерёнки заменили и работа возобновилась, но иначе. С Хоуп Боба и раньше не говорил как работник с работодателем, но дело было не в этом. Они знакомы три года, три года сотрудничали. Общество Хоуп подействовало подобно яду, по венам пустился, отправляя старые принципы. Бобу напрягало, что с ней он правда вёл себя как со своим другом, которого у него ни разу не было. Тот мальчик, погибший в десять лет, хотел друзей. Возможно, глубоко внутри, мечтал даже о матери. Но это осталось давно позади. В той жизни, где душа Бобы была живой, а сердце огнём горело. Где не было льда и холода.       И он отдалился. Думал, так правильно. У охотников за головами нет веры, нет религии, нет друзей и надежды. Всё это — иллюзия. Для других существ всё это. Не для таких, как Боба. Даже отец говорил, что друзей не бывает, а лишь союзники. Нельзя привязываться, напомнил себе Боба, ни к кому. Привязанности, эмоции — это яд. Это отрава. Подсаживаешься, как на спайс, привыкаешь, не можешь слезть, а вскоре и вовсе гибнешь. Жизнь — поле сражений. Ты на одной стороне, где есть сила духа и хладнокровие, а эмоции и другие слабости находятся на стороне врага. Согласишься на их условия, руку протянутую пожмёшь — и всё. Ты утонешь. А Боба не слабак. Он охотник за головами — существо без чувств, привязанностей и слабостей.       Но что-то случилось. Всего один дурацкий случай сильнее растопил ледяной барьер. Боба сражался с существом из прошлого, до охоты за головами. Тем, кто всё желал расквитаться за прошлое. В результате Боба рухнул в воду, потеряв сознание, ранец ему повредили в бою. Он сумел выплыть, на поверхности находился, оценивая обстановку, пока в сознание не вломился знакомый женский голос. В тот момент черствое сердце пропустило удар. Если это сама Сила так над ним решила пошутить, то у неё дурное чувство юмора. Там, недалеко от него, барахталась Хоуп, буквально идущая ко дну и борющаяся с гадкой водой. Пришлось её вытаскивать. В голове билось множество вопросов: как она тут оказалась? Почему в воду полезла, раз плавать не умела? Она что, следила за ним?       Как Хоуп призналась, находилась она на этой планете по просьбе друга, помогала ему. Потом шум услышала, прибежала и увидела уже само падение Бобы в воду. В тот момент здравый рассудок у неё отключился, эмоции завладели ей настолько, что она полезла за ним в воду, испугавшись за него, такого сильного и умеющего выживать, спасти хотела. Дурёха, сама же чуть не утонула. Плавать не умеет, не учил никто, а она за ним. Глупо, самоотверженно, рискованно. Боба предпочитал всегда взвешенный и точный риск. Никогда нельзя девать рисковую ставку, если не готов проиграть. Однако от такого поступка атрофированная и давно гниющая душа вдруг решила ожить, затрепыхать. Маленький мальчик, погибший много лет назад на Джеонозисе, снова ожил и тихо подал голос. Мальчик, который боялся одиночества, чувствовал приятное тепло, по венам пущенное, согревающее. Он был никому не нужен и никто не был нужен ему. Здесь же, подле Хоуп, буквально рискнувшей недавно безрассудно собственной жизни ради него, этот мальчик чувствовал, что правда кому-то нужен. Не потому что от него что-то хотели, а потому что он просто жил. Без какой-то выгоды и злого умысла. Он был кому-то нужен просто так. Боба всегда считал, что действия громче любых слов. Своими действиями Хоуп пробудила в нём давно дремлющее уважение. — То, что мы отличаемся, не проблема, — рассуждала Хоуп. — В любых отношениях нужно доверие. И если встаёт проблема, то её обычно решают. Иначе без доверия и смысла нет идти вместе дальше. — Говоришь так, будто мы какая-то парочка, — хмыкнул Боба. — Я же сказала в любых отношениях, — заметила Хоуп. — А я к тебе за пять лет, похоже, привыкла. Ты хороший собеседник и друг, книги с тобой весело обсуждать и читать их. Ну и ты отличный наемник, конечно же. Я очень ценю такого друга, как ты. Прости, если я вдруг тебя обесценивала — Опасно ко мне привыкать. — С тобой и дружить-то опасно для жизни, но я-то дружу и ничего.       