the way i am / not strong enough to be your man / i lied, i am / just lowering your expectations / half a mind that keeps the other second guessing / close my eyеs and count
once i took your medication to know what it’s like / and now i have to act like i can’t read your mind / i ask you how you’re doing and i let you lie / but we don’t have to talk about it / i can walk you home and practice method acting / i’ll pretend being with you doesn’t feel like drowning / telling you it’s nice to see how good you’re doing / even though we know it isn’t true
will you be an anarchist with me? / sleep in cars and kill the bourgeoisie / at least until you find out what a fake i am / spray paint my initials on an atm / i burn my cash and smash my old tv
speak to me / until your history’s no mystery to me / talk to me / until the words run dry, we’ll see eye to eye
and it feels good to be known so well / i can’t hide from you like i hide from myself
— понимаешь, всё дело в идее. она подобно вирусу: достаточно посеять лишь одно маленькое зерно сомнений, и… и… липкие миры нищеты составляют целую географическую карту на отвратительных обоях с большими жёлтыми цветами по серому фону. над дешёвым обеденным столом из древесностружечного материала свисает электрический провод, заканчивающийся липкой лампочкой без абажура. та — потрескивание и мигание над головой — роняет на столешницу тусклый луч света. бомгю отбрасывает себя на спинку стула и снова трёт веки, и, когда он отнимает ладони от лица, перед субином — образ внутренней свободы, чувство, рождающееся из чего-то подозрительного и контрабандного, из чего-то постыдного и тайного внутри самого субина, очень похожее на выражение глаз бомгю — нечто неразгаданное. отдельные кусочки мозаики мгновенно соединяются, формируя разрозненные области единого портрета, но целостная картина никак не желает сложиться. — иии? — бомгю плавно подводит к сути, растягивая гласную, но всё, о чём получается думать в этот момент, — красивое лицо напротив; нарративная тропинка кажется совсем неприметной на фоне живописного пейзажа. безокие тени наблюдают из-за углов, зыбко двигаясь в полутьме кухни, и эти движения кажутся беззвучным смехом. субин ослабляет галстук, не развязывая его. кругом мерещится подрагивание жизни: напрасно надеяться, что оно обыкновенное, незначительное. он засучивает рукава рубашки, собирается было вымыть руки, но, открыв кран, тут же закрывает его, отчего-то предпочитая сначала распахнуть окно и закурить. ночь тёмная, беззвёздная. льёт дождь. ветер шумит вершинами деревьев. — и… и… — субин — делает глубокую затяжку; делает ещё одну попытку сосредоточиться — запускает пятерню в густую чёлку, крепко жмурит глаза, будто от приступа мигрени, и шумно выдыхает. — прости, я разбудил тебя посреди ночи, потому что совершенно потерялся в собственной голове. бомгю потягивается, сладко зевая. растянутая футболка с надписью «happy thoughts» сползает с его плеча, и субин смотрит на кожу, на выступающую кость ключицы под выцветшей, некогда белой тканью. — то, каким мы видим окружающий нас мир, субин-хён, зависит от особенностей нашего восприятия. субин искренне старается не видеть. не видеть и не думать слишком много о том, как ощущалось бы прикосновение; это пройдёт; он не знает, как успокоить себя иначе. — то есть пространство зависит не только от существующих представлений о мире, но и от восприятия отдельного человека? — ступени пенроуза, — указательный палец бомгю выверенно чертит линии в пространстве. — тэхён рассказывал мне. невозможная бесконечная лестница, по которой человек двигается в одном направлении: поднимается, спускается, а через четыре пролёта приходит в исходную точку. субин сосредоточенно сводит брови к переносице. — оптическая иллюзия? бомгю согласно кивает. — всё зависит от того, откуда смотреть на эту лестницу. в одном из углов всегда находится разрыв, скрытый от глаз. присядь, — ладонь в приглашающем жесте опускается на соседний стул. — послушай. дрожащими пальцами субин вдавливает сигаретный бычок в прозрачное стекло пепельницы и послушно садится рядом, следуя указаниям. за огромной шумящей под окном батареей медленно оседают серебристые пылинки, словно от столкновения двух звёздно-дымчатых галактик. непостижимые звуки рождаются за ржавыми расщелинами, поднимаются вверх к потолку и лопаются, подобно масленым пузырям. чёрная дыра растёт и вот-вот поглотит кухонное пространство. субин сталкивается со взглядом бомгю; в какой-то момент моей жизни от него останется только паранойя и нечто похожее на привидение, я должен смириться; от чувства собственной проницаемости, своей чуткости к каждому знаку, подаваемому тем миром, субин ощущает, как внутри образуется глубокая трещина, через которую в него просачивается чужеродная в своём проявлении энергия. — существует ли в таком случае истинное пространство? что вообще можно считать реальным? бомгю аккуратно укладывает свою руку поверх субиновой. она тёплая. субин замечает: струнные порезы на подушечках его пальцев и проблески чего-то потаённого в глазах. необъяснимо. — ты, хён. ты реален. всё остальное не имеет значения. раскрытый блокнот шуршит исписанными вдоль и поперёк страницами — желтоватые, с чернильными отпечатками пальцев, местами бумажные развороты выглядят так, будто побывали в огне. — вот, весь вчерашний день прошёл в работе. я подумал, это будет интересной метафорой — знаешь, разрушающийся город доносит послание из прошлого: старый бар, дешёвая закусочная по соседству, плохо освещённые улицы, гаражи и подвалы… бомгю красиво встряхивает немытыми волосами, заправляя их за уши, и смотрит субину прямо в глаза; головокружительно; он часто и с удовольствием смеётся, а около носа, субин замечает, забавно играют маленькие морщинки. — ты был там? субин чувствует: лёгкая сюрреалистическая дымка заполняет пространство спальни. субин видит: бесконечные лавандовые поля, где цветы щекочут его лодыжки. — был. смотрел инсталляции художников, которые показались мне наиболее интересными. бомгю совершает пару очаровательных взмахов пушистым веером ресниц, и… — то есть тебя привлёк именно упадок? чарующее наваждение никак не хочет отступать. в глазах напротив плавает розовый туман: он убаюкивает, не то шепчет что-то, не то напевает какие-то песни, но субин не понимает их. дурманящий адреналин разгоняет кровь по венам. мерное тиканье часов на прикроватной тумбе постепенно разбалтывает его до такой степени, что он не замечает, как часовая стрелка преодолевает отметку полуночи трижды. субин нервно ёрзает, устраиваясь поудобнее на полу; деревянное основание неприятно упирается в поясничные позвонки. он рассеянно кивает. — беспорядки на улицах, плачевное финансовое состояние — всё вокруг вызывало уныние и расстройство. стоя на балконе и ёжась от предрассветной осенней прохлады, субин изо всех сил старается не обращать внимания на явную недосказанность в их диалоге. пряча глаза, он торопливо бормочет, словно извиняясь: — ты точно не против, если я останусь? бомгю, наоборот, умиротворённо зевает. он медленно проводит ладонью по лбу субина, пока тот стряхивает пепел с тлеющей сигареты, смахивает прядь чёрных волос и опирается головой на оконную раму, улыбаясь, устало, но невероятно нежно. — я не могу с тобой, хён. я ведь сам предложил тебе — конечно, я не против. так бомгю творит своё волшебство с субиновым сердцем — эта магия делает его человеком, с реальными чувствами и эмоциями; она заставляет его выбраться из омута возможно-невозможных сценариев, сломать пятую стену и, наконец, почувствовать себя, без навязчивых мыслей об этикете, и воспитании, и успехе. небо цвета апельсина время от времени швыряет клочки первых