***
После поступления на службу в армию Стэнли стал выше, сильнее, а ещё — мощнее. Ксено чувствовал силу, исходящую из тела Стэнли и физическим образом, и психологическим — тоже. Она, эта сила, буквально витала в воздухе, вроде бы незаметная, однако всегда ощутимая и ясная. Особенно, если искать её и обращать на неё внимание. Ещё более особенно, когда Ксено искал её даже тогда, когда самого Снайдера не было не то что в одном с ним здании, а хотя бы в стране. О, Ксено ненавидел те месяца, когда Стэнли Снайдер по долгу службы был вынужден быть в другой стране. Стране, названия которой Уингфилд никогда не узнавал специально для того, чтобы не сорваться, взламывая чужие камеры и базы данных в попытке найти Стэнли. Не то чтобы его поймают на взломе, однако сам взлом мог бы отвлечь военного. Ксено понятия не имеет, каким образом, однако Стэнли всегда чувствовал, если на него смотрят не камеры, а Ксено через камеры. Поэтому — не знать, чтобы не взламывать и не отвлекать. Однако когда Стэнли был в одной с Ксено стране, когда они оба были в одном городе, то первое, что проносилось в голове Ксено, были именно эти слова. Нужно быть осторожнее, мальчик. Потому что та сила, вся эта мощь, которой Стэнли Снайдер был наполнен снизу доверху, быстро, мгновенно заполняла собой всё пространство, в помещении которого находился Стэнли. Сама атмосфера становилась настолько опасной и острой, что не было ни единого человека, который смог бы остаться равнодушным. Если Стэнли не скрывал своего присутствия, конечно. Но когда Снайдер приходил к Ксено, ему не было никакого смысла её скрывать. И когда он приходил, когда совершенно не скрывал всю ту силу, которая заставляет все чувства Ксено остро стоять, словно к его голове приставили пистолет с взведённым курком — всё это было направлено на Ксено Хьюстона Уингфилда. На него. На Ксено. «Нужно быть осторожнее, мальчик», — шептало ему его собственное сознание, заставляя сердце нервно биться. «Нужно быть осторожнее, мальчик», — говорил ему здравый смысл, но губы при этом сохли. «Нужно быть осторожнее, мальчик», — пытался взять себя в руки Ксено, но как он мог, когда был в подобном состоянии? Потому что Стэнли Снайдер в его голове становился медленной, но тикающей бомбой замедленного действия, до которой Уингфилд, как бы не пытался, а добраться не мог, чтобы предотвратить надвигающийся взрыв. Потому что такому Стэнли Ксено готов был сдаться совершенно добровольно. Ксено что-то говорил, а внутри не мог даже понять, о чём именно говорил. Ксено что-то делал, но при этом не понимал, что и для чего, потому что всё его внимание было сосредоточено именно на Стэнли. Ксено смотрел-смотрел-смотрел и чувствовал, как на него смотрят, практически пригвождая к месту намертво. Ходить под этим взглядом было тяжело. Дело вовсе не в возбуждении. Точнее, в нём, вот только не совсем том, о котором можно подумать — он не какой-то возбуждённый подросток, у которого встаёт от одного только взгляда на объект симпатии. Вся проблема была из-за какого-то внутреннего возбуждения, что нервно носилось под кожей со скоростью сто милль в час, разгоняясь всё сильнее и сильнее. Словно вся сила Снайдера одним своим присутствием заставляла душу Ксено дрожать. Нужно быть осторожнее, мальчик. Нужно. Очень, чёрт возьми, нужно.***
Ксено скорее без причины прыгнет в котёл с серной кислотой, чем когда-либо по-настоящему испугается Стэнли. Он его не боится, ясно? Да, Ксено может вздрогнуть от его голоса, может отстраниться, когда тот подойдёт слишком близко, а может замереть истуканом, потому что все мышцы резко напряглись, не зная, куда бежать. Но это происходит не из-за страха, а от всего того, что происходит в его голове — и то, что происходит в голове Ксено, является не опасением, а скорее возбуждением. Адреналин вырабатывается в крови по многим причинам. Страх и некоторые виды возбуждения являются лишь основными, однако при предвкушении, волнении, злости, раздражении — всё это тоже имеет свои концентрации адреналина. И, несмотря на общую сумму вроде бы отрицательных показателей эмоционального состояния, на самом деле Ксено