Вроде и не глупая, но наивная вера в хорошее в ней не угасала. Хоуп его другом своим считает, искренне, от всего сердца. Боба же не понимал, кем её считал. В нём здравый смысл и логика боролись отчаянно с мыслями о том, кем считал он для себя Хоуп. И он пока не понимал ничего, но пытался разобраться с собственными мыслями в голове. — Говорю же, сумасшедшая, — только и пробормотал Боба. — Мы оба тогда сумасшедшие, — подметила Хоуп. — Ты потому что говоришь мне больше двух слов, а я потому что тебе доверяю. И считаю, что ты способен на эмоции — Они губят и травят разум, — решился сказать Боба. — Я наемник. Мне давно никак. Ни хорошо и ни плохо. Очень хорошее качество, знаешь ли. — Ты тоже человек. — Не для всех. — Но для меня.       Разговор с Хоуп терзал горло и что-то в груди, где-то под ребром. При любом раскладе Боба должен был встать и уйти, но тут была Хоуп и почему-то он продолжал её слушать. Для кого-то он человек со своими эмоциями. Как это странно было осознавать. Для всех он убийца, машина без чувств, ледяная глыба, а для неё человек. Банально-ванильно, будто из сопливых голодрам. Похоже, где-то в своем расчете Боба Фетт потерпел неудачу. Впервые. Потому что он остался сидеть с Хоуп, которая совсем недавно, дурочка, полезла за ним в воду, испугавшись, что он утонет, хотя сама плавать не умела. Из-за него. Очень рискованно, глупо, по-геройски самоотверженно, жертвенно, но ему это было… Боба не знал, что это, он никогда понимал чьи-то чувства, особенно свои. — Человек, значит? — нарушил он воцарившуюся тишину. — Такой, какой есть, со своими причудами, — подтвердила Хоуп. — Я не собираюсь из тебя лепить того, кем ты не являешься. Мне жаль, если я заставляла тебя сомневаться в своей надежности. И прости, если вдруг я как-то тебя задела.       Случилось тогда то, что Галактика никогда не видела и не увидит: Боба улыбнулся. Искренне, без злобы и презрения. — Не извиняйся, — обронил он. — Я не зависим от чужого мнения. И вообще, никогда не вини себя. Не всё зависит от наших решений и не все можно контролировать, как бы не хотелось. Самобичеванием ты только загонишь себя в рамки и хуже себе же сделаешь. А чрезмерной опекой оттолкнешь других.       Как сперва оттолкнуло Бобу от такой непривычной заботы. — Видимо, нам обоим есть чему друг друга научить, — улыбнулась Хоуп. — И чему же ты можешь научить меня?       Она пожала плечами. — Хотя бы доверять тем, кому ты важен. Поверь, это не страшно открыться хоть одному человеку. Тебе нужен тот, при ком ты можешь побыть хоть немного слабым. Кто тебя хотя бы выслушает. Нам двоим. — Я не мастер в душевных разговорах. Слова поддержки — не моё. — Ты слушаешь и слышишь. Это порой гораздо лучше. Говорю же, я тебя такого принимаю. Не только как наемника, но и как друга.       Она улыбалась. Тепло, нежно, в её глазах пламя от костра плясало, и Боба почему-то не отводил, оцепеневший и заворожённый, от неё взгляда. В тот момент в нём проснулось давно дремлющее чувство. Странное, давно забытое, такое непривычное. В охоте за головами он мог полагаться на инстинкты, порой в ущерб логике и здравому смыслу. Он предпочитал взвешивать риск, грамотно оценивая обстановку. Когда стоит поставить на кон всё, а когда стоит воздержаться. Когда нужно идти вперёд, а когда остаться на месте. На Бобу снизошло непривычное чувство умиротворения, которое он помнил с других времён. Непрошеные мысли и идеи бились в голове со здравым смыслом и старыми принципами. Рядом с Хоуп вечное сражение прекратилось, вечные выстрелы стихли, перестали отдаваться болью в висках. С ней наступила тишина. Ледяная броня треснула сильнее.       Говорил Боба себе постоянно, что надо меньше безрассудных поступков совершать, правда он всё равно потерпел неудачу. Он решил тогда рискнуть.       