солнечных лучей в стекло. они красиво танцуют на гладкой матовой коже лица бомгю и, совершив несколько искусных пируэтов, быстро исчезают. так же быстро в глазах напротив селится беззащитная, но смирённая тоска. субин знает, ничего не может длиться вечно, но, наверно, так даже лучше. — ты знал, что на луне тоже бывает день, хён? — правда? бомгю переворачивается со спины на бок у себя на кровати, шелестя постельным бельём. он натягивает одеяло до самого подбородка, устраивает поудобнее ладонь под подушкой и первые пару мгновений просто смотрит на субина сияющими глазами. слова почти беззвучно слетают с его губ. — лунный день длится двадцать девять дней, двенадцать часов и сорок четыре минуты. это время, необходимое луне, чтобы совершить один оборот вокруг своей оси. луна привязана к земле, и одна её сторона всегда обращена к ней. другая — в сторону от, поэтому она никогда не видна наблюдателям звёзд. выдернутый из реальности, субин под взглядом бомгю загорается, как спичка; он лежит на простыне, расстеленной на холодном полу, но чувствует себя настоящим лесным пожаром. он отворачивается и бездумно смотрит в потолок, тяжело дыша. его голос застревает в горле и звучит уязвимее, чем обычно, когда после долгой паузы он наконец произносит: — в таком случае, мне понадобятся ещё и лунные часы. ; — не пойми меня неправильно, но если ты находишься в таком… привилегированном положении, то просто признай это. становиться частью голливуда и всего того, что требовало бы от него лжи, притворства и подхалимства, никогда не входило в субинов список планов на жизнь. напротив, идея стать антитезой крупным студиям и влиятельным продюсерам — не навязывать свою точку зрения и эстетику для потребления массовым зрителем, а обозначить собственный независимый взгляд — принцип работы, которого он придерживается и по сей день. спустя множество проб и ошибок он всё же приходит к ней — свободе самовыражения. по крайней мере именно в творчестве он себя таковым ощущает — в смысле, свободным. детство субина было относительно спокойным, в сравнении с теми историями, что он слышал от своих одноклассников и немногочисленных друзей по литературному кружку, который он посещал, учась уже в старших классах. дед, в компании которого он стабильно проводил каникулы, привил ему любовь к чтению. мать чуть позже — к театру. отец же терялся из виду в бесконечной веренице деловых встреч и бизнес-переговоров, но при каждом удобном случае, коим по традиции становился день рождения субина, не забывал напоминать сыну с выражением искренней убеждённости на лице о том, как важно держать планку и сохранять безупречный имидж семьи. субин и сегодня часто вспоминает о том, каково это было, сидеть в душной обеденной зале полной высокомерных снобов, считавших, что если кто-то не понимает всех деталей бизнес-стратегий и решений мировых политических элит, то он по определению не может принадлежать к когорте ярчайших и лучших; на протяжении всего званого ужина субина не покидало навязчивое чувство, будто деловой галстук, повязанный вокруг его шеи, сдавливал её наподобие виселичной петли. после окончания школы субин успешно поступает в сеульский университет и изучает основы международного права, но, быстро осознав полное отсутствие интереса к выбранному отцом профилю обучения, в середине второго семестра он в тайне меняет специализацию на прикладное искусство и литературоведение, позволяя себе наконец вдохнуть полной грудью. он заводит несколько необычных знакомств со смежных направленностей и неожиданно для самого себя открывает новые пути борьбы с собственной невыразимостью, помимо академических письменных высказываний, оцениваемых по обыкновению высшим баллом на потоке. на пороге двадцатилетия в его жизнь стремительно врывается контркультура. узел слабеет и поддаётся; галстук перестаёт намертво стягивать ворот рубашки, постепенно соскальзывая с плеч вниз. на смену выработанной годами системе приходят: чтение уильяма берроуза и джека керуака, подделывание документов, чтобы ходить в бары и смотреть кино в арт-хаусных кинотеатрах — так субин заново учится познавать окружающий мир на языке эксперимента. он оказывается под большим впечатлением от французского кино и особенно выделяет фильмы японских режиссёров, о которых когда-то только читал, — сёхэя имамуру, ясудзиро одзу и, конечно же, кэндзи мидзогути с его экранизацией «туманной гавани». в конце концов именно фанатичное увлечение кинематографом и репутация наследника немалого состояния приводят субина туда, где мы находим его здесь и сейчас, — под пристальные взгляды, раз за разом окатывающие его ледяной волной скепсиса и лишающие веры в себя: презрительный взгляд отца, не желающего слышать ничего о творческих исканиях сына, циничный — толпы, руководствующейся распространённым заблуждением о том, что при наличии вип-статуса талант и умения можно купить. невидимая рука общественности завязывает петли как клеймо; ярлыки липнут к субину, словно пиявки: остервенело впиваются прямо в горло, высасывая без остатка кровь. несмотря на то что он умеет и любит говорить, категоричные оценочные суждения становятся причиной его болезненного смущения и замкнутости, что, однако, всё чаще воспринимается окружающими как признак заносчивости и высокомерия. молчание, думает субин, — самая изощрённая пытка, которой один человек может наказать другого, и он выбирает наказывать ей самого себя. — ты ведь не станешь отрицать, что, если бы ты добился успеха и потом у тебя появились дети, ты бы тоже вложил в них по максимуму? — да, это так, но я говорю о другом: нужно осознавать это — свой статус, я имею в виду. и субин осознаёт: цена высокой статусной оценки — утрата собственной ценности. обычно субин многое замечает, но не в тех случаях, когда дело касается его самого; не слишком хорошо разбираясь в собственных чувствах, он предпочитает держать свои глаза широко закрытыми. (кай говорит: «хён, ты — настоящий параноик, ты знал?»; тэхён с бесстрастием гарвардского профессора поправляет: «не совсем так. берроуз писал: “параноик — это тот, кто немного разбирается в том, что происходит вокруг”, а вот псих...»; субин, вздыхая, завершает его фразу: «“тот, кто только что окончательно во всём разобрался”. да, мне тоже не нравится то, что происходит у меня в голове. иногда так и хочется попросить своё внутреннее “я” позвать менеджера».) многое частное оказывается вынесено за скобки. с бомгю они знакомятся на вечеринке общего знакомого-музыканта, и, признаться честно, субин не очень любит местную богемную молодёжь, ведь о рефлексии, думает он, принято говорить тихо и наедине: с собой, с кем-то или хотя бы по кругу. вокруг слишком: тесно, душно и громко. философские темы оказываются далеки от реальности и походят скорее на интеллектуальный спор, совершенно оторванный от личных ощущений. молодые люди толкутся и роятся тут и там, заполняя собой пёстрое помещение просторной квартиры-студии. артисты массовки, вольноопределяющиеся художники и дизайнеры, разномастная окололитературщина и подростки, страдающие от непонимания и желающие прильнуть к искусству хотя бы одним местом, — едва ли подобная компания может внушить доверие. проведя весь вечер за однотипной трепотнёй о метафизике, утомительными обсуждениями актуальных тенденций в современном искусстве и поэтическими чтениями неизвестных толком никому из присутствующих авторов, субин случайно ловит в объектив своей восьмимиллиметровой камеры, хохочущего в прихожей бомгю — совсем неуместный шум — простодушный. — мы не знаем, что творится у них в головах или в их сердцах. но именно это мы и хотим узнать, когда смотрим кино: мы не хотим увидеть жизнь такой, какая она есть, мы хотим увидеть то, как