***
— Спишь? — хрипло спросил Данон, проходя внутрь душной комнаты. В ответ опять мычание, — Я открою тебе окно на время, дышать нечем, — не получив реакции, парень вздохнул, проворачивая ручку так, чтобы была лишь небольшая щель. Пройдясь по помещению, он забрал несколько кружек и остановился у самой кровати. Смотреть на тёмные, пустые, полуприкрытые глаза было тяжело, особенно тяжело вспоминался тот блеск, искры, что раньше обитали прямо на радужке. Сейчас же взгляд был не вдумчив, стеклянные зрачки сливались с оболочкой. Азиат соизволил посмотреть на того и даже чуть повернуть голову в сторону, чтобы выстроить зрительный контакт, — Ты не заболел? — прикладывая руку ко лбу спросил Данил. — Не, — коротко ответил Ань, пряча нижнюю часть лица под одеялом. — Холодный даже, странно, — убирая руку, он поспешил отвернуться, даже отойти. Необъятный страх окутал его, словно он общался с куклой, ничего живого не ощущалось в этой комнате, в этой квартире. Кровь стала обжигать вены, хотелось уйти, убежать, просто не видеть его больше никогда, но так нельзя. Постояв ещё минуту, Данон закрыл окно и выскользнул обратно в коридор, судорожно выдыхая. Его прямо-таки раздирала тоска, смердящий ужас безысходности точил душу. Вид из окна не помогал отвлечься, наоборот. Тёмный двор, грязный снег, аж тошно становилось, невыносимо. Данил повернулся на звук открытия входной двери. Кошка, сломя голову, понеслась встречать хозяина, рыжеволосый тоже выглянул. — Привет, Виталя, — он натянуто улыбнулся, смотря на парня, который выглядел не менее вымотано. Работа оператора не проста. — Привет, — кивнул парень и повесил куртку на крючок, поднимая Ниту на руки, — Успехи имеются? — он поцеловал кошку в макушку и прижал её к груди. — Неа, по-моему, стало даже хуже, — Данон пожал плечами и покосился на закрытую дверь Аньчика, — Я уже, кажется, готов сдаться. — Ты? Сдаться? — Аутсайд усмехнулся, — Я это уже слышал, — его улыбка потихоньку расползлась на лице, — Не знаю, что тебе сказать, но его состояние, знаешь ли, и в моих интересах, хотя у меня шансов все исправить ещё меньше, чем у тебя, — оба говорили еле слышным шёпотом. Кудрявый не нашёл, что сказать, и лишь вздохнул, возвращаясь на диван. — Ты голодный? — спросил он, глядя на Виталика, который до сих пор тискал Ниту. — Да, Эксайл опять не кормит, — цокнул языком и, отпустив зверушку, вымыл руки в ванной. Данон шумно выдохнул и, как примерная хозяюшка, стал накладывать другу еду. Ему всё равно было нечего делать, а ощущать свою важность было необходимостью. Он заметил, что его приятель всё-таки заглянул к Бао и пытался ему что-то сказать, только очень-очень тихо. Да и какая разница, если бы это было что-то важное, информация бы в любом случае дошла до него.***
В комнате душно и темно, на душе пусто, тяжело. Данон облокотился на спинку кресла, закусывая нижнюю губу. Оказывается, жить так тяжело, отсутствие дел давало больше времени на раздумья, от чего парень был совсем не в восторге, но почему-то именно в ноябре ему было нечем заняться. Он не любил осень, не любил зиму: это слишком травило его, сумерки, дождь, слякоть, грязь — это в прямом смысле душило его тонкую романтическую натуру. Парень привык копаться в себе, выпадать из реальности, но только тогда, когда он наедине с собой, и это его раздражало, просто выбешивало, так как времени на это стало слишком много. Голова всё время была забита проблемами, странными грызущими мыслями, что просто разъедали мозг червями паразитами, а всё это дополняла нехватка любовных проявлений. Он был в отношениях с Анем уже очень долго, всегда добивался от него ласки и поддержки при том, что азиата было очень сложно разговорить, но он всегда справлялся. Бао почти излечился от этого, с Лазаревым был всегда открытым и честным, да даже когда молчал, парень всегда близок к своему партнёру, но сейчас нет. В настоящее время он просто угасал на глазах, казалось, разлагался живьём. От того то ещё хуже, самый близкий человек разламывается, рассыпается, а сделать ничего нельзя, так ещё и собственное состояние не позволяет даже визуально сделать вид, что всё хорошо. Данил уже много раз хватался за голову в размышлениях о том, как же помочь себе, так ещё и не упустить загнивание своего возлюбленного. И каждый раз всё сводилось к красноречивому, сочному, красочному ничего. Единственным верным решением было отправить и себя, и Аня к психологу, психотерапевту или, на крайняк, к психиатру. Но Бао наотрез отказывался. Он всегда неохотно рассказывал о том, что у него происходит, поэтому невозможно было догадаться, о чём думает эта светлая головушка. Данон же не шёл к специалисту, потому что был слишком не уверен. Сомневался, что помогут, сомневался, что будет толк от потраченных денег и времени. Он хотел думать, что справится сам, сможет одолеть тоску и невероятно сосущее чувство, но сил не было. Парень не мог поверить в свою слабость, что он оказался таким никчёмным перед сворой проблем. Они, как бешеные собаки, имели цель искусать, искусать до потери пульса, чтобы тот медленно, но верно уходил из сознания и ощущал каждый зуб, который с ненавистью, со страстным наслаждением впивался в изорванную, измученную, окровавленную плоть. Ань рассматривал потолок. Он за столько времени уже успел изучить каждую вмятинку, каждую точку, каждый угол своей комнаты. Парень не вставал с кровати уже, кажется, больше недели. Не сидел за компьютером, не менял одежду, не мылся. Он просто лежал и время от времени бездумно листал в телефоне всё, что можно было полистать, но даже это не спасало. Гнёт мыслей, страх и необъяснимая усталость поглощали разум. Выйти за рамки не получалось, убежать тоже. Своего рода отвлечения никак не спасали, а оттого ещё больше сдавливала безысходность. В голове словно поселились паразиты, огромный бычий цепень переполз из тонкой кишки в голову, разъедая его своим отвратительным ртом. Эти семь метров ужаса, животного страха и тревог пожирали мягенький мозг азиата, не давая возможности сосредоточиться на реальном мире. Он никогда не чувствовал себя так ужасно, так беспомощно и никчёмно. Ань не мог держать себя в узде, настроиться на рабочий лад, да хотя бы подняться на ноги после пробуждения и поддержать общение со своими сожителями. Последнее почему-то давалось ему особенно тяжело. Бао очень любил Данила, это был единственный человек, который понимал даже его молчание, всегда был рядом и всегда одаривал такой же лаской и заботой, он был отличным парнем, в отношениях особенно. Но сейчас что-то не так. Ничего не поменялось, Данон всё такой же добрый и улыбчивый, любезный, но это ощущается больше, как назойливость. Ань начал только морщить нос на всю болтовню Лазарева, когда тот был в настроении поговорить. Но что-то внутри рыдало, изнывало, прося не портить отношений с кудрявым парнем, который и так всего себя отдавал. Но этому было объяснение — хроническая усталость. Все изыски жизни очернялись, отягощались невидимыми оковами, глыбами, разбитыми и острыми гранями, которые впивались в землю, вывороченную, обгоревшую и пропитанную кровью с запахом пороха.***