нравится чувствовать то, что он чувствует. Нравится то, как его тело непроизвольно замирает под контролем Стэнли, о котором тот даже не догадывается. Нравится то, как гулко стучит его сердце, когда Стэнли смотрит на него, будь то что-то нежное в его выражении лица, или же приподнятая в превосходстве бровь. Нравится то, как сохнут его губы, потому что тогда Ксено всегда непроизвольно или же специально облизывает их. И Стэнли всегда ловит это периферийным зрением, всегда тянет красные губы в чуть более широкой улыбке, словно догадывается обо всём, что происходит в голове Уингфилда. Словно знает, как одно его присутствие заставляет всю сущность Ксено извиваться от волнения, даже если его пальцы находятся под идеальным контролем, ничего не выдавая. А, может быть, знает. Но, может быть, нет. И именно поэтому надпись «Нужно быть осторожнее, мальчик» всегда, всегда в голове Ксено проносится предупреждающим вихрем. Не дай ему понять, как он влияет на тебя. Не дай ему знать, что ты чувствуешь. Не давай ему ничего, потому что он заберёт всё. И тебя — в том числе. Будь осторожнее, мальчик. Иначе поглотят целиком.***
Вот только Ксено совершенно не против. Он уже давно готов отдать Стэнли всего себя, потому что любовь — это свобода. Точно также как Ксено любит Стэнли, Стэнли любит его. Это не столько чувство любви, сколько чувство уверенности в друг друге, чувство принадлежности и собственничества. То, что их двоих связывает с друг другом, лежит гораздо глубже на фундаментальном уровне, до которого такой учёный, как он, не может добраться, чтобы объяснить, но может, как человек, который связан со Стэнли, быть. Как Ксено готов отдать всего себя Стэнли, точно также и Стэнли готов отдать всего себя Ксено. И любовь — или что бы между ними не было — это иметь в своих руках чужую свободу и никогда не забирать её. Поэтому Ксено не боится и не волнуется, что Стэнли узнает или заметит нечто неладное. Снайдер знает его столько же, сколько и Ксено знает Стэнли, поэтому ко всему прочему его тело наполняется странным предвкушением. Волнением. Трепетом, даже. Трепет — это что-то новое в Ксено. Он чувствует себя удивительно ранимым практически никогда, но всё больше и больше эти случаи происходят. И происходят они всегда рядом со Стэнли, обычно в какой-то странный и совершенно неожиданный момент. И в те моменты, когда странная ранимость чувствуется удивительно ярко, Ксено может почувствовать этот самый трепет в моменте между ними двумя. Ранимость. Уингфилд пять лет назад, услышавший нечто подобное о себе, сначала попытался бы отравить того, кто это сказать, потом взорвать, а уже после растворить в кислоте остатки. Если те будут, после ядерного-то взрыва. Сейчас Уингфилд винит во всём эту чёртову надпись, самого себя, сказавшего её, Стэнли Снайдера и армию, которая придала ему всего этого. Чувство вины удивительным образом напоминает ему удовлетворение, если он пытается охарактеризовать её в такие моменты. Потому что он рад тому, что именно в себе содержит надпись, тому, что именно он её сказал, тому, что носит её именно Стэнли и рад даже тому, что тот пошёл в армию — потому что это его выбор и мужчина сделал его, ни о чём не сожалея.***
Одно из тех качеств, которые невольно привил Ксено для Стэнли — это внимательность, умение наблюдать и ждать подходящего момента. Даже армия не смогла бы отточить эти качества так хорошо, как несколько тысяч взрывов в узких помещениях, школьных лабораториях, а также опасных городских свалках, где высока вероятность подхватить какую-то мутировавшую заразу и лишиться какой-либо конечности из-за инфекции. Тикающий таймер замедленной бомбы Ксено достигает взрыва из-за Стэнли, который, собственно, является причиной не только бомбы, но и самого таймера. Но Стэнли Снайдер весьма хорошо умеет разбираться и с бомбами, и со взрывами, и с самим Ксено Хьюстоном Уингфилдом. Когда палец Стэнли проводит по лицу Ксено — тот самый палец, который спускает курок винтовки или истребителя, а иногда и то и другое в один день, в один час — дыхание Ксено сбивается. Он сглатывает, смотря прямо в глаза Стэнли. И тот