жизнь проживётся. понимаешь, субин-ши? из другого конца гостиной субин наблюдает за тем, как бомгю двумя указательными пальцами быстро поправляет длинную чёлку перед зеркалом; он торопливо дёргает плечом и широко распахивает глаза. — но мои персонажи реальны, — субин говорит не громко, но так, чтобы было достаточно слышно, как будто оправдываясь перед собеседником в собственных словах и убеждая его, что нет в них ничего хвастливого и неправдоподобного. — это настоящие люди, и в этом я с ними наравне. — а ты уверен, что не пытаешься таким образом задокументировать своё представление о ней? в смысле, о жизни. белая прямая линия дорожной разметки загибается на повороте, когда бомгю тоже замечает его в толпе. первые несколько секунд он удивлённо смотрит на субина, а затем улыбается ему, открыто и ясно. когда их наконец представляют друг другу, субин замечает всё: потрёпанный гитарный чехол, книгу, которую он передаёт ворчащему тэхёну вместе с извинениями, тёплую толстовку на молнии, пахнущую стиральным порошком с какой-то химической отдушкой, рассыпающиеся из карманов жевательные конфеты с жидким центром, прозрачный клубничный блеск на губах и запутавшуюся зарядку от телефона вокруг худых исцарапанных пальцев, когда он пытается подключить её к блоку питания. бомгю продолжает внимательно смотреть на субина снизу вверх, часто улыбаться и дразняще растягивать гласные звуки. морща нос и пару раз совершая взмах рукой, словно он пытается прогнать от себя назойливую муху, что, впрочем, выглядит весьма картинно на скромный субинов вкус. (он предпочитает оставить своё мнение при себе, не преминув при этом сделать мысленную ремарку на будущее.) — неее, я не посещал киношколу, чхве субин. затооо я ходил в кино! родители думали, что однажды бомгю станет актёром, и он действительно хотел выступать, но в отличном от их представлений амплуа. он со смехом пересказывает субину, как пять или шесть раз пересмотрел «шербурские зонтики», чтобы наконец разобраться, что именно в этом фильме увлекает его так сильно: — конечно же, ответ всегда лежал на поверхности — музыка. именно в ней дело. она захватила меня целиком и полностью! бомгю одиннадцать лет, и старший брат показывает ему старую запись живого выступления джими хендрикса. на двенадцатый день рождения отец дарит ему гитару, и бомгю начинает играть по шесть-восемь часов в день в подвале родителей, стирая кожу на пальцах в кровь. в четырнадцать он впервые слушает «белый альбом» битлз и начинает практиковаться в написании собственных песен. к пятнадцати годам приходит осознание, что ему нужен жизненный опыт, базовый материал, и, за неимением оного, он сам начинает активно его отсутствие восполнять: знакомится с сомнительной компанией старшеклассников из соседней школы, записывает каверы на песни нирваны и сочиняет зарисовки и скетчи сюжетов, по крупицам раскрывая в себе талант сценариста. ему едва минует семнадцать, когда на свет появляется его первый мюзикл про несчастную любовь. — почему про несчастную? бомгю останавливается, чтобы перевести дух. он глубоко вздыхает, делает глоток из своего стакана и проводит ладонью по лицу. — в подростковом возрасте я был слишком впечатлительным, ранимым и переполненным невыраженной агрессией. я испытывал настоящий страх перед собственными амбициями. это касалось всего, любви в том числе. возможность не произвести должное впечатление на людей доводила меня до трясучки. но суть не в этом, — в его глазах мелькает нечто, весьма похожее на сожаление, и субин понимает, этот монолог даётся ему крайне непросто, несмотря на привычную лёгкость в мимике и жестах. — в первую очередь эта история про внутренний конфликт, который мешает главному герою вырваться из ловушки, сотканной из собственных ожиданий, сомнений и деструктивных мыслей. ты ведь наверняка смотрел «цельнометаллическую оболочку», я прав? — субин кивает в ответ. — так вот, я после просмотра думал: «о боже, кто-то задокументировал время моего участия в группе в фильм, невероятно!». просто… в какой-то момент я перестал получать удовольствие от процесса создания музыки и будто превратился в музыкальный автомат, понимаешь? после школы я переехал в сеул, увлёкся более доступными наслаждениями и окончательно слетел с катушек… теперь жизнь приходится отстраивать заново. земля не перестаёт крутиться, даже если ты не попадаешь с ней в ритм. разговоры за спиной вполне ожидаемы, когда ты сам даёшь для них повод. — если у него есть деньги, почему бы и нет? — точно. если можешь так запросто достать камеру — действуй. — но ведь и вы не бедствуйте, — в голосе бомгю звенят нотки принципиальной откровенности и ума, хотя он не меняет позы, небрежно опираясь о стол и крутя в руке вторую за вечер порцию дешёвого крепкого ликёра. — он просто пытается что-то пробовать, как и все мы. — однако не каждый из нас может приобрести дорогостоящую аппаратуру. бомгю неожиданно переводит взгляд в сторону субина и подмигивает, прежде чем вытащить из нелепо-широкого рукава толстовки червонный туз. — нужно уметь использовать свои козыри, не так ли, хён? всё верно, думает про себя субин, не сводя фокус камеры с точёного профиля, никакая куча дорогостоящих вещей не сможет заменить достоинство. — хичкок настоящий гений, скажи? он брал и менял метку. помнишь ту сцену в душе из «психо»? — да-да, там много фрагментов, много склеек… — верно, но в других случаях он действовал стандартно. он знал, когда нужно что-то изменить, потому что это процесс, это рост, это развитие нашей восприимчивости. нужно осознавать, что иногда необходимо менять подход по мере движения вперёд. — точно. мы не видим, как происходит убийство, но отчётливо слышим женский крик — слышим конфликт. несмотря на присутствие всех элементов преступления в кадре, ничего не происходит: шум разгорающейся ссоры и есть оружие. — да, именно! мы видим только результат — труп женщины. но тот сюжет, который я хочу тебе предложить проще и одновременно сложнее: у нас есть лишь они — два разбитых сердца, и… когда они оказываются на улице, тихая сентябрьская ночь распахивает звёздное небо над их головами. порывистый ветер треплет волосы на затылке. субин протягивает помятую пачку сигарет бомгю, но тот отказывается: — бросил. — правильное решение. я тоже пытаюсь уже пару месяцев, но, как видишь… стоит ли мне отойти в сторону? бомгю отрицательно качает головой и плотнее кутается в лёгкую джинсовую ветровку. он пытается заглянуть субину в глаза, но тот отказывается смотреть в ответ; у бомгю в глазах отражаются все звёзды разом, и их свет ослепляет. субин не осознаёт момент, когда зажимает сигарету меж губ, снимает с себя клетчатый кашемировый шарф и повязывает его бомгю на шею. бомгю порывисто дышит; большой палец субина едва касается мочки его уха; субин чувствует, как горят его щёки и поёт в венах кровь. смущённое «спасибо, хён» медленно растворяется в студёном воздухе, и бомгю вновь приковывает к субину свой внимательный взгляд. субину кажется, будто рёбра сами раздвигаются бомгю навстречу, и... что если он тоже чувствует это? тепло, нет, даже жар, всепоглощающий и неконтролируемый. он повсюду, захватывает субина целиком и полностью, заставляя кости со звонким треском ломаться. бомгю так же ощущает музыку? или, быть может, для него это чувство больше похоже на воду, которая раз за разом циркулирует по хитроумному маршруту? время по своим свойствам и качествам во многом похоже на воду; вода лечит. субину хочется спросить, что конкретно бомгю имел в виду, говоря о разбитых сердцах? он заранее знает, что у них, бомгю и субина, ничего не выйдет? неужели он не дал бы субину и шанса? субин хочет знать наверняка, но лишь шуршит сухим, как осенний листок: — ага. в этот