Изменившееся пророчество

Конец был близок. Мир был стар. Он и сам чувствовал себя немного старым, хотя вышел из Мандоса всего несколько лет назад — еле живой Намо около недели пытался отпереть заплесневевшую дверь его камеры. Настало время конца, и всё в мире должно было закончиться. Феанор вспоминал старую гномью песню времён пробуждния Дурина, в котором пелось о чём-то очень похожим. Эльф подумал, что гномья песня более чем подходит: судьбу гномов, что пали и исчезли в небытие, теперь должна повторить вся Арда. Седьмой из Дуринов был великим королём, однако и он подпал под действие проклятья, вес которого был сравним с весом Сильмарилла. Во времена его правления гномов поразила слабость, и они перестали плодиться — и его судьбой было остаться последним, а потом истаять, как это произошло со средиземскими эльфами. В отличие от Перворождённых и Смертных, гномов не ожидала славная битва в конце всего — они должны были просто исчезнуть, когда Эру забудет про них. Хотя в глубине души Феанор надеялся, что Эру не забудет, и они вновь восстанут и придут на помощь Аулэ, у которого Феанор просиживал всё то время, что не летал на орлах. Но не зря говорили, что только Манвэ может проникнуть в высокие помыслы, которые роятся в Пустоте, и если уж великий и грозный Мандос не в состоянии понять Эру, то что может он? Феанор несколько раз тайно слетал в Средиземье, чтобы посмотреть на гномов, с которыми дружили его потомки. Это были последние дни жизни очень старого гнома. На его теле практически не осталось кожи, он был ходячим скелетом, но всё ещё находил силы подымать кирку и продалбливать очередной тоннель в горе, даже если в день удавалось разработать его на несколько пальцев — так же инстинктивно, как орёл бросается на добычу. Эльф не посмел прикасаться к старому гному, опасаясь, что это его убьёт, хотя велик был соблазн его утешить, как это делали добрые средиземские эльфы. Дурин сказал, что прощает Феанора за его прегрешения, за всю кровь братьев, что он пролил — ибо сражался с Врагом Мира. Феанор лишь усмехнулся, — гордый эльф никогда бы не признал себя виновным на самом деле. И раз Мандос позволил ему вернуться в мир — он тоже признал, что в его деяниях была истина, даже если она была искажена небольшими крупицами неправды. После этого великий мастер отбыл, а гном прожил ещё несколько минут, захлёбываясь от слёз — всё-таки Эру позволил ему увидеть величайшего из живших в Арде и даже поговорить с ним перед тем, как исчезнуть навсегда. **** Каждый день небеса Священных Земель наполняла сумрачная тень, и с каждым днём она казалась всё сильнее. На самом деле тени, конечно, ещё не было — просто звёзды утратили свой предвечный свет. Валакирка казалась огромной, но в то же время куда более далёкой, чем обычно — Феанор знал, что небесные источники света висят на должном месте, просто они утрачивают своё свечение. Единственная звезда оставалась прежней — звезда Эарендиля, ибо свет Сильмарилла не был истощён и сейчас. Днём на небесах всё ещё пребывало Солнце — оно оставалось символом надежды для всего живого, сделанное из плода священного дерева — того же источника, из которого были созданы Сильмариллы. Солнце не изменилось и не постарело — потому и засохло поражённое Врагом Мира дерево, что всю свою жизненную силу отдало в этот единственный плод. Совсем недалеко от Солнца вальяжно летал Манвэ — в последние годы у Короля Мира больше не было забот, и он позволял себе отдыхать в сияющем свете гигантского плода, который вращался вокруг Арды. Манвэ был подобен Сильмариллам — и не постарел ни на день, ибо всё ещё верил в торжество добра. Феанор видел смерть Арды, в которой прожил свои лучшие годы — и присутствие Манвэ было его единственной отрадой. Он знал — пока король мира