очень, очень пристально наблюдает за ним, одним лишь взглядом заставляя онеметь всё тело. «Опасность-опасность-опасность!» — практически матом проносится в голове. «Нужно быть осторожнее, мальчик!», — кричит подсознание. Он сглатывает. Ксено даже дышать под этим взглядом трудно. Моргать получается с огромным трудом. Как можно более равнодушно он спрашивает: — Что-то не так? Голос кажется ему отдалённым эхом. Слишком уж громко стучит сердце, отдавая пульсацией везде, где только можно его ощутить. Стэнли щурится, внимательно рассматривая его лицо. Нужно быть осторожнее, мальчик. Мужчина не отвечает. Его взгляд легко скользит по лицу Ксено, а палец опускается с виска до шеи, чтобы найти точку пульса. Немного грубая кожа заставляет поёрзать на месте, потому что прикасается к чувствительному месту, и против воли приходится снова себя одёрнуть, чтобы замереть. А в груди сердце бьётся так, словно с ума сходит. А в груди сердце стучит тук-тук-тук-тук, быстро-быстро. И Ксено так неподготовлен к раскрытию из-за этого предательского органа, что может только стоять, отведя взгляд куда-то в стену, чтобы на Стэнли Снайдера — не смотреть. — Выше нормы, — говорит Стэнли, заставляя снова вернуть взгляд обратно. Взгляд у него пристальный, любопытный и немного растерянный. Словно он мысленно пытается понять, почему это произошло, а потому единственное, на что его хватает — это озвучить вслух то, что заставило стать беспокойным. Ксено хочется разочарованно фыркнуть. Неужели непонятно, почему у него зашкаливает пульс? Однако только мысль вызывает непроизвольную улыбку. — Действительно, — говорит он как можно более равнодушно, после чего показательно осматривает всего Стэнли. — Интересно, по какой причине это произошло? Снайдер приподнимает бровь, но тоже отвечает улыбкой. Хотя, скорее, задумчивой ухмылкой. — Я всегда чувствую, когда на меня смотрят, — звучит очевидное, вдумчивое. — Чувствую, как и кто. Ксено против воли сглатывает. У Стэнли взгляд буквально пожирающий, от такого невозможно остаться равнодушным. Адреналин бежит по венам, разгоняя кровь по всему телу, вниз. Чужая голова наклоняется ближе. Красные губы проходят по щеке, к виску, чтобы тихо-тихо прошептать: — Я чувствую твоё возбуждение в воздухе, Ксено. Ты пытаешься скрыть то, как одно моё присутствие заставляет всего тебя встать дыбом, словно ты испуганное животное, чьи инстинкты пытаются спасти своего хозяина. Вот только всё, что ты можешь сделать — всего лишь замереть. Сильная рука проходит от лица вниз, к чувствительной шее. Крепкие, мозолистые пальцы успокаивающе сжимаются вокруг горла, не перекрывая доступ к кислороду, но давая возможность почувствовать давление. У Ксено во рту так сухо, что даже сглотнуть сложно. У Ксено во рту так много всего, что он только и может, что сглотнуть. Не дать вырваться ничему наружу. И в голове — пусто-пусто. Рука на мгновение стискивает шею сильнее. Ксено снова сглатывает, непроизвольно, а потом она расслабляется, чтобы спуститься ниже, пробежать по груди и остановиться у сердца. — Как громко стучит, слышишь? — шепчет Снайдер. Его указательный палец пару раз ударяет у солнечного сплетения. — Боишься, что нас кто-то увидит? Увидит? Кто? И — почему? «Мы в лаборатории», — вспоминает Уингфилд. — Нет, — с явным запозданием отвечает он. Почему-то тоже шепотом. — Но тебе стоит проявить осторожность, Стэнли. Здесь опасные… вещества. Взгляд у Снайдера, когда он отстраняется, искрится весельем. Ксено приподнимает бровь, но ему не отвечают, вместо этого на краткий миг прикасаясь губами, чтобы подарить краткий поцелуй. — Ты прав, — говорит тот, отстраняясь. Оглядывают с головы до ног и обратно. — Здесь действительно… опасно. «Нужно быть осторожнее» — гласит молчание. Он облизывает губы, чувствуя на них вкус лёгкий помады.***