момент на красивом лице мелькает тень разочарования, и бомгю, усмехнувшись, отворачивается, пряча нос в складку шарфа. — ага. — хочешь поехать ко мне? — и что мы будем делать? — не знаю, можем посмотреть что-нибудь. — ааа… тогда ладно. — постой-ка, а ты о чём подумал? — нууу… — oh my, чхве субин! так субин узнает, очень важно найти взаимосвязь между собственным опытом и тем опытом, который вы хотите показать. ; с драматичным вздохом пройдя в кухню, бомгю падает на стул и глубокомысленно изрекает: — любви не существует, а если и существует, то скорее всего она есть только в тебе одном. — конечно, не существует, — соглашается тэхён, не отнимая пару столовых палочек ото рта. — это лишь химия, которая соединяет нас с другим человеком, а когда её действие заканчивается остаётся простая привязанность, — он пожимает плечами. — ничего особенного, хён. бомгю замирает и хлопает глазами, сводя брови к переносице. — о чем ты вообще?.. ай, ладно, — в конце концов отмахивается он. — чем так аппетитно пахнет? я жутко голодный. тэхён двигает к нему глубокую тарелку с салатом, сверху на котором аппетитно дымится ещё тёплая тушёная утка. — будешь? я много приготовил. бомгю вяло кивает, затем берёт приборы, но тут же обессиленно опускает руки на стол. — в общем, мы расстались. в этот раз окончательно. я больше не мог терпеть. мы совсем перестали друг друга слышать, — далее следует тревожная пауза в несколько секунд, и бомгю торопливо прячет лицо в ладонях; субин замечает, как за мгновение до на гладко выбритой щеке появляется одинокая влажная дорожка. — почему это должно быть так сложно, скажите мне? тэхён с субином переглядываются, и, субин уверен, оба думают об одном и том же: эти отношения давно зашли в тупик, но как разорвать порочный круг знали только двое. побег бомгю продиктован инстинктом самосохранения, а не отсутствием любви, это очевидно, поэтому глупее всего было бы начать объяснять или, что ещё хуже, объясняться. субин неуверенно выдавливает из себя: — оу… я… если честно, я понятия не имею, что говорить в подобных ситуациях, но мне жаль... — он замолкает на пару мгновений и едва слышно добавляет: — ты в порядке? как себя чувствуешь? бомгю откидывается на спинку стула и трёт до красноты веки. — я, кажется, был готов, поэтому чувствую что-то вроде… облегчения. пока что. субин пальцами мнёт салфетку и бегает глазами по скромному интерьеру кухни, ища, за какой предмет зацепиться. мысли в голове крутятся с бешенной скоростью, и он не может сконцентрироваться хотя бы на одной из них. да, бомгю теперь снова свободен, но это не означает для него, субина, ровным счётом ничего. это не зелёный свет; бомгю догорает — всё так же предупреждающе жёлтым; субин должен быть терпеливым. он должен быть хорошим другом вместо того, чтобы грезить наяву. — а это разве не хорошо? ты ведь… ты заслуживаешь лучшего. вообще-то, вы оба заслуживаете. и я всегда рядом, и ещё тэхён… — тэхён с противоположной стороны стола скептически ведёт бровью, когда субин взглядом ищет в нём поддержки. — да. можешь поделиться с нами всем, чем захочешь. мы… я выслушаю. бомгю вздыхает и, наклонившись в его сторону, дружески хлопает по плечу. — ты расчувствовался. я понял, спасибо за поддержку, хён. люблю тебя. субина бесит, что одно невинное прикосновение запускает табун мурашек, срывающийся вниз по его позвоночнику. он смущён, но ему нравится, как звучит эта маленькая незначительная фраза, когда она слетает с языка бомгю, проскальзывает меж его губ. ему даже хочется, чтобы бомгю произнёс её снова. люблю тебя. субин — тоже, и уже давно. но по лицу бомгю расползается маска глубокого разочарования. его глаза блестят влагой. он выглядит невероятно расстроенным. — ага, — по привычке бубнит субин. бомгю кивает и быстро мажет пальцами по щеке. — ага. субин думает: это бесконечный замкнутый круг страданий; это бесконечное расстояние до губ бомгю. ; они сидят в субиновой гостиной уже второй час, и за это время их беседа так и не двигается с мёртвой точки. ёнджун скромно улыбается, потягивая вино из бокала, и… — какой славный вкус! — выглядит в целом беспечно, периодически хихикая, как мальчишка, и совершая плавные движения рукой. напротив — бомгю всем своим видом напоминает воробья, которого бессердечный сторож выгнал с тёплого чердака на холод; он играет довольно мрачную роль, молча сидя в кресле, дуясь и хорохорясь, и субину интересно знать почему. ёнджун как всегда невероятно мил. он много шутит, и субин много смеётся. он подробно рассказывает о своей заграничной стажировке: об учёбе, и танцах, и сцене, о замечательных людях, которые, не таясь, всячески поддерживали его в самый нелёгкий период. бомгю, прищурившись, жадно блуждает по нему глазами. ёнджун замечает его пристальный взгляд и краснеет. субин думает: для душевных движений, для самых неуловимых и тонких чувств жизнь всегда находит реалистический образ, весомый и измеримый в пропорциях. небрежно брошенная ранее фраза — надеюсь, вы подружитесь — кажется ему самым самоотверженным желанием и вместе с тем предзнаменованием надвигающейся катастрофы. субин чувствует, как тонкий пряный аромат постепенно обволакивает его сознание, когда он откупоривает очередную бутылку. — после французской «новой волны» мы понимаем, что можем использовать любые приёмы и типы съёмки… ёнджун отмахивается и делает ещё один жадный глоток вина; у него забавно розовеют кончики ушей, когда его колено случайно задевает ногу бомгю. в этот момент острый кадык бомгю дёргается; он допивает содержимое своего бокала залпом и выглядит загнанным в угол. — это просто подход: форма превыше содержания, darling. — я с тобой категорически не согласен, хён. у него есть очень чёткая формальная структура, и она гораздо глубже и трогает людей сильнее, чем обычная сцена болтовни в кафе. как в фильмах годара, например, — это намного чувственнее. — да они просто навязали рекламную эстетику кинематографу. субин не унимается, становясь неожиданно настойчивым. может, дело действительно в вине? — так бы сказал критик… ёнджун добродушно смеётся и опускает ладонь ему на плечо, слегка сжимая. — но я и есть критик! субин складывает руки на груди, а губы сворачивает трубочкой. — вечно ты так, хён. это глупо. в наших руках лишь набор инструментов, которые придумали создатели рекламы и превратили в очень эффектную форму искусства. бомгю с шумом возвращает свой бокал на поверхность стеклянного столика, чем обращает на себя внимание обоих. его глаза сверкают вспышками молний в приглушённом освещении комнаты. — конечно! какова бы ни была технологическая революция, случившаяся в конце пятидесятых, «новой волны» не было бы, если бы не было такой удивительной концентрации действительно злых молодых талантов, недовольных современным им кинематографом. они буквально ворвались в историю искусства, в историю кино двадцатого века: годар и трюффо, шаброль и рене, луи маль и аньес варда. не стоит подвергать ревизии их общность так же, как и не стоит подвергать сомнению то, что «новая волна» действительно существовала. она и по сей день продолжает оставаться самым влиятельным движением в мировом кино за последние полвека. сначала ёнджун удивлённо вскидывает брови, затем ровно кивает и улыбается той самой широкой улыбкой, которая буквально расплывается по его лицу (или же сам ёнджун в ней, в спектре эмоций). ёнджун всегда — как солнечный свет: огня во взгляде столько, что кажется, будто перед субином и бомгю сидит не человек, а языческий бог. — ты прав, бомгю-йа, — звучит слишком сладко. бомгю растерянно хлопает своими большими глазами, беззвучно открывает и закрывает рот, словно рыба, выброшенная волной на раскалённый песчаный берег, фыркает и бубнит что-то