Свадьба в Глубоководье

Чтобы разорвать крепкий хлопок старомодной ночной сорочки требовалось немалое усилие. Стянув ворот так, что он впился в шею Гейла, Астарион дёрнул поперёк кружева, раздался треск ткани, и в этом сочном звуке он услышал всё то же, что его предки – предвкушение пиршества. В воздух струёй взвилась мелкая пыль, вспыхнувшая в свете многочисленных свечей. Астарион облизал губы, довольно заёрзал на бёдрах лежащего волшебника, приспустил штаны, дыхнувшие распаренной кожей, и вжался стоящим членом в мускулистую ляжку, прикрытую обрывками ткани. На грубом полотне тут же блеснула скользкая влага, отпечатавшись с головки. В популярных романах о вампирах всегда были такие сцены – скалящиеся кровопийцы бегали за девицами по спальне, прихватывая визжащих дам за панталоны, как в удовольствие ребятня шугает дворовых куриц, кусали молочные бедра, вгрызались в лебяжьи шеи, откинув волну кудрей, пока бледная дева, приоткрыв алые губы и закатив глаза, прощалась с отчим домом… Астарион с наслаждением захохотал. - Выглядишь очень по-злодейски, - скептически похвалил Гейл. – Мне… эм… что-нибудь изобразить? В детстве я участвовал в нескольких постановках и без ложной скромности скажу, снискал славу в роли охотника, вспарывавшего брюхо бабушке… о, то есть, волку! Лицо волшебника вкуснейшим образом налилось краской. Потребовав свадьбу по вампирским традициям, Астарион, конечно, шутил, но застав Гейла в день торжества в спальне облачающимся в ночнушку, так развеселился и так ему разохотилось, что невозможно было устоять перед соблазном. Согнув левую ногу мага так, чтобы она пяткой прижалась к заднице, оформившись бугристыми мышцами, Астарион слегка её отодвинул, открыв вид на ложбинку тёмного бархата под возбуждённо поджатыми яйцами. Порванная ткань скомкалась на животе, дрожа, трепеща, как хлопковое облако, скрыв бойко торчавший член волшебника. Щедро сдобренное экзотичным чертополоховым маслом отверстие выглядело слегка припухшим, и Астарион смело запустил внутрь два пальца. - Мои сородичи крали девушек из постелей столетиями. Их ночные платья запачканы кровью порванных плев. Вряд ли что-то спасёт эту фантазию, после настолько оттраханной дырки, – отрешённо заметил он. - Ещё нет и полудня, дорогой. Ты вообще делаешь в своём кабинете хоть что-то полезное? Или только прячешься там от меня, наяривая на чём придётся? По правде, Астарион сомневался, что Гейл в своё личное время баловался подобными утехами, если у него и имелись какие-то приблуды, то небольшого размера. Вот и сейчас растянут он был плохо, что поселило в паху вампира глубокую неудовлетворённость. Произнёс он, впрочем, совсем другое: - Ну, прелесть, где ты видел девственника с таким колодцем между ног? – пальцы почти жестоко врезались в простату, и Гейл изогнулся, как в силках, придавленный неподъёмным весом вампира с одной стороны и его беспощадной ладонью, сжимавшей лодыжку взрослого мужчины с лёгкостью, с какой поправляют даме ножку в стремени, с другой. Лицо его разгорелось, высокий обворожительный лоб заволокло испариной, и Астарион с упоением впился в волшебника взглядом. Гейл, верный себе в каждую минуту существования, казалось, удерживался в состоянии лёгкой учёной сосредоточенности, его глаза, любопытные, яркие, блестящие, как оплавленный обсидиан, смотрели со страстью, с какой волшебник бросался на новые книги. Собранность, вторившая сдержанному наслаждению, поглощённость, обращённая вся на любовника, так украшали его лицо, что Астарион почувствовал вдруг, как нахлынула на него любовь, такая милая, такая жгучая, что пальцы заработали с одной лишь мыслью – быстрее увидеть, как осветится этот лик блаженством, как прольётся на него сияющая прелесть удовольствия. А после Астарион окропит его жемчугом семени. Но увлечённый картиной расхристанного, разметавшегося в развороченной постели любовника, он не заметил, как уколол в последний раз кончиками пальцев упругую, жаркую мягкость внутри, и Гейл сотрясся, грозя вывернуться из рук, хватая