— Здарова, — Данон услужливо пропустил гостя, растягивая губы в улыбке. Чего же стоил ему этот визит. — Приве-ет, — Еля разулся и моментально кинулся на друга, крепко обнимая, — Я ненадолго, правда, — парень снял куртку и повесил её на крючок, осматриваясь. — Да хоть на долго, — хмыкнул Лазарев и подобрал на руки кошку, которая также выбежала встретить пришедшего, — Мне не принципиально. Нита мяукнула и её тут же почесали по голове. Артемьев нагло тыкнул во влажный кошачий носик и улыбнулся, ныряя в ванную, чтобы вымыть руки. Данон уже успел рассесться на диване, когда репер наконец вышел и как-то воровато оглянулся. Кудрявый махнул рукой в сторону закрытой комнаты, единственной, в который находился всеми желанный объект. Точнее Ань, от которого все почему-то что-то хотели. Хотя нет, всё было предельно ясно: Бао сутками не выходит на связь и, имея кучу планов и договорённостей, кажется, нарочно раздувал своё безразличие к чувствам людей, которые имели с ним какую-либо совместную деятельность. Еля вновь обернулся, теперь же в его взгляде крылась какая-то наивная пугливость, но он выдохнул и, несколько раз стукнув кулаком по двери, дождался одобрительного мычания и скрылся в комнате. — Привет Аньчик! — радостно заулыбался Плагг, рассматривая своего азиатского друга, который даже соизволил присесть в кровати. На нём была мятая красная футболка со звездой в центре, флаг Вьетнама, а ноги были укутаны в одеяло с серым в клетку постельным бельём, — Как дела? — Привет, — лениво моргнул темноволосый и сощурил глаза, — Нормально дела. Чего пришёл? Я уже не помню, что обещал тебе, — не церемонясь пробормотал Ань, рассматривая прикид вошедшего. — Так вот сразу? Ну хорошо, — Елисей поджал губы, цепляясь взглядом за смешно торчащие волосы, — Помнишь ты говорил про клабшоу, ну которое твоё, "сольное". Я максимально старался разобраться со всем и помочь, так что… Всё вроде даже хорошо должно сложиться, хотя эти придурки организаторы сами нихуя не знают, — смотрел под ноги, разглядывая собственные белые носки. — А… Я уже не хочу выступать, — сухо проговорил парень, облокачиваясь на руки. — В смысле?.. — Артемьев округлил глаза, его рот чуть раскрылся, но он тут же клацнул зубами, — Ты не можешь отказаться! Всё же уже… Уже же всё забронировано, и.. и распланировано, — его, как будто, это ранило. — Могу, я просто не приду и всё, — зевнул Ань, — Некрасиво, безусловно, но мне моё состояние дороже, — Нго Бао согнул руки и плюхнулся на подушки, прикрывая глаза. — Ты не можешь проебать первое собственное клабшоу! — вновь возразил Еля, сжимая руки, — Ну так не делается, — добавил он, совсем опечалено. — Бля, Ель, надо сначала дожить до этого дня, а потом уже рассуждать… Может выступлю, а может хуй забью и буду спать целый день, там, как пойдёт, понимаешь? — Стопбан сосредоточил взгляд тёмных глаз на своём приятеле и устало вздохнул. — Всё настолько плохо? — парень присел на край матраса, внимательно разглядывая чуть опухшее лицо. Молчание в ответ резало уши. Теперь Елисей разделял пленящий страх Данона, это ощущение, будто перед ним вовсе не живая сущность. Мертвенность. Именно это чувство источал Ань, — Ну… Ты же должен бороться! Раньше получалось? Бао медленно моргнул, накрывая нижнюю часть лица одеялом. Его словно забрали, прервали связь с внешним миром, обрубили кабель. Артемьев поёжился, отвёл взгляд и скрестил пальцы. Внутри всё сжималось, он не мог найти этому разумное объяснение, судорожно старался откопать на подкорке мозга нужные слова, фразы для приободрения, но всё было тщетно. Страх, звериный холод окутывал его липкими щупальцами, пережимая горло и грудную клетку. Он закашлялся, давясь слюной, и прикрыл глаза. — У тебя же должны быть вещи, которые помогают абстрагироваться от проблем или какая-то надежда… — парень поджал губы, чувствуя себя слишком неуютно, — Хотя бы капля… Может вера.. — О какой вере может идти речь, если бездна экзистенциального ужаса затянула меня настолько глубоко, что я не могу вести простейшую беседу даже с Даноном, — медленно и томно проговорил Ань, удивляясь тому, как назвал своего друга. — Ну как "о какой"? Хоть в бога, в судьбу, не знаю… Закономерность событий, — встормошился репер, оборачиваясь на друга. — Детерминизм что ли? — Бао приподнял брови, разглядывая Елисея. — Детерми…Чё? Не знаю, но говорят, верующим проще себя успокаивать. Христианство или что там у вас… Буддизм? — кудрявый не совсем понимал, как разговор вообще зашёл в такую степь, но это явно его не устраивало. Он сам-то был агностиком, а говорить о философии и религии было совсем сложно, не имея глубоких познаний в этой сфере. — Христианство, смешной ты, Еля, — фыркнул азиат, переворачиваясь на бок, — Даже если бы я верил в Бога, я был бы сильно разочарован его похуизмом. Раз он меня так любит, как любого другого верующего, то почему я должен разлагаться здесь, в четырёх стенах, гнить от собственных мыслей, на стену лезть от тоски, — поняв, что слишком сильно расходится, темноволосый сжато выдохнул в одеяло и прикрыл глаза снова. — Ну, а во что ты тогда веришь? — Еля вскочил от напряжения и сжал руки. Он громко сглотнул и облизал губы. — В абсурдизм, — усмехнулся Ань, — В бессмысленность человеческого бытия. Нас от смерти отделяет один шаг, оболочка души слишком хрупка, чтобы вечно куда-то бежать и что-то делать. Но я, как жалкая субстанция, имеющая ограниченное сознание, не могу внушить себе это окончательно. Я всё ещё повязан поиском смысла жизни, оттого-то до сих пор не потерял свою человеческую сущность, — его голос дрогнул. Плагг медленно моргнул и замер. Он старался переварить всё сказанное парнем, но это требовало больше времени, благодаря которому он заметил то, чего сам не смог объяснить. Ресницы азиата слиплись, они были мокрые, также, как и его щёки, по которым внезапно скатилось несколько слезинок. И не те, которые скапливаются от зевков, а какие-то скрытые, сдавленные и совсем не желанные. Он выскочил из комнаты, закрыв за собой дверь. Сердце сжалось, а дышать стало совсем тяжело. Заметив Данона, парень быстро сократил расстояние и прижался к нему, крепко обнимая со спины. Рыжеволосый вздрогнул и попытался развернуться. Еля отцепился, но только для того, чтобы теперь обхватить парня в нормальном положении. — Ты чё, Еля?.. — Данил удивился, чуть раздвигая руки. Он поднял брови и уставился на чужую макушку. Второй ничего не отвечал, только всхлипнул неожиданно, от чего парень смутился ещё больше, — Ну? Что такое-то? — Пиздец, — прошептал Артемьев, — Тотальный, — отстранившись, глянул на своего друга и прикрыл слезившиеся глаза, — Это так ужасно, мне так жаль, правда! — продолжил лепетать он еле слышно, — Вы мои друзья, я хочу вам помочь, но это всё… Это всё звучит так, будто тут нужна помощь психиатра. Ты слышал, что он там говорил? Экзистенциальная яма, прочая хуйня. О философии говорит, Данил, понимаешь? О человеческой оболочке. Крыша подтекает у человека, а он признаваться не хочет, и помощь получать тоже! — Елисей одним из самых первых в начале такого состояния предлагал Аню сходить к психологу или попытаться выговориться, но был благополучно