Гробница

      Эвтида стояла напротив тронного зала, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Тело пылало от ожидания, от безумства, которое она самолично заделала, изнемогая, не желая больше терпеть. Слышала потрескивание пламени, всматривалась в черноту в конце коридоров, но мысленно припадала лишь к одной двери, обрамлённой настоящими золотыми рисунками, ветвящимися у арки, переходящими в сложные орнаменты с блестящими камнями, словно перед ней была не затерянная Богами и людьми гробница, а целая сокровищница. Но главное ожидало её по ту сторону. Смиренно стучало пальцами по ручке трона, прожигая алым взором вход, прекрасно ощущая её энергию, пробуя её на вкус, подобно дорогому десерту, ощущая на себе весь её страх, смешанный с решимостью, предвкушением и опасением. Смесь эмоций обвалилась на голову по ту сторону стен, но её обладатель ждал. Внимал каждому шороху и ждал. Жалкие минуты — ничто по сравнению с той вечностью, в течение которой он блуждал по пустыням в одиночестве, верша суд.       В ожидании её.       И Эвтида, перестав думать, ступила, распахивая двери.       Сразу вперила взгляд в Сета, ощущая, как холод пробегает вдоль позвонка, резко контрастирует с жаром, витающим в комнате, исходящим от него одного. С каждым её шагом Сет замечал выглядывающую из-под чёрной накидки шезму кожу бёдер, оголённые ключицы с выступающими косточками, длинные, распущенные волосы, блестящие до скрежета зубов. Остановилась прямо напротив него, вздёрнула подбородок. Шея. Эта длинная шея, которую так удобно обхватывать ладонью, слишком нравилась Сету.       А Эвтиде нравился он. Весь. Целиком и полностью. Сводящий с ума, до дрожи всего тела и внутренностей. Восседающий на троне, Величественный Бог, спасший грешную душу от цепких рук Верховного Эпистата и его войска, проливший кровь тех, кто угрожал единственной жизни его наречённой.       Она давно поняла, что нет ей спокойной жизни в этом мире, где черномагов приравнивают убийцам. Её судьба — вечные скитания, чтобы обрести смерть в той же самой полноводной реке, которую окропил собой Исман. Но Эвтиде не хотелось этого больше. Её единственное желание — воссесть рядом с Сетом, блуждать в просторах вечности под руку с ним, не опасаясь за себя, и познать наконец, какова может быть любовь, опьянившая её с ног до головы, с Богом, Несущим Хаос.       Сет по глазам читал её мысли, без усердия забираясь в голову. Внимал каждому слову, усмехаясь, что его Меренсет взбрело на ум. Она не могла спокойно ему сказать то, что вертелось на самом кончике языка.       Ей нужна была игра.       А он всегда любил побеждать.       — Неужто играть вздумала, шезмочка? — вспыхнувший алый взгляд и искривлённый усмешкой рот.       Эвтида, глаз не смея отвести, коснулась пояса накидки, скрывавшей оливкового цвета кожу. Она горела, пылала под его взором, чувствуя, как ноги подгибаются. Но скрывать больше не могла. Не хотела прятаться от самой себя, а тем более — от него.       — Не играть, — её голос остался непоколебим, пусть и пересохла глотка напрочь. Внимание не приковывали прыгающие тени факелов на стенах и чернеющая дымка в углах. Только он — полный величия Бог, в которого она уверовала. — А благодарить. За спасение.       Вытащил её прямо из логова Эпистата, когда тот уже поднимал нож, желая перерезать глотку шезму. Эвтида, уже не имея сил на сопротивление, закрыла глаза и зашептала дрожащим голосом молитву, вопрошая к единственному Богу, способному её защитить. И он пришёл. Окропил всё поселение кровью, вынося на руках покалеченное пытками тело. Она смотрела, завёрнутая в его плащ, на волевой подбородок, изрисованный алыми каплями, на прищуренный взгляд и на солнце над мужской головой. Не понимала, что произошло, но знала, что теперь не умрёт и всё обязательно наладится.       — Спи, Меренсет. Твой покой в моих руках, — прошептал на ухо, и Эва забылась.       С тех пор минул месяц. Сет привёл её в отдалённый уголок, сокрытый от людского взора. И с каждым днём шезму понимала, что привязывается к Богу всё сильнее, не имея сил сбить с себя спесь.       Она и не хотела.       