Осторожно. Заветные желания имеют свойство сбываться

      Однажды Джисону сказали: «Осторожно. Заветные желания имеют свойство сбываться».       «Ну и бред, — подумал тогда Джисон, — в этом же и смысл желаний. При чём тут осторожность?»       А потом желание Джисона действительно сбылось.       Уже три года, каждое тридцать первое декабря в одиннадцать часов, пятьдесят девять минут и сорок восемь секунд Хан Джисон загадывает одно и тоже желание.       Счастья всей моей семье и друзьям.       Пятьдесят секунд.       И здоровья тоже. Особенно бабушке и дедушке.       Пятьдесят две.       Пусть папа, наконец, получит повышение на работе в новом году.       Пятьдесят четыре.       А у мамы получится закончить её блокнот для записи новых испробованных рецептов, как она и хотела.       Пятьдесят шесть.       Пусть Чан, наконец-то, выспится. А Сынмин — наберётся храбрости подойти к тому красавчику с другого потока.       Пятьдесят восемь.       И пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Пусть следующий Новый Год я буду праздновать не один.       Ноль — ноль.       Но года идут. Папу так и не повысили на работе, страницы в мамином блокноте не желают заканчиваться, хотя она пробует новые рецепты чуть ли не каждую неделю, Чан всё ещё в неравной схватке с недосыпом предпочитает тональник здоровому сну, а Сынмин по сей день красноречиво страдает, но молчит о том, что любовь всей жизни его не замечает.       И да, уже третий год Джисон по прежнему встречает первое января в гордом одиночестве.       Стоит ли Джисону продолжать верить в новогоднее чудо? Или пора смириться с абсолютной неволшебностью этого мира?       В любом случае Санта Клаусу, Деду Морозу, Господу Богу, или кто там ещё занимается распределением и выполнением новогодних желаний, пора бы сделать для Джисона хоть что-то. Хотя бы просто за настырность.       В такие моменты Джисон особенно сильно ненавидел себя и своё решение уехать учиться в другую страну. Остальные одиннадцать месяцев он просто обожал свой выбор — последовать за мечтой стать музыкальным продюсером, уехать на свою историческую родину, где для реализации этой самой мечты было всё и даже больше, и, что самое прекрасное, не разочароваться в выборе жизненного пути, разменяв уже третий год учёбы в Сеульском университете. Но когда на улицах начинали зажигаться лишние огни, а в воздухе — повышаться концентрация беспричинного счастья, Джисон правда жалел. Потому что все эти люди, все эти улыбки, каждая пара сияющих в предвкушении чуда глаз лишь напоминали о том, как же Джисон одинок.       Новый год — семейный праздник. Джисона же с его семьёй разделяют добрые семь тысяч километров с хвостиком, несколько стран и заоблачные цены на авиаперелеты.       Так что уже третий год Джисон один. В своём царстве одиночества. Чан празднует со своей семьёй. Сынмин — тот единственный, кто мог в полной мере разделить боль Джисона, улетает на Чеджу. Тоже к семье.       В общаге вообще все разъезжаются. А кто не разъезжается — закатывает коллективную пьянку. В этой затее Джисону не нравилось решительно всё: начиная от слова «пьянка» заканчивая словом «коллективная». Когда людей в комнате больше, чем трое (то есть он, Чан и Сынмин), это уже начинает походить на вечеринку. И, как следствие, подтягивается необходимость с кем-то активно коммуницировать. С кем-то незнакомым. И живым. Жуть.       Хотя в этом году Джисон был готов пойти и на это. Даже на пьянку. Даже на коллективную.       Он уже просто не мог выносить этого. Своей дыре в груди, пробитой разъедающим чувством одиночества и регулярно взращиваемым коллективным помешательством на колючий растениях и бородатых стариках, Джисон не иронично придумал имя. Сосулька. В единственном числе. Потому что холодная. Потому что от слова «сосёт» (разумеется, в значении «сосать душевные силы» — никакого пошлого подтекста, из-за его отсутствия в том числе Сосулька и появилась). И потому что если бы его кто-то реально шандарахнул сосулькой в грудь, дырка получилась бы примерно такая же. А ещё ему просто нравился Олаф из Холодного сердца и его шутка про шашлычок.             Именно из-за Сосульки Джисон придумал, что, если поездка к семье по технически-экономическим причинам недоступна, то он создаст собственную. Несколько условную, поскольку для его предпочтений в Корее ещё не придумали бракосочетательного закона, но тем не менее.       И пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Пусть следующий Новый Год я буду праздновать не один. Пусть в следующем Новом Году у меня, наконец-то, появится любовь.       Уже позже, когда часы пробьют двенадцать, а Джисон сможет в полной мере проанализировать ситуацию, он придёт к выводу, что во всём виновата неточность запроса. Ведь каждый год у себя в голове он поговаривает лишь первую часть фразы, полагая, что уточнение про любовь подразумевается как бы само собой. И дело вовсе не в том, что Джисон просто самый огромный неудачник по жизни, вовсе нет. Неточность запроса. Именно она.       А дело было так.       После аномально тёплого ноября на город обрушились не менее аномальные декабрьские морозы. И пока одни в страхе перед неожиданно разбушевавшейся стихией прятались по домам, другие отчаянно бросали вызов нетипичному для Сеула слою снега и спрятанному под ним гололёду. Джисон принадлежал к числу вторых. Правда, не по доброй воле, но институт сам в себя не походит. К сожалению.       Так вот. Семь утра, автобус, гололёд. Несработавший будильник Джисона. Наверно тоже устал, с кем не бывает. Вот Джисон его прекрасно понимает и даже почти не осуждает. Он бы и сам с радостью остался в кровати этим утром и не «сработал», наверно именно из-за этого потаённого желания ноги Джисона подвели своего владельца и в командной работе с гололёдом изящно разъехались аккурат перед закрывающимися дверьми автобуса, на который нерадивый студент так пытался успеть.       Успел. В травмпункт. Он, правда, круглосуточный, но это не важно, успел же.       Вернулся домой на такси со свежекупленными костылями, свеженаложенным гипсом и свеженапечатанной справкой о переломе ноги.       Декабрь начинался грандиозно.       Сынмин, как настоящий друг, долго ржал над Джисоном. Искренне так, раскатисто и до слез. И даже немного взволновано. По крайней мере, так хотелось думать Джисону, когда Сынмин как бы невзначай разогревал слишком много еды, принося и свою порцию, и «лишнее» в комнату с общей кухни (хотя обычно он терпеть ненавидел кушать в комнате, ругая Джисона за крошки на полу — убирать то их никто не собирался), когда он заваривал любимый чай своего соседа, когда молча поднимал упавшие (то есть небрежно откинутые) костыли обратно к стене у кровати. Сынмин вообще многое делал молча. Вслух он только смеялся над неуклюжестью человека в гипсе по колено. Но это ничего, Джисон за три года уже давно научился читать заботу между смехом.       