проигнорирован. — Так, спокойно, а то и у тебя крыша подтекать будет, — нервно усмехнулся Лазарев, перенимая манеру тихого общения, — Всё не так плохо. Наверное. Он о философии часто говорит, когда ему плохо, — натянул какую-то кривую улыбку и понял, что соврал. Когда его другу, любимому, было плохо, то он вообще не разговаривал, никак, а тут вежливость к гостю проявил, сказал даже больше двух предложений! — Я же не могу заставить его пойти к врачу, да и даже если врач придёт, Аньчик ничего ему не расскажет. Не дурак же. — Дурак и есть, — фыркнул Плагг, шмыгнув носом, — Говорю, потому и грустно, что не помочь вам никак. Его только толкать, бульдозером хуярить в сторону осознания проблемы и желания просить о помощи. — Так-то оно так, — вздохнул Данил и выпрямил спину. Говорить-то больше и нечего. Он вполне осознавал, что Артемьев истину толкует, только вот бестолку всё это было. Благо получилось угомонить бушующее чувство негодования, возникшее из ниоткуда, разбухшее вдруг так, что аж дышать тяжело становилось. Елю Данил сплавил на Виталика, который как раз случайно вышел из комнаты. Напоили его чаем и отправили домой, а тут-то и вновь всё всклокотало, забурлило. "Идиот, аж слов никаких нет, — парень расхаживал по тёмной, ледяной от сквозняка комнате, — Идиот и не иначе! Важный весь такой, от него только тупости и жди. Припёрся, что-то хочет, а потом жалуются, грустно ему! Смешно! Так что мне от твоей грусти, мне самому не грустно что ль? Вот же, Еля, блять. А ему-то что. Ань, конечно, друг, ну так помоги. Что ж это ты, советы только раздавать горазд, да слёзки лить свои убогие; сходи, мол, к психиатру, к психологу, да куда угодно, хоть на хуй. Что ж это мне там скажут-то интересно? Аня в психушку мало сбагрить, так обколоть и бросить в подвал, ах, не подвал и вовсе! Комнаты то мягкие и светлые, а страху-то чего? Ни темноты тебе, ни духоты, сиди да радуйся, только вот руки за спиной связаны, — Данон фыркал, пинал кресло и край кровати, — А духу-то у него хватает такие вещи говорить. Так сам бы и походил по своим врачам, только где вот! Где? Раньше сам плакаться к нам приходил и ничего, справился без своего психолога, один только ОКР, и то другой врач поставил, таблетки пьёт и не излечился? А толку-то! Толку! Ну что они там скажут ему? Депрессия? Лежит себе и лежит, как мешок, разлагается, а сам чего. Даже не встаёт, ни ест, ни моется, лежит и лежит, да даже не из-за лени, а тошно ему. Лицо моё видеть тошно, мир видеть тошно. И ничего не хочется, а лечиться как? Антидепрессанты не так работают, да и для их рецепта нужен врач; сожрёт таблетку, картинка радужней не станет, только всё приглушится. А куда глуше то? И так небось кроме дыры ничего и не осталось. О философии заговорил, о боже, нашёлся мыслитель, — по глазам вдруг потекли предательские слёзы. Данон вытер их кулаком и присел на край кровати, — Совсем уж он без меня не сможет. Оставить его, так и помрёт в этой комнате, в четырёх стенах-то этих. Душу они ему теснят, а он никак и не поймёт вовсе, что зла ему никто не хочет…", — вытирая горькие слёзы, парень съёжился и схватился за волосы, запутываясь в собственных кудрях. "Зачем, зачем я только так сказал? Нагрубил как будто, хотя… Хотя толкового ничего и не говорил, расплакался ещё, как долбаёб. Он же это не со зла, помочь хотел, как умеет, а я… — парень облизал губы, глядя в белый потолок, — Свинья не благодарная, Еля же, как пёс - не просят, а он по любви со слюнями в лицо лезет… Тоже мне, умник нашёлся, — злобно скрипнул зубами Ань, — Зачем приходил только не ясно, побесить меня? — парень резко перевернулся на бок, лицом к стене и нахмурился, разглядывая розетку, — Ну какая ж глупость, мне даже не жалко его времени, пусть так, организаторы нахуй сходят, а пытать-то меня зачем? Сам же небось намучился не меньше. Дышал так судорожно, так дрожал, а я что, лучше? Ещё шушукается там с Даней, думают не слышу. Снюхались небось, всё обсуждают, какой я гадкий, как мне плохо, как помочь мне. Снюхались наверняка! — парень закусил губу, хмуря чёрные брови, — Издевательство всё, издевательство. Специально на нервы мне капают, знают, как подступиться, как эмоции мои подковырнуть, чтобы я думал, злился, никак иначе! — вдруг в голове что-то щёлкнуло, болезненно отозвалось в груди и всё скрутилось, разом заныло, затрещало и заскреблось, — Бестолочь. Почему мне не всё равно? Это его желание, его мнение, его взгляд на ситуацию. А я не такой, я вижу всё не так, чувствую не так, так почему мне не должно быть плевать на это всё: на его слёзы, на его рвение помочь, на него в целом. Я друг, да, но… Но я должен забить хуй, как обычно, как привык, чтобы стало легче, ведь я же Аньчик, мне же похуй" Сомнение снова окутало Аня, он весь вечер думал об этом, злился, что думает, злился, что злится, и злился от бессилия. Его вновь словно прижало какое-то будоражащее, мучительное истощение, от которого он не смог отвлечься. Парень явно хворал, хворал так, что сходил с ума и погибал, всё думая о страшном, о самом неизбежном, наступающем. Всепоглощающая обречённость, немой страх и полное беспамятство сдавили в тисках его голову, его душу, разум, заключая в ледяную клетку, сужающуюся каждую секунду.***
Белый потолок уже начал плыть перед глазами, когда Данон устало моргнул и поморщил нос от резкого запаха. Его руки и ноги казались свинцовыми, от чего у парня не получилось встать с первой попытки. Голова закружилась, а в глазах потемнело, да так сильно, что он, пошатнувшись, грохнулся на колени. Данил взялся за кудрявую голову и с силой сжал виски, поднимаясь на ноги второй раз. В комнате пахло отвратительно, запах невозможно было распознать, но это было слишком похоже на гниль. В пустой голове внезапно зашевелилась нить сомнения, а после в животе затянулась в узел змея страха, животного страха, что что-то не так. Будто вот-вот должно произойти что-то ужасное, а что именно — не известно. Дотянувшись до ручки двери, парень дёрнул её, и та открылась с тихим, но пронзающим до глубины души скрипом. Сердце дрогнуло. В зале было темно, плотные шторы не пропускали свет луны, а само помещение казалось абсолютно пустым и чёрным. Бездонным. Секундно подул ветер, Данил повернул голову и среди бескрайнего мрака увидел приоткрытую дверь. Всё оказалось не таким уж и бескрайним, свет струйками сочился из комнаты Аня, куда и направился парень. Замерев у самой щели, он почувствовал, как внутри вновь забурлил испуг, паника до тошноты сворачивала кишечник, давила на рёбра, ломала череп. — Аньчик? — хриплым шёпотом спросил Данон, заглядывая в комнату. Сколько усилий кудрявый приложил, чтобы не закричать от ужаса. На собственном крутящемся кресле стоял Ань, держащий всеми любимую волокнистую верёвку, связанную в крепкий узел. Его шею уже опоясывала петля и стоило ему лишний раз пошатнуться, как он бы уже повис, ломая верхнюю часть позвоночника от перегруза. Данил медленно моргнул и, будто бы не на своих, ватных ногах дошёл до кресла, хватая его с такой силой, чтобы то ни за что не отъехало, не позволило бы соседу совершить это. Бао молчал. В задумчивости смотрел на