продолжает верить в мир, он устоит, даже когда вернётся проклятый Моргот. Феанор с силой закусил собственный палец, чтобы не завыть при мысли о том, что Моргот, омерзительный Моргот скоро ворвётся. Когда Феанор ходил по Аману, сама земля бывало разваливалась под его ногами, приходилось прыгать. Но сегодня эльф был целенаправлен и направлялся на самый восток, надеясь, что Манвэ окажется в хорошем расположении духа — эльфу требовался совет Короля. Вскоре священный свет, напоминающий про Три Камня, стал подыматься из-за границы. Откуда-то Феанор знал, что это последний раз, когда он видит священный Лаурелин. Однако гордый Феанор отказывался признавать бездушный шарик Солнца чем-то значимым, ведь его прекрасные кристаллические Сильмариллы были куда более важными. Вскоре зоркий глаз эльфа разглядел колоссального орла, который вращался по орбите вокруг Лаурелина — его крылья затмевали мироздание, а мелкие движение перьев порождали миллионы ветров, приходящий со всех сторон. Сам Манвэ поддался усталости и позволял небесным силам двигать его вокруг светила, его клюв был сомкнут, а глаза явно закрыты. Он глядел на Солнце, и на орла, и ждал, пока великий владыка осознает, что на него направлено внимание. Феанор не понимал, зачем Манвэ всё чаще возвращался в Средиземье, зачем наблюдал на жестокость и безумие последних атани, зачем позволял поганым грешникам наблюдать собственные всеблагие перья? Люди давно забыли про Эру и Валар, и будь на то воля эльфа, он бы не просто старался избегать этого мира, сколько и вовсе снёс бы Солнце, ибо люди выбрали тьму. Впрочем, эльф не жалел, что сражался с Морготом — иначе тьма накрыла бы мир куда раньше. Избежать конца было нельзя. Арда умирали, а последние атани были лишь признаком самого конца — ибо судьба мира была заложена в него Эру и Мандосом, и не могла быть изменена. Как рассказывал ему Мандос во время разговоров при коротких тюремных свиданиях со своими детьми, где он любил перебивать эльфов и изрекать мутные пророчества — всё было частью великого строительного плана, некогда начертанного на Пустоте. Ибо ничего кроме Эру и Пустоты не существовало — и они существовали лишь по воле и милости Эру, о чём столь нагло забыл Чёрный Враг Мира. Феанор вновь укусил себя за палец, добравшись до кости, чтобы не впасть в ярость. В конце останутся только Перворождённые и Смертные, и сами Валар будут обновлены, чтобы соответствовать новому миру. Но Феанор не сомневался, что великий Манвэ переживёт последнюю битву и пребудет — он был слишком великим, слишком полным в своём могуществе, чтобы Эру его забыл. Манвэ будет связью старого и нового мира, обречённый вечно молчать и не говорить об ужасах прошлого, как когда-то его мрачный брат. Больше всего на свете Феанор желал сразиться с Врагом рядом с Манвэ, хотя и понимал, что не плоти эльфа выдержать этой битвы. Вскоре орёл начал спускаться, и опустил свои крылья перед Феанором. Тот отвернулся, не желая становиться свидетелем того странного превращения, которое могло надолго повернуть человеческий разум в шок — Манвэ облекался плотью, напоминающей хроа Перворождённого. Прошёл десяток минут, Феанор неуверенно посмотрел за плечо — и увидел улыбающегося Короля Мира, который смотрел на него. Его мощные щёки покрывала недельная щетина, которая была всё того же чёрного цвета, не тронутая сединой, мускулы переливались под кожей, простой белый плащ подчёркивал высочайшее предназначение — действительно великим не требуются украшения. Феанор с радостью бросился к Манвэ и сильно пожал его руку, пока Король Мира всё так же стоял и смотрел на него с бесконечно добрым выражением лица. Феанор приблизился и уткнулся своим лицом в щетину Манвэ. В глубине души он боялся, что не увидит Короля Мира после Дагор