После повинного далеко не только в джисоновой сломанной ноге гололёда пришла оттепель. Средний показатель термометра вернулся в свои привычные от нуля до минус трех. Что, бесспорно, хорошо для не привыкших к подобным выкидонам со стороны погоды и околевших корейцев. Но плохо для не привыкших к подобным объёмам влаги и офигевших работников коммунальных служб.       Подвал общежития с лёгкой руки физики затопило талой водой. Не готовые к такому повороту событий коменданты приняли единственное логичное по их мнению решение — отправить разбирать последствия студентов. Сынмин как раз пару дней назад умотал на свою историческую родину, а с каждой комнаты на устранение учиненных природой беспорядков требовалось минимум по одному человеку. И Джисон скорее проглотить свой костыль, чем будет кого-то там просить о снисхождении и тем самым привлекать к себе внимание. Даром что ли Мулан — его любимая диснеевская принцесса?       Не то чтобы человек с гипсом, пытающийся орудовать шваброй, не привлекал внимания. Но об этом Джисон как-то не подумал.       Видя эту бесспорно увлекательную картину «Страдание придурка», жители общежития, конечно, веселились от души. Но от души доброй и всё-таки понимающей, поэтому в конце концов Джисона отправили сортировать совсем испорченные водой вещи в коробках и ещё подлежащие спасению. Сидя.       И тут Джисон узнал о себе кое-что интересное. Вот так живёшь на свете, горя не знаешь, а потом начинаешь разгребать заплесневевшие книги и выясняется, что всё это время у тебя была аллергия. На книги — пошутил бы Сынмин. На плесень — покачал головой врач, которого вызвали перепугавшиеся студенты, когда у Джисона в придачу к гипсу и общей неразумности добавилась подскочившая температура.       За первую половину декабря Джисон сделал два вывода. Первый, жизни полна удивительных открытий. Даже о самом себе. Тем более о самом себе. И второе, у него, оказывается, очень добрые соседи по общаге.       Вообще всё не так уж и плохо, — думает Джисон, ковыляя по университетскому коридору и шмыгая носом из-за разыгравшейся после аллергической реакции простуды. Больным он провалился всего неделю. Вышел аккурат под зачётную неделю, дабы успеть до Нового года побегать с горящей задницей за преподавателями, собирая компенсирующие за пропуски задания. Не ромашки, конечно, в чистом полюшке, но лепестков тоже много: вон один реферат по физкультуре, доклад по теории музыки, несколько десятков упражнений по сопрано и темы для сообщений по истории. Пять штук.       Увы, прогуливал Джисон не только из-за болезни. Но винить в своей особенной персональной предновогодний суете он будет исключительно болезнь.       По итогу на момент тридцать первого декабря Джисон имел:       1. Сломанную ногу.       2. Неожиданную аллергию.       3. Лёгкую, но оттого не менее противную простуду. С больным горлом, текущим носом и раскалывающейся головой — всё как полагается.       4. Букет долгов по учебе. Сюда же незакрытый зачет по вышмату.       И вершиной всего этого четырехслойного торта из говна и палок ежедневно, ежечасно, ежесекундно становится праздничная будь она трижды клята атмосфера.       Вот скажите на милость, кому захочется с простудой, головной болью и гипсом сдавать зачёт по ненавистному предмету сидя ровнёхонько под безвкусно блестящей мишурой, намотанной на доске в поточной аудитории словно в насмешку. Мол, смотри какая я толстая и пушистая — если будешь вешаться на мне, можно представить, что ты всего-то захотел примерить боа. Джисон вот точно захотел бы — не каждый день представляется возможность поносить боа — но точно не с простудой, не с головной болью, и не с осточертевшим гипсом!       Однако, нечто полезное в праздничной атмосфере всё-таки было. И пока Джисон в полной мере упивался своим настроением ворчливого Гринча, сидя с криво сшитой зачеткой в дрожащих и вспотевших руках, преподаватель по вышмату явно желал лишь одного. Выгнать студентов к чертовой бабушке и поскорее завалиться к себе домой — в конце-концов салатики сами себя не нарежут, а напитки сами себя не выпьют. Хотя это уже два желания получается, но не суть. Господь всемогущий, да кто ж вообще в здравом уме ставит зачеты на тридцать первое декабря? Вопросом этим — наболевшим, ака открытая рана кровоточащим — задавались все. И студенты, и преподаватель, и даже деканат. Им тоже не нравилось, что вместо новогодних подарочков им заносят исключительно стопки зачеток. Приправленные, разумеется, реками слез. Хотя не стоит исключать и такой вариант: чем меньше у преподавателя желания упиваться студенческими страданиями, тем быстрее он всех отпустит на все четыре стороны (одна из которых, разумеется, нецензурная — в вопросе зачетов по-другому не бывает). А о преподавателе вышмата только и ходили притчи во языцех, имени его не упоминали всуе, а на резкий росчерк ручки его напротив слова «зачет» молились часто и эмоционально. Словом, без хитрости (или молитвы) не обойтись.       Когда-нибудь потом Джисон обязательно подумает, с каких это пор стал таким набожным, а сейчас…       — Зачёт? — неверяще выдыхает Джисон, от чего круглые очки мгновенно запотевают. Дурацкая маска.       Лица преподавателя за мутными стеклами Джисон не видел, но тяжелый усталый вздох слышал весьма отчетливо.       — Зачёт, студент Хан, зачёт. Идите уже с глаз моих и до нового календарного года уж постарайтесь выучить математику чуть лучше, чем вообще никак.       Джисон тут же подскакивает с места, едва не сбивая ногами стул, и сам же вздрагивает от резкого звука. Многократно кланяется ровно в девяносто градусов (и всё он нормально математику выучил!), лепечет благодарности и, вроде как, пожелания счастья и долгих лет жизни, после чего его едва не пинком под зад вышвыривают из аудитории не столь счастливые и всё ещё не вздохнувшие спокойно одногруппники.       Ладно, окей, хорошо. Джисон готов пересмотреть своё отношение к праздничной атмосфере. Да чего уж там, он даже ёлку внезапно захотел нарядить! Бог, счастье, справедливость — всё есть. Значит и Санта Клаус — или кто там детишкам подарки раздаёт — тоже есть!       