нечленораздельное себе под нос. он тут же начинает выстраивать оборону, вовлекая ёнджуна в новый спор, — так происходит каждый раз, когда смущение пытается захватывает его в плен. ёнджун специально провоцирует его, плохо скрывая заинтересованность во взгляде; бомгю с энтузиазмом камикадзе ведётся. субин замечает это. странное чувство селится у него в груди. если вычислить значения всех переменных, случайности окажутся вполне очевидной закономерностью. это как в линейном уравнении — уже известные числа помогают вычислить неизвестные. кай говорит: — если тебе нравится ёнджун-хён, так ему и скажи. тэхён согласно кивает. — хёну необязательно торчать в театре с утра до ночи. он отлично справляется со своей ролью. — вот именно, — поддакивает кай. — только если дело не в том, что ты хочешь видеться с ним чаще. прежде чем ответить, бомгю последний раз пробегается глазами по страницам, закладывает карандаш за ухо и передаёт папку с исправленным сценарием субину. — ты точно нигде по дороге не стукнулся головой, а, кай-йа? чхве ёнджун? нравится? мне? какой абсурд, — сведя брови на переносице, он встаёт с места, которое по негласной традиции всегда занимает рядом с субином, и начинает мерить шагами его просторную, минималистично обставленную гостиную. — хён будет проводить на репетициях ровно столько времени, сколько я ему скажу, потому что его игра всё ещё далека от совершенства и ему есть над чем работать. а ещё я терпеть не могу клише. ёнджун-хён в этом смысле ходячий красный флаг. так что мне жаль разочаровывать тебя, but no, thanks. это была случайная встреча в клубе, одна ночь и ровным счётом ничего личного. я тогда перебрал с алкоголем настолько, что даже имени его не запомнил. откуда же я мог знать, что он знаком с субин-хёном? — знаешь, хук-ап культура часто сводит вместе родственные души. может, это судь… глаза бомгю расширяются до ужасающих размеров, а указательный палец угрожающе поднимается вверх в ту же секунду. — хюнин камал кай, не смей произносить это слово вслух, да ещё и в таком контексте! жизнь — это не романтическая комедия какая-нибудь. мы не снимаемся в «красотке» на минималках: ёнджун-хён — даже близко не успешный бизнесмен из нью-йорка, а я — не эскортница с голливудского бульвара, которая неожиданно хорошо разбирается в тачках. и вообще… — когда аргументы заканчиваются, бомгю начинает нервно кусать нижнюю губу. — мне нельзя садиться за руль, забыл? кай с улыбкой поднимает обе руки, покоряясь. — хорошо-хорошо, как скажешь, принцесса вивиан. бомгю бросает в него сердитый взгляд и небольшую декоративную подушку с дивана, но кай успевает пригнуться, так под ударом оказывается совсем невовремя уставившийся в экран своего телефона тэхён. тот недовольно трёт затылок и не глядя бросает её обратно в бомгю. субин изо всех сил старается вчитаться в исписанные ровным почерком бомгю листы, но в такой обстановке выходит скверно. он наблюдает за разворачивающейся сценой со стороны и вяло смеётся. он знает: не существует такой человеческой мечты, которую голливуд не смог бы низвести до состояния чудовищной пародии. в четверг отец просит субина явиться домой на семейный ужин, поэтому ёнджун соглашается сопроводить его на шоппинг-тур в поисках более-менее приличной рубашки и брюк. бомгю увязывается за ними следом и в каждом модном бутике выглядит словно инопланетянин, впервые посетивший землю. обычно именно так субин чувствует себя. он стоит перед большим зеркалом в зоне для примерочных и всеми силами пытается примирить и примерить себя к строгой классике. дорогая итальянская ткань обтягивает его высокую фигуру, а субин с неловким видом рассматривает своё отражение. — ну не знаю, хён… ёнджун удовлетворённо улыбается и легко поддевает его плечом. — хей, не будь приличным, будь нахальным — так гораздо сексуальней. бомгю презрительно фыркает, стоя чуть позади. — вот как? значит, ты считаешь себя сексуальным, хён? он напряжённо смотрит на ёнджуна из-под веера ресниц, и, субин замечает, его взгляд горит. ёнджун смотрит в ответ — расслабленно и долго. в конце концов он сдаётся и устало морщится, пытаясь скрыть её — простую нежную улыбку. он треплет бомгю по волосам, насмешливо-снисходительно отвечая: — очевидно. но тебе не понять. бомгю закатывает глаза и нарочито громко вздыхает. — боже, субин-хён, как ты его выносишь? — он задаёт скорее риторический вопрос, отмахиваясь от ёнджуновой руки; субин наблюдает — читает язык тела — в противовес словам, изрезанные гитарными струнами пальцы всё же задерживаются на чужом запястье чуть дольше положенного. субин судорожно отсчитывает собственный пульс. накануне зимних каникул всей компанией они выбираются в бар, чтобы отметить первый успешно сданный каем экзамен по сценографии. ёнджун не отходит от бомгю весь вечер: его рука то и дело ложится ему на талию, а его шутки с каждым выпитым шотом становятся всё более глупыми. в какой-то момент незнакомый мужчина приглашает его потанцевать, и, прежде чем согласиться, он вопросительно склоняет голову в сторону импровизированного танцпола, безмолвно спрашивая у бомгю разрешения, но не получает от него в ответ ничего, кроме неопределённого пожатия плечами. конечно, это сложно назвать танцем, потому что из-за выпивки обычно безупречная координация ёнджуна нарушена, словно у пьяного жирафа. субин не может сдержать смех, поэтому отворачивается и заказывает себе ещё один коктейль. бомгю смеётся тоже, но всё равно смотрит. смотрит на него так. всё, что делает ёнджун, получается у него изумительно, легко и непринуждённо, субин не может не согласиться. он излучает уверенность и красоту в любой ситуации — и это то, что выбивает бомгю, как и многих прочих, из колеи, наверняка вызывая в душе смесь зависти и восхищения. пару минут спустя ёнджун замечает на себе напряжённый взгляд и бросает своего очаровательного партнёра, возвращаясь к барной стойке. он наклоняется к бомгю и проговаривает: — ну что ты? завидуешь? бомгю поражённо вскидывает брови. — чему? твоему поразительному отсутствию координации и способности попадать в ритм? ёнджун с улыбкой изучает его, совершенно не обращая внимания на поток очередных колкостей в свой адрес. — ты ревнуешь, — усмехаясь, констатирует он. бомгю ожидаемо закатывает глаза. — ты бредишь, — он поспешно разворачивается к субину. — лучше послушай: наш субин-хён недавно встречался с большими шишками из киношколы. ёнджун хмыкает. — правда? — он смотрит на субина, который стоит чуть поодаль. тот кивает, продолжая буравить взглядом дно стакана перед ним. на сегодня достаточно представления, думает субин, но всё же… — бесчувственные снобы, скажи? …продолжает наблюдать за тем, как бомгю рисует идеальные круги в своём джинтонике тонкой фиолетовой соломинкой. — это ведь всё развод. все самые отпетые мошенники именно там — в киношколе. мне она нужна была лишь как база снабжения. там, кстати, самая дешёвая аренда камер. представляешь, они даже не закрывают склад: просто заходишь и берёшь то, что нужно. я так снял два фильма, почти не тратясь. местные работники не проверяют запасы плёнки, только подозревают. тем временем рука ёнджуна тянется к его напитку, но бомгю замечает её и быстро бьёт по внешней стороне ладони, отставляя в сторону стакан со строгим «тебе на сегодня хватит, чхве ёнджун». ёнджун обиженно дуется и растирает место удара, пока бомгю просит у бармена счёт. ёнджун протягивает ему кредитку, но бомгю, гордо вздёрнув подбородок, расплачивается своей наличкой. — oh my! you’re such a gentleman! — yes, i am a gentleman, but also a desperately handsome man. that’s a dangerous combination, you know. ёнджун смеётся и заботливо заправляет отросшие пряди чёлки бомгю за уши; его румяное лицо улыбается так