Дагорат — или что он будет занят вещами куда более величественными, чем какой-то эльф. Король Мира заметил в уголке глаза мастера намечающиеся слёзы и осторожно пресёк их касанием мягкого пальца. Феанор опустил голову, позволяя чёрным как сам Моргот волосам закрыть его глаза, чтобы не смущать величайшего из Валар проявлением слабости. Манвэ же крепко держал эльфа парой рук, в то время как ещё одно продолжение его воли утешало Феанора изнутри, наполняя его приятной теплотой. Хвост Орла гнездился в потаённых пещерах Феанора на протяжении нескольких часов, прогрел, а потом покинул их — и когда Феанор открыл глаза, Манвэ уже не было. Эльф поёжился, гоня от себя мысли, что это может быть действительно последний раз, когда он впускает в глубины своей души Короля Мира. Ради того, чтобы эта возможность не стала навсегда невозможной, он был готов разбить Сильмарилл, когда придёт время — пожертвовать величайшим творением, чтобы Моргот был уничтожен, а свет остался. При мысли о Чёрном Враге Феанор скривился и беззвучно опустился на Землю, ибо знал, что когда наступит ночь, уже не останется места ни для какой слабости. Феанор лежал, пытаясь смириться как с мыслью о гибели Сильмариллов, так и с неизбежностью уничтожения старого мира. Спустя некоторое время за спиной сгустились тени и послышалась странная музыка, вопрошавшая про вопросы прошлого, настоящего и будущего. Феанор быстро привёл себя в порядок и встал, готовясь встретить того, кто пока ещё был невидимым — но нолдорское чутьё явно говорило, что некто уже здесь — уже близко. **** Великий Намо долгое время молча стоял, наблюдая за фигурой Феанора, который в одиночестве лежал на умирающей земле, пока не решил сделать себя явным. Даже его зримое воплощение было искажено. Его волосы, некогда непроницаемые как сама пустота, стали такими же слабыми и вялыми, как у смертных, и их покрыла седина — хотя, стоит отметить, для того, кто представлял судьбу и смерть, это вполне подходило — и здесь Искажение сработало на Замысел. Последнее и величайшее из его пророчеств скоро должно было свершиться, и теперь он понимал, что вскоре испытывает весь мир — ибо единственный из всех Валар, Намо знал, что ожидает мир в будущем. Все из Валар кроме Манвэ постарели, но на него Искажение подействовало больше всего — ибо веками он ощущал боль и отчаяние душ, заточённых в тюремных камерах Мандоса, и видел печаль Валар, когда атани совсем исторгли из себя благородство рода Элессара и предались морготовой лжи. Он знал всё с самого начала — но видеть своими глазами — было совсем иначе, чем знать. Его сила стремительно исчезала, поскольку был близок момент, когда законы природы были бы разрушены Врагом, возвращавшимся в мир из заточения за Вратами Ночи. Такова была его собственная судьба — видеть всё, что свершается в мире, добро или зло — и она была весьма тяжела. Намо Мандос был самым стойким из Валар, ибо несмотря на это, так ни разу и не начал в отчаянии вещать. Но теперь старые запреты и законы исходили из мира, ибо готова была стартовать последняя битва, и более других Мандос понимал боль Феанора, который был должен уничтожить собственное творение. Вчера он сказал ему, в чём заключается его судьба — от начала и до конца. Манвэ передал волю Илуватара, желавшего, чтобы мир был исцелён от Искажения — но единственным способом сделать это было уничтожить уже сотворённое. А потому Моргот должен был восстать один последний раз, чтобы в своей ярости и ненависти неосознанно закончить Замысел. Он сказал Феанору, чтобы тот не смел обсуждать это ни с эльфами, ни даже с самим Манвэ — это исказило бы Замысел. И в сознании эльфа он увидел, что в этот раз Феанор оказался верным — и не сказал ни Маэдросу — кто был ему ближе всего, ни Манвэ. — Восстань, Пламенный