Окрыленный чудесным чувством свалившегося с плеч камня, Джисон забывает и про простуду, и про головную боль. Он бы с радостью чуть ли не вприпрыжку помчался в общагу, чтобы таки нарезать какой-нибудь вкусно-жирный салат, но гипс несколько ограничивал в скорости. Досадно, но не смертельно. Тем более, врач говорил ему, что через четыре недели гипс можно будет уже… а какого числа Джисон сломал ногу?       Руки потряхивало от послезачетного адреналина и искрящей бенгальскими огнями надежды. Джисон еле открыл календарь на почти севшем телефоне и радостно воскликнул на весь коридор. Да Бог действительно существует!       Новогодние огни стали сиять в три раза ярче — Джисон готов поклясться. Они точно не горели так жизнерадостно, когда Джисон полумертвым чесал на плаху (ну то есть на зачёт). Темнота давно опустилась на город, оттеняя блестящие украшения города, светящиеся витрины и мерцающие теплым светом фонари. Джисон ковылял в травмпункт и не мог перестать улыбаться. Снежинки кружат — заглядение — только и доставай язык, да лови их, словно маленький ребенок (собственно, чем Джисон и занялся, не переставая при этом глупо хихикать). Из магазинов льётся новогодняя музыка, а прохожие выглядят так, будто вот-вот сорвутся в пляс. Джисон точно попал в мюзикл, иначе и быть не может!       Травмпункт встречает украшенными при входе ёлками и яркой вывеской «С Новым Годом!». В регистратуре женщина устало вздыхает, но стоит Джисону пожелать ей хороших праздников в обмен на направление в нужный кабинет, как её губы растягиваются в улыбке. Джисон ярко лыбится в ответ и взлетает на нужный этаж на крыльях ожидания свободы от гипса.       Спустя какой-то жалкий час (против четырех бесконечно-адских недель) ожидания в очереди, Джисон, наконец, чувствует свою штанину лишившейся волос голенью. Внезапная эпиляция в его планы, конечно, не входила, но это мелочи по сравнению со сладким чувством освобождения.       Уже выходя из травмпункта на лёгкий снежный мороз, Джисон бросает взгляд на экран телефона и с ужасом осознаёт, что до Нового года осталось всего пять часов. Он так долго проторчал сперва в универе, а после и в травмпункте, что совершенно не уследил за временем. Но даже это теперь не могло испортить настроение, ведь у Джисона есть его подписанная преподавателем по вышмату зачетка, есть нога, и впервые за весь декабрь есть настроение. А такое упускать нельзя!       Стараясь не думать о зудящем в дыре от Сосульки чувстве одиночества (увы, но даже зачетка не сумеет скрасить своей компанией его праздник), Джисон помчался сметать с полок продуктовых оставшиеся там скромные запасы еды. Быть может он даже успеет таки настрогать салатик. А пока режет овощи, можно будет позвонить по видеосвязи Сынмину, и вуаля, в дыре от Сосульки будет уже не так пусто и ветрено.       Весь боевой настрой немного сбивает пустота магазинов. Кто бы мог подумать, какие люди прожорливые, уму непостижимо, Джисону же даже не нужно никаких гастрономических изысков! Время продолжает бежать, Джисон тоже, и вот в его рюкзаке уже вырисовывается вполне приличный праздничный натюрморт: тут тебе и последний немного обветренный кусок сыра, и пачка риса, и даже две бутылочки соджу. На кой-то чёрт Джисон схватил маринованные персики и три пачки лапши быстрого приготовления. Пускай, лишним не будет. Туда же полетел комплект одноразовой посуды и открывалка для персиков — нормальную посуду утром первого мыть будет страшно лень, а открывалки у них нет — Сынмин умел ловко обходиться ножом, а вот Джисону пока ещё нужны его пальцы.       Немного потупив перед аркой на новогоднюю ярмарку и рассудив, что горит сарай, гори и хата, Джисон покупает парочку гирлянд (одну со снежинками, а вторую, неожиданно, с крошечными зелеными жирафиками) и большой снежный шар с ёлочкой и забавным эльфом под ней. Он стоит как почка, но Джисон слишком счастлив делать эту покупку, уверенно стоя на двух ногах, так что решает хоть раз забыть о необходимости экономить.       До Нового года остаётся три часа.       Джисон таки звонит Сынмину по видеосвязи и под чутким руководством друга пытается организовать себе подобие праздничного стола. В суматохе он то и дело бегает в коридор, доставая из рюкзака продукты по мере необходимости и полностью игнорируя справедливый вопрос Сынмина: «А почему ты не можешь выложить всё разом?»       Может, конечно. Но Джисон не скажет другу, что ему слишком нравится скользить в носках по паркету от кухни до коридора и обратно — Сынмин ногу не ломал, он не поймёт, что значит лишиться подобного на целый бесконечный месяц! И нет, причина молчания вовсе не в том, что над Джисоном будут нещадно стебаться, вовсе нет.       Во время очередного такого забега из коридора до Сынмина в телефоне доносится громкая ругань.       — Что случилось? — пугается он, ведь, зная Джисона, после подобных выкриков от этого вновь ходячего недоразумения можно ожидать всё что угодно. Например, сломанной ноги. Опять.       — Да блин, — выкрикивает Джисон, возвращаясь на кухню. Он едва не поскальзывается на пороге, заставляя сердце Сынмина подпрыгнуть куда-то в район горла, но всё же не падает, — забыл яйца купить.       Кухня погружается в тишину. Джисон задумчиво изучает пачку лапши быстрого приготовления в руках, Сынмин задумчиво изучает Джисона. Как будто в первый раз видит, ей Богу. Хотя, как говорили великие, бесконечно можно смотреть на три вещи: на огонь, на воду, и на то, как Джисон своим вроде бы неглупым мозгом пытается осознать, в какой момент жизнь свернула не туда.       — То есть ты купил лапшу для рамена, но забыл про яйца?       — Да я как-то не подумал.       — Ах, ну да, что это я, в самом деле…       Как итог, пришлось Джисону сделать паузу в своём импровизированном шоу Адской кухни. Во имя его продолжения, разумеется. Ну не варить же рамен без того самого яйца с золотистым желтком сверху! Да рамен без яйца это всё равно, что роллы без нори, токпокки без соуса, и жареная курочка без панировки. Есть можно, но наслаждения от пищи никакого.       Поскольку в десятом часу тридцать первого на улицах людей почти нет, Джисон, поддавшись на уговоры собственной лени, решает не переодевать ни пижамные штаны с динозавриками, ни растянутую домашнюю толстовку с Наруто (и пятном от соевого соуса аккурат под рукой самого Наруто с расенганом), ни носки с кошачьими лапками. Видок бомжатский, но какая вообще разница, когда ты в десять вечера идешь в продуктовый за яйцами. К слову, вот и плюсы празднования в одиночестве — на твой внешний вид смотрят аж целых никого.       