ртом воздух и задушено скалясь, не проронив ни звука. Астарион ощутил, с какой силой сократились его мышцы, увидел, как потемневшая, налитая мошонка схватилась - раз, другой - как намокла ткань, и в воздухе разлился феромоновый дух, полный неописуемой сладости. Ему самому потребовалось лишь вжаться в готово двинувшееся навстречу бедро, в свете свечей будто отлитое из бронзы, и по нему растеклось белёсое семя. Задыхаясь, Астарион обрушился на горячо ходившее тело, зацеловал вспотевшую шею и щёки, обжигавшие губы. Полные истомы они медленно вытерлись тем, что осталось от сорочки, и недолго провалявшись в сонливой неге, обняв один другого, как бывает, сочтясь лапами и хвостами дремлют уличные коты, принялись осматривать парные камзолы с грифонами, в которые Астарион, не беря в расчёт шутки, собирался облачиться вместе с любовником. Клятвы приносили вчерашним днём в ратуше, некоторые из них звучали ещё раньше, но сладость слов не истончалась. На скромной церемонии присутствовали только мать Гейла, Тара и квазит Лопата, который подносил брачующимся кольца. Сегодня в честь них по заказу загодя приехавшего Хальсина пели свои нехитрые песни все лесные птицы, а в Храме Сунэ вершили гекатомбу. Празднество должно было вот-вот начаться. Некоторые гости уже прибыли и бродили среди иллюзорных убранств башни, превратившейся в вечерний сад под открытым небом, украшенный свечами. Лаэзель предупредила, что не сможет никуда отлучиться, не испив крови Влаакит, иначе покроет себя вечным позором, потому прислала гитскую пластину с астральной проекцией, с неожиданно тёплым, по меркам гитьянки, поздравлением. Она даже посчитала нужным передать Астариону в подарок парные кинжалы, а Гейлу несколько осколков редкой божественной кости. Шэдоухарт, Джахейра, Минск и Хальсин прибыли одновременно, и чуть не учинили погром в «Лорде и Леди», приличной гостинице в замковом районе, где они решили отделать торговцев, продававших желчь веркрыс под видом ценной драконьей. С ними счастливая чета уже свиделась в Северной Башне при даче показаний под надзором местного рордена. Гостей из Аверно ждали больше прочих, но они, как справедливо полагал Гейл, должны были явиться с помпой, под самую ночь. Астарион расправил манжеты нательной рубашки, с неудовольствием покосившись на огромное напольное зеркало, доставленное сегодня утром чертями – подарок Рафаила. Почерневшее и потускневшее зеркальное полотно выдавало антикварную природу предмета, но что таилось за этим даром, можно было только догадываться. - Кто бы мог подумать, что дьявол при его-то воображении решит прислать нечто настолько заурядное, моя прелесть, - цыкнул он. – Впрочем, в малой библиотеке встанет хорошо. - О! Совсем забыл про него! – оживился Гейл, он едва натянул штаны, но тут же бросил одеваться и воодушевлённо зажестикулировал. – Оно несомненно магического характера, душа моя. - Правда? – заинтересованно приподнял бровь Астарион. - Будь у меня больше времени… - нахмурился волшебник. - К появлению дарителя я сам смог бы рассказать ему о назначении этой вещи, но, боюсь, оставлять гостей без присмотра неучтиво. - И небезопасно, - со вздохом процедил Астарион. – Признаться, я ожидал увидеть что-то более практичное. - Неужели тебе мало тех практичных вещей, которыми одарила нас мама? – усмехнулся Гейл, его смуглое плечо скрылось под белоснежным хлопком рубахи, и Астарион смог сморгнуть наваждение. - Мама подарила эти вещи мне, а не нам, - задрав подбородок, высокомерно осадил любовника вампир, но тут же лицо его омрачилось. На самом деле, решение принять предложение руки и сердца далось Астариону нелегко. О, он считал себя достойным любого благородного мужа или девы: разве не было осенено благодатью создание, имевшее возможность ежедневно лицезреть его красоту? Не было ли даром небесным касаться безупречных членов в страстных ласках? Кто из графского, лордского ли двора сравнится с ним в начитанности и уме? Так вампир рассуждал, когда дело касалось одного лишь Гейла, но