Приговор

      Химеко всегда знала, что она одинока. Но когда она нашла Экспресс – заброшенный и обветшалый, скрипящий железными дверьми и стонущий в такт ветру, она поняла – у одинокой девочки появился Путь. У неё появился чудо-поезд, который, хоть и перетерпел сотню неудачных поездок и доживал последние дни своей механической жизни, стал по-настоящему её. Она приходила к нему каждый вечер, поднимала глаза к звёздам и смотрела на бесчисленное количество чарующих миров, в которых побывал Экспресс. Каждый из них оставался в памяти яркой вспышкой – крохотной частью галактики. Когда поезд ожил и тихо загудел, разгоняя темноту неизвестного бледными огнями, началось её путешествие.       Химеко всегда знала, что она одинока. Но когда на Экспрессе появился Вельт – её первый верный спутник, позволивший ей почувствовать себя как дома, она смела надеяться. На Вельте остался отпечаток лет, прожитых в его родном мире: в памяти хранились миллионы разных историй, на душе висел груз прошедших событий, а при улыбке на лбу и возле глаз появлялись морщины, линиями разрезавшие серьёзное лицо. Химеко он казался по-странному знакомым: иногда чувство дежавю селилось в груди плотным комком, а воспоминания о Вельте переплетались с совершенно незнакомыми образами профессора Янга. Когда она, смеясь, говорила, что они, должно быть, уже знакомы в другом мире, Вельт не улыбался. Вельт знал удивительно много, и Химеко, посвятившая свою жизнь исследованиям неизвестного, готова была слушать его бесконечно. Иногда он поправлял очки, пережившие не один десяток битв во имя Освоения, и объяснял, как устроены миры; иногда, улыбаясь, рассказывал об анимации – деле, зажигавшем его душу даже в новой безгранично холодной вселенной; а иногда, прикрыв глаза, вспоминал легенды про лесных зверей, сошедших с звёздного небосвода и убаюканных соснами, которые прорезали небеса.       Химеко всегда знала, что она одинока. Но когда наступали редкие моменты спокойствия, наполненные тёплым светом и тягучей мелодией, лившейся из старого проигрывателя, она несмело начинала верить в то, что так будет всегда. Дань Хэн всегда будет стоять рядом с иллюминатором, прислонившись к стене и хмуро оглядывая товарищей; Март всегда будет громко спорить со Стеллой и вешать на стены бесчисленные фотографии пережитых моментов; Пом-Пом всегда будет бдительно следить за порядком, грозно поправляя фуражку пушистыми лапами; а Вельт всегда будет подходить к ней, брать её руки в свои и говорить: – Потанцуем? И они всегда будут танцевать: кружиться в узком вагоне, задевая разбросанные карты неизведанных галактик и тихо смеясь. Химеко прикроет глаза, положит голову на плечо Вельта, и всё в этом мире перестанет иметь значение: и перешёптывания смотрящих на них детей, и катастрофы Стелларонов, уничтожающие миры, и попытки Вельта связаться с семьёй, оставшейся в прежнем мире. Химеко знала, прекрасно знала, что где-то далеко-далеко, в сотнях световых лет и среди тысяч бескрайних галактик, у него растёт сын. Но Вельт предпочитал не говорить о нём, а Химеко, кусая губы и размазывая помаду, предпочитала не спрашивать. В конце концов, у них было «здесь» и «сейчас», у них были разделённые тягуче-тёплые вечера и огромные планы на этот мир.       Химеко всегда знала, что она одинока. И когда каждый из Безымянных достиг финальной точки своего путешествия, в вагонах Экспресса воцарилась звенящая тишина, отскакивающая от стен, а Вельт, возвращаясь в свой мир, обернулся к ней и беззвучно проговорил «спасибо», она в этом убедилась.