ярко, словно перед ёнджуном стоит самое прекрасное существо на планете, которое только можно себе вообразить; у субина от этого вида скручивает все органы разом. — ещё слово, чхве бомгю, и я скажу что-то, о чём очень пожалею завтра утром. лучше вызови хёну такси, будь так любезен. пока бомгю, уставившись на него, изумлённо моргает, на ощупь выуживая из кармана штанов телефон, ёнджун вновь обращается к субину: — учить людей тому, как снимать фильмы, — это всё равно, что учить дышать или думать, — полный абсурд. нет никаких правил. знаешь, как толстой определял искусство? это просто внутреннее чувство, и ты внешними средствами передаёшь его кому-то ещё. вот и всё. тебе не нужен чёткий алгоритм действий, чтобы жить, субин. понимаешь? просто иди и делай — просто живи. искусство субина строится на полутонах и лёгких вздохах. кай весело заявляет: — вы такие влюблённые, это просто отвратительно! бомгю раздражённо вздыхает и на ходу натягивает капюшон куртки чуть ли не до самого подбородка. — и вот мы снова вернулись к пустым обвинениям и глупым заявлениям… тэхён флегматично пожимает плечами. — тебя никто ни в чём не обвиняет, бомгю-хён. просто признай это наконец. субин идёт рядом, засунув одну руку в карман пальто, второй — прикуривает сигарету, и снова молчит. он слегка заплетается в собственных ногах, а чувства неожиданно переполняют его, отчаянно желая вырваться наружу. он думает: неужели это стандартная реакция его мозга на алкоголь? неужели сердце в груди должно ощущаться таким тяжёлым? лишь спустя несколько дней он понимает, что за чувство съедает его изнутри, будто бы мышь, грызущая казённые сухари, сидит у него под ложечкой. обычно субин находит вдохновение во всём. это может быть слово, или жест, или песня. он может найти вдохновение в самых будничных вещах, в сущей мелочи, но не так много из увиденного вдохновляет его на написание бесчисленных страниц сценария, на съёмки фильмов и создание вселенных ради единичного кадра. да, такое прежде случалось: когда бомгю заснул на его кровати, пока они вместе работали над новым проектом допоздна — именно в тот день субин осознал, что влюблён в него; когда ёнджун танцевал на сцене в приглушённом свете рамп после репетиции, полностью погрузившись в музыку, в её ритм и впервые за долгое время просто в самого себя, абсолютно естественный в своём неоспоримом совершенстве. субин привык к тому, чтобы наблюдать со стороны. вот только… почему-то в этот раз ситуация ощущается так гнусно и тошно: когда он видит их вдвоём, рядом, совсем-совсем близко, едва ли касающихся друг друга губами, но смотрящих друг на друга с такой теплотой, которой он завидует в ту же секунду всем своим существом. субин вылетает из дверей театра, и в лицо тут же ударяет взбаламученный декабрьский воздушный кисель. он несётся по хорошо знакомой дорожке к тому общему месту-курилке во дворе здания, вытягивает сигарету из пачки и быстро поджигает. кай недавно заметил, что субин совсем кислым сделался в последнее время, отчего тот подумал, может, он не всегда был таким? ему почему-то вспоминается всё то, о чём когда-то мечталось. то ли от тоски по несбывшемуся и несбыточному, то ли из зависти к тому, что вот так смело может мечтать бомгю, человек, находящийся в обстоятельствах самых жалких, то ли просто от злости на дурную погоду и грязь под ногами, субин говорит сам себе: — да куда уж тебе до него теперь? он весь дрожит от порывов ветра и подступающих к глазам слёз отчаяния, трясёт головой и всего его начинает корчить как гусеницу, на которую наступили, но, раздавленная, она всё так же упрямо продолжает ползти по дороге то ли к свободе, то ли к смерти. такова уж человеческая жизнь: в ней не может быть статистики. нельзя узнать, что бы вышло при замене одной из переменных. ; субин уныло заявляет: — по-моему, я заурядный, тэхён-а, — он пинает пустую банку из-под газировки, и та со звоном катится вперёд по дороге. тэхён наблюдает, смеряет его нечитаемым взглядом и затем ровно проговаривает: — вовсе ты не заурядный, хён, — ты потерянный. это совсем другое... — понимаешь, в тебе сидит стереотипное представление о режиссёре из «оксбриджа», а тебе надо просто идти и снимать. то же говорил тебе и ёнджунни-хён. прогоним эту сцену ещё раз? субин молча отворачивается и до боли впивается ногтями в ладони. субин знает: ёнджун достоин аплодисментов. он завораживающий и невероятный, к тому же добрый и внимательный. он выбивает почву из-под ног у каждого, кого встречает на своём пути. но для него этот путь — жизнь — вечеринка, и он всегда в списке приглашённых. он наверняка думает, что бомгю — диковинный сувенир, красивый и с интересной историей. но неужели сам бомгю готов примерить на себя эту праздную роль ловца снов вместо того, чтобы держаться подальше от чужих кошмаров? ; второй закон термодинамики гласит, в замкнутой системе уровень энтропии может только возрастать. иначе говоря, события, предоставленные сами себе, всегда развиваются от плохого к ещё более худшему. январский день приближается к концу. вечерний холод ещё сильнее стискивает и без того недвижимый воздух. за окном быстро гаснет кровавая заря. во время телефонного разговора ёнджун делится: — после каждого посещения группы поддержки он закрывается в спальне на несколько часов. — и... как он объясняет это? на другом конце провода слышится тяжёлый вздох. — никак. я пытался с ним поговорить, но… он просто молчит. молчит и всё. ведёт себя так, будто ничего не произошло, будто всё нормально. но я же чувствую, что это не так. на следующий день бомгю сам признаётся субину: — я не хочу ему врать, просто… не думаю, что он поймёт. иногда он так на меня смотрит… будто вот-вот набросится и проглотит, целиком и полностью. если он хочет, то может беспрепятственно протянуть руку, достать моё сердце и съесть его. но вместо этого он лишь наблюдает, остаётся так близко и ждёт, пока я сам сервирую ему его на стол. чего мы ждём от жизни не имеет ровным счётом никакого значения. гораздо важнее понимать, чего жизнь ждёт от нас. ведь как только у человека появляется цель, он обречён. субин через силу выдавливает: — бомгю, он просто любит тебя и хочет, чтобы ты открылся ему. — я знаю, хён, знаю, но в моей груди и так слишком большая дыра, и она пугает даже меня самого. а ещё пугает то, что я готов сделать ради того, чтобы от неё избавиться. субин понимает: на самом деле у луны нет тёмной стороны — в сущности, она вся тёмная. ; первый происходящее осознаёт ёнджун. — возможно, нам обоим нужно время, чтобы разобраться в себе. всё произошло слишком быстро. бомгю не желает так просто сдаваться, поэтому сезонный роман превращается в замкнутый цикл боли, которая гоняется по кругу: из рук ёнджуна в руки бомгю и обратно — расставание, и воссоединение, и снова расставание. взаимные упрёки, ссоры и обиды. недели молчания плавно перетекающие в игру в кошки-мышки, где один убегает, а другой пытается его на полпути до двери поймать. они знают, что не так, но тем не менее не предпринимают ничего, чтобы разрезать узел переплетения нитей. и это тот выбор, который меняет обоих. всё всегда начинается с внимания. ваш возлюбленный дарит вам его вместе с пьянящей, сводящей с ума дозой того, о чём вы не смели даже мечтать, — эмоциональный спидбол ошеломляющей любви и возбуждения. но ломка — вот обратная сторона кайфа, и она не заставит себя долго ждать. когда у вас отнимают этот наркотик, вам становится плохо, настолько паршиво, что вы начинаете терять рассудок, не говоря об обиде на дилера, который изначально сподвиг вас на эту зависимость, а теперь отказывается обеспечивать вас эйфорией бесплатно. ты отдаёшь всё, что у тебя есть, безжалостно уничтожаешь себя во имя объекта обожания, который