Позвони мне в два часа ночи

Я каждый день смотрю в окно и оно кричит «прыгай»

Ручка двери шепчет «полезай в виселицу и ногами дрыгай»

Но разум хочет быть в тумане, который рассеивается только от алкоголя

Я болен тобой, ты больна, но, увы, не мной.

Перед глазами стояла пелена, из-за которой ему было трудно разглядеть перед собой мелькающиеся силуэты, словно насмехающие над ним. Он чувствует, как его тело дрожит, но в комнате не было холодно. Его тело было горячим, а со лба капал градом пот, словно у него была сильная лихорадка, но организм ошибался. Он понятия не имел, что с ним происходит. Он пытается дышать, но с его губ срываются только жалкие хрипы, которые самому слышать противно. Странный ком в горле мешает ему говорить, он отчаянно пытается глотнуть воздуха ртом, но тело словно не слушается. Ему становится тошно от самого себя – тошно от того, насколько жалко он сейчас выглядит, что хочется выколоть себе глаза и заткнуть уши руками, пытаясь заглушить раздирательный шум в голове, словно заела пластина. Ему казалось, словно он находился в какой-то прострации – в другом чёртовом мире, где он был абсолютно бессилен. Беспомощен. И совершенно безнадежен. От этого тошнотворного чувства ему хотелось содрать с себя всю кожу и рвать волосы на голове, пытаясь избавиться от этого ощущения, что съедает его изнутри, делая огромную дыру в его груди, как червяк в яблоке. Он дышит рваными вдохами, но этого, казалось, не хватало. Его горло было перекрыто чужеродными оковами, перекрывая кислородные пути. Его глаза слезятся, в янтарной оболочке застывает замешательство и страх. Его пальцы впиваются в постельное белье, пытаясь перетерпеть эту боль в грудной клетке, ощущение не уступает тому, если бы внутри него росли красивые, пышные розы, чьи острые шипы мучительно и медленно резали его плоть, заставляя страдать. — Блять, — выдыхает он, крепко закрывая глаза, что он начинает видеть тёмные пятна перед собой. — Соберись уже. Слова выходят сами по себе — он почти не слышит себя. В его голове прокручивается каждый раз одна и та же пластинка: окровавленные руки и тело, лежащее на земле, словно неживое, бездыханное, но такое родное, красивое... Его другая рука крепко сжимает колено, оставляя вмятины полумесяцы на коже – напоминанием о том, что он все ещё здесь, живой, но в то же время сломленный и страдающий от вечных кошмаров, которые въедают неуверенность и страх, что он снова не успеет. Он хочет повторять себе: этот придурок не нуждается в его защите. Он может защитить себя сам, зачем он ему или его защита? Но почему каждый раз, когда он думает об этом, на душе так тяжело? Ему должно быть все равно, не так ли? Он не мог понять, в какой момент этот безрассудный, упертый плакса стал его слабостью, которую он ненавидит всеми фибрами своего существа, но в то же время продолжает прибегать на помощь, боясь, что он снова не успеет. Не успеет. Не успеет. Не успеет... Он, блядь, боится признаться, что ещё чуть-чуть и он будет одержим этим парнем, которого с первой встречи хотел раздавить своей ногой в пепел, как чёртов окурок от сигареты, которыми он пытается заглушить свои нахрен никому ненужные чувства по отношению к этому мальчишке. Не в силах терпеть эту боль, он спрыгивает с кровати и наспех хватает одежду со стула в углу. Дрожащими руками накидывает на плечи ветровку, пропахшую насквозь вишневыми сигаретами и открывает окно, через которое вылезает бесшумно, боясь издать любой скрип, который мог бы способствовать попытке облажаться и попасться на глаза отцу. В его лицо бьёт прохладный воздух ночи, заставляя его слегка зажмуриться от резкой смены температуры. Стоит его ногам коснуться земли, его руки лезут в карманы ветровки, когда его тело двигается в известном направлении. Темно-синие краски окрашивают небо, усыпанное сотнями яркими звездами, и Тэхун невольно думает о своей путеводной звезде с глупым лицом и смелым характером, которая тоже окрасила его жизнь, заставляя его почувствовать живым. Та, которая спасла его от одиночества. Он трясёт головой, пытаясь отмахнуться от этих мыслей. Его руки медленно сжимаются в кулаки – боль помогает ему вернуться в реальность, заглушая бушующие чувства, которые