Дух, и освободись от тягот мыслей — тьма, что приближается, лишь предвестник великого света. Когда эльф встал, Мандос подошёл к нему сзади — и вскоре Феанор почувствовал в себе нечто тёплое, что двигалось куда интенсивнее, чем такой же инструмент Орла ранее — Намо хотел быть уверенным, что Феанору хватит этого тепла, чтобы принять верное решение, чтобы найти в себе силы расколоть Сильмарилл и поразить Моргота. — Я знаю, что я должен сделать. Я только не понимаю, действительно ли Арда, действительно ли Камни должны погибнуть. Неужели это то, чего желает Единый? — В каком-то смысле, Фэанаро Куруфинвэ, я и сам проклят… Я, кто некогда проклял тебя и твоих сыновей, — Феанор дёрнулся, но не отстранился, позволяя орудию Валы продолжать свою работу в своих пещерах, — я проклят знанием. Абсолютным и неизбежным знанием о том, что будет. При этом я не могу вещать — не мог. Всё, что свершится, должно будет свершиться. Верь в Отца, Пламенный Дух. Несколько минут они простояли молча, и лишь одна часть тела Намо работала, пока Феанор стоял и не двигался: — Я видел, как скованный жестокой судьбой и Проклятием, ты тем не менее отверг его и пошёл иным путем, как увидел значение света и тьмы и встал на стороне Света у ворот Замка Моргота. Ты, не будучи Айну, понял этот мир практически так же, как понимаю его я — и за это я тебя уважаю. Именно благодаря твоей судьбе я нашёл силы оставаться живым до последнего дня, силы и храбрость. Я понял, что если пожелаю — то и сам смогу преодолеть собственное проклятие, и сам выбрать свою судьбу в новой Арде. Спасибо тебе за это, великий Пламенный Дух. — Великий Намо, я больше не нарушу заветов Валар и не пойду против воли Единого. Это морготова ложь, и никогда более я не соглашусь с Врагом. Я понимаю, что я должен сделать, чтобы Враг был повержен. Владыка Судьбы опустил свой взгляд, стараясь не глядеть на настойчиво работающий агрегат, который во время разговора только разгонялся, прогревая Феанора на понимание. Он надеялся, что таким, самым надёжным, способом получится вбить в гордую и безрассудную голову эльфа понимание. — Последний час ещё не настал. Пожалуй, пока мы ждём, окажи старику услугу — позволь мне рассказать историю древних дней, которые ты так любил… Но Феанор был нетерпелив, и в нём уже разгорался огонь, который был нагрет и направлен в нужное русло Владыкой Судеб. — Прости меня, Владыка Намо, но я уже сражался с Чёрным Врагом и его легионами, заполонившими Арду, и пережил вес тысяч судеб. Я сражусь с Морготом. Спасибо за благородство, за то, что в последние дни ты решил всё объяснить. Вероятно, мне надо будет поговорить с Эонвэ перед тем, как битва начнётся. Мандос улыбнулся, в то время как продолжение его воли медленно заползало обратно в его мрачные одеяния. — Я знаю, Фэанаро Куруфинвэ. Сверши то, что должно. **** Уже спустя несколько часов тени Моргота заполонили небеса, и даже взоры Валар уже не видели окружающую Арду Пустоту. Врата Ночи были разрушены, и Великий Враг снова ступил в мир. Но взгляд Феанора был привычен во тьме, ибо он уже сражался прямо перед вратами Чёрной Цитадели, где засел некогда Враг. Феанор видел Тьму вблизи, и никогда бы не смог забыть. А потому он понимал лучше других, что происходит в Небесах, где Моргот готовится. Феанор, подумав о Враге, едва не откусил себе палец, с силой впившись в свою же плоть. Как долго он ждал этого момента — последней схватки с тем, кто исказил весь мир и изуродовал судьбы его детей. Он знал, где начнётся Последняя Битва — над Ардой, а не над Валинором. Моргот сначала пожелает уничтожить физический мир, чтобы вернуть себе свою силу, а потом как вихрь ворвётся в Валинор. Геральд Эонвэ был достаточно могуч, чтобы схватив Феанора за кольчугу, перенести его