Слезливое

дети всегда были детьми: играли в прятки с лучами, стучали зубами от холода в промокших уксусно-зелëных подъездах с перегоревшим светом. у них было лето и не было сожалений, была мечта и не было денег — что-то слишком знакомое и необъяснимое. *** к хрупкости добавлялось стремление превратить кухню в дымную обитель, где живут потухшие звëзды. гиук перебирал бусины на шее, пересчитывал дни до конца семестра. выходило не больше пятнадцати-десяти. значит, ещё одной недели на антидепрессантах будет достаточно. донмëн сиял как обычно чересчур, въедаясь в глаза острой болью. его холодное свечение, как отражение разбитого зеркала, царапало душу ощущением непригодности. пока он вот так запросто примеряет чужие футболки, улыбаясь как ни в чëм не бывало, за внутренний мир гиука переживать бесполезно. донмëн нужен ему для того, чтобы глаза мозолить хоть чем-то ярким (разноцветные стекляшки не в счëт, ибо они всегда были под замком, а донмëн — под рукой) — я слышал, что через четыре с половиной миллиарда лет всë человечество вымрет от столкновения галактик, — задумчиво бросает донмëн, облокотившись на металл раковины, где в кофейной пенке тонули кружки с божьими коровками и цветами, — млекомеда, говорят, неизбежна. — мгм, — у гиука в глазах сквозит наигранное понимание. он слушает, но не слышит. впрочем, для него это стало профессиональной привычкой с тех пор, как он поступил в новую школу и стал делать участливый вид, думая о диаметрально противоположном тому, о чëм говорил сонный учитель. донмëн сбрасывает с себя очередной слой звëздной пыли, похожей на пепел. открывает окно, потому что словами передать своего недовольства не может; для него пожаловаться на сигаретный дым — всë равно что нож в спину вставить: п р е д а т е л ь с т в о. комната темнеет сиюминутно, окрашивая двух одуванчиковых в тëмно-синий ночной оттенок. гиук с вызубренным спокойствием зажигает спичку и дышит серным теплом на конце деревяшки пару секунд перед тем, как раскрасить стены бледным оранжевым цветом. донмëн остаётся неподвижен. — я вот всегда думал, гиук, — слышится дрожь в голосе. возможно, скоро придëтся нехотя сграбастать кого-то в охапку и потрепать волосы, чтобы не слышать всхлипы, — ты будто не стремишься, чтобы тебя поняли. не хочешь добиться признания. почему? неужели ты настолько отчаялся в жизни, что больше в ней ничего не ищешь? — просто я никогда и не хотел доверять людям, — ложь. просто с ним обращались когда-то совсем неосторожно и ненароком разбили, как никому не нужную пепельницу, — проще быть одному, чем пытаться доказать свою уникальность, — он криво улыбнулся и ущипнул донмëна за бок. сперва поутихший донмëн молча повернулся и склонился над еле заметным лицом мальчишки, которого любил чуть ли не больше жизни (но никак не мог признаться: ни себе, ни ему, ни брату. молчал. наверное, хотел потянуть время до конца года, чтобы тот не ушёл как все, кто были до него), коснулся лбом чужой чëлки и слабо — беспомощно — вздохнул. — я знаю, — шепчет гиук, высматривая чёрные пятна глаз сквозь пряди пшенично-белых нитей, — ты хочешь внимания и одобрения. но главное в жизни не это. главное — быть собой и ни в чëм не нуждаться. пока я рядом, всë будет хорошо. разве тебя это не устраивает? или ты хочешь усомниться в нашей связи? дам тебе совет: каждый раз, когда будешь думать о таких вещах, звони мне немедленно, буду учить тебя, как в детстве, заново ходить, — из крана капает вода, отзываясь жестяным эхом где-то глубоко в груди, — ты чертовски неосторожен, и это всë портит. — хорошо, — донмëн сжимает пальцами гиуковы плечи и стискивает зубы, не в силах ответить полноценно. «разве тебя это не устраивает?» — проносится в голове последний раз. он просыпается от мучительной жары и криков за окном, переосмысливая сон и дополняя его несуществующими деталями. всë тщетно. гиук ушёл — навсегда, потому что даже в памяти задержаться не смог. донмëн это понимал, но принять не мог. ему было страшно.