слепящую лампу, только шевелил губами, точно что-то приговаривал, может молился. Рыжеволосый чувствовал, как по спине бежит холодный пот, его руки дрожали, кисти были так напряжены, что пальцы сводило от усердия, и только тогда он принялся внимательно осматривать парня. Заспанный вид, чуть помятое лицо, одежда вся в складках, домашняя. Это странно, внутренний неопознанный диссонанс разрывал сознание в клочки: он думал этот день будет ощущаться по-особенному, на душе будет тяжело или голова болеть, а может разум помутится или солнце другого цвета будет, или Нита странно себя поведёт, а может отравится он, да и кошка тоже, может звонок какой-то поступит, но точно не так, что он проснулся посреди ночи и пришёл в комнату, неладное что-то, а друг его, парень любимый уже с петлёй. Не бывать этому, не бывать. — Аньчик, Ань… — хриплым сдавленным голосом проговорил Данон, чувствуя, как во рту всё пересохло, — Слезай, а. От греха подальше, слезай прошу, — залепетал он так ласково, так трепетно, что задрожал всем телом крупно. Бао глянул вниз и вновь что-то зашептал, только теперь с какой-то довольной улыбкой. Словно рад был, что его остановили, спасли, не дали свершиться судьбе, жребий сгорел, и не важно какой длины была выбрана спичка, короткая аль длинная, всё уже хорошо. Данил поднял голову, чувствуя затуманенность разума. Ощущения, что всё закончилось, почему-то не присутствовало, точно это обман, иллюзия, кои видел он множество раз. В задумчивости Данон продолжал смотреть наверх, на чужое лицо, пока не почувствовал, что на щёку что-то капнуло. Парень машинально провёл по этому месту пальцем и заметил что-то красное. Его передёрнуло, и теперь он более сосредоточенно глянул на Аня: у того кровь из носа пошла. — Давление, да? — спросил рыжий встревоженно, по-прежнему не отпуская кресло. В ответ опять тишина. Бао лишь пожал плечами, шмыгнув, и нырнул рукой в карман, выуживая оттуда перочинный ножик, подаренный ему, когда-то Парадевичем. Щёлкнув, выдвинулось лезвие. Ань продолжал одной рукой держаться за верёвку и чуть ниже поднёс нож, чтобы не снимать петлю, а разрезать волокнистый материал. После очередного резкого движения, Данон вновь поднял голову и замер. Сердце его, кажется, в этот момент лопнуло, разбилось, взорвалось, разлетаясь ошмётками. Верёвка была разрезана, Ань держал руку поднятой, двумя пальцами зажимая край, но его предплечье было украшено глубоким продольным порезом. Как он умудрился — не ясно, только вот это совсем не то, что кого-то сейчас интересовало. Нож был предельно острым, таким острым, что, кажется, резал бумагу без каких-либо усилий, а тут нежная кожа. Густая тёмная кровь выливалась из пореза, хотя сложно было назвать это порезом - рука словно по швам треснула, тонкой плёнкой разошлась наружная оболочка, а всё, что было глубже… Кровавое мерзопакостное месиво оскверняло теперь эту прелестную конечность, а жидкость густая, насыщенного фалунского красного цвета огромными каплями струилась вниз. Нго Бао опустил наконец руку, и его глаза вдруг закатились, тело, уже бессознательно, пошатнулось, и он вместе с креслом, которое обрушилось с таким грохотом, что кажется, перебудило весь дом, очень удачно опрокинулся назад, упав частично на кровать, а не на пол. Данон только сейчас понял, что вся ситуация слишком абсурдная, парадоксальная и нелепая, почему и хихикнул, но тут же осознал, что убьёт себя сразу же после, если сейчас ничего не предпримет. Его ноги, будто прикованные многотонными кандалами, не могли ступить и шагу, но он аккуратно согнул колено, чуть ли не падая сверху. Парень подошёл чуть ближе. Его взгляд упёрся в мясо. Тонкая, почти незаметная, прослойка желтоватого жира выглядывала из-под разорванной кожи, всё остальное вызывало рвотный рефлекс: плоть выглядела как животная окровавленная печень, склизкая и влажная. Мышца слегка подрагивала, сокращалась, кажется, не желая сталкиваться с материей наружного пространства. А кровь так и лезла, лилась, пачкая постель, пропитывая одеяло и матрас. Ань вдруг приоткрыл глаза, шмыгнул носом, чувствуя, как и там капилляры лопнули от напряжения. — Бо-ль…но, — шёпотом заскулил азиат, чувствуя, как силы совсем его покидают. Данил затрясся в припадке, в его голове мелькнула мысль, что он ещё может помочь, что нужно замотать рану, достать телефон и вызвать скорую в надежде, что они смогут помочь. Но леденящий страх сковывал его движения, парень чувствовал, как по нему льётся пот, как капли бегут дорожками, падают с висков, которые внезапно захотелось прострелить. Руки уже не поднимаются, пальцы ноют, словно внутри разом ломаются все кости, а челюсть предательски громко бьётся нижнем рядом зубов о верхний. Данил сглотнул липкую слюну, которая совершенно не смачивала пересохшее горло, его кадык дёрнулся, болью отзываясь по всей шее, точно на него был надет шипастый ошейник. — Ань… Ань… — усталым голосом прошептал кудрявый, делая ещё один шаг вперёд, — Аньчик… Ань, — проговорил, чувствуя, как новая волна жути заставляет его качаться и терять равновесие, — Ань! — вскрикнул парень, падая на колени, проваливаясь во мрак. С шумным вздохом Данон подскочил с кровати, всматриваясь в темноту. Его зрачки судорожно бегали: вокруг было темно и тихо, душно. Парень схватился за голову, тут же подрываясь, волосы собрались в мокрые от пота пряди, он быстро взъерошил их и выглянул в зал, содрогнувшись от воспоминаний. На улице светало, потому и белое помещение было довольно хорошо освещено. Влетев в чужую комнату, Лазарев машинально включил свет, глядя на кровать, на которой под одеялом что-то зашевелилось. — Ань! — заорал встревоженный Данон, стараясь сосредоточить зрение на втором. Лежащий что-то замычал, неразборчиво матерясь, и выглянул, щуря глаза, — Живой… Ты живой, — совсем ласково проговорил он, чувствуя, как по щекам начинают течь неудержимые слёзы. — А должен быть мёртвым? — недовольно буркнул разбуженный и посмотрел на Данила, борясь с ярким светом. — Мне… Мне приснилось, что ты вскрылся, всё так правдоподобно было… Почти, но это так… — рыжий всхлипнул и кулаком протёр глаза. Бао где-то минуту обрабатывал информацию, а после придвинулся ближе к двери, и лениво хлопнул рукой рядом с собой, как бы подзывая. Данон шмыгнул снова и, выключив свет, быстро лёг рядом, зарываясь в чужом одеяле. Он обнял Аня двумя руками и прижался к его разгорячённому телу. Для удостоверения, Данил всё-таки провёл пальцами по обоим предплечьям и очень обрадовался, когда всё оказалось целым. Азиат даже сам скрестил руки на чужой спине, но его хватка довольно быстро ослабла, он уснул почти сразу, а вот его приятель нет. Парень множество раз вновь просыпался, лихорадочно содрогаясь в чужих руках. Его мучил жар, просыпаясь, кудрявый чувствовал своё бессилие, страх и окутывающую усталость, зверски сцепившую всё его тело. Но только ближе к обеду, когда в мыслях всё вроде успокоилось, Данон спокойно обнимал любимого и спал, наконец не видя снов.***