стоило подумать о его семье, и Астариону не удавалось избежать тяжёлых мыслей. - Вчера твоя мама сказала, что всегда мечтала о втором ребёнке, - произнёс Астарион голосом, огрубевшим от горечи, на лице его изобразился такой гнев, так яростно сверкнули глаза, что Гейл застыл, ощутив, как похолодели руки. - Что лучше меня, она и представить никого не могла. Подумать только, о ком она – о шлюхе, о детоубийце, о рабе! - Не говори так о себе, - тёмно проронил Гейл, глядя исподлобья. Астарион взвился, заметавшись по комнате словно раненый зверь, оскорблённый и переживающий своё унижение, как в первый раз. Мысль о хорошей, богатой, благородной семье Гейла приносила ему такие душевные муки, какими вампир не терзался даже в те времена, когда напало на него целительное раскаяние за всё содеянное в плену у мучителя. Как ненавидел он своё прошлое, как презирал рабские двести лет, но срок этот был таким долгим и значительным, что отказаться от него, забыть его было невозможно – то же, что отсечь искалеченную, но рабочую конечность. Принести же эту боль в семью любовника означало очернить их светлую бытность, связать навсегда с миром страха, зла и нечисти. Астарион грянул в ноги Гейла, так, что тот оторопел; схватил его колени, прижавшись лбом. - Прошу, не рассказывай ей ничего обо мне, хочу, чтобы она любила меня так, как говорит. И холод его обескровленных щёк проник даже сквозь ткань. Волшебник вздохнул, брови его жалостливо сошлись. Давно он рассказал матери, какой была жизнь избранника, оба они – сын и мать – были одной плоти, одной крови и мыслили одинаково: как говорили в народе, кота без лапы любишь больше, чем здорового. Опустившись рядом с Астарионом, Гейл молча поцеловал его руки.

…

Когда они появились в саду, где гудели наколдованные шмели, деловито роясь в ирисовых кущах, и гуляли гости, присаживаясь за столы с бокалами и закусками, со всех сторон посыпались поздравления. Воло пел известную в Глубоководье «Красавицу в маске». Лопата в костюмчике пажа голубой ткани лупал чёрными жучиными глазами, присматриваясь, не упало ли что съестное на пол, изредка предлагал отведать горьких кишков (неизвестного происхождения) и время от времени некрасивым жестом поправлял штаны, врезавшиеся в задницу. Решив всё же отдать дань традиции, брачующиеся совершили три круга вокруг цветущей вербы, высоко подняв руки, словно в танце. Разделавшись с церемониалом, Астарион, бросив Гейла с Эльминстером, принялся бродить среди гостей. Двое мужчин, в которых вампир сразу признал коллег Гейла, спорили о происхождении загадочного господина в тюрбане. Маг, в куда большей степени соответствовавший стереотипам о волшебниках, чем Астарионов избранник – его строгая винного цвета мантия обтягивала круглый живот, румяные щёки тряслись, - доказывал, что этнический рисунок на кушаке несомненно выдавал в незнакомце мальдобарца, а его коренастый товарищ, с коричневым от загара лицом и горбатым носом угадывал в специфическом пошиве костюма калимшанца. Как предполагал Астарион, Омелум, посчитавший восточную маскировку наиболее удачной для своей склизкой проблемы, едва ли продумывал костюм настолько подробно. Горделивая поза со сложенными за спиной руками и ястребиный янтарь его глаз заставили профессора, что побойчее, утирая рыхлое лицо платком, постепенно сближаться с иллитидом, чьё плавное парение над землёй (прикрытое длинными шароварами) придавало его движениям внеземной физики и выглядело смертельно привлекательно. - Твой гость? – Гейл, имея вид взъерошенный, с лихорадочно блестящими глазами, - старик не отпускал его, пока не уверился, что между ними не было никаких обид – возник рядом с любовником и уставился в ту же сторону, что и он. – Ох, и высоченный! - Мой, но тут такое дело, прелесть… - замялся Астарион. - Боги, надеюсь, профессор Ристчет не станет его сильно донимать. Этот человек имеет весьма недурные мозги, но, во имя Мистры, мало на свете таких невыносимых зануд. - Так это профессор Ристчет? Тот самый, что объявил