Оскомина

1

      Свет пригвоздил его к столу, намертво вжав ягодицы к пресной обивке стула. Леви жмурится, бросая ничтожный взгляд за окно, – рассвет уже пестрил в небе, вытиснув его подругу луну за горизонт. Выставив вперед пятерню, мужчина ощутил покалывающее тепло, растекшееся по ладони, а после едва заметно вздохнул, плотно зашторив окно резким движением руки. По воле случая и рассвет и закат напоминал об одном и том же – Петре, которая больше не была его музой и сокрушительницей.       Стоит отвлечься, проносится в голове Леви, берущий в руки кейс пишущей машинки и охапку перевязанных желтых листов, намереваясь покинуть квартиру.       Она спала буквально за стенкой. Мужчина отчетливо слышал ее шевеление под одеялом, совсем детский причмок, доносящийся до коридора, и упавший в ладонь зевок, оповещающий его, что она проснулась. Беспорядок вокруг удручал, но Леви стиснул зубы, не смея притронуться к ее вещам, заведомо прочертив между ними грань. Кажется, Петра продолжила нежиться в постели. До слуха доносилось лишь слабое шелестение газеты, не прочитанной еще с прошлого раза, да смиренное сопение. Когда-нибудь им придется прекратить это, но не сегодня, думает он, обуваясь, и даже не завтра, проносится это гаденькое изречение, когда Аккерман бросает взгляд на дверную ручку. Она должна сказать ему об этом первой.       Леви по-хозяйски покинул квартиру, захлопнув дверь. Все же, она была его, не взирая на загородный дом, из которого добираться до института – пытка. Да и ему не хотелось видеть в квартире посторонних, в восхищении оглядывающих обжитое пространство их любимого писателя. Это просто смешно, настаивает Леви, закурив, а после закинул в салон ретро автомобиля пишущую машинку и листы, выбившиеся из веревки. Смешно до колик, что он оказался невольно повязан в образовавшемся дерьме, да и в целом, – в отношениях, к которым никогда не стремился. Леви затягивается глубже, оглядывая переднее сидение через лобовое стекло, а после думает, что испытывал его герой, желая завязать с жизнью? он ведь сидел внутри салона машины в своем гараже, перед этим наполнив бензином до краев бак и раскрыв везде окна, а после откинул назад кресло. Дым постепенно окуривал пространство, понемногу усыпляя, пока герой его книги не испустил последний вздох, виском припав к ребру двери. Леви озирается. Жаль, что он на улице, проносится в его голове, потому что желание повторить последовательность действий своего героя только соблазняло, иначе как передать весь спектр этих душных эмоций?       Пепел отрезвляюще приземляется на левую руку, ужалив, и мужчина просыпается, оторвавшись от капота. Порой он невольно терялся в выдуманной киноленте, совершенно забывая об этом; о мире за пределами собственного мира. Реальность давно не прельщала. С друзьями порвал, к преподаванию не притрагивался даже пальцем, но долг перед институтом остался, наглухо отрезвляя пощечиной в периоды эфемерности. От него требовалось оценивать курсовые и дипломы, порой на стол падала всякая корреспонденция студентусов, которую приходилось отсортировывать по категориям: приемлемо и гнусно. Иногда доводилось вносить свою лепту в диссертации, к которой нужно давать комментарий лично. Боже, слава тебе! Аккерман имел отвратительный характер и был колок на язык, потому руководство не позволяло ему встречаться с аспирантами, заминая встречу, как только можно. В этом ему точно повезло, рассуждает он, кидая взгляд на пустынную дорогу, ведь никто не имел с ним желание связываться.       Кроме Петры, по молодости вскружившая ему голову.       Нельзя сказать, что он не любил ее. Любил... любил по-своему и особенно. Но работу он любил сильнее, всегда упрекала она его, вытягивая из библиотеки после пар. Тогда он уже был у многих на устах. Молодой писатель, виртуозно вырисовывающий жестокие сюжеты. Его книги нравились всем поколениям, в том числе и молоденькой Петре, только поступившей на факультет издательского дела. Она была горяча, амбициозна и невероятно жизнерадостна. Ее мечтой было открыть издательский дом, в котором печатались бы такие произведения, как: «Грозовой раскат», «Призрак сцены», «Страсть и падение»¹, «Однажды в Митре...» и многое, многое, о чем кричат писатели их века. Ну, и, конечно, восходящую звезду Аккермана она желала издать в числе первых. Ей нравилось читать наброски от его руки вечерами, исправляя опечатки и помарки, а также слышать из другой комнаты его чтение вслух, обжигая ушные раковины одним голосом. Но вскоре это наскучило. Леви был влюблен в работу, но не в нее, с досадой опомнилась она, хотя тот предупреждал ее в самом начале, что не стоит искать с ним романтики и фейерверков чувств. К своему сожалению, он умел только писать о крепкой связи, но никак не создавать ее самому.       Во что же они превратились? Леви раскрывает дверь, усаживаясь на нагретое солнцем сиденье, а после поворачивает ключ зажигания. Машина глуха, как лес в зимнюю пору, и только безжалостно вибрировал руль с коробкой передач, невольно издавшая глухой стук. Сломалась, констатирует Аккерман, в раздражении издав ноту отчаяния, откинув спинку назад. Блядство, никак иначе.       Потянувшись к задним местам, мужчина только хватает машинку и пару наспех вычерченных рукописей, сунув их в карман пиджака, а после со свистом закрывает двери, так и оставив ключ внутри. Плевать, проносится в его голове, ее давно пора было сдать на металлолом.       Оглядев безлюдную улицу, Леви готов поклясться, что поймать такси не удастся. Он вышел наружу с первыми лучами солнца, точно не спав этой ночью, поэтому нормальная часть горожан смиренно досыпала несколько часов, ожидая рев кукушки над ухом. Да и машину нужно заказывать заранее, а ожидать несколько часов в квартире ему не хотелось, – Петра точно бы выползла наружу, заслышав его возвращение домой.       