Входная дверь знакомо скрипнула, Данон поднял голову со спинки дивана и уставился в коридор; он знал, кто пришёл, больше и некому было, но почему-то просто смотрел туда, как будто чуда ожидал. Виталя снял куртку, повесил её и взял кошку на руки, почти шёпотом лаская её различными смешными прозвищами - это он любил больше всего. Оператор махнул рыжему, кивнул приветливо и почти сразу прошёл в комнату к Аню, прикрывая за собой дверь. Данил безразлично опустил голову обратно, распластался, превращаясь в бесформенную субстанцию вновь, но что-то его всё-таки заставляло непрерывно смотреть в щель и прислушиваться к каждому шороху. — Чё, Аньчик, не поедешь к Эксайлу сниматься? — как-то странно улыбнулся Виталик и оглядел азиата. Тот безразлично пялился в телефон и с каким-то неистовым раздражением перевёл свой уставший пустой взгляд на сожителя, — Ну, он зовёт вас, ждёт не дождётся! Когда-нибудь он догадается, что ваши отговорки это пиздёж и просто начнёт обижаться, — хихикнул в привычной манере. Тёмные радужки Бао, казалось, совсем почернели, они словно окрасились в цвет его души, точнее того, что её оскверняло. Ведь душа его была нежная, израненная, кровоточащая и совсем маленькая, скукожившаяся до размеров фисташки, оттого и очерствела снаружи, только лишь ради защиты. Он шумно вздохнул, нижняя часть лица его была спрятана под одеялом, а руки бездвижно держали телефон с выключенным экраном. Ань любил Виталю, любил как друга, ведь тот тоже всегда был рядом и с равными усилиями, как и Данон, пытался помочь. Не так эффективно, но у него была своя часть уговора. Такого, о котором знал только он и… Оператор сделал мимолётное движение, которое кудрявый не совсем понял, ему даже пришлось дёрнуться, вскочить с немым вопросом, но парень повременил, сел обратно на жёсткий жёлтый диван, сглатывая. — А ты, не хочешь? — спросил Виталя, когда вышел обратно и закрыл чужую комнату, — в ролик. — Мы только в комплекте идём, — хмыкнул Данил, — А какой тут комплект, когда… — он снизил голос до полушёпота, — Когда один поглощен думой о слитие сознания с великим ужасающим ничем, с пустотой, которую он сам не в силах познать, — улыбка быстро сошла с тонких губ, а на лице появилось какое-то странное выражение, объединявшее в себе тоску и отчаяние. Монтажёр выдохнул, открыл было рот, чтобы сказать ещё что-то, но промолчал. Пожалуй, это было хорошим решением, ведь он прекрасно чувствовал на себе раздражённый взгляд друга. Его это настораживало, даже иногда бесило, но желания перессориться со всеми Виталя не имел. Понимал, что всем тяжело — кризис, от которого не сбежать, а усугублять всё ещё больше было бы неразумно. Парень не чувствовал себя лишним, хотя порой на это всё намекало, но его заботила невозможность помочь ребятам. Его неумение договариваться и налаживать отношения могло слишком плохо сказаться на и так шатком союзе Аня и Данила, а стать причиной его расторжения… — Что ты ему дал? — серьёзно спросил Данон, не сводя взгляда с чужого лица, по которому пробежала не распознанная эмоция. — Сигареты ему купил, — верхняя губа странновато дёрнулась, как и голос. — М-м-м. Какие? — рыжий нахмурился, меняя позу на более напряжённую. — Ну какие-какие, которые вы курите, блять. Парламент я купил, ты заебал ей-богу, — внезапно огрызнулся оператор и отвернулся, уходя в свою комнату. Данон поморщился. Не поверил, совсем, наверняка знал, что врёт Виталя, но проверять желания не было. Ни на что не был сил. Парень вновь поменял позу и теперь уже лежал на диване, глядя на белый потолок. Всё тело содрогнулось, по спине поползло холодящее чувство сомнений, неприязни. Гадкостью, липкостью своей натуры это ощущение карабкалось до самой головы и, словно корабельный червь, прогрызало туннель в мягкой субстанции мозга. Накапливалась злость, очередной порыв агрессии, который хотелось выплеснуть на свет, но он не смел, глотал эту желчь, заталкивая всё глубже в себя, чтобы не напугать окружающих, не ранить и без того хрупкие чувства, не разрушить последний мост. Мост, тросы которого уже были на износе, уже протёрлись, а сильный ветер шатал полотно так, что даже ступить было страшно. Свист раздавался дикий, поднимался столб пыли, подойти невозможно. А эта агрессия была бы просто фатальной ошибкой, можно сказать, термоядерным взрывом, который уничтожил бы всю планету, вселенную и этот чёртов мост с потрохами. Глаза уставали от того, насколько долго не моргал кудрявый. Пучина мыслей затянула его в водоворот трясины, а каждая попытка уйти затягивала глубже. Очередной вздох получился слишком рванным, потому что Данил вздрогнул, видя краем глаза быстрое движение. Это Нита! Она запрыгнула парню почти на голову, деловито поставила лапки на человеческую грудь и мяукнула, глядя в лицо хозяина. Лазарев перевёл на неё уставший взгляд и дёрнул уголками губ в улыбке, потому что кошка вильнула хвостом и замурчала. Резко схватив зверька, он обнял его и уткнулся носом в мягонький кошачий живот. Данон любил Ниту, очень, порой одно её присутствие рядом спасало его от аффекта, помогало успокоиться и не дать слабину, не разбиться на кусочки, ведь притворяясь вольфрамом, он был хрупким фарфором, что уже трескался, превращаясь в пыль. Душа болела, ныла, скреблась кривыми коготками о стенки нутра и заставляла думать об отсутствии счастливого финала. Финал для всех един, и он ужасен — смерть. Скрасить кончину можно только наличием социальных связей, сближений с людьми, тесным контактом, а когда тебя, чрезвычайно бедного, отрывают от половинки, беспощадно забивая на все уже слипшиеся, как макароны, звенья вашей натуры, ты чувствуешь страх перед поглощением вечной ночи. В одиночестве принять неизбежную участь сложнее, перед неизведанным мраком, когда человек остаётся с ним один на один, полностью обнажённый и, не имеющий никакой защиты, оптимизм теряется, утопает в представлении процесса освобождения души из заточения.***
Подозрительно громкие шаги за дверью заставили Данила, который находился в полудрёме и уже лежал под нагретым одеялом, встать и выглянуть из комнаты. Может это была судьба, а может просто повезло, но он застал момент, когда Ань всё-таки выполз из своего убежища и искал пропитание. Сердце в глубине плоти затрепетало, глаза чуть расширились, Данон словно на зверушку дикую смотрел, которую боялся спугнуть резким движением, поэтому, как дебил, пялился в щель. Его приятель же просто достал из холодильника порцию жаренной картошки, которая кем-то заботливо была сложена в пластиковый контейнер и, выудив из ящика вилку, начал есть, даже не присаживаясь. Лазарев стоял неподвижно несколько минут, но внезапно почувствовал внутри маленький огонёк надежды, он сам не совсем понял, что заставило его выйти из комнаты, нелепо пройти мимо и, взяв стакан воды, встать рядом, совсем позорно-неловко оперевшись на столешницу. — Приятного аппетита, — проговорил рыжий, разглядывая чужую спину. Ань не поворачивался, только шумно сглотнул и угукнул в ответ, явно не разделяя нужду сожителя побеседовать, — Раз ты встал, тебе получше? Тишина. Азиат даже перестал шевелиться, словно оледенел. Данон поджал губы, стискивая челюсти. Сжато выдохнул, чувствуя, как тяжело становится внутри; надежды не было, она давно сгнила, хоть и зародыш, словно птицы феникс, копошился