Их общение с Хоуп стало более частым, души более открытыми. Боба решил начать подпускать Хоуп в свой мир. Медленно, осторожно, тщательно проверяя и оценивая. Всё начиналось с малого. Каких-то жестов, помощи. Он настолько часто начал проводить время в обществе Хоуп и её семьи, что он там почти своим стал. Членом семьи. Боба испытывал неловкость от таких простых социальных воздействий. Всё же, его учили не этому. Он наблюдал, как рушились выстроенные стены и таял ледяной барьер, впуская новые, очень странные и почему-то приятные ощущения. Незаметно в этих разговорах, случайных прикосновениях, появилось что-то новое, глубокое. Неизвестное чувство, громко и настойчиво сигнализирующее, что больше он не один. С Хоуп ему было тихо, с ней ему было спокойно, легко и просто. Не было никаких рамок, ограничений, никаких сложностей. Мальчик с Камино оживал. Этого мальчика понимали без слов, одним касанием к руке заставляли понять, что он не один. Вероятно, это и была дружба. Когда вам друг с другом легко, просто, есть отдача и взаимовыручка. Боба ещё не понимал всей прелести дружбы, он только познавал её, впитывал каждой клеточкой. Он мир познавал вместе с Хоуп, как и он открывал ей другой мир, новые возможности.       Хоуп тоже ему открывалась. Рассказала о семье, как случилась та трагедия на Набу, где Хоуп осталась без памяти, а её отца убили. Те события ей вспоминать было труднее всего, воспоминания ей вернули, но говорить об этом ей давалось с непосильным трудом. Боба не давил, молча слушал, не перебивал. Хоуп рассказала, как её нашла та команда «Феникс», как именно «Феникс» дали ей имя Хоуп, а её настоящее имя, как она позже выяснила, когда джедай ей вернула воспоминания — Рейнира. Рейнира, Хоуп — для Бобы всё равно Династия. Как она рассказала, это будучи с «Фениксом» она хаттский выучила. Рассказала, как она удочерила Кири, ту самую девочку. Как распался «Феникс» из-за смерти одного из членов команды и предательства того, кого Хоуп там считала своим отцом. Как они оба выяснили через несколько лет, то был её родной дядя, на которого Боба ещё и умудрялся работать. Рассказала Хоуп и об отце из богатой альдераанаской семьи, о семье матери, бабушки и дедушки. Они вдвоём искали её родню со стороны отца, тогда же и выяснили подробности про её дядю, деда и ещё одного дядю, самого младшего. Боба невольно влез в дела её семьи из-за своей работы сперва на её деда, потом на дядю, а потом и на неё саму. Если это правда ирония Силы, то она шутить не умеет.       С момента их первой встречи уже прошло десять лет. В последние года Боба начал думать о Хоуп чаще, чем положено. Чаще, чем нужно. Думать о ней стало чем-то обыденным. Тем, что невольно в привычку вышло. Забавно, ведь Боба Фетт поклялся себе давно, что подобные слабости не для него. Репутацию подпортят, слабым сделают, сожрут изнутри мелкими червями. Ему эти слабости чужды были, не для охотника за головами всё это. Не для него. Бесполезные функции, не более. Он начал анализировать, что же поломалось в его механизме, что так пошатнуло его старые принципы. Почему его к ней, как к магниту, тянуло.       Боба весь ледяной, чувства атрофировались, сердце зачерствело. Он соткан из самых худших качеств, которые только можно вообразить. Он — олицетворение силы. Хоуп — разума. Тишины и спокойствия полная. Вся такая нежная, чувствующая, с масками на все случаи жизни: для мероприятий и близких. Она совсем не похожа на всё привычное Бобе. Не подстать такому, как он. А может, это ему не подстать такой, как она. Она — белая скатерть, над которой занесли чернила. Возможно, Боба с нынешними ценностями наёмника, и не понимал этой слепой надежды у Хоуп. Зато она полностью олицетворяла то, что ценил маленький Боба в детстве. То, что ценил тот мальчик с Камино. Она похожа на то, чего ему не хватало будучи ребёнком. Понимания, ощущения, что он не одинок. Образец того, чего он не заслужил. Хоуп видела, чувствовала, как криффовый джедай. Смотрела на него глазами льдистыми, прощупывала. Поддержку ему давала, тот уют, которого у него не было давно. Ласку, заботу, как о самом сокровенном заботилась, словно Боба был фарфором и мог легко разбиться.       