Прикорнув плечом к кирпичному зданию, Леви вновь закурил, платком убрав грязь с выступа, чтобы поставить машинку. Отсюда до института пешим шагом около тридцати минут, рассуждает он, стягивая с себя пиджак (осточертел: давит на плечи и неприятно сковывает). Приходить на работу запыхавшимся и заведомо раздраженным приносило мало удовольствия, тем не менее, даже так у него в запасе до прибытия остальных было время, чтобы настроиться и уединиться в своем кабинете. Сигарета оказалась легкой на вкус. Леви бросает взгляд к фильтру, подмечая название дамской линейки «Kiss me», а после падает им в пачку, убеждаясь, что на выходе схватил оставшиеся сигареты Петры. Удивительно, что он не заметил это еще у машины, а после вынул из кармана брюк пустую пачку, до сих пор несущая в себе смог и горечь даже в воздухе. Все ясно. Аккерман тушит о глянец окурок, заталкивая его в пустой коробок, а после выбрасывает в рядом стоящую урну, припрятав в кармане пиджака пачку Петры, подавляя желание выбросить и ее. А после ему посигналили.       Зеленый автомобиль пристроился к тротуарной зоне, не глуша мотор. В затемненных окнах Леви в чертах узнавал кого-то знакомого, пока стекло не опустилось вниз, показав Смита.       Цыкнув, Аккерман сложил на груди руки, обдав приятеля недобрым взглядом. Пускай у них были разногласия, им как-то удавалось сохранять непринужденные отношения, не взирая на скверный характер обоих. Тем не менее, видеть именно его писателю было не в радость, тем более в такое время, учитывая, что институт – место их заточения. То есть они бы в любом случае столкнулись друг с другом в течение дня, а этот момент Леви желал оттягивать как можно дольше. Все же избегать Смита было для него не в новинку, рассуждает мужчина, наклонив голову, чтобы челка упала на лоб. Не хватало, чтобы прорицатель перед ним считывал его будто с ладони, записавшись в хироманты. — Добросить? — протянул он из автомобиля, на что Леви взял в руки кейс и молча сел к нему на переднее сидение. Все же, тратить время на хождение в его планы не входило, цедит про себя он, убирая машинку назад.       Кажется, Эрвин привык к подобной стороне Аккермана, плюющий на чужие волнения и всеобщие склоки. Ни приветствия, ни учтивой улыбки. Вокруг Аккермана всегда витала угнетающая атмосфера, тем не менее, его приятель уже научился закрывать на это глаза, буквально примирившись с подобной чертой. — Из дома бежишь? — все же шутит Эрвин, заведомо зная, что тот не поймет.       Леви выдыхает, откинувшись головой на спинку. Он и не желал понимать, какой смысл от его слов, сто раз пожалев о том, что уже сидел в надушенном салоне этого циника. Открывает окно до конца, чтобы не задохнуться. День начался дерьмово. — Работа зовет. — Все же протягивает Леви, на что Смит усмехается. — Как же... — отмахивается приятель, не сводя взгляда с дороги.       Вот и поговорили, буквально проносится в завесе тишины, когда Леви резким движением руки раскрывает бардачок, вынимания наружу пачку. Стеснение в нем напрочь отсутствовало. — Я одолжу. — Бросает он, уже прикурив. — Любезности тебе не занимать. — Без понятия, о чем ты. — Моментально отвечает Аккерман, выплюнув клуб едкого дыма. — Какую дрянь ты куришь, — и морщится, будто подсунули падаль. — Лучше, чем самокрутки. — Изрекает мужчина, с укором бросая взгляд на приятеля.       И не поспоришь.       Под приходом легче жилось, но не писалось. Мысли не собирались, позволяя тем самым расслабиться, а глаза видели только лишь мнимые силуэты, возведенные воспаленным воображением. Призраки прошлого восставали, принося с собой утраченные запахи когда-то утерянного: парфюм давно умершей матери, грязная и заполненная неизвестными квартира, строгий дядя, работавший в местом театре, и его ожесточенные пьесы, повлиявшие на неокрепшую психику Леви в детстве. Тот брал его даже на постановки, отчего они также являлись ему, напоминая о давно забытом, но не о реальности, пожирающая без конца молодого писателя.       Пристраститься к падали гораздо проще, чем слезть, признается он себе, ничего не ответив Эрвину. А после вспоминает, что не обязан объясняться, ведь его не поймут. — Как там Зоэ? — нарочно переводит тему Леви, выбросив окурок на улицу. По правде, она его совсем не волновала.       Эрвин заметно занервничал, откашлявшись. Не к добру это. — Она хотела тебя видеть.       Непроизвольно закатив глаза, Аккерман сжимает челюсти, точно не питая к приятельнице теплых чувств. Поведешься с ней однажды – не отвертишься. — На кой черт я ей понадобился? — а после добавляет немного рассержено: — Ей давно пора оставить попытки заклеймить меня в своих авантюрах. Авантюры – не остросюжетные романы и даже не кинематограф. — Цедит мужчина, а после с его языка срывается, как дополнение, или, напротив, давно заготовленная фраза, уже сказанная им не единожды: — Не пресса, не радиовещание и даже не цирк.       Сжав до посинения губы, мужчина едва слышно чертыхается, что не сумел вовремя заткнуться. Опять. Такое порой случается, когда мысль рвется наперед собственной головы, уже отплясывая польку на кончике языка. Сейчас это было единственным, что ему совсем не удавалось контролировать, а, может, было и что-то еще, чего он за собой перестал замечать уже с возрастом, ведь взрослым не свойственно тыкать в него пальцем при встрече, чего не скажешь о детях. — И все же, — говорит Смит, припарковавшись, точно не придавая внимания сказанным словам Леви, — тебе стоит хотя бы выслушать ее.       Мужчина уже сидел с рукой у лица, массируя переносицу. Что, однажды спасла мою шкуру и теперь думает, что может пестрить сантиментами и огораживать его от возможных приступов? блять...       