на север Средиземья. Феанор летел над мрачным морем, на глубине которого некогда располагались чёрные цитадели Врага. Затем, его стараниями, наступили тихие времена, и Север стал местом для светлых народов, но сейчас Моргот был готов нанести ответный удар. Из Арды не было видно ни Солнца, ни Манвэ. Мрак поглотил всё. Приземлившись, Феанор направился на Восток — не обращая внимание на смерть и разложение, что царили вокруг — он понимал, что дни ветхого мира сочтены. Но его мысли были заняты тем, что он был обязан сделать, и кузнечный молот за его поясом содрогался от ужаса грядущей судьбы. Он всматривался в небеса, глядя на единственную звезду, видную сквозь тьму. Сильмарилл. Он смотрел на небеса и знал, что вскоре Враг уничтожит светила и небесный корабль, и тогда Сильмарилл падёт на Землю. Он не должен оказаться в руках Врага. И вскоре звезда на небесах несколько раз загорелась слишком ярко, а потом устремилась на землю. — Великий Эру! Феанор видел, как небесный корабль падает на водные просторы, а затем его подхватывает западный ветер и направляет к земле. Эльф понимал, что как бы ни старался Моргот осквернить или исказить священный свет, Сильмарилл никогда не позволил бы ему это сделать. Камень не мог уничтожить никто, кроме его создателя. Но разъярённый Моргот мог забросить его в Пустоту, пожертвовав здоровьем руки, и тогда Арда была бы обречена — не только прошлая, но и будущая. Но вскоре корабль исчез, словно пожранный неизвестной силой. Кто-то ещё первым добрался до Камня. Одежды загорелись на Феаноре и вскоре он был покрыт только практически негасимым огнём — хотя сравнивать себя с огнём Илуватара он бы побоялся. Кто-то ещё добрался до Камня, и если он сможет взять его в руки и выбросить в место, где Феанор его не достанет — мир обречён. Пока Феанор бежал к тому месту в тени, где был Сильмарилл, океан испарялся вокруг него, а воздух буквально горел. В глубине теней он чувствовал древнее существо — пропитанное ложью и обманом. Ложь. Феанор задумался. Кто это мог быть? Он понял, что внезапно стал испытывать ужас — не перед тем, что может быть обманут, или перед тем что увидит иллюзии, которые восстанут рядами перед взором его — но перед самой идеей предательства, перед её воплощением. До Сильмарилла добрался Айну, который пытался скрыть своё присутствие. Но Феанор понял, что было сложно ожидать чего-то ещё — смертные слуги Моргота едва ли шли в первых рядах. Будь проклят Моргот! Чёрная шипастая тень напоминала самого Моргота — но была лишь его небольшой копией. И сейчас зловещий Айну в чёрных доспехах, которого Моргот конечно же извлёк из Пустоты и даровал новое тело, стоял над Эарендилем, медленно отползающим от Саурона — это был именно он — пытаясь не дать ему схватить Сильмарилл. **** Всё, что почувствовал Эардениль, когда небесный корабль атаковали оба орудия Моргота, — боль. Когда Моргот вырвался из-за границы Мироздания, его корабль, вооружённый светом Сильмарилла, несколько часов сдерживал фигуру, сотканную из изначальной тьмы. Под ногами Врага разрушалась земля, а воздух пропитали ядовитые испарения, в то время как Тьма покрывала Арду, уничтожая оставшиеся королевства людей. Моргот победил. Эарендиль знал — это была судьба. Он должен был проиграть, а Моргот — победить. Он поражал врага ударами своего священного копья и нанёс его гигантскому телу сотни ран, но Моргот не страшился боли — или не чувствовал его. Его воля казалась непоколебимой, и он прибыл в мир с единственной целью — обратить в прах всё, что создал Илуватар, вернуть свою силу, некогда рассеянную в мире, и затем сразиться с Валар. Пока он сражался, холод поразил небеса, и даже свет Сильмарилла давал лишь немного тепла. Моргот наносит удары по кораблю Грондом, превращая обшивку