bestrafe mich

Верёвки сдавливают запястья. Впрочем, не только их, но и предплечья, плечи, грудь и живот. Коннор постарался на славу — вязь гораздо запутаннее и сложнее, чем простая схема для удержания пленника. Хэйтем в очередной раз сомневается в том, какую роль играет. Уж чересчур много их набралось — ассасин, тамплиер, ученик, наставник, убийца, спаситель, отец, любовник… Коннор маячит тёмным силуэтом в дальнем углу, вне круга света, создаваемого парочкой свечей. Кажется, руки скрещены на груди. Сложно сказать, чем он недоволен в этот раз — по его непроницаемому лицу невозможно догадаться. — Долго молчать будем? — интересуется Хэйтем. Для него не составит труда вывести индейца из равновесия, вот только это будет скучно, поскольку опробовано неоднократно. Их маленькая игра требует соблюдения правил от обоих участников. Сегодня — Коннор ведёт. Нельзя сказать, что он притворяется кем-то другим — вовсе нет. Просто раскрывает иную сторону своей многогранной личности, которой Хэйтем не устает восхищаться. Коннор приближается неторопливой походкой уверенного в себе хищника. Стоит магистру моргнуть, и могавк уже рядом. Опустился на одно колено, подцепил Хэйтема за подбородок, заставил смотреть себе в глаза. Способный ученик, думает Хэйтем, выдерживая поединок взглядов довольно продолжительное время. Потом все-таки сдается. Следует правилам. Коннор, ясное дело, не понимал сначала желания отца получить от него порцию боли. — Зачем это делать специально? — недоумевал ассасин. — Разве и так боли недостаточно каждый день? О, потом, конечно же, он понял. Коннор в принципе понимал Хэйтема лучше всех прочих, поскольку они были очень похожи. Не только внешне (хотя находить собственные черты в лице сына Хэйтему тоже нравилось). Коннор все еще считал странными методы отца по борьбе с душевным надрывом, но не осуждал и по мере возможности старался помогать. Он не мог предложить какую-либо альтернативу, чувствуя, что Хэйтем сломлен гораздо в большей степени, чем он сам. Коннор целует грубо, напористо, совсем не церемонится. Хэйтему так и слышится обрывок его мыслей: «…проклятые англичане». Звучать должно обязательно на ганьягэха и гораздо менее цензурно, но Хэйтем так и не осилил наречие могавков. Когда Коннор стаскивает с него брюки, тамплиер продолжает смотреть гордо и слегка надменно, как и всегда. Внутри же у него разгорается болезненное пламя, которое потушить будет весьма непросто. Хватка индейца крепнет на бедрах, верёвка понемногу натирает запястья. Хэйтем невольно ерзает. Хорошо, что Коннор додумался оставить его на ковре, а не на полу. Все-таки он не до конца вживается, и это, наверное, хорошо. Индеец нависает над Хэйтемом, в тёмных глазах играет отблеск пламени. Поцелуй в шею, больше напоминающий укус, затем такой же у ключицы и на груди. На лице Коннора все еще ни одной эмоции. Хэйтем зажмуривается, чувствуя в себе пальцы могавка. Не поскупился на подготовку, надо же, хоть какое-то отличие от… Нет, нельзя о нём думать сейчас. Все ведь и затеяно ради того, чтобы избавиться от его присутствия, так? А не чтобы повторить дела давно минувших дней. Наверное, стоит признать, что по-другому Хэйтем и не может добиться удовлетворения. Без толики принуждения, без капли насилия ничего не выйдет. С этим пыталась бороться Дзио, и в какой-то момент ей удалось немного сдвинуть ситуацию с мертвой точки. Пока она не бросила Хэйтема, ему казалось, что наконец-то стало легче. Ошибся. Еще как ошибся. Коннор убирает пальцы и входит сразу чуть ли не до упора. Хэйтем еле сдерживает возмущенное шипение. «Я сам попросил», напоминает он себе. «Мальчик просто послушался». Индеец слегка перетягивает верёвку у Хэйтема на груди, напоминая о его положении. Хэйтем запрокидывает голову, позволяя оставить очередную метку-укус на шее. Внезапно его сковывает беспомощность, та самая, которая разливается ледяным оцепенением по телу, не дает вдохнуть и пошевелиться. Путы становятся чересчур шершавыми и узкими, пульс ускоряется. Полумрак перед глазами расцветает алыми пульсирующими узорами, в которых угадываются слегка расплывчатые картинки-воспоминания. Он никогда не целовал Хэйтема во время близости, если её вообще можно было так назвать, в чем сам Кенуэй очень сомневался. Его просто брали, как само собой разумеющееся. В такие моменты он чувствовал себя кем угодно, но не человеком. Его просьб не слушали, его телом пользовались. И почему-то Хэйтему не приходило в голову сопротивляться, хотя он давно превзошёл по силе и навыкам своего учителя. Видимо, подобное воспринималось как очередной акт воспитания, как наказание за неповиновение. Не смотреть в глаза, не давать учуять слабость, молчать и выполнять, что скажут. Хэйтем глядел в потолок и мечтал, как вскроет глотку этому ублюдку, прикрывавшемуся мнимой заботой об ученике. Каждое его прикосновение оставалось клеймом, грязным следом на коже, от которого не отмыться никогда и ни за что. — Хэйтем! Коннор теперь сидит рядом, встревоженный, растрепанный, зрачки чернотой почти затопили радужку. — Что случилось? Ты вообще ни на что не реагировал. Я сделал тебе больно? — могавк говорит торопливо и оттого неразборчиво. Хэйтем только сейчас замечает, что верёвок на теле больше нет. — Нет, Коннор, ты совсем не при чем, — выдыхает старший Кенуэй, его немного потряхивает. — Зря я тебя втянул. Коннор смотрит ему в глаза, потом тихо произносит: — Кто сделал это с тобой? В его голосе искреннее сочувствие и страх. Хэйтем чувствует, как к горлу подкатывает комок. Стоит ли отвечать? Глупый вопрос, это же Коннор, а Коннору Хэйтем доверил бы даже собственную никчемную жизнь… Так, вообще-то, и произошло. Хэйтем настолько сильно хотел умереть, что Коннор отказался его убивать, поняв его план. — Реджинальд Бёрч. Мой наставник, — отвечает спустя ужасно длинную паузу Хэйтем. Почему-то ему кажется, что Коннор сейчас встанет и уйдет, хлопнув дверью. Коннор поступает совсем иначе — придвигается ближе, сжимает крепко, целует в висок. — Теперь мне ясно, зачем ты просил о боли. Думал, что это поможет забыть… Затмить его, да? — еле слышно интересуется индеец. — Но отец, я же совсем не такой. Ведь правда же? — Конечно. Даже не смей сравнивать себя с ним. И мне тоже не следовало бы, — бормочет Хэйтем. — Прости, Коннор. — Не извиняйся. Ты справлялся, как мог, — решительно говорит Коннор, потом проводит ладонью по серебристым волосам отца. — Я люблю тебя. И больше никогда не соглашусь повторить то, что было сегодня. Ты не должен наказывать себя, Хэйтем. Ты не виноват. По крайней мере, в этом. Хэйтем отчаянно пытается поверить в слова сына. Он утыкается Коннору в плечо, чувствуя себя невероятно изможденным. Но к этому примешивается и облегчение. Призрак Бëрча наконец-то покидает разум, подобно кошмарному сну, уходящему вслед за ночью.