Глубоко вздохнув, Леви чувствует, как блядская паника вновь подступила к горлу, заставив его сердце удариться с головой в джайв в быстром темпе. Он не привык к переменам. По крайней мере, к радикальным, признается себе, потому что не откажется пригубить блядский кофе, если не окажется чая. Но менять свою жизнь кардинально он готов не был. И все же, с кофе, так и быть, он привирает, ведь эту падаль терпеть не может.       Аритмия на фоне РАС его часто тревожила, в особенности, когда приходилось сталкиваться с невыполнимыми задачами, к которым он никогда не был готов. Да, не то, что бы готов – в целом, он не знал, как это преодолевать. Спустя долгие годы ему удалось контролировать себя в разговоре, порой даже задерживать взгляд на собеседнике, не вылизывая им пол. Но это пришло с опытом и долгой концентрацией. В любом случае, ему удалось преодолеть только это, оставшись в своей скорлупе. Удивительно, что Петра когда-то была заинтересована в нем, учитывая, что все газеты пестрели о диагнозе молодого писателя, всколыхнувший общественность. Люди прежде с таким не сталкивались или просто умалчивали, не смея сказать в открытую. Все же, иногда в Леви происходит период отщепенца, тогда он отказывался контактировать даже с Эрвином. Как раз из-за этого их взаимоотношения нельзя назвать приятными, ведь чаще Аккерман вызывал у общественности антипатию, только вот он не может понять, что держит этих людей возле него... жалость? сострадание? благородство? дружеские, товарищеские отношения для него весьма загадочная вещь, потому что Аккерман никогда прежде не понимал, для чего к другим людям стоит питать симпатию на уровне улыбки. Люди вокруг него – просто люди, которые есть. Подумать только, ему до сих пор сложно выстраивать причинно-следственные связи в таких элементарный вещах. Забавно, ведь он – писатель.       Пытаясь отсчитать малозначительные царапаны на коже обтянутого салона, Леви вжимается спиной в кресло, беглым взглядом спрыгивая с одной засечки на другую. Смит терпеливо сидел рядом, возясь с ручником, когда приятель грубо отпихивает его руку, одним нажатием повернув рычаг. — Раздражает. — Комментирует мужчина, не отлипая взглядом от магнитофона, износившийся временем. — Ты принимал лекарства? — интересуется Эрвин, подавая ему кейс, а после забирает с сидений чемодан, проверяя содержимое. — Позавчера. — Бросает Леви, постукивая кулаком по дверце. — Его нельзя мешать с травой. — Прерывает его он, заслышав, как тот вдохнул воздуха в легкие, чтобы отчитать. — Завязывай с этим.       Теплая ладонь мужчины спокойно падает на плечо приятеля, заметно успокаивая. Тот возвращается в действительность, позабыв уже о всколыхнувшей его Ханджи, пускай ее здесь и не было, а после отстраняется от ладони приятеля, неуютно потерев примятое плечо. — Я пошел. — Бросает Леви, прикарманив сигарету Эрвина, уже сминая фильтр губами.       Мужчина выдыхает, провожая силуэт Аккермана. Его приятель точно будет не в восторге от ее авантюры.

2

      Ему или нужна очередная доза, но придется тогда снова повременить с успокоительными и нейролептиками, чем будет крайне недовольна Зоэ, или завалиться в какой-нибудь магазин, заставив себя вести разговор с кассиром. Все же, он выбрал второе, не заметив, как тело само отшвырнуло его в сторону институтского ларька, в котором подрабатывали местные студенты. Леви здесь оказался впервые.       Местная газета пахла свежими чернилами. Мужчина протер край бумаги меж пальцев, довольствуясь шероховатостью, а после сам не заметил, как расхаживал вдоль стеллажей, оглядывая литературу. Не дурно, проносится в его голове, видя дешевые переплеты на полках. В этом был некий шарм, замечает он, а после вспомнил, что наведался ради сигарет, точно не зная, будут ли они здесь.       Оглядев ларек, Аккерман оказался возле стойки, взглядом выискивая продавца, но никого не было. Тогда он нетерпеливо начал постукивать по дереву, ненароком обнаружив полость, издавшая характерную глухоту. Невольно заигравшись, он не заметил, как к стойке подошла молодая девушка, с некоторым беспокойством оглядывая мужчину. — Извините?       Мягкий, пленяющий голос приласкал слух, разливаясь внутри дивным ароматом сырости после дождя. Леви не решается поднять взгляд некоторое время, неспешно поднимаясь им по строгой одежде, поверх которой глумливо повязался фартук с названием кафедры литераторов. Забавно, изрекает про себя мужчина, ненадолго зависнув в одной точке.       Пестря в буквах какое-то время, ведь ему не по душе нечто кричащее, он рывком заглядывает в ее лицо, натыкаясь на запоминающийся образ мягкой азиатки, терпеливо ожидавшей его ответа, естественно сложив руки перед собой. — Здесь продаются сигареты? — нервно поинтересовался Леви, бросаясь взглядом от одного угла к другому.       Обреченно вздохнув, девушка перед ним разводит руками, точно не ожидая подобного вопроса. — Здесь не продают табачные изделия. — Все же изрекает она, но зачем-то прошерстила по столешнице, как раз запрятанной под стойкой. — Черт возьми... — взгляд мужчины падает на пол, волнительно цепляясь за сколы.       Кажется, он забыл, что находится здесь в ее присутствии, но это его не останавливало браниться и якорями цепляться за витрины, выведывая магазинчики. Все закрыты, обреченно считывает он вывески, чудом застав этот бесполезный институтский ларек ранним утром. Все пропало, думает он, в который раз пропуская лечение. Его уже подергивает от накопившегося напряжения за краткий миг, а после он будто только вспомнил, что так и не спал, забываясь в страницах собственной книги. Будто это дало свои ответы.       