Ксено почти не помнит, как оказался в таком положении. Помнит только, что он должен был быть чуть более обеспокоен своим положением и тем, что он делает, но эти мысли исчезли из его так быстро, словно их с самого начала там не было. В самом деле, зачем ему быть осторожным? Ему? Осторожным? Ксено Хьюстон Уингфилд знает значение этого слова только потому что оно сидит на чужой груди и иногда насмешливо, а иногда невероятно сексуально смотрит на него, так и подначивая пойти против предупреждения — сказанное его же губами, его же словами. Слова дразнят. Он помнит каждую их черту, каждый завиток, ширину, длину. Смысл. «Такое положение» — это в собственной кровати, с завязанными руками над головой, когда перед глазами сплошная темнота от какой-то непроницаемой повязки. Когда сверху раздаётся насмешливый голос, шепчущий «Попался, мальчик», когда по голому телу ведёт сильная рука, что своими пальцами опасно проводит прямо над сердцем. Когда знакомые губы целуют в губы, прежде чем отстраниться и ласково поцеловать снова, не давая вдохнуть и каплю воздуха. А потом отстраняются. Ксено глубоко и тяжело дышит, пытаясь привести дыхание в норму и ёрзая под чужим телом, потому что оно село сверху, практически намертво придавив к кровати, словно в наказание за непослушание. Сверху раздаётся ласковый смешок. Чужая рука проводит по волосам, убирая пряди со лба Ксено и он наполовину хочет уйти от неё, а наполовину замереть и не двигаться. Или, если делить на треть, то ещё на треть пододвинуться поближе, чтобы молча выпросить побольше ласки. Делать он этого, конечно же, не будет. Ксено чувствует, как Стэнли съезжает вниз. Как его руки скользят по бокам, на краткое мгновение останавливаются у косточек таза, чтобы удобно обхватить штаны, стянуть их вниз вместе с трусами, окончательно раздевая. Он непроизвольно сглатывает в темноте, когда горячая ладонь обхватывает большую часть ноги по ширине, заставляя ту уйти в сторону. Тело непроизвольно вздрагивает, когда к косточкам прикасается горячий язык. Ксено представляет, как горячо, должно быть, сейчас выглядит Стэнли и прерывисто вздыхает. Язык облизывает кожу, к нему прикасаются губы, чтобы втянуть её внутрь рта, оставляя яркий засос. И, чуть ниже, ещё один. Ноги дрожат от такого. Дыхание сбивается и Ксено тихо выдыхает, сглатывая. Стэнли не останавливается. Идёт ниже, опускаясь к стоящему члену, чтобы облизнуть головку, подумать. Язык обводит все набухшие вены и только потом возвращается обратно, чтобы поиграть с щелкой, пытаясь протиснуться внутрь и вызывая громкие стоны, что не удержать в своей груди, как ни старайся. — Стэнли, — стонет Ксено, когда чужой рот наконец-то обхватывает головку полностью, начиная погружать член в горячий рот. Тот одобрительно хмыкает. Руки держат за бедра, не давая насадиться рывком, погружают до боли медленно, прежде чем уткнуться в пах. Ксено стонет, дёргаясь, но из-за твёрдой хватки вынужден оставаться на месте, даже если теперь его держит только одна рука. Ну и что, что одна? Её вполне хватит, чтобы удержать учёного на месте, даже не особо пытаясь. Тот и сам хорошо пытается быть паинькой, послушным мальчиком, оставаясь на одном месте, чтобы не испортить веселье. И Стэнли с огромным удовольствием это веселье предоставляет: опускает руку к основанию, потирает у яиц, прежде чем схватить оба рукой, начиная массировать. Язык у него на месте не стоит, утыкается в вены. Горло сглатывает, погружая Ксено ещё глубже в эту тесноту. Долго он не выдерживает, приходя в чужой рот. Перед глазами сплошная темнота, да даже если бы повязки и не было, он не уверен, что ему хватило бы сил держать глаза открытыми. Ноги раздвигают шире. Стэнли в постели всегда такой — ему плевать на собственное удовольствие, он всегда стремится ублажать своего единственного партнёра, заставляя его приходить до тех пор, пока сознание не уходит в темноту, хотя по плану именно Стэнли должен быть тем, кого нужно умотать. Потому что он сильнее. Потому что тело у него мощнее. Потому что весь он из себя такой, что только и нужно, что умотать. Ксено даже не пытается. Он и без того прекрасно знает, что его физическая выносливость по сравнению с партнёром не такая высокая, поэтому со временем научился просто принимать всё то, что ему дают. Прямо как сейчас, к примеру, вот эти самые пальцы. Чертовские сильные, он входят внутрь так, словно для них там место всегда открыто. Скользкие в смазке, но такие