Яйца удаётся найти всего во втором магазине — необычайное везение. Правда магазин этот находится аж в двадцати минутах ходьбы от дома, ещё и в горку. Джисон и запыхался, и продрог, как пёс бездомный, а ему ещё в обратку столько же. В придачу к этому, он на кой-то взял с собой недоразгруженный рюкзак, чтобы яйца куда-то убрать. Вот нет чтобы пакет купить, или вообще в руках донести, не мешки чай с картошкой. Картошку, кстати, тоже было бы неплохо прикупить.       Из-за поворота в конце улицы выезжает машина и ослепляет Джисона фарами. Он резко поднимает руку, чтобы оградить глаза от яркого света, и в этот же момент дергается в сторону бордюра, поскольку до этого шел по дороге. На дороге просто не так скользко — Джисон же не хочет упасть и второй раз за месяц что-нибудь себе сломать.       Машина начинает медленно взбираться по дороге наверх, приближаясь к Джисону всё ближе и ближе. Джисон замедляется. А потом и останавливается вовсе. В голове очень кстати всплывают все те выпуски трукрайма, что он пересмотрел фоном, пока готовился к ненавистной математике. А посему представить себе самое кровавое развитие событий становится куда проще. На улице — ни души. Кругом темень. Редкие фонари, и те работают через один, только усугубляют атмосферу. И пока в голове Джисона уже на полном серьёзе вырисовывается план побега из машины похитителя (и почему же ты, пустоголовая фанючка по трукрайму, не подумал о том, чтобы просто вернуться в магазин?), машина потенциального похитителя подъезжает к Джисону.       И останавливается. Вместе с сердцем Джисона.       Водительское стекло медленно начинает ползти вниз. Тихую улицу буквально простреливает этим угрожающим «вжии». Быть может Джисон излишне драматичен, но попробуйте не быть драматичным и напуганным на пустой тёмной улице наедине с остановившейся напротив машиной, когда под рукой у тебя одни лишь яйца, и те в рюкзаке. Что Джисон может сделать с таким арсеналом вооружения, закидать ими лобовик?       Но стекло — не самое худшее.       — Эй парень, — начинает водитель, и…       — Твою мать!       Джисон скидывает с себя рюкзак и швыряет им в открытое окно в ошалевшего водителя. И тут же давит на тапок, унося свою тощую задницу в тонких пижамных штанах с динозавриками вниз по улице.       Водитель был в крови! Всё нахрен лицо заляпано чёртовой кровью!       Слыша, как за спиной открывается дверь, Джисон позорно верещит и ускоряется. Когда его окликают, он неосознанно оборачивается. Водитель с окровавленным не только лицом, но и рубашкой, смотрит на Джисона с таким выражением лица, будто и сам напуган до усрачки. Да как он вообще может быть напуган, если едет домой после совершенной кровавой расправы?!       А вообще, зря Джисон обернулся.       Заляпанное кровью лицо вытягивается, губы складываются в большое круглое «о».       — Осторожно!       После чего голову Джисона простреливает резкой болью. Следом приходит боль в ноге. Последнее, что Джисон видит, это высокий фонарный столб и голову водителя, что с паникой на лице зависла в свете мигающего фонаря.

* * *

      Из темноты его выдергивает ноющая боль в лодыжке. Затем и в голове. Противная, сдавливающая, а после и раскалывающая, будто голова Джисона — орех, а этот зависший над ним парень — белка, которая вознамерилась орех раскрошить. И чего он так орет?       — Боже, Боже, Боже, Боже, парень! Очнись! Ты же не помрешь здесь? Твою то мать…       Джисон очень хочет попросить говорливого заткнуться, но рот отказывался извергать из себя что-то кроме болезненное стона.       На который окровавленный парень тут же реагирует.       — Ты меня слышишь? Я отвезу тебя в больницу! Пожалуйста, только не помирай…       Сильные руки тут же дёргают Джисона вверх, заставляя мир перед глазами пошатнуться. Голову простреливает очередным приступом боли, будто мозг качнулся вслед за своим хозяином и шандарахнулся о черепную коробку. Джисон выразительно стонет, всем своим видом и звуком показывая, как он относится к идее внезапного перемещения.       — Чёрт, прости… Давай тогда так.       И вот правда, лучше бы Джисон терпел боль.       Джисон чувствует, как окровавленный парень просовывает свои не менее окровавленные руки под колени и за спину. Да его же сейчас возьмут на ручки, как какую-то принцессу! Джисон не принцесса, он отказывается кататься на ручках у каких-то сомнительных личностей!       — Пусти меня! — язык едва ворочается, но под действием адреналина Джисон всё же выражает свой протест чуть яснее, чем стоном. Он со всей силой подбитого комарика тыкает кулаком в грудь незнакомца, пока тот продолжает в панике бормотать извинения в перемешку с попытками успокоить Джисона.       — Всё хорошо, всё будет хорошо, я сейчас отвезу тебя в больницу…       Парень перехватывает Джисона крепче, от чего потерпевший поражения в неравной битве с фонарным столбом опять громко стонет. Следом тишину пустой улицы вновь прорезает очередь частых извинений.       — Себя в больницу отвези, какого чёрта ты весь в крови?!       Позже Джисон объяснит себе свою внезапную смелость ударом головы. А как иначе? Минуту назад ты едва не отдаешь душу предкам от вида окровавленного парня, чтобы в следующий момент упрекнуть этого самого парня в неподобающем виде. В самом деле, какой моветон — вынаряживаться в кровавого убийцу под самый Новый год. То ли дело Санта Клаус в красной шубе.       Словом, головой Джисон шандарахнулся действительно на славу.       Гипотетический маньяк потрошитель тем временем тормозит свою панику вместе с собой и агрессивной ношей на руках, чтобы растерянно посмотреть Джисону в глаза. Сначала растеряно. А потом виновато.       — Ты поэтому так испугался? Прости-и! — протяжно тянет не такой уж и маньяк, после чего вновь идет к машине. Джисон начинает вырываться чуть более активно, — это не моя кровь. Вернее это и не кровь… Боже, я убью Хёнджина…       — Не надо никого убивать, — голос булькает от нервного смеха. Или от накатывающей истерики. Или от всего вместе и разом. А машина становится всё ближе. Вместе со слезами, — и меня не надо убивать. Пусти, пожалуйста, я никому тебя не сдам, честно, только пусти. Хочешь, я отдам тебе свой рюкзак? Денег там, правда, нет, но есть яйца и снежный шар. Очень дорогой, правда.       Тем временем, увлеченный попытками открыть пассажирскую дверь с человеком на руках, парень, судя по всему, не особо вслушивается в лепетание своей самопровозглашенной жертвы.       Дверь открывается. Джисон начинает захлебываться слезами.       — Да не нужны мне деньги, я сам заплачу в больнице, ты только… — парень резко обрывает себя, когда видит состояние своей ноши. Джисона аккуратно сажают на кресло, — погоди, ты подумал, что я убийца или что-то типа того? — в ответ Джисон начинает подвывать ещё громче, не в силах сдерживать рвущуюся наружу истерику. Парень выпучивает глаза и частит объяснениями, — Это бутафорская кровь — я еду с костюмированной вечеринки. Мой друг-идиот Хёнджин решил, что пролить на меня банку фальшивой крови будет умереть как весело. То есть, — Джисон громко всхлипывает на слове «умереть», от чего парень мгновенно исправляется, — короче я не собираюсь ничего с тобой делать. Только в больницу отвезу. Честно! Ну же, парень, успокойся.       Следующие парочку бесконечностей Джисон пытается унять в груди отголоски истерики и колкого страха. Он и правда до ужаса перепугался, что так вот и умрёт — под самый Новый год, в одиночестве, так и не встретя праздник с кем-то, кого мог бы полюбить (и кто полюбил бы его). Он настолько погрузился в омут этих страхов, что даже перестал обращать внимание на боль в голове и лодыжке.       Тем временем парень, который однозначно точно не маньяк (разве что маньяки внезапно решили обзавестись такими качествами, как забота и чуткость), то и дело подавал Джисону салфетки, чтобы тот утирал сопливый нос, бормотал какие-то слова успокоения и аккуратно растирал дрожащую спину. Более менее придя в себя, Джисон, наконец, смог рассмотреть за разводами крови молодое лицо и искренне обеспокоенный взгляд.       — Но почему ты, — хрипит севшим голосом Джисон, громко шмыгая носом, — что ты хотел у меня спросить? Когда остановился.       — А, это. Ну, — парень смущенно усмехается, отводя в сторону взгляд глубоких сияющих глаз, — я немного заблудился. Вечеринка была в незнакомом мне районе, а телефон с навигатором как назло сел. Я примерно помнил, как ехал из дома, но похоже всё равно где-то свернул не туда.       Как только первоначальный страх уходит, Джисон чутка успокаивается. Он уже не трясется, не пытается вырваться и убежать на своей разболевшейся лодыжке. Давление страха спадает, и Джисон даже может оценить всю комичность ситуации. Правда на полноценный смех сил всё ещё нет, поэтому он ограничивается дрожащей улыбкой и очередным шмыганьем носа.       Парень тут же вручает ему салфетку. Тоже далеко не первую.       — Ну так что, позволишь отвезти тебя в больницу? Я Ли Минхо, кстати.       — Хан Джисон, — шмыгает Джисон, благодарно кивая на протянутую салфетку, — прости, что кинул в тебя рюкзак. И убежал. И решил, что ты маньяк…       — Ерунда, — отмахивается Минхо и с кряхтением поднимается с колен. Всё это время он сидел на корточках перед дрожащим Джисоном, — я бы тоже пересрался, если бы увидел кого-то в крови. Да и вообще, это я ступил — спрашивать дорогу у прохожего, будучи облитым бутафорской кровью…       — Выглядит она очень натурально, — хихикает Джисон и тут же ойкает от отозвавшейся головной боли. Всё-таки свидание с фонарным столбом бесследно не прошло. Кривясь от боли, он поднимает с пола машины свой рюкзак. Где-то в нём валяются влажные салфетки, которые точно пригодятся одному потерявшемуся водителю.       — Ага, — ворчит Минхо, садясь за руль и заводя мотор, — так и передам Хёнджину. Вот скажи, какому адекватному человеку вообще придет в голову мысль притащить на вечеринку по случаю Нового года бутафорскую кровь? Он перепутал декабрь с октябрем?       Чем меньше в груди Джисона остаётся страха, тем громче и увереннее становится его смех. Боль в голове он старается игнорировать. Как и местами темнеющее изображение внешнего мира.       — Давай сотрем её, а то врачи в больнице решат, что пациент не я, а ты.       Минхо переводит удивленный взгляд с приборной панели на заплаканное лицо и расплывается в улыбке. Такой же яркой, как мигающий фонарь, в который со всего разбегу влетел Джисон несколькими минутами ранее. Минхо довольно быстро оттирает кровь с лица, параллельно объясняя, что влажные салфетки в машине закончились, а с вечеринки он вылетел взбешенной фурией как можно скорее, потому что не хотел пролить реальную кровь своего громко ржущего друга без инстинкта самосохранения. Поэтому, будучи на эмоциях, а потом ещё и обнаружив, что до Нового года осталось каких-то три часа, Минхо сменяет гнев на панику, поскольку телефон внезапно садиться, а дорогу до дома он не запомнил. Так вот он и забывает о своём шикарном внешнем виде, останавливаясь напротив Джисона на пустой улице и пугая того до сверкающих при побеге пяток.       Джисон, к сожалению или к счастью, прекрасно знает, где находится ближайший травмпункт. Он уже даже представляет, как будут смеяться над ним медсестры, которые только сегодня каких-то несколько часов назад закрыли ему больничный лист. Вот примерно так же, как сейчас ржет над ним Минхо.       — Да такое даже специально не придумаешь, — утирая несуществующие слезы от смеха (и ведь даже это он делает, чтобы поиздеваться!), Минхо косится на Джисона то-ли с сочувствием, то-ли с неверием, что такие феноменальные лохи вообще существуют, — а ты сейчас можешь ногой пошевелить?       — Не хочу даже пробовать, — Джисон обиженно надувает губы и скрещивает руки на груди, чуть ниже съезжая на пассажирском кресле. Должно быть он сейчас вылитая иллюстрация выражения «надуться, как мышь на крупу». Особенно в той части про мышь.       — Чудной ты, — улыбается Минхо и возвращает искрящийся весельем взгляд на дорогу. — Сначала пытаешься откупиться от предполагаемого маньяка снежным шаром, теперь вот это. Факт то состоявшийся.       — Ну и что, что состоявшийся. Чем дольше я буду жить в мире, где не ломал ногу второй раз в день снятия первого гипса, тем здоровее будет моё ментальное здоровье, — заявляет Джисон. И мысленно добавляет, что так у него будет больше времени насладиться призрачной надеждой на отсутствие стеба со стороны Сынмина, когда тот обо всём узнает. — А шар вообще и вправду дорогой.       — Ну не дороже же твоей жизни.       — И очень красивый.       Оба замолкают. Довольный Джисон давит лыбу и выжидающе буровит точёный профиль Минхо. Тот мимолетно оборачиваясь на своего пассажира и неверяще усмехается.       — Ждешь, что я скажу «но не красивее тебя»?       — Ага.       — Не дождешься.       — Ну во-от.       На самом деле, Джисон и в половину не настолько смелый в обычной жизни. Тем более с молодыми парнями. Тем более с такими привлекательными молодыми парнями. Такими привлекательными, заботливыми, молодыми и красивыми парнями. Вот чёрт, Джисон даже мысленно повторяется.       