Завидев нервозность мужчины, девушка не пару секунду отлучилась в другую комнату, вынув из пальто свою недокуренную пачку с парой сигарет внутри. А после аккуратно дотрагивается до его плеча, завидев, как тот отшатнулся от нее будто она была дворовой псиной. Девушка выдержала прежнее спокойствие на лице, кивнув вниз.       Взгляд скользнул к рукам с красивой ногтевой пластиной, а после к зажатой красной пачке, рябью трясущаяся перед его глазами. — Сколько мне заплатить за нее?       Девушка проглотила смешок, будто впаривала ему бесценок, не стесняясь. — Нисколько. — Говорит она, удивляясь.       Поюлив пальцами так, словно они отплясывали по клавишам фортепиано, Леви принимает полупустую пачку в руки, переворачивая ее крышкой вверх. «Red Cardinal» пестрел поверх белого фона. Он старательно избегал эту марку из-за кричащего цвета, но о вкусах не спорят. Вынув толстую сигарету, он смял фильтр губами на пробу, ощутив пропитанную горечью вощеную бумагу. А после взглянул в лицо девушки вновь, не имея представления, как она выглядит с этим свертком табака на людях.       Горечь моментально вернула повадки холодного человека, но эксцентризм сохранился. Хотя девушка перед ним будто не замечала этого, вернувшись за стойку. — Я верну. — Бросает он с сигаретой в зубах возле выхода, а после замирает, добавляя: — Если, конечно, ты куришь «LandsknechtDelight», не пестрящие за несколько метров перед глазами.       Опять, закатывает глаза Леви, осознав, что из него начинает сочиться дурь из-за длительного отсутствия таблеток в организме. Благо девушка только улыбнулась, спрятав ровный ряд зубов за ладонью руки. — Никогда не обращала внимания на пачку сигарет. — Отвечает, сузив глаза. — Это... необычно... — уклончиво прокомментировала девушка.       Точнее странно, проносится в голове Аккермана, надавивший на дверную ручку. — Заглядывайте снова! — раздается за его спиной, но, кажется, он ее уже не слышал.       Провожая взглядом удаляющуюся спину мужчины, замершего против дверей института, она догадалась, что он один из профессоров, только вот никогда еще прежде его не видела. Тот смиренно покуривал, глядя в какую-то точку перед собой, пытаясь удержать что-то в памяти. После мужчина роется в пиджаке, вынув наружу лист, считывает что-то вслух и, она буквально готова поклясться, что он чертыхается написанному. Должно быть, опечатка, предполагает она, наклонив голову.       Спустя некоторое время тот мужчина покинул поле ее зрения, когда Микаса отвлеклась на бурлящий на кухне чайник, впопыхах покинув рабочее место. В это время зазвонил колокольчик, висевший на двери, из-за чего девушка достаточно нервно взбалтывает навису кофе, мысленно побранив себя за скверную привычку.       Кофе остался стыть в комнате, а Микаса выбралась из коморки, проследив за знакомыми движениями вошедших. То были Эрен и Армин, выходящие из-за стеллажа. Уже позабыв о необычном госте, она нетерпеливо снимает с себя фартук, бросая его на стойку. Как же осточертело подменять их смену по утрам, цедит она, нахмурившись.       Первый заметил ее Армин, вскинувший руку, а за ним и Эрен, сверкнувший взглядом из-за полок. — Привет, Микаса!       Она резко меняется в лице, сжав в кулаки руки. — Привет? — выпаливает она. — Я уже устала подменять тебя с утра пораньше, Эрен!       Тот хмурится, выставляя вперед руки. — Ты должна быть благодарна! — Армин непонимающе оглядывается, почти считывая несказанное Эреном в данную секунду, зажмурившись. Что за недальновидный человек... — Познакомилась с таким писателем и еще гневается!       Озадаченности на ее лице не скрыть, из-за чего девушка непонимающе прокручивает в голове сказанное Йегером, пытаясь будто сложить два и два. А после на нее накатывает осознание, с которым она прибивается поясницей к стойке.       Черт возьми, одними губами лепечет она, ощупывая лоб под отросшей челкой. И как назло ей именно сегодня пришлось подменять Эрена на смене, обреченно проносится следом, заставив ее напрячься. — Он что-то сказал тебе? — взволнованно поинтересовался Армин, дотронувшись до плеча подруги.       Их друг же со скучающим видом припал ладонью к щеке, переводя взгляд с него на Микасу. Когда только успел напялить фартук, проносится в голове Арлерта, невольно взглянувший в сторону. — Нет, — пролепетала она, — конечно, нет. — Повторила следом. — Ума не приложу, как не узнала его.       Хотя в душе прекрасно понимала причину, просто игнорировала всеми фибрами сердца эту нелепицу, будто ее случай – не исключительный. — Шутишь что ли?! — возмутился Йегер, тут же оживившись. — Мы ведь только недавно смотрели на его фотографию. — У нее плохая память на лица, Эрен. — Мрачно напоминает Армин, как бы ставя в противовес сказанное.       Тот цыкнул, нахмурившись, а после поерзал в почтальонке, вынув увесистый переплет с сочинениями. На обратной стороне красовалось фото Аккермана и пестрящая под ним надпись: «Первый писатель с РАС, окончивший главный университет столицы».       Неодобрительно прочитав выдержку, Армин с хмурым видом указал пальцем на курсив, сказав: — Неприлично такое писать. Тем более, на его книге.       Эрен, будто впервые услышавший это, перевернул ее, считав написанное, а после пожал плечами. — Это ведь не приговор. — Изрекает он непонимающе. — Зато неэтично. — Наперекор цедит Арлерт, раздражаясь.       Ребята активно спорили, шумно тараторя, из-за чего их было слышно даже на улице. Микаса воспользовалась случаем и прошмыгнула наружу, не забыв забрать пальто. Воспоминания с новой силой заставляют ее пережить этот случай, точно не веря в произошедшее, а после рука сама тянется к карману, ничего не нащупав внутри.       Точно, бросает она, обогнув ларек. Все же, как иронично, что даже лицо в общих чертах начало всплывать в памяти.