Осязала витающий в тяжёлом воздухе аромат. Перец, красный, ядрёный, но вместе с тем и манящий, заставляющий пылать, сгорать дотла и восставать из пепла. Сет хмыкнул. Медленно встал и направился к ней, смотря в её янтарные глаза, видя их судорожный блеск и ощущая, как переполняют юную деву хлынувшие на неё эмоции. Сама она внимала каждому движению. Вот остановился напротив, а потом, словно хищник, стал кружить вокруг силуэта, разглядывая, как диковинку.       — И что же ты мне можешь предложить, Меренсет? — оттянул локон, нарочито скользнув по оголившейся коже плеча кистью, обжигая прикосновением.       Эвтида сглотнула. Лопатками практически касалась его груди. Пьянил. Дурманил её разум, заставляя ноги подкашиваться. Но она больше не маленькая девочка, страдающая от одного взора отчима и проклинающая его каждый раз, как только тот смел к ней прикоснуться, больше не та юная дева, сбежавшая из дома и нашедшая пристанище под крылом Реммао, больше не та Эва, которая, обкусывая ногти, шарахалась от одного дыхания Эпистата, строила из себя ту, кем она никогда не являлась.       Думали, она слаба.              Считали её недостойной.       Корили за неопытность.       Наказывали за неосторожно брошенные взоры.       Готовы были убить, потому что она оказалась лишней в их системе.       Но Эвтида с колен поднялась и уверовала в единственного Бога, способного сохранить её.       — Себя, — она развернулась, сбрасывая ненужную материю с тела. Но Сет смотрел только на её лицо, прекрасное под гаснущими лучами факелов, на покрытые блестящей пеленой вожделения глаза цвета жгучей песчаной бури, на её искусанные розовые губы.       — Ты и так мне обещана, Дарующая жизнь.       Она взяла Сета за руку и приложила его ладонь к своей груди, чувствуя, как кожа плавится под ней и каждая клетка тела льнёт к нему, большего желая. Грезила ночами об этом моменте, но во снах не мечтала такого увидеть — не снятся они черномагам.       — Но моё сердце нет… А я тебе его вверяю, Несущий хаос. — Сжала его пальцы, вынуждая вторить своим движениям.       Видела вспыхнувшие алым радужки, улавливая в них собственное отражение: оголённая, на фоне скачущих огней гробницы, и бледная рука, тянущаяся от груди до шеи. Эва выдохнула, разлепляя губы, и по коже побежали мурашки, словно холодный ветер с крупицами песка гулял по коридорам и хлёстко бил в спину. Но то была не боль, а трепет, вожделение перед ним. Пальцы сжали хрупкую шею мимолётно, но дыхание спёрло от действия сей простого. Его ладонь расположилась на щеке, а Эве прильнула к ней, подобно кошке, взгляд не смея отвести.       Смотрела и всё вопросом задавалась.       «Как ты можешь быть таким? Облачённый в тело человека, но с силой, поглощающей чужие жизни. Тебе не привыкли поклоняться, обращая свои взоры к другим. Тебя боятся, Великий Бог Хаоса, а я, смертная Меренсет, готова самолично пасть перед тобой на колени и даже если за право находиться рядом с тобой мне придётся поплатиться кровью, я уйду. Окроплю весь Нил и захлебнусь в его водах, ведь без тебя день уже не будет днём, и я больше не буду собой».       — Эвтида, я не способен любить, — медленно оглаживал её нижнюю губу, смотря в глаза. — И я тебе не дам того, что могут смертники.       Сет не дрогнул, когда ладонь коснулась его оголённой груди. И бровью не дёрнул, когда Эва шагнула навстречу ему, приподнимая подбородок. Её мягкие, пышные соцветия губ распахнулись, едва касаясь его, и изрекли такую простую для смертной души истину, что Бог в третий раз в своей жизни удивился сей безрассудному порыву. Медленно сжал её щёки, предупреждая, но Эвтида не собиралась замолкать, хлёстко, будто бы резным камнем, нанося удары до кровавых полос.       — Не сможешь. Потому что к тебе так не относились. Ты привык заполучать всё божественной силой, не имеющей смысла без людской веры. Перед тобой падали на колени, бились лбами о плиты и утопали по ноздри в песках, — её обжигающее дыхание и поистине змеиный шёпот шли точь-в-точь в его губы. Сет в глаза, обрамлённые яркими полукругами ресниц, воззрился, чувствуя под пальцами чрезмерно сильно бьющий пульс. — Перед тобой, Несущий хаос, сжимались из-за липкого страха от одного только взгляда, и от тебя бежали, глупо надеясь скрыться. Тебя не любили никогда. Не за что. — Эвтида с большей силой нажала на его грудную клетку, желая добраться до человеческого сердца, почувствовать ладонью его стук. — Но всем ли путникам ты помогал? Всех ли жителей ты спасал от песчаной бури и укрывал под своим пологом, защищая от чужих глаз? — Ей не нужен был его ответ. Сама знала правду, исходящую из кротких рассказов. — Всех ли ты так самозабвенно целовал и жаждал заполучить любой ценой, но разгневанный отказом рассеивался, подобно миражу в пустыне? — Окольцевала его запястье и встала на носочки, прикасаясь оголённой грудью к его, млея. — И сколько бы падших перед грехом девушек не оказалось рядом с тобой, тебе будет всегда мало, ведь от них ты ничего не получишь, кроме плотской утехи и вожделенных взглядов, за которыми скрывается пустота. Тебе нужна буду Я. И сколько бы ты не смел этого отрицать, — она запнулась, понимая, что в горле давно пересохло, а шея под его сжавшимися пальцами отдавалась болью. Сглотнула, нарочито касаясь своими губами его, но не заходя далее намеченного. — истины не скрыть. И сколько бы я не… пыталась выбросить тебя из головы, не получалось — мне нужен будешь только Ты. И я покажу тебе, что значит смертная любовь, а не обыкновенное преклонение перед Божеством, Несущий Хаос.       Удар коснулся ладони Эвы. Чувствовала, как к телу тянутся языки пламени, обжигая до сладостной боли. Сет рассмеялся — по-человечески просто, будто бы услышал одну из шуточных историй в тавернах под Мемфисом, в которых бродяги и бежавшие из города подальше от стражников Осириса преступники распивали дешёвое пойло и распевали гнусные песни о поджаренных на солнцепёке ящерицах и прожаренных за углами девушках.       — Младенческие зубки выпали, уступая место клыкам, — не отстранялся, заглядывая в блестящие глаза. Ощущал, как женские соски трутся о кожу при каждом вдохе, подмечая, что ему нравится это простое, незамысловатое действо. А ещё его притягивал её персиковый запах, которым разило за сотни ярдов. Он напоминал о прошлом, когда-то хороших временах, когда ему удостоилось впервые посмотреть на людской род под иным углом. Его хотелось вдыхать, купаться в нём, словно в ванной с молоком. И сейчас в нос бил один и тот же запах, а губы так чётко примостились напротив его рта, что казалось сейчас таким правильным и необходимым, но Сет не спешил прерывать контакт, забавляясь представшим перед ним спектаклем одной шезмочки. — Глупая вера в то, что сможешь изменить неизменное и посеять семена на неплодородной почве.       — Даже там бывают ростки, если нести бережный уход.       — А если Хаос, Эва? — их лбы соприкоснулись, незаметно для обоих. — Если нести хаос, разрушающий душу, убивающий все плоды стараний и поливающий их кровью?       Эвтида облизнула губу, случайно задевая языком его.       — Я готова в нём погрязнуть. От макушки до самых пят, — выдохнула, вновь ощущая под ладонью стук. Она была уверена, что сокрытое за замкáми сердце начало пробуждаться и толстая корка льда затрещала от сказанных ею слов. — Но готов ли ты познать другую сторону или отступишь, опасаясь стать тем, кого презираешь?       Сет ни слова не сказал. Впился в губы, языком сплетаясь с её. Пальцами второй руки до боли сжал подбородок, не позволяя отстраниться, в ответ получая алые полосы, оставленные на запястьях ногтями. Страстью животной овеяло коридоры гробницы, пламя заплясало на стенах, раскалённый жаром воздух обдавал тела.       «Глупая, глупая Меренсет. Вздумала играть со мной. Решилась подать в сложенных лодочкой руках своё сердце и тело, сама чуть ли не на колени падаешь, а храбришься всё, показываешь, что не такая, как остальные. Что я в тебе только нуждаюсь, а прочие не смогут тебя заменить… Как же сильно ты меня раздражаешь, наречённая моим именем. Только моя. Нефтида, видят прочие Боги, по правую сторону от меня будешь идти и не займёт твоё место ни одна земная дева — твой скверный характер, твоя красота и запах могут принадлежать только тебе».       — Не сможешь никуда уйти, — оторвался от распухших, покусанных губ, и у Эвы ноги подкосились от одного только голоса. В поджёгшихся алым радужках блеснули искры. Сет запустил руку в распущенные волосы, сжал их у корней, касаясь ладонью нежной кожи затылка, и чуть оттянул, вынуждая запрокинуть голову. Наклонился к уху, мазнув своей щекой по её, и зашептал, и голос его был похож на змея-искусителя, что вот-вот вонзит клыки прямо в плоть. И он вонзил, одними словами вплеснул в тело яд, навсегда ставя метку, — На краю света отыщу, во всех мирах найду. Навеки мне принадлежать будешь, Э в т и д а.       — А ты — мне, — пользуясь положением, точно так же на ухо прошептала, ощущая, как сильнее оттянулись локоны. Оставила смазанный поцелуй на скуле и повернула голову, тут же встречаясь с распахнутым навстречу ртом.       Обхватила мощную шею, вдыхая его запах, напоминающий жгучий красный перец, которым разило на Фивском рынке. Горящий, пробирающий до самых лёгких аромат обжигает, заставляет пылать от каждого прикосновения к нежной, не украшенной ни единым шрамом коже. Мужские пальцы проскользнули вдоль позвонка, с несвойственной нежностью, но затем грубо надавили на плечи, опуская. Эвтида повиновалась. В колени врезались крупицы песка. Она посмотрела снизу вверх, отмечая бледные, из лёгкой ткани штаны, тёмно-бордовую повязку с золотистой цепочкой на поясе, накидку такого же цвета, скрывающую плечи. Верх пал наземь, не сразу, подлетая от ветерка, гуляющего по полу.       Не раз представляла себе, как окажется так, с ним, но чувства нахлынули бурей, заставляя дрожать, предвкушать. Облизнула губы, и глаза пуще прежнего заблестели. Бог завёл руки за спину, застывая подобно статуе. Он казался Эвтиде в этом ракурсе прекрасней всех на свете: гордый, полного величия покой, надменность и благолепие смешались в нём. До самых влажных мыслей. До самых порочных в мире картин. До подкашивающихся коленей и рваных выдохов.       Но Эва даже не могла догадываться, что точно такие же мысли преследовали Сета, который рассматривал её, как самую ценную, дорогую и экзотическую фигурку в своей обители. Казалась ему чудной, не от мира сего: совсем не вкусившая сладкие плоды земской жизни шезму так отчаянно рвалась к свободе, которую у неё отняли ещё в утробе матери, что, казалось, была готова на всё — и хлопать своими подведёнными сурьмой ресницами, и в томительном ожидании закусывать пухлые губы, и исполнять любой приказ, ведь понимала, что способен дать её Бог — спасение.       И сейчас Эвтида казалась ему совершенством — самой лучшей из всех тех, кого ему довелось повидать на своей вечности — с большими глазами, от которых слишком тяжело отвести взор, с идеальной, слишком гладкой и мягкой кожей, не успевшей пострадать от жгучего огненного шара, возвышающегося над пустынями, с вытянутой шеей, с пышной грудью, что так часто вздымалась в сию секунду, с длинными, худощавыми ногами. Она манила, притягивала, словно сама была запретным плодом.       — Красивая, — изрёк Сет, поглаживая подбородок Эвтиды, и щёки юной девы запылали.       Шезму затаила дыхание, стоило Богу оказаться перед ней нагим. Моргала, чувствуя, как тело обдало пожаром — таким, будто бы заживо на костре жгли, но то была не боль, а тягучее предвкушение, растекающееся по всему нутру и бёдрам. Эвтиде никогда не приходилось оказывать мужчинам подобную ласку, и нагим ни перед кем, кроме Исмана, не доводилось оказываться. Стыдливость за опрометчивый поступок начала душить слишком поздно. Эва прикрыла глаза.       «Не стыдилась до этого: всё тряпки с себя скидывала, речи в его лицо выплёвывала, а теперь на коленях стоишь и думаешь о том, как… Исфет, Эвтида, да очнись же ты, перестань. Рядом с ним не может быть так — он наставит, научит, направит».       Вновь воззрилась, но в глазах нечто странное плескалось. Сет заметил это сразу — то не боязнь, а незнание, как правильно сделать. Подобная непорочность пленяла. Сделал шаг вперёд, и Эва потянулась навстречу, касаясь губами головки члена, кончиком языка дотрагиваясь до неё. Смотрела на Сета, и подобный вид вызывал у него что-то сродни восхищению: пламя скачет по стенам, отбрасывая тени на её восхитительную кожу, заставляя ту блестеть, щёки пылать, а ресницы всё хлопали, пока мало-по-малу Эвтида вбирала в себя всё, что могла. До слёз. До неимоверного чувства наполненности, заставляющего её протекать на пыльный пол и представлять совсем не то, о чём должны думать приличные девочки её возраста. Чувствовала, как его ладонь спряталась в копне волос, накрутила пряди на кулак, ведя, направляя. И Эвтида слушалась, жадно впитывала наставления, изречённые тихим, хриплым голосом сверху. Тонкие нити слюней неразрывно шли от её губ и вздувшихся на стволе вен, на распалённых жаром щеках проложили путь мокрые дорожки и из горла каждый раз вырывались такие звуки, что Сет невольно, на доли секунд прикрывал глаза, понимая, что неумелая ласка Эвы лучше всяких наученных годами девиц из домов прелюбодейства.       