А всё фонарный столб виноват, не иначе. И что его голове мимо столба не пролеталось?.. Должно быть, она чувствовала себя такой же одинокой под Новый год, как и её хозяин, вот и решила найти утешение в морозных суровых объятиях бездушного металла. Какая глупая голова!       — Эй, Джисон, — сквозь толщу собственных путанных мыслей до него долетает обеспокоенный голос Минхо, — ты со мной? Не вырубайся только.       — Я только. Нет. Я не только. Да бля…       — Я понял, — хихикает Минхо и тянется к нему рукой, чтобы легонько потрепать по плечу. — Похоже, у тебя ещё и сотрясение. Ты вообще как? Голова не кружится?       — Немного. Наверно. Или это ты так криво водишь.       — Эй!       Минхо притворно и едва ли ощутимо хлопает его по плечу, от чего Джисон весело хихикает, но быстро начинает морщиться от боли в голове. А потом и от накатившей тошноты. О нет, только этого не хватало…       — Минхо, останови машину.       Он еле успевает вывалиться с пассажирского сидения, чтобы не заляпать чистую машину Минхо своей блевотиной. В процессе полёта Джисон естественно ударяется коленками о землю, и, словно этот вечер не мог стать ещё более нелепым и неловким, Минхо разумеется выбегает из машины, чтобы помочь подняться. Он со всей возможной заботой и осторожностью поднимает своего горе-пассажира обратно в машину и вновь подает ему салфетки, а Джисону хочется опять разрыдаться. Только уже не из-за страха, а от катастрофической жизненной несправедливости. Да все те истории, когда девчонки в фильмах, проходя мимо своих крашей, спотыкаются аккурат перед ними, нервно курят в сторонке. Джисон, как невероятно выдающаяся и талантливая личность, умудрился переплюнуть их всех! Он мало того, что принял доброго красавчика за маньяка, так ещё и швырнул в него рюкзаком, убежал, побил (пусть и очень слабо), разрыдался перед ним, попытался тупо подкатить, а теперь чуть не обблевал его машину. Что дальше? Джисону разорвет артерию и он заляпает Минхо настоящей кровью? Или помрет от смущения, вынуждая Минхо избавляться от трупа аккурат под самый Новый год.       Чёрт, сегодня же ещё и Новый год…       Из носа начинают течь те самые сопли, которые не признак простуды. Глаза щиплет, а Джисон начинает щипать сам себя, чтобы перебить желание плакать ощущением физической боли. Минхо слишком занят попытками усадить его на место, чтобы заметить.       Беглый взгляд на часы: ровно одиннадцать вечера. Или ночи. Джисон не силен в разграничении таких эфемерных понятий, как утро, день, вечер и ночь. А ещё Джисон, судя по этому дню (в значении суток, а не периода дня), не силен в везении. Вот что-что, а везение — это не про него. Похоже его везение началось сегодня в кабинете профессора по математике и закончилось в магазине на полке с яйцами.       А вообще уж лучше бы Джисон завалил математику, чем вот это вот всё.       Усадив таки своего попутчика обратно в машину, Минхо тянется, чтобы выдернуть из коробки с салфетками очередную, но обнаруживает, что все они закончились. Джисон душит в себе желание извиниться и молча тянется за своим рюкзаком, чтобы в следующее мгновение обнаружить собственный телефон. Разбитый телефон. Он лежал на дне рюкзака вместе с остатками продуктов и тем самым дорогим снежным шаром. И, судя по всему, во время организованного Джисоном полета рюкзака хрупкая техника не пережила тесного соседства с не столь хрупким шаром. Короче говоря, экран телефона разбился прямо как последняя нервная клетка его обладателя.       Одно хорошо. Снежный шар с таким добротным стеклом точно стоил своих денег.       — Да ну нет, — Минхо откровенно охреневает, глядя на зависшего на своём разбитом телефоне Джисона с такой опаской, будто тот вот-вот разрыдается. Хотя почему будто. — Слушай… А может тебя кто-то сглазил?       Джисон смеется. Истерически.       Итого в сухом остатке у них есть: два неработающих телефона (один в отключке, второй в ауте), две головы с топографическим кретинизмом и ровно один час до Нового года.       Наверно поэтому на вечеринку решил заглянуть ещё и один пустой топливный бак.       — Твою мать, — пораженно выдыхает Минхо, пытаясь посильнее нажать на педаль газа. Джисон почти не удивляется, когда слышит судорожные чихи задыхающегося мотора. Минхо только и успевает съехать на обочину, когда машина глохнет.       Ну всё, приехали.       Удивительная для Сеула картина — звёзды на небе. Да и погода для разгара зимы вполне себе щадящая. Уж точно не тот ледовый триллер, что царил на улицах всю первую половину декабря. Джисон даже почти не мерзнет, когда лёгкий, почти ласковый ветерок обдувает его заплаканные щёки. Он стоит прислонившись к капоту и чуть ли не с раскрытым ртом смотрит на редкие и едва различимые звезды. О, одна кажется упала. Или это последствия удара головой, кто знает.       Ну, про стоит он явно погорячился. Рядом с ним пригрелся чуть более восприимчивый к холоду Минхо, который мало того, что был вынужден несколько минут назад успокаивать истерику взорвавшегося Джисона, так теперь ещё и поддерживает эту одноногую цаплю за локоть, чтобы ударов головы за этот вечер не стало на один больше. Джисон, чувствуя дрожь Минхо, тут же приобнимает его, стараясь изо всех сил игнорировать смущение от этого действа.       — Прости меня, Минхо, — монотонно шепчет Джисон. Не потому, что не искренне, а потому, что не осталось сил. — Из-за меня ты встретишь свой Новый год на обочине в… да я даже не знаю, где мы.       Минхо лишь тяжело вздыхает. Он уже слышал эту фразу в разных вариациях столько раз, сколько раз Джисон винил себя во всех неудачах этого дня. Разница в том, что на этот раз фраза произнесена вполне себе ровно — без всхлипов и попыток задохнуться.       — Знаешь, самое важное же не где встречать Новый год, а с кем. Я, конечно, люблю своих котов, но они не самая веселая компания.       Он продолжает смотреть на звезды и задумчиво улыбаться. Джисон видит это, потому что в отличие от Минхо полностью развернулся к собеседнику. Теперь, когда поток слез утих, ему не так стыдно смотреть в глаза окружающим. Ну то есть аж целому одному окружающему.       Они застряли на какой-то крайней улице спального района. У Джисона есть смутное подозрение, что район это его, но он слишком редко отклоняется от маршрута дом-универ-магазин, чтобы сказать наверняка. В любом случае, дома видны, жизни города где-то рядом, так что не всё потеряно, и голодная смерть им не грозит. Жаль только, что за полчаса до Нового года ни одному человеку не пришло в голову прогуляться по этой дороге с канистрой бензина. Какая досада.       