3

      Кабинет Леви был обособлен. Он не делил стол в учительской, как обычно это делали профессора, да и назвать его обычным вряд повернулся бы язык. Но он был заметно рад подобной идее. Никто не журчал над ухом, накапливая раздражение в его голове, точно заставляя испытывать непомерной силы зуд от происходящего. К тому же, не пахло тошнотворным кофе из чашек коллег и душный запах туалетной воды не смешивался с запахом его парфюма, надолго хранящийся на одежде. Одни плюсы, замечает он, прикрыв за собой дверь.       Привычное место работы уже было завалено документацией. Пускай ему нравилась монотонная работа, от которой не ожидаешь ничего лишнего, порой она надоедала. Целыми днями корпеть над бумагами все же тяжело, признается себе он, наливая из кулера воды.       Пошаркав в карманах брюк, он вынул таблетницу, глазом выудив горсть препаратов на сегодня. Давиться ими сплошное удовольствие, морщится Аккерман, меняясь в лице. И действительно не ясно, зачем ему такое огромное количество каждый день. Пускай от них был толк, ему не нравилось, что работоспособность скатывалась к нулю, умертвляя его за один присест. И вправду, после нейролептиков он становился сонным и уставшим, а от успокоительных только заметно понижалась тревога. Но ради справедливости, он ни разу не придерживался прописанного курса, балуясь травой.       Леви кривится, когда таблетка застревает в горле, больно царапая слизистую. Мучение, агония, блядство. Эта текстура, к которой привыкнет лишь идиот, заставляла его буквально погружаться в нирвану, ведь чувство влажной, гладенькой таблетки, спускающейся вниз по горлу, – самое отвратительное, что ему доводилось чувствовать, конечно, только после душа, одежды и пижамы. Справедливости ради, любые текстуры выводили его из себя, но он держался, подавив это неудобство.       Завалившись в кресло, он аккуратно закатал рукава рубашки, чтобы хотя бы на запястья не чувствовать накрахмаленный лоскут хлопка, а после придвигает к себе первую кипу, чертыхнувшись. Для начала нужно отсортировать. И так одну работу за другой он внимательно отсеивал по разные стороны, создав для себя три блока: сочинение, статья и проза. Последний блок, впрочем, как и первый он особо не любил. Не было законченного смысла в них, да и редко встречался интересный замысел. Второй же был ясен, как день. Чем фальшивей и сумбурней, тем лучше. Но на деле он так не считал, презирая сладкие речи журналюг.       Невольно бросив взгляд на пробковую доску, он ощупывает взором выдержку о себе из весеннего номера «Митра – столица нового!», где описывался выдающийся литератор, издавший несколько книг на рассвете своего мастерства. Но остальные строчки были посвящены его недугу, который мало волновал самого Аккермана. Скорее ради забавы он вырезал этот любопытный отрывок, увековечив его на стене. Аж глаз радуется, что говорить о его особенности в разы интересней, нежели о его личной жизни. И действительно, никто не интересовался его семейным положением. Только вторичные знакомые из коллегии писателей, да сами женщины, которых не прельщала прямота молодого автора.       Наконец, поквитавшись с рукописями, он с раздражением отодвинул в стороны сочинения и прозу, не желая притрагиваться к ним какое-то время, притянув к себе первую статью. Убого, как и всегда, комментирует он, перьевой ручкой вычеркивая каждое неугодное слово, придумав более убийственное заключение. А после в кабинет постучались, выжидая ответа.       Раздраженный, что его потревожили за работой, Леви поднимается с кресла, одним рывком раскрыв дверь. По ту сторону стоял Моблит, пришедший из западного крыла заведения по требованию Зоэ, чтобы было весьма очевидно. — Доброе утро, мистер Аккерман. — Отчеканил мужчина, будто собираясь отдавать честь офицеру.       По лицу Аккермана было ясно, что вряд ли удастся отделаться выдержанной строгостью, потому что ему явно было не до мнимой идеологии своего знакомого.       Обдав каплей раздражения Бернера, он только взял со стола пачку, буквально вытолкнув собой его из своего кабинета, наглухо заперев дверь. Час от часу не легче, проносится в голове подчиненного Ханджи, когда фигура дотошного писателя удаляется к лестницам. — Так и будешь столбом стоять? — тянет Леви, не смотря на замершего Моблита.       Тот, точно не сразу понявший мужчину, шелохнулся, бросившись следом. — Извините! — выпалил он, оказавшись рядом с ним.       Не ответив, Аккерман уже спускался вниз, минуя коридоры подобно застрявшей в водорослях рыбе – медленно, вальяжно и неспешно. Как же осточертела эта Зоэ со своими вспышками идиотизма, констатирует он, огибая очередную лестничную клетку.       Кто вообще проектировал это здание? раздраженно интересуется Леви, уже запутавшись в коридорах. Все такие однотипные, а самое главное – пестрые и убийственно грязные. Руки чесались привести в порядок дряхлую половицу, сменив на новую, выдраить стены, покрыв свежим лаком дерево, да и в целом развесить темные шторы по периметру, чтобы солнечный свет не слепил роговицу так дотошно.       Леви выдыхает. Его определенно заносило, но не из-за блядского интерьера, изменившийся разве только положениями фикусов в углах коридора, а от самой ситуации и приходящих в действие препаратов, вызвавшие в нем дезориентацию. Сука, срывается с губ, когда его пошатывает в сторону, а Бернер только успевает подхватить его за предплечье, точно опасаясь брезгливой реакции знакомого. — Мне самому не шибко приятны твои прикосновения, — начинает Леви, — но сам я до Зоэ не дойду.       Моблит решил проглотить его комментарий, смиренно придерживая за локоть, пока тот пытался сманеврировать в пространстве, отчаянно нацелившись хоть на какую-нибудь спасительную точку впереди. Наконец, ему удалось справиться с качкой, примирившись, что комната плыла как при обмороке. Хорошо, что сегодня он не на машине.       Вдалеке показалась чертова дверь маразматички. Леви даже почти обрадовался этому, заметно ускорившись. Все же, архитектор этого места полный кретин, не успокаивается мужчина, раздраженно озираясь на столь вытянутое пространство, в котором можно было блуждать несколько часов и все без толку.       