Это было намного лучше, чем с ними.       Намного лучше, чем в своей голове.       До покривленных в стоне губ, снопа искр и последнего толчка в её горле. Отошёл от Эвтиды ровно на тот же шаг, наблюдая, впервые за всё время ощущая себя лучше, чем могло быть. Кулак разжался, пальцы мягко массировали кожу головы. Шезму сглотнула, ощущая на своих губах его вкус, и жадно вздохнула, поглощая воздух, упираясь руками в свои бёдра. Смотрела на него так же, не смея отвести взгляда, видя в его глазах нечто такое, что польстило юной деве, вставшей на тропу порочности. К стыдливости своей отмечая, что понравилось — видеть его таким, чувствовать в себе, ощущать натяжение волос и подчиняться чужой власти.       Но Эвтиде хотелось большего: показать ему и самой себе, что близость может быть иной — не как у неё случалось с Исманом, не как у него происходило до этого дня.       С л ю б о в ь ю.       Шезму не могла понять, что означает это слово, но в своих догадках была близка — сейчас это таинство вершится с ней, а может и с ним, не признававшим, отрицавшим любое проявление людского чувства, заставляющего смертников ступать не на те дороги во имя спасения и ближнего. Ей хотелось не простого телесного сближения, а душевного, когда мягкость и резкость переплетаются, растворяясь друг в друге.       Когда чёрное и белое сливаются и между ними стирается граница.       Когда уже не различаешь, где твоё дыхание, а где его, есть только единый организм.       Когда от самой макушки до пят прирастаешь, уже не осознавая, где его сердце, а где твоё.       И Эвтида думала, что уже приросла, с корнями, прямо до центра планеты, заключавшегося в Боге напротив. Опалённая страстью, уже без стыда поднялась, всё ещё чувствуя его руку в своих волосах, и прильнула к губам, жадно распахивая собственный рот и пуская в ход язык, переплетаясь с его до тягучего, сладкого волнения, хватаясь за шею и прижимаясь всем телом настолько близко, насколько возможно, ощущая его возбуждение, упирающееся прямо в живот, и понимая, что сама давно сгорела, желая овладеть им и стать впервые не ведомой, а ведущей.       — Садись, — прошептала, оторвавшись, и указала на «трон».       Сет ухмыльнулся. И пошёл. Полный величия Бог опустился на законное место, с интересом наблюдая за медленно крадущейся к нему Эвтидой. Она, словно кошка, осторожной поступью шла, но в глазах читалась неприкрытая хитрость и властность, скрывавшиеся в ней до сего момента. Словно на ключ были заперты, а ключ тот выброшен на дно Нила. Но один Бог смог сорвать цепи и замки́ без утерянной вещицы — просто собой, свои языком, телом, касаниями и взглядом, пробирающем до костей. Сет никогда не любил подчиняться, но интерес узнать, что же собирается с ним провернуть его Меренсет, оказался превыше собственных правил. Наблюдал, как она оглаживает его лицо, плечи, легко сжимая мышцы. Ладони её были особо мягки. Забралась на колени, неожиданно вжимаясь своим пахом в его. Отметила едва слышимый выдох, соскочивший с уст, и сама запылала из-за скользящей вдоль промежности головки. Распахнула рот, медленно опустившись на член, и глаза застелила секундная пелена. Всё ощущалось иначе, чем с Исманом, который по её просьбе лишил подругу детства девственности, чтобы за него это не сделал какой-нибудь проходимец Фив без прелюдий, грубо и жёстко. С Исманом Эвтида ощущала спокойствие, не получая от процесса удовлетворение. Но сейчас при каждом толчке стон вырывался из её горла, ощущение тепла мужского тела пьянило голову, а его руки, так рьяно сжимающие правую грудь и левую ягодицу, доводили до исступления. Смотрела из-под полуопущенных ресниц на него, отмечая глубокое дыхание, невероятно красивый, чуть покривленный рот, к которому тут же захотелось припасть.       — Поцелуй меня, — приказала, и Сет послушался: притянул к себе Эвтиду, жадно кусая губы, до гланд пробирая языком. Так, как он привык это делать — грубо, без ласк. Но Эва разместила ладонь на щеке, поглаживая. Оторвалась на секунду, чтобы сказать: — По-другому. Вот так.       И сама прильнула к губам, мягко, не целуя, словно они никогда больше не увидятся и это их последняя ночь. Неспешно переплела свой язык с его, оглаживая большим пальцем скулу. Нежно. Так, как он не привык. Медленно толкнулась бёдрами, задавая новый темп. И эта, другая грань близости, показалась Сету далеко не плохой. Особенно в тот момент, когда её пылающие огнём губы прикоснулись к шее, а затем ещё и ещё, вынуждая упереться затылком в твёрдый камень и закрыть глаза. Погружаться в затягивающий омут, сильнее сжимая двигающиеся навстречу бёдра. Но из-за девичьих ласк хватка ослабла, и пальцы проходились по мокрому от пота телу, изучая, возвращая ту самую нежность, которую она ему подарила.       Его Меренсет прекрасна. Вновь возвратилась к губам, шепча первые приходящие в голову слова, вызывая такую простую, плебейскую, несвойственную Богу улыбку, что он на секунду засомневался в своей природе. А ещё в том, почему время так долго текло и его девочка росла столь медленно, вдали, но под вечной защитой Всевышнего, чьим именем была наречена с рождения. Ловил собственный силуэт в отражении янтарных глаз, различая все оттенки радужки, словно те были заходящим над Великой Пустыней солнцем.       Наклонился вперёд и прикусил кожу горла. И вновь, и вновь, подбираясь выше, чтобы прошептать прямо в лицо:       — Пришла очередь играть по моим правилам, Меренсет, — дотронулся до её идеальной шеи, убеждаясь, что его пальцам крайне необходимо сжимать это хорошенькое горло, и резко качнул бёдрами, опустошая и наполняя полностью.       Эвтида прикрыла глаза, начиная рвано скакать. Ощущала, как жара окутывает тело, к щекам приливает румянец, и больное, тягучее желание разрастается всё больше с каждой секундой. Звуки хлюпающих тел наполнили гробницу, и это самая святая мелодия, которая могла озарить давно позабытые людьми просторы. Тягучая, горячая смазка стекала по бёдрам. Дыхание спирало от каждого движения, до судорог в пальцах. Взор Эвтиды затуманился: она видела лишь размазанные пятна, слабые очертания мужского тела, рьяно вбивающего её в себя, и потрескавшиеся стены, в щелях которых за таинством сие наблюдали скарабеи, притаившись и опасаясь шелохнуться.       — Смотри. На. Меня. — Вздёрнул её подбородок, и радужки пленили, не позволяя отвернуться и ослушаться.       А она и не хотела. Он был прекрасен — сошедшим с фресок Идеалом, на которого хотелось молиться, которому и перед которым хотелось сидеть, складывая ладони и шепча о самых заветных, самых потаённых желаниях и прося благословение на их исполнение. И сейчас пленявшие совсем недавно мысли осуществились. Не имела ни сил, ни воли перестать разглядывать его, ощущая, как всё тело начинает медленно содрогаться и рот ещё шире растягивается. Слишком порочно палец Сета прикасается к нижней губе, размещается между зубами и оглаживается женским языком. И эта, вся эта картина переплетающихся тел, была прекрасней всего на свете. Обоих посетила эта мысль, заставляя распаляться всё с большей силой, пока Эва не изогнулась, припадая к мощной, вздымающейся груди с его именем, застывшем на устах, ощущая, как весь мир уходит из-под её ног.       А он неожиданно положил руку на её макушку, приглаживая мокрые от пота волосы, чувствуя рваное дыхание на изгибе шеи и готовый положить этот самый весь мир к её ногам, лишь бы так проходил каждый день бренного существования на никчёмной планете.       Рядом с ней.       Рядом с ним.       Огни всё так же плясали.       Мерцающее звёздами небо и совершенно прохладная, контрастная знойной полуденной жаре ночь скрыла среди песчаных холмов гробницу. В месте том две души прочно соединились — одна — смерть несущая, вторая — жизнь дарующая.       И ничто с этой ночи не сможет их разлучить.