Бездушный, пустой взгляд, в сердце один ледяной ад. Но не для Хоуп. Она всё лучшее в нём видела. Верила отчаянно, что под этой зелёной бронёй остатки человечности сохранились. Она его согревала, тьму отгоняла и вытаскивала из чёрной ямы на непривычно яркий свет. Её забота бескорыстна, Хоуп в Бобе видит человека, имеющего право на эмоции. Того, кем он запретил себе быть ради своего же блага. Однако оставаться таким же с ней становится всё труднее. Боба больше не отвергал, позволял Хоуп проявлять заботу, ведь с ней ему стало проще дышать. Проще жить. Он пытался делать тоже самое в ответ, выходило неумело, но он иначе не знал как. Потому что ему, выросшему среди криминала, проявлять чувства было сложнее, чем Хоуп. Он начал снимать в ее присутствии шлем, когда они были совсем одни, чего в присутствии других не делал никогда. Боба решился обнажить ей свои шрамы. Ни одно существо в Галактике не знало, что он способен на чувства. Хоуп знала, принимала, пропускала его проблемы через себя. Но она не ведала, что в последнее время Боба позволял себе задержать на ней взгляд дольше обычного. Не ведала, что он думал о ней, когда находился в одиночестве и пытался отвлечься от дурных мыслей. У Бобы выработались новые рефлексы: защищать её и её семью, наблюдать неприлично долго, как она рисовала или на гитаре училась играть — нет, это уже не холодная логика, не разум, а дерьмовое чувство.       Боба думал о Хоуп, когда её нет рядом. Когда нужно отвлечься, он вспоминал Династию, её искрящие жизнью льдистые глаза, снисходительную улыбку и её нежный голос, направляющий и не дающий ему упасть. В такие моменты она рядом с ним. Хоуп, которая знала, как нужно одеваться и как быть стильным. Хоуп, способная быть милой и дружелюбной, коварной и хитрой, игривой и понимающей. Хоуп, которая появилась в его жизни внезапно, как тайфун, стала его тихой гаванью, куда он мог придти в любой момент. Туда, где он на короткое время мог чувствовать себя дома. Где ему было тихо. Где безликая, пустая реальность обретала хоть какой-то смысл. Хоуп доминировала в его мыслях. Она, темноволосая девушка с большими голубыми, как лёд, глазами и багровыми, как розы, губами; она, вместо кредитов, отца, корабля и других вещей, давно засевших в сознании. Хоуп не ведала, что рядом с ней цветы распускались и мёртвые поля получили шанс на вторую жизнь. Она не ведала, что Бобе рядом с ней забываться нравилось, когда она сжимала его руку, что-то пела себе тихо под нос и смотрела с такой щенячьей верностью, будто он, охотник за головами, для неё всё. И она не ведала, что он смотрел на неё с такой же верностью. Не ведала, что в его безликой, пустой жизни появилась надежда. Впервые за столько лет жизни в непроглядной, пробирающей до костей тьме, у Бобы Фетта появляется надежда, что не всё так уж плохо.       Чуждые, сомнительные, щекочущие нервы ощущения начали преследовать чаще. Чувство, не походившее ни на одно из привычных, засело в нём прочно. Боба об этом Хоуп рассказывать не будет точно. Во-первых, не в его стиле. Во-вторых, они друзья, а её дружба для него сейчас — одна из самых ценных наград. Не хотелось бы лишиться и её. Да, зависим стал, но об этом Галактика никогда не узнает. Галактика никогда не узнает, что Боба способен думать не только о том, как заработать. Не только о себе.       