Его компаньон вскинул руку, чтобы постучаться, только вот Леви не разделял с ним взгляды, толкнув дверь ровно в это мгновение. Бернер так и завис с рукой перед лицом, сквозь прикрытые веки взглянув на Аккермана. Терпеть его не мог? нет, скорее раздражал, проскальзывает следом, и он удаляется к себе, выполнив просьбу Ханджи.       Она как раз была с Эрвином, тотчас развернувшийся на показавшегося в дверях писателя, сморщивший нос. — Чем здесь несет? — раздраженно интересуется он, бросая взгляд на кружку в руках женщины. — Какая гадость. — Рада тебя видеть, Леви! — она вскинула руку, на что тот только кивнул, сев в скрещенной позе в кресло. — Мне тут одна птичка донесла, — тянет она, отбивая размеренный ритм пальцами по столешнице, — что ты не придерживаешься лечения.       Ледяной взгляд скользит по Эрвину. Нельзя с уверенностью было сказать, злился ли Аккерман в данную секунду или нет, потому что он всегда выражал подобного рода эмоцию.       Пригладив волосы на висках, Леви вынимает сигарету. — Ради всего святого! — обреченно вздыхает она, отворачиваясь. — Только не здесь.       Но мужчина уже опалил конец спичкой, затянувшись. Напрочь из головы вылетело, что Ханджи терпеть не может сигаретный смог. — Я забыл. — Изрекает он, ища пепельницу, на что Смит подает свою чашку, позволяя бросить в остатки кофе окурок. Так-то, усмехается Аккерман, наблюдая как в невкусной жидкости тонула тлеющая сигарета, выпуская из себя тонкую дымку вверх. — Да ладно, — говорит она, — ты и не вспоминал.       Тот просто кивает, соглашаясь. Так и есть.       Признаться, порой наблюдать за односторонним диалогом с Леви было занятно. Тот непроизвольно выводил из себя собеседника, ничуть не корчившись от донимающих его расспросов, чтобы ужалить в ответ. Те, кто плохо его знал, могли бы подумать, что он специально выдерживал это натренированное спокойствие, бровью не поведя на откровенную нелепицу. Но все было далеко не так.       И все же, когда он не принимал лекарства, общение с ним было настоящей пыткой. Причем это было заметно с первых секунд, когда мужчина не поддерживал житейский разговор хотя бы на уровне нелюбимых ему сантиментов. При встрече он не поздоровается, не уточнит ради вежливости состояние здоровья собеседника и даже не порадуется его достижениям. Все проходило мимо его ушей, из-за чего Леви никогда не цеплялся за что-то конкретное, лишь бы поддержать беседу. В этом плане он был как открытая книга. Хотя, справедливости ради, писатель просто брезговал подобной форме общения, не видя в этом особой надобности. Приветствие из него не вытянул бы даже бог.       Смит с тяжелым вздохом сел обратно в кресло, запрокинув голову назад. Удручало еще то, что Аккерман был своего рода гением, заточенный в собственных предрассудках и привычках. Возможно, еще это мешало ему жить размеренную жизнь.       Набравшись терпения, Ханджи все же усаживается обратно, сцепив в замок руки. — Ты хотя бы сегодня принял их?       Вынув из брюк таблетницу, он бросил ее в руки Зоэ. Та тут же поймала коробок, вполне ожидая подобного от Аккермана. — Ты пропустил целых два дня. — Констатирует она, оглядев содержимое поверх очков. — Так нельзя. — А после она говорит: — Петра совсем не следит за этим?       Кажется, это раздражение прильнуло к низу живота, жаля внутренности до гари. Ему до одури было знакомо это чувство, потому что окружение также выводило его спазмами внутри брюшной полости, напоминая изжогу.       Конечно, нет, проносится перед глазами Леви, ее волновало только привести очередного фанатика в его квартиру, да издать очередного идиота в своей типографии. Этим все и ограничивалось, пока мужчина обдумывал корень ее отношения, давно зная о его ростках.       Стоило просто выставить ее за дверь. Верно, так было бы лучше для него и для нее, не теша себя какими-то ожиданиями и вожделениями. Все же, прелесть секса и поцелуев он не познал, критично возводя в голове эти сцены перед тем, как в очередной раз разделить с ней кровать, когда она примерно отступится от своих ожиданий, вновь прильнув грудью к его спине. Тогда Леви поднимался, накидывал на себя свитер и удалялся в кабинет, просиживая там до рассвета, в очередной раз разбив ожидания бедной девушки. Секс он не любил по ряду причин, а секс с ней стал сродни насилию над собой. Другие ощущения буквально разрывали изнутри, из-за чего все заканчивалось почти всегда одинаково – его вело в уборную проблеваться желудочным соком, а после он обессиленно скатывался вниз по плитке, стягивая с себя влажную одежду. Его воротило от одних воспоминаний, но он пытался бороться с этим, пока не понял, что не выходит.       Ожидания... глупо было их иметь, заведомо зная, кого она так безустанно желала все это время. Он предупреждал, что хорошо не будет, и она согласилась. Должно быть, сегодня ему стоит выставить ее, все же соглашается он с этим мнением, не заметив, как оказался далеко за пределами кабинета Зоэ.       Осточертело, чертыхается Аккерман, ощутив головную боль. — Ее волнует только как продать мое исподнее, пока нахожусь на работе. — Наконец бросает мужчина, выдохнув. Подкатывает тошнота. — Но она долго продержалась. Умница.       Сарказм так и прет, хмурится Смит, оглядывая отстраненное положение приятеля в кресле, то и дело ощупывающий запястья. — Давно следовало выставить ее. — Изрекает Эрвин.       Ханджи хмурится. — Все настолько плохо?       Еще как, соглашается Аккерман, фильтруя произошедшее с ним за последние годы.       Ему сложно представить, что озвучивать можно, а что – нельзя. Все же, их личные отношения касались только их, но мужчине откровенно сложно судить здраво. — Она часто говорит мне, что я не пойму. — Неожиданно отзывается Леви, продолжая глядеть куда-то за окно. — Это действительно так, но она и не пытается объяснить. — Например? — вклинивается Ханджи, пытаясь подавить удивление от подобных откровений приятеля.       Мужчина задумался.       