рвут его на куски. Эта пытка никогда не заканчивалась, будь то день или ночь: эти чувства вспыхнут вновь, но каждый раз с новой силой, заставляя его грудь сжиматься от странного, тяжёлого веса, которое тянет его на дно вместе с его гордостью. Говорят, любовь – сука, и они, блядь, не ошибаются. Он безмерно сломлен, что малое тепло, стремительно рвущееся к нему от этого мальчишки заставляет его чувствовать, словно он гребаный зависимый. Этот плаксивый мальчишка причиняет ему такую боль, что ему хочется в два раза сломать этого паршивца – заставить почувствовать то, через что ему приходится проходить н-ый раз, когда этот плакса улыбается; когда называет его «мастер» с таким трепетом и восхищением, что его внутреннее эго начинает ломаться и выдавать его истинную сущность. Но он привык быть сильным перед всеми. Он должен. Он пытается понять, – действительно пытается, – почему ему так сильно нужен этот придурок с глупой прической. Но каждый раз, когда он пытается найти ответ, он заходит в тупик, словно самого ответа не существует, кроме его чувств, душащих его, как змея, обернутая вокруг шеи. Его ноги сами приводят его по знакомой дороге к дому, в котором был выключен свет – походу, все видели седьмой сон в мягкой постели. Ну, ничего страшного, хозяин дома не будет слишком против, если сам его принц на белом коне явится на порог его дома в два часа ночи, без особого визита или даже какого-то подарка. Дрожащими руками стучит в дверь – сам не понимает, почему просто не ворвался, как любил делать. Слышит шуршащие ленивые шаги, а в окнах в мгновение загорается свет. Он слышит щелчок двери, прежде чем перед ним появляется до боли знакомая темная макушка и ебанные карие глаза, в которых он был готов погрязнуть. Он видел удивление в этих глазах. Этот паршивец не ожидал, что он явится к нему домой так поздно ночью и без предупреждения, заставляя его испугаться. — Тэхун?.. — слышит свое имя и у него перехватывает дыхание. Страх в этих глубоких глазах был почти жалким, но волнующим. Возбуждающим. Он возвышается над мальчишкой, все ещё не говоря ни слова — даже нет той ухмылки, которая обычно присутствует на его лице. Он устал, устал избегать самого себя и своих чувств, которых он уже терпеть не может, какими бы лимитами он себя не ограничивал. Но это похоже на бесконечный цикл, как ни крутись. — Что ты здесь... — не успевает договорить, как его руки резко тянутся к другому, заставляя мальчишку вздрогнуть. Он обхватывает своими руками плечи Хобина, прижимая его невысокое тело к своему. — Закрой свой хлебальник, — шипит, но его голос слегка дрогнул, словно в горле встал знакомый ком. Он с трудом может оправдать свои действия, когда внезапно набросился на этого беспомощного, полусонного мальчишку с объятиями, заявившись на порог его дома без всяких объяснений. Он может почувствовать, как глаза этого мальчишки округляются от удивления. Он стоял неподвижно, боялся сделать лишнее движение – и Тэхуну почему-то было смешно от этого – все еще боялся этого больного ублюдка, заявившегося к нему без приглашения. Его собственные глаза закрыты. Резкий выброс дофамина заставляет его почувствовать странное облегчение. Его губы поджимаются в тонкую линию, а руки крепче сжимают другое тело, боясь, что снова упустит момент. Его дыхание было резким, тяжелым, в отличие от Хобина, чьё дыхание было ровным, успокаивающим. Сердцебиение бешено колотилось, он чувствовал подобное только при драках, но сейчас это чувствуется совершенно по-другому – то, что он не мог объяснить словами. — Ты чего вдруг такой сентиментальный? — глупый вопрос, который заставляет его почти фыркнуть. Он молчит некоторое время, позволяя этим словам повиснуть в холодном, но таком теплом воздухе между ними, слушая только звук их совместного дыхания, которая не дает ему впасть в астрал. — Тебя, блять, уебка забыть не могу. Слова срываются с его губ сами по себе. В тот момент он не контролировал себя, да ему и казалось, что это было лучшим решением — наконец он даст понять этому придурку, как сильно он для него значит.

Янтарные глаза придут ко мне ночью

Я буду самым счастливым человеком

Но тогда я не проснусь точно, тогда я не проснусь точно.