в решето, и отступая лишь когда на его кожу падал свет Сильмарилла, а потом из его тела вышло ещё одно оружие, слепое и жестокое, которое на огромной скорости навелось прямо на Эарендиля. В этот момент великий воитель понял, что желает сделать это орудие, и пришёл в ужас. Тогда Эардендиль нанёс удар копьём по небесным двигателям, спасаясь от огромной змеи Врага Мира, и корабль упал на Арду. Моргот направил за ним свои тени, но опоздал. Однако, на земле уже ждал слуга Зла, быстрый в проворстве своём. Когда Эарендиль упал на землю, он был уверен, что половина костей в его теле была сломана. Однако, лежа в собственной крови, он понял, что битва не закончена — и, воззвав к Отцу, поднялся на ноги и направился к Сильмариллу. Схватив его, он накрыл Камень собственным телом, и лёг, не в силах более шевелиться. Но вскоре из тьмы появились тёмные глаза. Это была фигура, напоминавшая Моргота — великан в чёрных доспехах, который смотрел на искалеченного смертного с плохо скрываемой насмешкой. — Вот значит чего ты боишься… — его змеиный голос прорезал пространство. Из середины фигуры Саурона, из под его одежды стала выползать огромная змея. Она покачивала своей слепой головой и глядела на Эарендиля плохо скрываемым хищным торжеством. Многие десятки тысяч лет назад она пытала Голлума, заставляя выдать местоположение Кольца, а теперь была готова обратить в прах душу храброго защитника Камня. Долгие века Эарендиль был неуязвимым, гордым символом Света, ходящим по небосводу, как по морю. А теперь на него навелась ещё одна змея, и готова была разорвать его тайное святилище, что неизбежно бы обернулось гибелью его души — она уже никогда бы не нашла силы принять форму. Эарендиль знал, что не сможет сражаться, тем более с Айну. Он глядел на переливающийся Сильмарилл и ждал конца. **** Феанор ворвался в тени, когда змея уже почти коснулась разорванных ворот в потаённое. Он понимал, что сражаться с Сауроном в его владениях — мраке иллюзий и теней невозможно. Его меч был тяжёл, его доспехи уничтожала ржавчина, и неважно, иллюзия была это или правда — мрак практически победил. Тогда он сделал единственное, что ещё имело смысл — ибо законы, заложенные Эру в мир были неподвластны даже вернувшимся Тёмным Владыкам. Он бросился к Эарендилю, который не понимал, что происходит, и собственным телом заткнул проход в потаённые пещеры, а затем стал их прогревать. Саурон в ужасе отшатнулся от великого таинства жизни — ибо оно было ядовито для него. Его змей утратил свою ярость и верёвкой упал на Землю, а сам Саурон попытался перчаткой заслонить своё лицо от Откровения, что разворачивалось перед ним. Феанор вложил в своё действие всю душу, всё желание увидеть новую Арду, но больше всего — почтение к Эру. Он двигался со всё более высокой скоростью, разрабатывая Эарендиля, поддерживая в его теле жизнь собственным пламенем и мягко направляя его в сторону верного решения — разжать руки, которые покрывали Сильмарилл. Одной рукой Феанор играл на продолжении воли Эарендиля как на пианино, а второй держал в руках свой молот, готовясь к самому главному моменту в своей жизни. Когда спустя три часа Эарендиль завопил, не в силах сдерживать наполняющие его теперь во всех смыслах жизненные силы, и руки его разжались, Феанор понял, что настал момент истины — и единственным ударом обрушил молот на Камень, освобождая Священный Свет. Свет заполнил всю Арду — а потом и Аман — изначальный, неискажённый, и яростный. Моргот успел только взглянуть на него перед тем, как сгореть в нём навсегда. Старый мир последовал за ним — в нём накопилось слишком много морготовой скверны. Даже Аман подвергся той же судьбе — вскоре, остались нетронутыми только Чертоги Намо — но его древнего владыки более не было видно. Свершилось.