твёрдые и большие — Ксено приходит делать глубокие вдохи, потому что даже если пальцев всего двое, они всё ещё широко его раскрывают — и упираются сразу в простату. Он дёргается, стонет громче. Рука Стэнли всё ещё крепко прижимает его к кровати одной рукой. Губы наклоняются вниз для поцелуя, на который просто нельзя не ответить, даже если это невыносимо сложно сделать с двумя пальцами внутри. Они хозяйничают, двигая мягкие и такие слабые стенки, раздвигают, елозят и трут-трут-трут, создавая в голове Ксено ядерный взрыв, потому что Стэнли всегда такой спокойный, аккуратный и собранный, а здесь его пальцы, которые всё никак не могут остановиться и хоть на секунду сделать перерыв, чтобы вдохнуть побольше воздуха и успокоиться. — Что такое, Ксено? — тихо спрашивает голос, когда он вздрагивает всем телом, пытаясь выдавить из своего члена сперму на очередном толчке. Кончить очень, очень-очень хочется, вот только прийти после минета, так к себе и не прикоснувшись? — Уже скоро, да? — говорит так, словно размышляет. — Хороший мальчик, давай, осталось совсем немного постараться. Уингфилд рвано дышит. Точнее, пытается дышать, потому что пальцев становится больше, их так много в его заднице, которую заставляют раскрыть пошире — «ну, давай, раскрывайся» — а это кажется буквально невозможным каждый чёртов раз. Он что-то невнятно шепчет. Снайдер в ответе, впрочем, не нуждается, и без того прекрасно знает, что и как ему нужно. Стэнли трёт простату, пропихивая пальца глубже, натирает сильно, а потом уходит, чтобы мельком, слабо проскользить, вернутся и тыкнуть так сильно, что Ксено подбрасывает на кровати. Второй оргазм очень тяжёлый. Он едва не плачет от облегчения, когда из щелки выплёскивается сперма, а пальцы продлевают удовольствие в разом ослабевшем теле. — Молодец, — практически шепотом говорит Стэнли. Наклоняется, целует в уголок губ, прежде чем вновь отстраниться. У Ксено в ушах кровь бежит сильнее, чем во всём теле. Ему кажется, что от напряжения он оглох, потому что совершенно не замечает, когда же Снайдер разделся, раз теперь они оба на кровати голые и его тело приподнимают вверх, помогая скрестить ноги за чужой спиной. Хьюстон облизывает сухие губы. К ним тут же тянутся с поцелуем, одновременно с этим подталкивая член к заднице. Головка давит на вход, не медля ни секунды, проникает внутрь, уходя всё глубже и глубже. Ксено от этого задыхается, хочет оторваться, чтобы вдохнуть спасительного кислорода, но ему не дают, продолжая целовать так, словно хотят съесть без остатка. Пожирают языком, губами — и зубами тоже, прикусывая. Не до крови, но ощутимо, всё ещё чувствительно. Член входит до конца, в то же мгновенье сильнее проталкиваясь внутрь, а потом плавно выходит и одним сильным толком входит внутрь. Ксено не может сдержать внутри себя крик: ударяют по чувствительной простате, а он кончил уже дважды за короткий срок. — Давай, покричи для меня погромче. Покажи, как тебе хорошо. В чужом голосе ясно слышится улыбка. Ксено про себя материт его, но щеки краснеют против воли, голос на очередном толчке становится только громче. Его раскачивают так, словно он ничего не весит, вбиваются быстро и сильно, так глубоко, что не помогает никакая выдержка. Ему хочется стонать так громко, как эти стоны рвутся из груди. Ему хочется кричать, потому что одних стонов мало. Ксено задыхается в этом, не в силах ухватится руками за что-нибудь или различить хоть что-то перед глазами. Не то чтобы у него получилось, но мозг ушёл куда-то ещё в самом начале, поэтому заслезившиеся глаза то и дело раскрываются, вновь и вновь натыкаясь на темноту повязки. Ксено — хо-ро-шо. Он приходит с громким криком, падая бескостным телом. Чувствует, как Стэнли ускоряет толчки, его горячий член в чувствительном входе — и от этой мысли Ксено краснеет и весь сжимается, что для Стэнли становится последним толчком к собственному оргазму. И Ксено — офигеть как хорошо. Потому что не обязательно всегда быть осторожным. Иногда бывает приятно эти самые указы просто нарушать. Те самые, что, стоит снять повязку с глаз, снова чёрным шрифтом отпечатываются на веках.