историю про нетерийский мозг бредом и чушью, которую сфабриковали балдурские издания под давлением ультраправых сил, и потребовал твоего увольнения из-за, якобы, безумия, из-за чего тебя вызывали на ту унизительную комиссию во главе с Келбеном Чёрным Посохом. - Ты удивительно хорошо помнишь подробности этого дела. Лицо Астариона озарила зубастая улыбка, губы его разъехались настолько широко, что всё прелестное лицо пошло складками, сделавшись восхитительно похожим на гримасу злобного пикси. - О, дорогой мой, уверен, что мой гость найдёт применение его недурным мозгам. Мне нужно, чтобы ты срочно попробовал бриошь, никогда не видел таких красивых булок, идём скорее. Не умея сопротивляться той собственнической хватке, которой Астарион держал Гейла на людях – право слово, будто кто-то хотел бы его отобрать – волшебник последовал за вампиром. На этапе подготовки к празднеству Астарион бросил вчитываться в список гостей, пополнявшийся по мере того, как Гейл получал ответы на свои письма, и теперь некоторые встречи были для него неожиданностью. Особенно поразил его воображение жрец Ловиатар, предлагавший остальным гостям благословение своей богини. Судя по тому, как Лия и Кел подтрунивали над хмельно петушащимся Роланом, тот уже почти согласился. Был здесь и Баркус Рут, с которым по настоянию Тав они проделали часть пути к Вратам Балдура; грустно потягивая эль, он сухо похвалил свадебную вечеринку. Астарион не помнил всех имён, но отовсюду на него смотрели улыбающиеся лица, и не было в них ни злобы, ни насмешки, ни уничижения, и вдруг он почувствовал себя совершенно счастливым. Когда иллюзорное небо совсем потемнело, выкатив, словно слезящийся глаз, полноликую луну, воздух в башне как будто сгустился, потянуло тонким серным душком, и с таким шумом, словно топили кузнечный горн, вступили на материальный план адские обитатели, обнятые дрожащим маревом. Тав предстала перед гостями, ослепительная, неопалённая, словно ангел в день своего падения – адские доспехи поднимались на маленьких грудях костяными гребнями, тоненькая её фигурка вся будто схвачена была драконьими когтистыми лапами. Юное лицо, чистое, как первый снег, озарялось непривычной суровостью, претившей девичьей молодости и красоте, губы Тав были сухо поджаты, из длинной чернявой косы выбилась прядь. Рафаил со снисходительной нежностью заправил локон за острое ушко, и увидев, как Тав опустила взгляд, как вспыхнули румянцем налитые щёки, Астариону сразу стало ясно – дева, что была воителем, стала горлицей в Доме Надежды, его украшением и хозяйкой. И хотя сердце его сжалось от тоски – Тав ведь связала себя с Рафаилом, спасая корону и Гейла, а значит была прямой Астарионовой благодетельницей – подумалось ему, что во взгляде у неё нет покорности, и смотрит она на дьявола всё теми же яркими, живыми глазами. Уилл, облачённый в безрукавный камзол, откинув подбитый алым плащ, подал руку Карлах, чьи шалые глаза от улыбки едва виднелись на светящемся счастьем лице. От неё исходил сладкий, благоуханный аромат неизвестных бааторских суспензий, а силуэт укрывало кольчужное платье с разрезами на бёдрах, столь непристойное, что Астарион восхитился. Дьяволица, в чьих руках лежала маленькая арфа, помимо цвета кожи, нисколько не напоминала Рафаила, её густые каштановые кудри, убранные валиком вокруг круглого лица, скорее роднили её с крестьянским людом, чем с владыкой Кании, чем она сразу пришлась по вкусу всем присутствующим. На макушке у неё торчали крохотные рожки, прелестные, словно у козочки. - Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись, - провозгласил Рафаил, взмахнув рукой и приблизившись к Астариону и Гейлу, чьи роли сегодня заставляли их неизбежно находить друг друга, как только намечались поздравления; дьявол произнёс: - Любовь, хотя она слепа, без глаз найдет, какими ей путями дойти до нас и властвовать над нами. Оставалось молиться, чтобы милосердный Огма ниспослал Рафаилу меру в его вдохновенных речах. Тихонько заиграла