На годовщину принято дарить цветы. Леви знал это как никто, поэтому не обделял ее вниманием, после работы третий год подряд забегая за букетом. А когда она без чувств и улыбок принимала его, он спрашивал: «Тебе не нравится?», в ответ ему было: «Ты не поймешь».       Читая очередную опубликованную работу, Петра пыталась с умным видом за что-то зацепиться. Поначалу ему казалось это несколько очаровательным, но после он действительно не понимал, из-за чего она так рьяно не соглашалась со сценой ссоры молодой пары в трамвае из-за испорченного погодой пальто, или выделяла грифелем описание эмоции, плохо сыгравшая на фоне трагедии.       Казалось, что ей ничего не нравилось, а в ответ на все она только бросала сухое «не поймешь», и Леви действительно поверил, что так оно и есть. — Я знаю, что вывожу из себя, — перечисляет он, — и не всегда учтив.       Почти никогда, думают они, соглашаясь. — Блять... — тихо выругивается он, накрыв глаза рукой. Устал, отмечают они, переглянувшись. — У меня сложилось впечатление, что ей со мной удобно.       Эрвин кивает. — Но что, если это я не прав? — рассуждает вслух Леви. — Тебе с ней хорошо? — неожиданно интересуется Смит, сложив на груди руки.       Прикрыв глаза, Аккерман пытается нащупать нужную эмоцию тепла и уюта, но натыкается только на колотые раны, взбухшие от частых побоев.       Так было еще при Кенни, невольно вспоминает он. Тот любил его, но продолжал видеть в Леви шлюховатую сестру, променявшая счастливую жизнь на наркотики и мужчин, скончавшись от венерического букета. Действительно, у нее было все: любящая семья, брат, особняк в центре Троста и даже нормальный жених. Но в силу своей глупости в еще неокрепшей головке она сбежала, скрывшись в трущобах столицы. Такую жизнь она желала, видимо. Но в случае Леви, он и сам не различал эти две жизни, возможно, как и сама мать. Прелесть поместья Аккерманов и роскошь яств за трапезой было таким же безвкусным, как и в той маленькой квартирке матери, наблюдая за шприцом в ее руке, порвавший кожу до крови не в том месте. Леви только готов поклясться, что не забери его к себе дядя, то точно остался бы низкорослым и тощим от дефицита витаминов и отсутствия еды в доме. Тем не менее, приятного в поместье Аккерманов было мало.       О чем это он?.. Петра. Она прекрасна, спору нет. Веснушчатое тело, поцелованное морским солнцем, сливочные плечи, напоминавшие пенку газированного напитка, и ясное лицо, до поры до времени не тронутое хмуростью. Должно быть, он сотворил ее такой: мрачной, печальной и разрушенной.       Даже в начале их отношений не было все так гладко, вспоминает он, локтем припав на подлокотник. Ядовитая сублимация сковала ее при его виде, но если ей так было проще, он не лез. Не лез и когда она демонстративно дула губы, сверля его взглядом. Порой он упускал нить ее повествования, заставив ее замолкнуть. Леви просил продолжить, но та отмахивалась, а он не стал давить. — Нет. — Изрекает он, со спокойным выражением лица. — Сегодня же ее выставлю.       Ханджи хлопает в ладони, когда приятель соизволил ответить спустя пятнадцать минут молчания. Все же они с Эрвином просто привыкли, рассуждает она, прочистив горло. — Вот и славно! — улыбается она, поднявшись. — Ну, а тебе не интересно, зачем ты мне понадобился? — Если я отвечу «да», то это избавит меня от встреч с тобой?       Рассмеявшись, она машет рукой, даже посчитав эту сторону Аккермана милой. — Все не так страшно. — Заверяет его она. — Всего лишь подмени профессора Пиксиса, пока тот будет на конференции в Марлии. — Предлагаешь мне вести студентов? — цедит Леви, сведя на переносице брови. — Это самая идиотская идея, которую ты озвучивала, четырехглазая.       Тут же подорвавшись с места, она хватает руки Аккермана, прижимая их к себе, проследив за его скривившимся в отвращении лицом. — Смилуйся же... — просит она, не взирая на сопротивление мужчины, удавшегося вырваться из цепкой хватки. — Кроме тебя их никто не осилит. — Почему не Кис?       Она цыкает, выпрямляясь, а после хрипит подобно захворавшей: — Этот старый пройдоха вышел на пенсию. — Верное решение. — Соглашается Аккерман. — Всегда знал, что он единственный, кто здесь в своем уме. — Леви, — обращается к нему Смит, — тебе пора начать выходить из-за своих стен. — И добавляет: — Начни с малого. — Преподавание – не малое. — Цедит он. — Тебя никто не просит вести с ними душещипательные беседы. — Заверяет его Эрвин. — Ограничься тем, что хотел бы сам видеть во время своего обучения. Во всяком случае, ты профессор, а они – студенты.       Легко сказать, возникает в его голове, когда Леви очерчивает взглядом комнату. — Как же мое расстройство? — интересуется он. — Большинству интересны твои техники и знания, нежели недуг. — Изрекает Ханджи, обратно подавая ему таблетницу. — У тебя неделя, чтобы наладить лечение. — В противном случае, я не буду допущен до лекций? — В противном случае, придется вести их в торможении. — Парирует Зоэ, причмокнув.       Блядство, критично проносится в голове Аккермана, когда он поднимается с кресла. Он ждал чего угодно от нее, но явно не этого. Какой из него профессор, учитывая не возможность сконцентрироваться на чем-то одном?       Подавляя едкое желание сплюнуть, а еще хуже – накуриться, он скрипит зубами, цепляясь взглядом хоть за что-нибудь: ком пыли в углу кабинета, растения, увядающие в тени, чужое дыхание где-то снизу. Это смешно до глупости, ведь ему совершенно нельзя доверять нечто ответственное, зная, как Аккерман относится к обществу – паршиво. Придется снова учиться воздержанию от колкостей и брани, потому что его точно не поймет молодое дарование.       Сука, сука, сука... Зависнув возле двери, он оборачивается.       Зоэ не сводила с него взгляда, когда Смит разбалтывал содержимое чашки, чтобы оно не присохло. — Эй, Эрвин, — тянет мужчина, — я заканчиваю в шесть.       Дверь за ним закрылась, но волнение внутри кабинета осталось, из-за чего Ханджи в непонимании округлила глаза. — Это что сейчас?..       Мужчина протяжно выдохнул, усмехнувшись. — Он сегодня без машины. — Только не говори, что... — многозначительный взгляд Эрвина заставил ее рассмеяться, утирая слезы с уголков глаз. — Вот умора!..