в пепле. Невольно содрогнувшаяся рука потянулась вперёд, к чужому телу, что продолжало бездейственно стоять. Пальцами он аккуратно коснулся выпирающего позвоночника и прошёлся чуть ниже. Через футболку Ань как будто не чувствовался, он не был горяч и не был холоден, только мягкая спина слегка вздрогнула от незначительного контакта. Уже чуть настойчивее Данил сделал шаг ближе и обнял Нго Бал со спины, скрестив руки у него на груди. Азиат внезапно швырнул пустой контейнер на стол и резво отскочил, а на лице его образовалась неясная эмоция отвращения и какой-то даже злости. Он впервые сосредоточил свой взгляд на чужих глазах и уже вовсе не выглядел таким мёртвым, как раньше. — Если мне "лучше", — проговорил он шёпотом, как-то чересчур напрягая губы, — Это не значит, что я хочу — Я… Ты о чём думаешь? — удивился Лазарев, выпрямляя руки в сдающемся жесте, — Я просто хотел тебя обнять, ничего больше, я же не совсем долбаёб, — как-то даже обиженно пробормотал кудрявый, разглядывая парня напротив. — Обнять? Всё равно как-то… приторно, — вздохнул Ань, опуская глаза. Данила аж прошибло, он замолчал, замер, ощущая, словно его пнули в живот, в солнечное сплетение, вырвали орган с аортой и бросили рядом. Приторно, противно, неприятно. Когда Данил стал ему неприятен, когда это произошло? Дышать стало тяжело, на лицо наползла ледяная маска, которая тут же треснула, начала таять, обращаясь в подступающие слёзы. — Ну, раз такое дело, то я думаю нам обязательно стоит поговорить, — натянуто улыбнулся рыжий и отошёл назад, стараясь тихо, но глубоко дышать, — Без скандалов и прочей хуйни, мы уже взрослые люди, и всякие чересчур эмоциональные конфликты прошли, — кивнул, мимолётно вспоминая прошлое. — О чём говорить? — Ань посмотрел себе под ноги, плотно смыкая губы. — Об отношениях, — сухо произнёс парень, не отводя тёмных глаз от чужого сконфуженного лица. Бао молчал, — Просто знаешь, я понимаю, что тебе плохо и из-за этого мы, можно сказать, отдалились, хотя всё ещё живём в одной квартире. И я всё прекрасно понимаю, ты в таком состоянии, когда совсем не до…эм.. моральных ласк и всё такое, — Данил старался говорить спокойно, как будто он легко к этому относится, как будто его это совсем не задевает, как будто он не думает об этом каждую ночь, как будто это не раздирает его бедную душеньку в клочья каждый раз заставляя изводиться всё сильнее, тосковать и стонать от невыносимой боли, — Но всё же, мне кажется, когда так "болеешь", то этих чувств может не хватать, а тебе… тебе как будто плевать, — последняя фраза вырвалась совершенно случайно, от чего кудрявый вздрогнул, отводя взгляд в сторону, ведь он увидел, как Ань поднял голову с нечитаемым видом. Парню пришлось больно укусить себя за щёку, чтобы вернуться в нормальное состояние и выгнать из головы глупые мысли, которые уже во всю поглощали, всасывали остатки разума. Повисшая тишина угнетала обоих, но оба продолжали молчать, не решаясь ступить на мост. — Ты не понимаешь, — начал было говорить Ань медленно и практически неслышным шёпотом. — Ты хочешь сделать паузу? — без каких-либо зазрений совести, через внутреннюю резь спросил парень, поднимая глаза на другого, он смотрел прямо в душу, хотел услышать ответ, от которого зависело, казалось, все на свете. — Нет, — резко и как-то совсем пугливо отозвался Бао, вздрагивая. Он вынуждено глянул в лицо Данона, явно напрягаясь. И вновь молчание. Пытка продолжалась бесконечно долго, напряжение росло, а сдерживать себя становилось всё тяжелее и тяжелее, казалось, струна натягивалась уже до скрипа. Данил противился думе о том, что он вот-вот начнёт агрессировать, сжал руки в кулаки, тихо выдохнул, но зрительный контакт не обрывал, боясь, что может сорваться. — Тогда почему… Почему ты не хочешь ничего делать? Ничего обсуждать, я же хочу помочь, потому что люблю, только и всего, — проговорил кудрявый, тихо и практически спокойно, от того пугающе. — Если я с тобой не говорю, это потому, что ты не слышишь, — прошептал Ань, прикрывая глаза. Он сжал зубы от чего нижняя часть лица слегка дрогнула, сигнализируя о плохом расположении дел. — Если я с тобой не говорю — это потому, что ты само молчание, — ответил Данил, после нескольких минут усердного вспоминания строчки. Уголки губ даже задрожали. И опять долгое безмолвие повисло в полутёмной комнате. Единственное, что издавало звуки — это Нита, которая проснулась от того, что оба хозяина встали. Она поочерёдно обтиралась то о ногу азиата, то о ногу кудрявого, помуркивая всё громче. — В чём проблема, я хочу помочь, хочу быть ближе, хотя бы не отталкивай меня так сильно, — проговорил Данил, его голос слышно задрожал, от чего даже стало стыдно, слабость сочилась. — А я не хочу. Не хочу, чтобы ты помогал, ничего не хочу, ясно? — теперь же желчь брызнула из Бао. Враждебность, как стена, ограждала его от всех, кто старался помочь, просто быть рядом. Ань молча ушёл в свою комнату, закрыв дверь. Снова лёг на кровать, накрывшись одеялом. В груди, хотя, кажется, уже во всём теле зияла дыра. Чернеющая, источающая омерзительную вонь, сочащая кровь и гадкую слизь дыра, которой уже некуда было расползаться. Каждый раз на грудь опускался камень, громоздкий, холодный и острый, дышать уже было невозможно, а вес всё рос. Ранимая душа, единственная ложка света плавала в удушающем мраке, не имея сил на борьбу. Каждый валун, налегающий на неё вновь, был готов раздавить малютку, та послушно размазывалась, могла стараться, разбивать на куски, разбирать проблему по крупице, но не имела желания сражаться, лишь подло выгрызала малюсенькую норку в самом центре и пряталась от наружного мира. Панцирь рос, отвердевал, покрывался шипами, ядовитыми наростами, а душа… Единственная частичка человеческой сущности, блестящая крупица естества гнила, разлагалась в одиночестве. Аню хотелось уснуть, вновь погрузиться в прекрасный мир, где всё хорошо, увидеть эти абстрактные сцены, вспомнить, как он летал среди ярких звёзд, как он бегал по лугам с душистыми цветами, вспомнить, как прекрасно ему было видеть несуществующих зверей, гладить мягкую шерсть или плотные чешуйки, вспомнить эти реалистичные сны, где жизнь выглядит иначе, но нет; сейчас он видел лишь мглу. Всё тёмное, куда не повернуться, он один. Один в этой бескрайней дыре, не имеющий шанса убежать. Ноги сами шли, неумолимо сокращая расстояние до берегов Рубикона. Хотелось кричать, рвать на себе волосы, бежать прочь, но реальный мир пугал куда больше, чем это состояние. Чернота каждый раз радостно принимала парня, с шелестом сжирая очередной яркий образ, маску, надетую с утра, словно конфету, оставляя Аня совершенно обнажённым в сумерках этого места, лукаво причмокивая, она вновь тянула его к себе, обматывая грязными вязкими щупальцами. Другой вариант был не утешительнее. Кошмары преследовали его не так редко, но были настолько ужасающими, что он, просыпаясь трясся, подскакивая с кровати. Перед глазами ещё стояли ужасающие силуэты, мозг не до конца проснулся, пульс поднимался до двухсот, дыхание было сбито, словно Бао только что бежал марафон. Взмокшие простыни и вещи на нём казались отвратительными, тяготящими и напоминающими об ужасах увиденного, но он снова ложился, окунаясь в беспросветный ужас своих фантазий. Данон же, обернувшись на дверь, задержал дыхание, чтобы позорно не разрыдаться, как маленький ребёнок, которого только что изгрызли волки, отпинали дети на площадке или избил ремнём собственный отец. Боль, не передаваемая словами, резала всё нутро, казалось, язвы образовались везде и так тяжело стало, что держался на ногах он с трудом. Уполз к себе в комнату, как крот, прячась в норку от белого света. На удивление не проронил ни слезинки, но до самого утра не смог уснуть, размышляя о бездарности своего бытия.***