сидит на той же игле, что и ты. вы постепенно обескровливаете друг друга, а на смену нежности приходит отвращение: сначала к человеку напротив, затем — к собственному отражению. люди продают душу не ради любви, нет, а ради удовольствия — так захотелось — почувствовать свою важность, значимость в чьей-то жизни. когда бомгю тошнит в туалете субиновой квартиры после очередной попойки, с которой тот увозит его чуть ли не силой, за рёбрами у субина так горячо, что всё сгорает. от вида снова пьяного в хлам бомгю хочется рвать на себе волосы. — иногда сдаться — это лучший и единственный выход. — но кто я без него? горстка проблем вперемешку с детской злобой? кто меня такого захочет? у меня ведь ничего нет, хён. у меня ничего не осталось... — какая чушь! ты, бомгю-йа! это всё ещё ты. ты всё ещё есть у себя, и прямо сейчас ты рискуешь потерять то немногое, что осталось от тебя, как от человека, пойми наконец! за любовь надо уметь не только бороться, но и вовремя отпускать, чтобы не причинять боль ни ей, ни себе. я не собираюсь смотреть на то, как ты роешь сам себе могилу! поднимайся. он помогает бомгю встать на ноги, снять испачканную одежду и принять душ. и это та слабость, которая всегда делает его, субина, сильнее — действия вопреки: словам, обстоятельствам, времени, чувствам. бомгю выглядит разбитым. разбитым и несчастным от сознания собственной беспомощности. субину кажется, будто он может слышать, как тот звенит болезненной любовью, когда смотрит на него так. бомгю прячется. ему слишком страшно, потому что никогда ещё не было так больно. субин хорошо знает это чувство, потому что он тоже — болит — трус. трус, который прячется за бессмысленными тирадами. трус, который больше всего боится разочаровать. поэтому он выбирает молчание. зато бомгю — нет. терпеть — страшно, но уходить первому — ещё страшнее. удивительно, с какой болью люди готовы мириться из страха перемен, из страха возможности того, что в один момент всё может рассыпаться, как карточный домик. не знаешь, как быть дальше? перестань всё время чего-то ждать. и в первую очередь перестань ждать, пока тебя простят за принятое решение. гораздо продуктивнее будет попытаться простить себя самому. когда всё заканчивается, боль расставания пропорциональна красоте пережитой любви. следующие две недели боль бомгю — молчаливая тоска, тихая настолько, что временами кажется почти мёртвой: синяки под красными от слёз глазами, бледное измученное лицо, растрёпанные во все стороны волосы; растянутая футболка размера на два больше нужного, такие же шорты — лишь бы скрыть истощённое тело. краем уха субин слышит обрывки телефонного разговора из гостиной, пока перекладывает одежду с полок в шкафу на кровать: — я пока поживу у субин-хёна, не волнуйся… да, знаю, ёнджун-хён, это будет непросто, но я больше так не могу… я не хочу всего этого… не хочу ранить тебя и не хочу позволять тебе делать то же самое со мной. мы оба заслуживаем лучшей участи, чем оставаться вместе только из страха саморазрушения и одиночества. так роковые ножницы оказываются в руках бомгю. ; когда тёплый майский вечер опускается на столицу, они вдвоём, сидя на скамейке у подъезда, наблюдают за тем, как на распустившиеся верхушки деревьев с шумом опускается стая грачей. бомгю шмыгает носом и прячет руки глубже в рукава худи. — не знаю, хён. наверно, дело в том, что я такой человек. я растворяюсь в том, кого люблю, иначе не умею. я как проницаемая оболочка: если я люблю тебя, всё моё — твоё, мои деньги, моё время, моё тело. я приму на себя твои долги, припишу тебе высшие достоинства, которые ты и не знал в себе. я дам тебе всё это и даже больше, пока не останусь… полностью опустошённым. поэтому мне нужно время, чтобы прийти в себя, понимаешь? недавно я был с тэхёном в студии и записал кое-что. хочешь послушать? субин кивает, и из кармана поношенных джинс бомгю появляются телефон и наушники; один из бомгю предлагает субину, когда тот придвигается ближе. песня нежная и одновременно страстная. она вдруг напоминает субину о первой любви, о первом падении, о позднем прощании на заре, на утреннем холоде, когда трава седа от росы, о последних объятьях, так тесно сплетённых, и о том, как не ошибающееся чуткое сердце скорбно шепчет: «нет, это не повторится, больше не повторится». когда разбивается сердце, оно разбивается бесшумно. казалось бы, должен раздаться невероятный грохот или какой-нибудь торжественный звук, например, удар гонга или колокольный звон. хочется, чтобы грянул гром, который отвлёк бы вас от боли, но нет, это происходит в тишине. если звуки и есть, то они остаются внутри: крик, который никто, кроме вас, не слышит, такой громкий, что у вас звенит в ушах и раскалывается голова. это похоже на огромное обезумевшее пойманное животное, ревущее и бьющееся в плену собственных чувств. это дикая, жгучая боль, открытая рана, которую разъедает солёная морская вода, но таково свойство любви — для неё нет уязвимых. — сейчас мне нужно исцеление и покой, а их способно подарить лишь одиночество. — ты не прав, бомгю. научиться заново доверять — вот это действительно исцеление. субин думает: бомгю как никто другой знает, что путь к преображению лежит через руины. ; когда настаёт черёд субина делать запись, он долгое время молча сидит перед камерой: пыхтит, стыдливо мнётся на стуле, затем более решительно закатывает рукава рубашки, оголяя предплечья под внимательным взглядом бомгю. — ты готов, хён? — его глубокий низкий голос отзывается эхом в стенах пустого просторного зала, привычно пуская мурашки вниз по спине. робко потупляя глаза, субин кивает. объектив фокусируется от расстояния бесконечности до минимального. — хотелось бы, чтобы теперь ты прояснил различие между саспенсом и неожиданностью, субин-ши. — различие между саспенсом и неожиданностью вполне определённо, хотя их и часто путают между собой. поясню, что я имею в виду. представь, мы с тобой вот так мило беседуем, а под столом, за которым мы сидим, пристроена бомба. всё тихо-мирно, и вдруг бац! — взрыв! публика поражена, но перед этим идёт совершенно нейтральная сцена. и вот как будет выглядеть ситуация с саспенсом — бомба опять под столом, но теперь публика об этом знает. может быть, она видела своими глазами, как её пристроил туда какой-нибудь анархист. ей известно, что бомба взорвётся в час дня, и на экране появляются часы: видно, что они показывают без четверти час. в этих обстоятельствах самый невинный разговор становится многозначным, потому что зрители включают известную им информацию в оценку происходящего. они следят за событиями на экране, и из души каждого рвётся крик: «хватит уже трепаться о пустяках! сейчас рванёт!». в первом случае мы предоставили публике возможность пятнадцать секунд поудивляться в момент взрыва, во втором мы обеспечили ей пятнадцать минут саспенса. отсюда заключение: публику следует по мере возможности наиболее полно информировать. за исключением тех случаев, когда неожиданный финал составляет высшую драматическую точку и цель замысла. их стулья стоят друг напротив друга за небольшим квадратным столом; колени плотно соприкасаются под. бомгю будто невзначай скользит ногой по внутренней стороне бедра субина, и тот ловит её, зажимая между своих ног. они смотрят друг на друга, пока глубоко внутри субина разрастается странное ощущение — эта неожиданная близость согревает сердце. — то есть ты считаешь, что, рассказывая историю на экране, к диалогу следует прибегать лишь тогда, когда без него никак не обойтись? — именно. я всегда пытаюсь сначала представить истории средствами кино, через последовательность кадров, монтаж. создавая сценарий, важно чётко отделять диалог от визуальных элементов и где только