Есть и в-третьих, самое неприятное для него, настолько, что скользкая тошнота подступала к горлу — Хоуп уже была занята. Она десять лет вертится вокруг Чеда Силане и его семейки, считающейся на Набу самой влиятельной. Религиозные фанатики, по вине которых в прошлом и случилась та трагедия. По вине которых погиб отец Хоуп. На Набу об этом, естественно, никто не знал. Хоуп этой информацией делится не спешила. Доказательств мало и случая удобного нет. Как понял Боба, она хотела подобраться к этой семейке, выведать у них все секреты, дабы в один момент предать и отомстить за свою семью. Хоуп одной рукой гладила, а в другой держала приготовленный вибронож. Силане ей были противны, этот Чед был не более, чем сопляком. Не ровня Хоуп. Хотя, даже если бы не Силане, её отдали бы в жёны кому-нибудь другому. У аристократов браки по расчёту всё ещё имеют силу. Хоуп говорила, тянуть будет до последнего, как у мамы с папой она любовь хотела. Боба не был посвящён в такие подробности, но был уверен, что Хоуп достойна самого лучшего. Всех самых вкусных сладостей и драгоценностей. Всех самых тёплых улыбок.       Боба не сумеет отплатить Хоуп за всё, что она сделала, он не пример идеального кандидата ей в мужья, весь мир ей подарить не мог. Не мог дать то тепло, на которое способны другие мужчины. Пока он мог просто продолжать быть её другом, сохранять ей верность и не предавать. Знал же, насколько больная для неё эта тема из-за дяди.       Он нашёл Хоуп, сидящей под деревом. У Ветов любовь к деревьям, как однажды она пошутила. Вот только в этот раз настроение Хоуп точно было не весёлым. Заплаканная, с разбитой губой, она пыталась привести себя в порядок, как только Боба показался на горизонте. Дурёха, говорил же ей, что при нём она может не скрываться. Он не любил слёзы, ему некомфортно было от излишнего проявления чувств, но не с Хоуп. Пусть она при нём плачет, раз при других позволить себе этого боится. Для неё в приоритете другие. Но не она сама. Боба знал, останется с ней дольше нужного под этим деревом — не уйдёт; рядом с Хоуп каждое её слово отзывалось пульсом его сосудов, бесконечные сражения в голове утихали. Для неё он готов был быть берегом, чтоб волны не унесли. Если ей это нужно.       Боба сел рядом с ней, позволил, пока никого поблизости не было, шлем снять. Он посмотрел внимательным, изучающим взглядом на её разбитую губу. Зрачки расширились от вида свежей раны. Под диафрагмой собрался комок. Сердце болезненно сжалось от вида плачущей Хоуп. Она на него смотрела глазами большими, красными, опухшими от слёз. В голове вспыхнула одна единственная догадка, что могло произойти: — Это он?       Хоуп сжала губы в тонкую линию, шмыгнула носом и прикрыла глаза — это он. Её этот Чед, криффов религиозный фанатик. Он её ударил. Кираса старого доспеха вдруг стала неудобной и тесной. «Убью, — пронеслось стремительно в голове, — обязательно убью».       Хоуп захныкала сильнее прежнего, положила голову ему на плечо, прижалась к нему, как к единственному спасению, как к родному. Боба опешил, оцепенение пробежало по всему телу. За спасением, таким спасением, к нему никто не приходил. Его не учили успокаивать. Боба просидел так несколько минут, позволяя Хоуп плакать ему в плечо. Она была такой хрупкой, потерянной. Забрать бы её отсюда, увезти подальше от этих Чедов, интриг знати. Куда-нибудь туда, где она плакать не будет и будет жить для себя, не для других. Где солнце будет ей светить вечно.       Медленно, нерешительно, Боба положил руку ей на плечо, прижал ближе к себе, будто удерживал от падения в бездну горя. Плевать сейчас на Чеда, пусть Хоуп сейчас успокоится, чем сильнее себя загоняет. Лучше пускай грустит с ним, чем в одиночестве. Хоуп о своих бедах никому не говорила. Если ей будет легче, Боба был готов стать её тайным, укромным местом, где она могла бы расслабиться и быть собой.       Ей нужен друг, значит он таким будет. Однажды, может быть, обстоятельства обернуться иначе, в их сторону. Когда-нибудь. А пока Боба готов был быть с Хоуп рядом, без лишних вопросов. Он будет ей верен, пока не погаснет солнце.