Прошла почти неделя с этого "неэмоционального" конфликта. Что-то в квартире переменилось. Данон перестал заходить к Аню, не спрашивал, спит ли он, не предлагал еду, не проветривал его комнату, не пускал Ниту, не забегал ночью в страхе после кошмара и не пристраивался в обнимку, даже с Виталей не разговаривал, хотя Ань слушал внимательно, каждый звук, каждый возглас, слово, хоть бы немного уловить суть. Он по-прежнему не вставал, теперь чувствовал ещё больше груза, он сто тысяч раз сожалел, что так ответил, но не мог пойти извиниться, не мог даже лишний раз повернуться на бок, раздумывая о том, как ужасно выразился, что вообще посмел открыть свой грязный рот после того, как ему на блюдечке с золотой каёмочкой всё подали, а он и блюдечко и весь поднос опрокинул, гордо голову задирая. И кусал Бао себя сам, изгрыз, кости обглодал, но не находил сил всё исправить, не мог сделать больше, чем просто даже сесть, хотя в то же время чувствовал и безразличие. Не заходит, ну и ладно, комнату не проветривает, ну плевать, не разговаривает, ну и пожалуйста, но все-таки с Данилом, только с ним это раздутое безразличие скукоживалось, отмирало сухой чешуйкой. Находясь в полудрёме, Ань видел сон, не самый приятный, явно имеющий плохую концовку, но проснуться по собственному желанию не получалось. Парень стоял на берегу реки или может озера, это явно не имело значения. Колючие еловые лапы колыхались под плотным слоем снега, но ветер не ощущался, всё было неясно и мутно, словно взор оскверняло стекло в грязных разводах. На льду кто-то стоял. Бао сощурил глаза, но кроме силуэта не мог больше ничего разглядеть; было ясно одно — это человек, предположительно парень, стоял неподвижно, только одежда шевелилась от завывающего вихря. Азиат медленно шагнул вперёд, настолько медленно, что лёд под его ногой тихо и благородно заскрипел, видимо, был совсем свежий, присыпанный колким тонким снежком и вызывал недоверие. Переливающаяся синь неба пугала своей глубиной, оттенок был тёмным, холодным, перистые облака, россыпью скрашивали гладь сероватыми цветами, солнце не просвечивало. Стоящий на льду медленно обернулся, было отчётливо видно, что теперь он смотрел прямо на Аня, подзывал всем видом и даже поманил рукой, от чего неумолимое желание, не терпевшее неповиновения, заиграло звучным орга́ном, загремело басом, заставляя делать беспечные шаги, забыв о безопасности. Что-то внутри дрогнуло, заставило замереть, ботинками упереться в некрепкую поверхность. Тёмные глаза вновь зацепились за силуэт. Лёд захрустел, а паническое состояние окрепло, оседая в груди плотной субстанцией. Ветер засвистел, толкая Бао в спину так, что, пошатнувшись, он качнулся вперёд, не отрывая взгляда от человека напротив. Неизвестный только дрогнул и через секунду лёд, в очередной раз треснув, развалился под его ногами, человек нырнул вниз с пугающим грохотом. Вода выплеснулась из своеобразной лунки, орошая весь снег вокруг. Азиат тупил, ступор сковал его многотонными цепями, но на удивление одним рывком получилось освободиться. Страх пнул парня по спине, заставляя не задумываясь бежать вперёд, чтобы помочь. Огибая дыру, Ань ногами стряхивал снег с поверхности, чтобы было лучше видно, он надеялся, что лёд прозрачный иначе шансов бы не осталось совсем. Наконец в очередной раз у него получилось обнаружить, что тело остановилось именно под ним. Наличие мощной подошвы на ботинках позволило разрушить корку наледи быстрее, чем планировалось. Парень сел на колени, резко засовывая руки в воду, чтобы достать бедного человека, но как только через страшные усилия оба оказались на поверхности, Ань, сосредоточив взгляд, чуть не закричал. Из воды он достал себя, себя самого, именно он сейчас лежал на льду, он наглотался воды и потерял сознание от холода. Бао протянул руку, дрожащую от ужаса, пальцем коснулся студёной красной кожи на щеке и на удивление обратно этому чувству ощутил тепло на собственном лице, что заставило его проснуться, но глаза он открывать не спешил. Данон сидел на краю кровати, не мог побороть себя, не мог вечно обижаться, не имел права злиться на него. Он аккуратно провёл пальцем по щеке Аня, убирая руку, надеясь, что тот не проснётся от прикосновения. Но ничего не произошло, тогда кудрявый по привычке запустил руку в чёрные засаленный волосы, аккуратно поглаживая голову. Ань шумно выдохнул носом и открыл глаза, слегла поворачиваясь в сторону Данила, чтобы посмотреть на него. В глазах не было осуждения, непонимания, злости, ничего не было, нельзя было прочитать о чём он думает; глаза — зеркало души, а душа сейчас была ранена и скрыта во мраке вечной безысходности. Лазарев поджал губы, боясь получить сопротивление на свой жест, но Бао только тупо пялился на него из-под своих тёмных ресниц и моргнул, сдерживая улыбку. Его пробрала неловкость, но приятная, свойская, потому он, прикрыв глаза вновь, шевельнул головой так, чтобы чужая рука соскользнула ему на щёку. Данон чуть поднял брови, не стал противиться и аккуратно погладил того тыльной стороной пальцев, как кота. Тишина царила мертвенная, но в приоткрытую дверь заглянула кошка и с шумным мурлыканьем запрыгнула на кровать, пытаясь поиграть с не укрытой ногой Аня, чем заставила его сморщиться и спрятаться под одеяло полностью. — Знаешь, Ань, я кажется кое-что придумал, — наконец сказал Данил после того, как азиат снова вытащил голову наружу. Темноволосый повернулся к парню и вопросительно посмотрел, по крайней мере ему так казалось, что тот вопросительно смотрел, — Нам нужно погулять, мне плевать, что ты не хочешь, это не вопрос, а утверждение, — проговорил рыжий, чуть щуря глаза. — Гулять? — неуверенно и хрипло после сна спросил Нго Бао, кривя губы. — Да, в футбол хочу с тобой поиграть, — твёрдо заявил Лазарев, чуть улыбнувшись. — В футбол? Ты погоду видел? — нахмурился Ань, но тут же сменил лицо на безразличное, как обычно. — Нормально, пиздюком что ли в такую погоду не бегал? — ухмыльнулся Данон. Он был удивлён, что только это смущало азиата, а не сам факт выхода на улицу, — Давай, вставай, в душ сходишь и пойдём, а то ты уже забыл, как жизнь за пределами комнаты течёт. — Не хочу… — пробурчал Ань, закутываясь в одеяло и подушки. — Надо, Аньчик, надо, — в этот раз кудрявый был непреклонен, он преследовал определённую цель и не собирался прогибаться, хотя и понимал, что это неприятно. Парень схватил того за ногу и силой стащил на пол, не обращая внимание на нытьё и цепкие попытки Стопбана