возможно полагаться на видимое, а не на слышимое. — я, кажется, понял: мистер диалог нам не друг, если его можно заменить на действие. верно? — бомгю смеётся. он придвигается ещё ближе и хватает субина за руку, сжимая его пальцы. субину хочется плакать. в этом нет никакого смысла, но впервые за долгое время ему хочется выплакать себе все глаза. плакать до тех пор, пока он не перестанет дышать, до тех пор, пока в нём совсем не останется воздуха. чувство влюблённости возвращается к нему и накрывает волной болезненных эмоций, словно цунами. бомгю — это необратимость, субин знал это с самого первого дня. новое чувство ложится поверх — всего прочего — уже существующей в субине любви, разрывая сердце на части. субину хочется плакать. в этом нет никакого смысла. но он смеётся. смеётся вместе с бомгю, впитывая его присутствие в себя как губка. — когда я рассказываю о том, что мне нравится, я очень волнуюсь, прости. — не стоит. я ценю страстную увлеченность в людях. — чхве бомгю, ты только что меня похвалил? вау… какое сегодня число? я должен отметить этот день в календаре! они выходят на свежий воздух, чтобы сделать перерыв, и продолжают обмениваться незначительными шутками и быстрыми взглядами украдкой. бомгю предлагает зайти за кофе и сэндвичами в ближайшую кофейню, но по пути прилипает к витрине зоомагазина. — это что, неразлучники? такие хорошенькие! в клетке за стеклом два красногрудых попугайчика сидят на жёрдочке, тесно прижавшись друг к другу. в отражении прозрачной витрины субин взглядом ловит их силуэты. — думаю, это просто пара друзей. бомгю громко цокает и пихает субина локтем в бок. — я не могу с тобой, хён! при виде нахохлившегося бомгю субин не может сдержать добродушный смех. — я знаю, что ты без меня жить не можешь, бомгю-йа, — он берёт его руку в свою и направляется в сторону раздвижных дверей. бомгю выглядит растерянным, но послушно следует за субином. — если хочешь зайти и посмотреть поближе, то так и скажи. они ходят между стеллажами и полками с аквариумами и говорят говорят говорят говорят, однако трепетное волнение в диалоге сохраняется. это непривычно. — я так соскучился по своему тото… — нараспев тянет бомгю и неожиданно останавливается; субин наблюдает, как он нервно заламывает свои красивые длинные пальцы, не решаясь поднять на него взгляд. — слушай, хён, давай устроим себе летние каникулы, а? не хочешь поехать со мной к родителям, в тэгу? неважно, в какой точке земного шара ты находишься, потому что главное — где ты обитаешь в своих мыслях. мысли субина с завидной частотой вращаются вокруг планеты бомгю. всё в мире повторяется. разбитое сердце учится заживать. ; бомгю появляется на пороге спальни субина, когда часы на прикроватной тумбе отсчитывают ровно полночь. он в его футболке, и субин не помнит, когда давал ему её: наверное, думает он, взял по ошибке из общей стопки чистого белья. футболка ему велика, свободно висит на худых плечах; субин вдруг понимает, что никогда не видел плечи бомгю обнажёнными, да и в целом… — ты теперь воруешь у меня вещи? — спрашивает он, пропуская бомгю в комнату и позволяя устроиться на своей постели вместе с ноутбуком. — одалживаю, — ровно отвечает бомгю, но, субин замечает, его щёки, подсвеченные экраном компьютера, стремительно розовеют. субин застывает в проходе. в этом нет никакого смысла. зачем ему одалживать его одежду? почему он смущён? почему он сейчас здесь — лежит на животе на кровати субина, а из ворота растянутой футболки выглядывает его голое плечо? почему субин уделяет так много внимания деталям в этот момент? бомгю специально выбрал именно эту футболку? — бомгю, что ты… — мне не спится. посмотришь со мной фильм? субин не понимает, но он согласен. он на всё согласен. в итоге они оба не спят. когда на экране гаснут финальные титры, а в комнате окончательно гаснет свет, они обнимаются, прижимаются и касаются друг друга. и пусть в этом нет смысла, но субин вкладывает в эти прикосновения всего себя. стоит тихая июньская ночь. небо играет разноцветными бликами, завораживая огоньками тысяч небесных светил из окна. когда субин думает, что бомгю всё же заснул, он заправляет пряди волос ему за уши, касается пальцами его губ и осторожно целует голые плечи. но — что это было? — тихо спрашивает бомгю в ответ на этот жест, и его голос дрожит. — привязанность, — бормочет субин. — субин-хён... — я хотел сказать, дружеская привязанность, — быстро поправляет он сам себя. — очевидно, дружеская. бомгю удивляет его, прося сделать это снова. и субин — идиот, а потому он делает это снова — целует голое плечо бомгю более уверенно и крепко зажмуривается, услышав его приглушённый стон. — ещё раз. пожалуйста. субин целует кожу на его плече, потом как-то незаметно для самого себя перемещается к шее, целует его там, долго-долго посасывая кожу. от этих поцелуев на теле останутся синяки, но бомгю не жалуется. субин продолжает быть нежным. бомгю сдаётся и лежит на кровати, подчиняясь воле субина, вероятно, ожидая, что он использует его, чтобы утолить свой голод, словно это лишь сделка, возврат долга за проявленную заботу. но — ты особенный, бомгю-йа. — я так не считаю. — конечно, не считаешь. — я самый обыкновенный. — ты совсем не обычный. ты… чудной. с губ бомгю слетает смешок. — эм, спасибо, чхве субин, но почему? — ты такой хрупкий. — и… это плохо? субин утыкается носом ему в шею, гладит по бокам и касается его кожи под тканью своей футболки. — думаю, ты и сам знаешь. бомгю садится рядом и касается рукой субиновой шеи. улыбка меркнет в темноте, грусть слезой искрится в его глазах. — ты ведь знаешь, хён, я редко делаю что-то, из-за чего меня становилось бы легче любить. ты сам всё видел. субин садится тоже. он обнимает его лицо ладонями и проводит большими пальцами по скулам. — я разбил собственное сердце, пока ждал, когда ты полюбишь меня так, как мне нужно. я больше ничего не боюсь. я готов рискнуть ради тебя. он обнимает бомгю крепче, придвигается ближе и ближе, пока бомгю сам не меняет положение и не усаживается к нему на колени. — поцелуй меня, — шепчет он. — поцелуй так, как тебе нравится, как тебе хочется. покажи мне, что ты чувствуешь. мысль об этом ошеломляет, сводит с ума. тело субина вспыхивает от одной лишь мысли о настоящем поцелуе с бомгю, о том, чтобы прижаться губами к его губам и почувствовать, как они дрожат под его прикосновением, о том, чтобы скользнуть языком в тепло его рта. субин знает, что у него самые мягкие губы. субин знает, что этот поцелуй уничтожит его: он уже не сможет остановиться. и он делает это — целует бомгю. делает это так, как ему нравится. делает это так, как ему хочется. впервые субин просто живёт, не анализируя и не обдумывая происходящее. бомгю под его касаниями звучит как самый искусный инструмент в руках мастера — ночная птица, исполняющая свою лучшую песню, пока луна медленно всходит над горизонтом: она наконец вырывается из оков, стряхивает с себя остатки цепляющегося мрака и сияет во всём величии своей гордой красоты. весь окутанный серебряной пылью бомгю открывается субину навстречу, выдыхая мелодичный стон ему в рот. субин может поклясться, он не слышал ничего более прекрасного. луна продолжает топить ночь своим безбрежным светом под волшебное звучание птичьей трели. свобода — это прекрасное чувство, думает субин, и её вполне достаточно для того, чтобы просто быть.blackbird singing in the dead of night take these broken wings and learn to fly all your life you were only waiting for this moment to arise blackbird singing in the dead of night take these sunken eyes and learn to see all your life you were only waiting for this moment to be free blackbird fly, blackbird fly into the light of the dark black night