4

      Нельзя не заметить, что осень делала день короче, пускай на улице торжествовало пекло. Машина замерла ровно как утром, пришвартовавшись к бордюру. Леви трагично пошаркал в карманах, в ужасе заметив, что с сигаретами покончено. Только дамская пачка неуютно болталась в ладони, как напоминание о ее существовании.       Эрвин выглядел несколько заинтересованным в поведении приятеля. А когда завидел его копошение, невольно спросил: — Отвезти в магазин?       Взгляд полный раздражения и усталости полоснул по его лицу, заставив блондина лишь усмехнуться. В этом весь Аккерман, это точно. — Твоя компания уже осточертела. — Цедит Леви, раскрыв дверь автомобиля. — Завтра в шесть.       Но он не успел закрыть дверь. Смит удержал ее, привлекая внимание. — Ханджи дала тебе недельный отпуск. — Такими темпами она сведет меня в могилу. — Брезгливо бросает мужчина, спрятав руки в карманы брюк. — Чем прикажете заниматься? — Здоровьем. — Томно выпаливает Эрвин, взглянув в глаза приятеля.       Леви был не из тех, кто ипохондрил по любому случаю. Из всего, что его как-то волновало – бессонница и неконтролируемая отвязка от действительности. На остальное он не жаловался, проживая смиренную жизнь в своих рамках. Для него белое было белым, черное – черным, а красное – раздражающим. Придерживаться этого ритма довольно просто. Лишний раз не ввязываешься в неизвестные реалии, светские вечера давно отошли на второй план, а вот любовь к библиотекам осталась. А, и не покупать ничего красного, как пачка кардинала в кармане, тоже входило в его мнимый список маразмата.       Библиотека... стоит отвлечься от навязчивых мыслей квартиры, забурившись в столичную святую святых. Жаль, что машинку оставил на работе, но это не так критично, как если бы он перенес туда всю квартиру. Хотя в какой-то момент мысли были, изумляется он, ведь Петра продолжала душить его, не попадаясь даже на глаза.       Взгляд бросается на окна последнего этажа. Кажется, оттуда его вполне ей видно. — Еще не передумал? — доносится вопрос Смита.       Совершенно нет, отвечает он себе, хмурясь. Как забавно все складывалось: Леви откладывал это в дальний ящик, не смея потревожить ее комфорт и чувства, когда она смиренно принимала это за должное. Должно быть, это отвращение резануло по грудине, свесив одно легкое. Но он не знал, к кому больше испытывал это чувство: к себе или к ней.       Солнце стремительно падало в завесу, гротескно увеличивая его тень. Аккерман глядит, как становится больше машины, откровенно радуясь, что больше ничто не будет мозолить веки. Ни солнце, ни солнечная Петра в его квартире, ни паника, внезапно схватившая его за горло. — Нет. — Тогда звони, если захочешь выговориться. — Просит Эрвин, повернув ключ зажигания.       Леви не ответил, развернувшись лицом к дому. Еще нужно сходить в салон за машиной.       Избегая взгляда консьержки, восхищенно провожающая спину знакомую ей звезду, она напрочь забывает, что одна молодая особа просила передать ему письмецо, вынеся половину вещей из квартиры. Потом машет, отложив на видное место. Отдам позже.       Шумный лифт или лестница, думает Аккерман, заведомо зная, что выберет лестницу. Но сегодня он решил избавить себя от тошной винтовой клетки, саморезом вставленная в глубь башни. Вдавив пробковую кнопку, он недолго прождал на пороге, спустя минуту завалившись внутрь. Маленькое пространство будто сдавливало его с каждым минувшим этажом. Пахло чьими-то духами, которые были ему знакомы. Аромат струился из каждой щели, куда бы только Леви не повернулся. А после он вспоминает, кому принадлежат духи – Петре, всегда надушенной до боли в голове.       Что-то подсказывало ему, что сегодня его минует неприятный разговор и брань, сочащаяся из их уст. Хотя еще утром он готов был терпеть столько, сколько нужно, как, должно быть, и она сама.       Показалась дверь, когда лифт остановился на его этаже. Леви вынул связку ключей, по мнимой очередности открывая один замок за другим, а после раскрыл дверь рывком и в нос забился концентрированный аромат лилий в только открывшейся флористике. Она ушла.