арфа, которой, сориентировавшись, начала вторить скрипка Воло, и дьявол завёл балладу на семьдесят девять строф (как потом догадался Астарион по сумме годов брачующихся, во имя всех богов Рафаилу не пришло в голову учесть вампирские двести лет или обратиться к дьявольским тройственным шестёркам для пущего эффекта), которая, являясь переложением памятных иллитидских событий, содержала в себе множество хитроумных изречений, завуалированных комплиментов и всякими тонкостями представляла Рафаила, как закулисного господина, погубившего весь поработительный замысел. Чета послушно слушала, приуныв на пятьдесят втором трёхстишии (раньше не позволили манеры), глаза Астариона остекленели, вид он приобрёл отстранённый и серьёзный. Догадавшись, что на вампира накатила хандра, как часто бывает на свадьбах, когда навалятся вдруг мысли о предстоящей супружеской жизни, Рафаил благосклонно улыбнулся и незаметным жестом присовокупил к своему голосу неожиданно низкий и певучий голос сестры и тонкие голосочки бедокур-тифлингов, слегка подросших и окрепших на попечении у Хальсина. Каждый из маленьких воришек был одет в серую хламиду - театральный костюмчик иллитида, чьи блестящие щупальца, выполненные из воздушной органзы, топорщились, как причудливый радужный цветок на резинке. Зрелище становилось едва выносимым, но Рафаил уже подводил к развязке, где славил брачующихся и распинался о символическом значении кольца, как близкого круга, змия и вечности. Позади раздавался возбуждённый шёпот Карлах, она громко говорила на ухо Уиллу: - Здесь так много наших друзей. О! Смотри, дедушка Гейла тоже здесь! Какой крепкий старикан, это ж сколько ему лет-то, до сих пор не помер! А это, что, Омелум в тюрбане? Гейл, на чьём лице отразилось внезапное озарение, тревожно закрутил головой, но парочка уже покидала зал, и одним фаэрунским богам было известно, с какой целью. Наконец, представление завершилось, и Рафаил приблизился для традиционных любезностей, которыми его должны были осыпать брачующиеся. - Подарок был доставлен? – мягко спросил он. - Зеркало? - скучно уточнил Астарион, приподнятое настроение Гейла не позволило ему быть грубым, поэтому он произнёс с тонкой, как лезвие, улыбкой: - Багет великолепный, мой адский друг. - Не всегда ли за формой скрывается суть? Что багет, - Рафаил пренебрежительно отмёл замечание вампира рукой и заговорил с привычной тягучей вкрадчивостью. – Мой дар заключается в другом. Revelare secretum – и перед вами откроется тайна, настоящность и будущность, переходящая границу нашей реальности. Гейл благодарно обнял руку дьявола. Астарион решил, что маг, как человек, который сам в некотором роде являлся мистиком, понял из намёков Рафаила больше, чем он. К тому моменту, как банкет завершился и гости, прощаясь, расцеловывали покрасневшие щёки хозяев и трясли их помятые руки, Астарион от усталости почти не помнил волшебных слов, но стоило зайти в спальню и увидеть зеркало, как и заклятие, и хитрый взгляд всплыли в голове. Гейл, ещё раз обследовав предмет на наличие зловредных чар, – им обоим не хотелось подозревать в подобном Рафаила, но чёрт знает, какие идеи могли посещать того на адском троне - только неудовлетворительно покачал головой. Ничего не оставалось, кроме как воспользоваться заклинанием. Устроившись перед зеркалом, словно в день зимнего солнцестояния, когда жители Побережья Мечей гадали на будущее с помощью свечей и косточек (начиная от куриных и заканчивая драконьими), взволнованная чета уставилась в прозрачную гладь, пошедшую рябью, как только прозвучал магический ключ. Сначала они будто смотрели в черноту, из которой постепенно начали возводиться сырые стены каменного подземелья, жуткое чувство охватило Астариона – как ему было не узнать эти стылые камни, этот тусклый непроглядный воздух, спёртый, как в могиле. Его охватил страх, близкий к безумию – Рафаил захотел показать, какое ничтожество Гейл взял себе. Поборов приступ брезгливости, Астарион, сузив глаза, продолжил смотреть: он найдёт дьявола и вырвет