На улице тихо. Где-то вдалеке слышны пьяные счастливые выкрики и поздравления. Должно быть, скоро запустят салют, и так Минхо с Джисоном узнают о наступлении Нового года. Джисон решает, что изучать пусть и редкие для Сеула, но вполне себе обычные звезды не так интересно, как сканировать взглядом профиль своего товарища по несчастью, поэтому даже не думает отворачиваться. Минхо краем глаза ловит на себе должно быть ужасно расфокусированный (и в какой-то мере дебилковатый, по мнению самого Джисона) взгляд и неловко улыбается.       — Что?       — Ты поэтому поехал на ту вечеринку? Чтобы не встречать Новый год в компании котов?       — Чтобы не встречать одному, — поправляет Минхо и опять вздыхает, — но в целом да, ты прав.       — Я тоже не хотел праздновать один.       И хотя это было физически невозможно, но Джисон готов поклясться, что видит в глазах Минхо отражение редких звезд. Странно, почему в отражении их больше, чем на небе? Они стоят, молчат и смотрят друг на друга, как зачарованные. Джисон гадает, о чём же в этот момент думает Минхо. Быть может, он поражается тому, насколько неудачливым может быть человек, раз вляпался в такое количество неприятностей за один день (за одну жизнь, пошутил бы Джисон, начиная примерно со дня своего рождения). А может он тоже задаётся вопросом о мыслях другого. А может тоже считает звезды в отражении глаз.       От дыхания на морозе между ними витают облачка пара. В детстве Джисон всегда прикладывал к губам два пальца, строил неимоверно пафосное лицо и делал вид, что выдыхает сигаретный дым. Если в такие моменты у него под рукой оказывался чупа чупс, восторгу небыло предела.       Быть может дело в атмосфере. А может в не вполне вменяемой стукнутой голове. Джисон прикладывает пальцы к губам и под опешивший взгляд напротив делает воображаемую затяжку. Картинно кашляет. Медленно выдыхает дым. В глазах Минхо зарождается понимание, когда Джисон предлагает ему затянуться несуществующей сигаретой. В глазах Минхо пляшут задорные искорки, когда он принимает из рук Джисона несуществующую сигарету.       Они дышат морозным воздухом и глупо хихикают. А потом в небе расцветают первые красочные взрывы.       — Кажется, наступил Новый год, — весело замечает Минхо, прижимаясь к дрожащему рядом Джисону. Тот кладет голову на такое же дрожащее плечо.       — Похоже на то.       — С Новым годом, мистер Везение.       — Взаимно, мистер Кровавый Маньяк.       Когда стихают первые салюты, они таки забираются в машину. Джисон вспоминает о своём многострадальном рюкзаке и достаёт из него оставшиеся продукты. Обветренный кусок сыра, пачка риса, две бутылочки соджу. Лапшу быстрого приготовления он таки оставил дома, а вот маринованные персики нет. Как хорошо, что он ленивая и криворукая, но предусмотрительная задница, раз купил одноразовую посуду и открывалку для персиков. Злополучные яйца они оба показательно игнорируют. Как будто это яйца виноваты во всех бедах мира, ей Богу. А ведь благодаря им они встретились.       Кроме того у Минхо в машине оказывается плед. Он хотел подарить его своему другу Хёнджину, но был слишком зол из-за бутафорской крови, поэтому совершенно забыл про такой хороший душевный порыв.       Они укутываются пледом, растягивают джисоновы гирлянды: со снежинками на зеркало заднего вида, а ту зеленую с жирафиками — на приборную панель. Бронебойный снежный шар ставят на торпеду ровно посередине, и поскольку внутри шара есть ёлка, у них получилось прямо-таки идеальное по всем новогодним канонам украшение помещения. И не важно, что это помещение — салон машины.       Маринованные персики открываются ловкой рукой Минхо. Бутылки соджу с глухим звоном чокаются друг о друга. В машине звучит тихий смех от забавной обстановки и ситуации в целом.       Потом, конечно, Минхо, не изменяя своей заботливой и разумной натуре, соджу у Джисона забирает. Потому что у того по прежнему вполне возможно заработанное какой-то час ранее сотрясение, которое мало уживается с содержанием алкоголя в крови. Из своей же бутылки Минхо не делает и глотка, отставляя её туда же, куда убрал бутылку Джисона.       Джисон смотрит на Минхо, ни капли не жалея об утрате алкоголя, на пустую коробку из-под салфеток, на их импровизированный новогодний уголок, и решает, что можно всё списать на сотрясение.       — А будет слишком странно предложить тебе пожениться вот прям здесь и сейчас, да? Если что, я сейчас немного не в себе.       Минхо сначала замирает, уставившись на Джисона как на душевнобольного (хотя почему как), а потом расплывается в донельзя лисьей ухмылке.       — А будет слишком странно согласиться вот прям здесь и сейчас? Если что, я сейчас очень даже в себе.       — Мы только что почти процитировали диалог Анны и Ханса из Холодного сердца, ты в курсе?       — На это и расчет, — Минхо улыбается ещё шире, будучи явно в восторге от того, что шутку поняли, — ну что, побежали петь дуэтом? Ах да, ты же не можешь бежать…       — Эй! — Джисон притворно возмущается и под истерический хохот Минхо в шутку бьёт его по плечу.       Потом Минхо расспрашивает его о жизни со сломанной ногой. Джисон в красках и с эмоциями жалуется и на сильную чесотку под гипсом, и на попытки почесать ногу линейкой (он конечно же предупреждает Минхо не делать это металлической линейкой, если он не хочет в довесок к сломанной кости располосовать себе ногу ещё и царапинами — Минхо разумеется опять громко хохочет), и на невозможность нормально надеть на ногу хоть что-то кроме бахил (как же у Джисона мерзли всё это время пальцы ног без носков!), и на чудеса изобретательности в вопросе перемещения по квартире (выбор всегда падал на компьютерный стул на колесиках, потому что костыль сильно впивался в подмышку). На рассказе про попытки принять душ Минхо смеется так громко и заливисто, что аж давится слюной.       В ответ Минхо с радостью делится историями про своих игривых и хулиганистых котов («Когда заряжу телефон, обязательно покажу тебе видео, ты просто обязан увидеть!»), про своего не менее игривого и хулиганистого друга Хёнджина, который учится на театральном («Думаешь, откуда у этого придурка столько бутафорской крови?»), про свою только недавно начавшуюся работу и ежегодную предновогоднюю хандру из-за отсутствия компании.       — Я мог бы приезжать к родителям, но это каждый раз заканчивается мамиными причитаниями и попытками свести меня с каждой встречной девушкой. Серьёзно, она настолько отчаялась, что последней кандидатке на роль моей будущей супруги было за сорок!       — О Боже, — хихикает Джисон, без слов передавая Минхо последний кусочек сыра, когда ловит взгляд того на тарелке. Минхо благодарно улыбается. — Твоя мама понимает, что с таким вариантом у неё всё равно не будет внуков?       — Мне порой кажется, что она уже на всё согласна, лишь бы я не стал той самой старой девой с сорока котами под старость лет.       — А у тебя их уже три?       — А у меня их уже три.       — Что ж, ты на верном пути.       Минхо громко смеется, хлопая Джисона по коленке. Джисон внезапно ловит себя на мысли, что за удачную шутку испытывает едва ли не столько же гордости, сколько испытал сегодня за сданный зачет по математике.       Спустя какое-то время зимний мороз на улице начинает давать о себе знать. Джисон чуть ли ни с боем уговаривает Минхо выпить немного соджу, чтобы согреться хотя бы изнутри. Минхо долго сопротивляется, аргументируя свою позицию мужской антиалкогольной солидарностью, но под напором Джисона сдаётся. Однако взамен утягивает того к себе на колени и, игнорируя бордового ака переспелый помидор Джисона, обнимает, чтобы согреть. Так и сидят — в коконе из подарочного пледа, переплетясь конечностями.       Джисон шутит про Джека и Розу на титанике. Минхо давится соджу от смеха.       Спустя час громкого смеха и не менее громкого стучания зубами, рядом остановилась машина. Пожилая пара возвращалась домой от своих детей после празднования Нового года, не желая мешать тем веселиться в молодежной компании. Старушка охала и ахала, пока Минхо помогал Джисону доковылять до другой машины. Как итог, он не выдержал и опять взял того на руки, как принцессу. На этот раз Джисон и не думал сопротивляться. Так они и забрались на заднее сидение — сжавшийся от смущения Джисон и вполне довольный собой, но немного запыхавшийся Минхо. И по прежнему в обнимку. Так просто теплее.       Когда Минхо в красках рассказывал их историю, пожилой мужчина хрипло хохотал от души, а его супруга громко возмущалась на бестактного мужа. Все трое мужчин делали вид, что не замечали её попыток сдержать смех.       Прощаясь с пожилой парой, Джисон уговаривает старушку принять в знак благодарности снежный шар.       Оказалось, что Минхо и Джисон не доехали до травмпункта всего ничего, а Джисон не узнал местность потому, что подъезжали они с другой стороны. Дежурный врач при виде неловко улыбающегося Джисона, которого под руку вёл якобы окровавленный Минхо, выпучил глаза так сильно, что те едва не выпали. Медсестры сперва обалдели также, как и их врач, а потом долго и до слез смеялись. Минхо и им поведал эту невероятную байку, пока ждал Джисона с рентгена.       — Никогда не думал, что скажу такое, но слава Богу у вас всего лишь вывих, — врач устало трет переносицу и переводит взгляд от снимка на сидящего напротив Джисона. Он вытянул сильно опухшую ногу на банкетке и не мог перестать пялиться на раздутую словно воздушный шарик щиколотку.       Минхо сидел тут же у него в ногах и легонько поглаживал многострадальную ногу выше поврежденного места. Временами он по какой-то неясной причине подтягивал носок с котами на здоровой ноге, а потом возвращался опять к больной. А когда Джисону вкололи обезбол и начали вправлять ногу, держал того за руку и не давал отвернуться от себя в сторону. Чтобы Джисон не видел, как неестественно разворачивается его опухшая нога.       Ногу замотали эластичным бинтом, выписали рецепт на обезболивающие, подтвердили легкое сотрясение и даже помазали ушиб на лбу. Врач очень озадаченно поглядывал на Минхо, когда обрабатывал содранные колени Джисона (выпадение из машины тоже не прошло бесследно), но ничего не сказал. Лишь попросил Джисона больше никогда не появляться на пороге больницы во имя всеобщего душевного спокойствия.       — Вот так история под конец года, — Минхо широко зевает, пока ведет Джисона к выходу с территории больницы. Они заказали такси, которое должно приехать с минуты на минуту. — Или правильнее сказать под начало?       — Под конец, — со всей серьёзностью решает Джисон, — началось то всё ещё в том году.       — И то верно.       Такси Джисона уже подъехало. Они живут в разных районах, поэтому решили поехать на двух машинах, хотя Минхо долго пытался убедить Джисона, что тому понадобится помощь при подъеме на этаж. Но Джисон отказался. Он видел, как часто зевает Минхо и как сильно устал, а если ему придется ехать сначала в одну сторону города, а потом ещё и в совершенно противоположную, прибытие домой состоится ой как нескоро.       И хоть такси уже приехало, хоть Минхо сильно устал, и им обоим давно пора домой, никто так и не решался попрощаться первым.       Минхо должно быть впервые за вечер неловко переминается с ноги на ногу. Джисон опирается о крышу такси и всеми фибрами души молится, чтобы Минхо спросил. Потому что если этого не сделает Минхо, то Джисон…       — А может, — резко выдыхает Минхо, чуть подаваясь вперед, — даже если началось всё в том году, в этом оно продолжится?       — Под «оно» ты подразумеваешь моё тотальное невезение? — пытается пошутить Джисон. На большее он сейчас не способен — слишком сильна внутренняя дрожь от предвкушения будущего года и зарождающихся огоньков счастья.       Сперва Минхо теряется. Но видя улыбку напротив, тут же расплывается в ответной.       — Именно. Думаю, тебе с такой удачей просто необходим кто-то вроде телохранителя или компаньона. Ну знаешь, ради сохранности ментального здоровья врачей травмпункта.       — Ох, ну если ради врачей травмпункта, — игнорируя боль в лодыжке, Джисон делает неуклюжую попытку прыжка чуть ближе к Минхо.       В задумке это должно было выглядеть как игривое вторжение в личное пространство другого человека. На практике Джисон едва опять не поздоровался носом с асфальтом.       Минхо с тихим ругательством ловит его под локоть и тут же прижимает к себе.       — Горе ты луковое, как только дожил то до своих лет? Можешь не отвечать, я и так уже понял, что только что обзавелся работой личного телохранителя.       — Правильно понял, — хихикает Джисон, утыкаясь спасенным носом Минхо в шею и мысленно списывая всё это на сотрясение. — И знаешь, контракт бессрочный. Просто предупреждаю.       Минхо возмущенно цыкает. Настолько наигранно, насколько это только возможно. А потом таки сажает Джисона в такси. А на следующий день приезжает к нему домой проведать. Просто на всякий случай.       Ну мало ли. А вдруг Джисону приспичит навернуться с лестницы.       И ведь надо же. Похоже, Дед Мороз всё-таки существует.       Ведь после этой ночи Джисон больше никогда не праздновал Новый год один.