остаться в своём гнёздышке. Спустя ещё немного ловких махинаций, Данил буквально на спине дотащил Аня до ванной и, всучив ему чистую одежду, наказал помыться в течении двадцати минут иначе будет его мыть сам. Неясно, что повлияло, но Бао послушно вышел в точно назначенное время и вздохнул, ёжась от холодной капельки, которая упала с волос на плечо. Данон улыбнулся, какая-то жилка разливала тепло, эта секундная надежда, соломинка, за которую парень каждый раз хватался, веря, что именно сейчас всё получится. Попыток было много, безуспешных, позорных. Ань всегда умело выкручивался, ложился обратно, притворялся ленивцем, не способным быстро двигаться или чёртовым бронепоездом, который игнорировал в упор, тупо глядя в потолок. Не любил — казалось много раз, мертвенно сковывало все нервы на лице, заставляя беспомощную улыбку сползать с губ, но это ложь. Любовь была скрыта под панцирем тоски, а проявлять нежность было полным фантастическим бредом. Сейчас же вера в то, что после самой тёмной ночи всегда наступает рассвет росла, крепла в кудрявой голове с каждым вздохом, каждым взглядом на это привычно припухшее любимое лицо. Ань сушил голову бесконечно долго, точно специально направлял фен в пустоту, лишь бы продолжить пребывание в уютной квартирной капсуле, но, к сожалению, волосы высохли, распушились, отчего отражение в зеркале было непривычно свежим, словно затхлый мешок постирали, зашили и дополна начинили содержимым. Когда он вышел из ванной, то увидел Данила, который стоял весь при параде, практически в куртке, он улыбался и ждал, когда азиат наконец оденется и выйдет к нему. Бао медленно шнуровал кроссовки, всё ещё задумываясь о глупости игры в футбол на снегу, но обратного пути не было. Нет, конечно, он мог завалиться на бок, заистерить, как маленький и уничтожить все попытки примирения, а мог хотя бы попытаться исправить всё, на что долго не мог решиться. Снежинки витиевато кружились в воздухе, мягко оседая на угрюмые, но невесомые сугробы. Мороз был не сильный, потому довольно робко покалывал кончик носа, как бы не претендуя. Данон смотрел в тёмное небо, щурился от света фонаря и улыбался, не разделяя мрачного вида Аня. Азиат же только фыркал, молча шёл рядом надменно сохраняя кислое лицо. Когда же они наконец дошли до небольшой огороженной площадки, где было подобие ворот, парни чуть приободрились. Сняли куртки, лениво размялись и даже пробежались пару кругов внутри, протаптывая снег. Ань встал у ворот, и чуть раздвинул ноги. Игра их была нелепа по своей сути, парни постоянно поскальзывались, промахивались по мячу, а в конце вообще начинали замерзать; в кроссовках уже чавкала вода, штаны по колено были мокрые, а снег всё кружился, укладываясь на место, где только что катился мяч. Ань сощурил глаза, тихо вдохнул леденящий воздух и отошёл назад, его полное сосредоточение ушло на то, чтобы выстроить траекторию. Немного разбежавшись, парень ударил ногой и! Абсолютно всё пошло не по плану, из-за скопившегося снега мяч прокатился совсем недалеко, уткнулся в ямку и остановился. Это было спусковым крючком, который с треском оторвался. Бао мелко задрожал, почувствовал, как его пальцы заныли от того, с какой силой он сжал руки в кулак, непроизвольно громко, оглушительно громко выругался, даже нет, покрыл этот жалкий пятнистый мячик таким отборным матом, что казалось, сорвал себе весь голос. Данон стоял молча, он не отводил глаз от того и совсем напрягся, не зная, чего ожидать. Обычно Ань себя так не ведёт, даже когда злиться, может один раз повысить тон, а тут он орёт уже третью минуту не замолкая. Когда наконец горло заныло, заскрежетало сухостью и болью, азиат замер, закусил губу и теперь уже крупно затрясся, чувствуя, как из груди вырывается что-то, что завладевает им, ставит на колени, подчиняет, отбирая возможность здраво мыслить. Глаза ядовито защипали, от чего слёзы крупными каплями покатились по щекам. После очередного всхлипа, Бао больше не мог стоять на ногах, он покачнулся и действительно упал на колени без сил на сопротивление. Эмоции взяли верх. Данил встревоженно содрогнулся, подбежал к тому, поджимая губы и ловко присел так, чтобы азиат упал лицом не в снег, а на него. — Я устал, устал, устал, — завыл темноволосый, опуская голову вдоль груди Данона, — Это невыносимо терпеть, зов пустоты, дума о смерти, я так устал, Даня, — его слова едва ли можно было различить во всех звуках рыдания, которые он издавал, его лицо быстро покрылось красными пятнами и привычная бледность ушла даже из пальцев, которые заалели от холода, — Я так долго лежал, так долго молчал, я не хотел жаловаться, у меня не было сил, это так тяжело, — его нервы сдали, теперь он захлёбывался своими слезами, — Я, блять, просто червяк, который не может справиться со своими эмоциями, я просто подавлял в себе живую сущность, всё, что человеческое во мне было, я давил самостоятельно, неосознанно убивал себя, грыз, как собака, а теперь вот я рыдаю, как долбаёб, от того, — Ань закашлял, и перестал говорить, потому что истерический порыв заставил его задыхаться. Данил молчал, скрестил руки на чужой мокрой спине и прижимался, как мог, положив подбородок на тёмную макушку. Его сердце билось также быстро. Кудрявый не знал, что делать, что сказать, его сила поддержки давно иссохла, потому всё, что он мог предоставить сейчас — это себя, в качестве подушки. — Я таблетки жрал, понимаешь, Дань, таблетки! — проговорил Ань с новой силой, вырываясь из объятий, он отстранился и посмотрел на рыжего, — Мне неоткуда было взять рецепт, я через Виталю пиздил у Лёхи антидепрессанты, даже они не помогали, было только хуже, но я их ел в надежде, что полегчает, — горячие слезинки бежали по щекам вниз, скапливаясь на подбородке, щекоча кожу, — Тебя игнорировал, нахуй слал всех, кто говорил дельные вещи, я ебанутый просто, но мне было тяжело дышать, тяжело просыпаться и тяжело думать, я лежал, как будто в прострации, как будто не имел над собой контроля, знаешь, со стороны наблюдал… — он всхлипнул вновь, закрывая лицо руками. — Всё в порядке, я тебя не осуждаю, я просто рядом, — шёпотом проговорил Данил, протягивая тому руку. — Не в порядке, ты не должен меня прощать, я вёл себя, как свинья неблагодарная, мне было сложно проявлять любовь и то, как ты относился ко мне, терпел, это похвально, очень, — мямлил Бао, царапая себе лоб. — Не правда, я понимаю, что тебе было плохо, поэтому это вполне оправдывает твоё поведение, я не в обиде, Аньчик, — произношение имени получилось таким мягким и тёплым, родным и нежным, что это заставило "Аньчика" рыдать ещё больше. Теперь уже окончательно расплываясь, как бескостная субстанция, Ань бормотал что-то без разбора и хныкал, как маленький ребёнок, пока Данон только гладил его по голове и что-то приговаривал, сам стараясь не поддаваться эмоциям, сейчас он должен был показать себя стойким, быть опорой, чтобы такой слабый, разрушенный кирпичик Бао смог обрести крепкость и вновь быть каменным атлантом. — Всё хорошо, Ань, теперь всё будет хорошо, будет легче, — улыбнулся Данил, содрогаясь от холода и крепко обнял азиата, прижимаясь к нему всем телом