его сердце, когда придёт время, а сейчас он должен вынести эту муку. Но картинка неожиданно выросла, отдалилась, и вот - это уже то самое подземелье, под чьими готическими сводами должен был произойти ритуал вознесения. Астарион непонимающе впился взглядом в собственное, искажённое гневом лицо, залитое кровью. Только следы эти были не из-за рваной раны на шее Касадора, а из-за того, что летели брызги от кромсавшего спину кинжала. Астарион вскрикнул, поняв, что происходит, вскочил, приблизившись к зеркалу и вцепившись в раму так, что та затрещала. Зеркальный двойник творил жертвоприношение, глаза его горели алым, в руках сотрясался от текущей по земле силы посох, кожа его сияла, как у дьявольского пса, казалось менялось даже лицо, будто заостряясь. Он хохотал, и от этого смеха дрожь прошла по загривку Астариона, прервалось дыхание возле побелевших от шока губ. Сцена сменилась, лорд Астарион, облачённый в красный камзол, расшитый чёрными драконами, рвал руками гурцев и пил их кровь, смешанную со спинным мозгом. Он обладал немыслимыми способностями – обращаться в летучую мышь, околдовывать разум. Власть вымыла любые следы рабства на его лице, оно было гладким и бесстрастным, как безупречно лезвие секиры в свете солнца. Зеркало вдруг пошло рябью, и Астарион понял, что место, которое он видит, находится не на этом плане бытия: тёмная, ватная густота, разбитая звездным мерцанием, Гейл, уже не человек, но всё ещё смертный, он будто вырос и раздался, и кожа его потрескалась, словно сила, стекавшаяся к нему отовсюду, едва в него вмещалась. Астарион ахнул - вместо чудесных карих глаз на него взглянули сияющие мифрилы, острые, как копья, серебряная пыль легла на смуглые покровы, волосы – чистая платина. Так горько стало ему, но в следующее мгновение картина снова сменилась. И теперь они были вдвоём. Стоя на берегу реки, Гейл, серебряное божество, протягивал руку Астариону, чья ладонь в ответ поднялась со знакомой робостью. Выражение лица лорда-вампира вдруг сделалось умиротворённым, словно не он несколько минут назад упивался злодеяниями и лил кровь, как воду. От вспышки света, замершему возле зеркала Астариону, едва державшемуся на ногах, пришлось зажмуриться. Размежив влажные веки, он узрел солнечное сияние, каким оно могло бы быть на небесах, лишённое отражений и теней, идеальное в своей беспредельной полноте, глаза его заболели, но он продолжал смотреть - пара, застыв в объятии, как две вытесанные из камня статуи, озарялась неземным светилом Элизиума, Благословенных Полей. Сияние становилось нестерпимым, Астарион почувствовал, что ещё немного, и у него покатятся слёзы. Голова раскалывалась, он зажмурился и произнёс голосом, сыто, торжественно потяжелевшим: - Неизбежно, неизбывно, любовь моя. Aeterna аmantes. Любовники навсегда. Астарион обернулся, и на лице его был написан триумф. Задранный к верху подбородок горделиво высился – ещё немного и запрокинется кудрявая голова. Гейл, растерянный, бледный от тревоги, увидев растроганное, величественное и довольное лицо любовника разразился смехом облегчения. Астарион нахмурился и задето спросил: - Над чем ты смеёшься, куколка? - Над собой, душа моя, - Гейл поднялся и с улыбкой взял ладони вампира в свои. - На секунду я испугался, что ты на меня и не взглянешь после того, как видел таким. Астарион фыркнул. - Это всё равно был ты, любовь моя. Пускай им повезло меньше… - Повезло меньше?! – изумлённо воскликнул волшебник. - Сегодня ты поражаешь меня, Астарион. - Только сегодня? – голос вампира приобрёл игривые нотки, и он тоже наполнился лёгким, чистосердечным весельем. – Поверить не могу, что дьяволу удалось сделать хороший подарок! - Стихи тоже были неплохими… - Не смеши меня, волшебник. Я слышал, как Карлах храпела. А Тав! Бедняжка не могла оторвать взгляд от пола от стыда. - Мне кажется, уши у неё горели по другой причине, - задумчиво постучав по заросшему подбородку пальцем, проронил Гейл, и вдруг глаза его испуганно округлились: - Во имя всех богов! Омелум!