здесь мои города и твои корабли

if, when studying road atlases while taking, as you call it, your morning dump, you shout down to me names like miami city, franconia, cancún, as places for you to take me to from here, can i help it if all i can think is things that are stupid, like he loves me he loves me not? i don’t think so. no more than, some mornings, waking to your hands around me, and remembering these are the fingers, the hands i’ve over and over given myself to, i can stop myself from wondering does that mean they’re the same i’ll grow old with. yesterday, in the café i keep meaning to show you, i thought this is how i’ll die maybe, alone, somewhere too far away from wherever you are then, my heart racing from espresso and too many cigarettes, my head down on the table’s cool marble, and the ceiling fan turning slowly above me, like fortune, the part of fortune that’s half-wished- for only — it did not seem the worst way. i thought this is another of those things i’m always forgetting to tell you, or don’t choose to tell you, or i tell you but only in the same way, each morning, i keep myself from saying too loud i love you until the moment you flush the toilet, then i say it, when the rumble of water running down through the house could mean anything: flood, your feet descending the stairs any moment; any moment the whole world, all i want of the world, coming down. — carl phillips «domestic»

у субина тяжелеют веки, и он засыпает прямо на черновых страницах сценария, прижимая к себе декоративную жёлтую подушку, обычно валяющуюся на слишком маленьком для его роста диване. лёгкий, почти прозрачный сон — чистое стёклышко меж помыслов. образы вознесённого солнца, оголённых деревьев, снега под ногами с россыпью птичьих следов, бомгю каким он был ранней весной, в свой день рождения. «я тебя не люблю, это кто-то другой», но хочется только плакать. бомгю всё равно улыбается и тянет к субину руку. субин к руке доверчиво — лицо. в кармане пальто субина — подарок — киндер-сюрприз. субин догадывается: в кармане толстовки бомгю — оборванная бумажка из блокнота с его письменного стола — правда. просыпается он от сильного раската грома в половину первого ночи, недовольно вздыхает и убирает за собой вечернюю грязь: измятые листы, окурки, кофейные кружки; мысли о том, как он устал пытаться и устал пытаться быть. тоскливая круговерть. иногда, когда кажется, что хуже уже не будет, оно грядёт и сбивает субина с ног, обвивает плющом, тычет в лицо какими-то фактами, обличает во всём: в том, что он — тупой лгун, которому на самом деле не страшно, не больно, у которого ничего не случилось и он просто не в состоянии контролировать мышцы лица, свои пальцы; что всё это ненастоящее, всё это очень временно и, если это действительно так, он подожжёт себя и больше никогда ничего не напишет. но раздаётся входящий звонок. в голове эхом всплывают так и не озвученные во сне слова: «человек, которого я люблю больше всего в своей маленькой жизни». телефон звонит раз, другой, и вот субин слышит его глубокое дыхание на другом конце линии: — почему до сих пор не спишь? — ты когда-нибудь слышал поговорку, что мужественные поступки люди чаще всего совершают со страху? — что? лететь из пушки на луну? — а чего бояться-то? даже если промахнёшься, всё равно останешься где-то среди звёзд. — хей, бомгю-йа! а как же я? — каждая большая история начинается с маленького шага. — о чём ты? если меня взять за плечи и встряхнуть, я рассыплюсь как одуванчик. — да уж! чхве субин, городской ребёнок, бледно-зелёный и тощенький, как одуванчик, пробившийся между камнями сырого двора. — боже, в тебе столько пафоса… встречая бомгю на вокзале, субин искренне боится, что его сердце не выдержит — то ли от волнения, то ли от радости — покинет грудь и пустится в скач по тротуару, отплясывая на виражах. летний воздух густой и жаркий. раздаётся размеренный стук колёс, переходящий в гул: гудение поездов наполняет пространство железнодорожной станции. нужный вагон, секундная тишина, оцепенение. глаза режет от ярких красок. мир оживает, когда перед ним появляется увешанный с ног до головы сумками, но всё равно улыбающийся от уха до уха бомгю. всё субиново существо становится неощутимым, невесомым, как пушинка, неслышно несомая тёплой волной в лазурную синь. делая глубокий вдох, он решается взять бомгю за руку, когда тот категорически отказывается отдавать один из пакетов, потому что «я и сам могу, не хрустальный!», спотыкаясь и кряхтя, тащит всё в одиночку до такси, однако подбородок держит прямо. субин цокает, качая головой: — не знал, что ты такой гордый. бомгю ухмыляется, сдувая навязчивую прядь челки с носа: — я не гордый, а счастливый. счастье ослепляет гораздо больше. счастье не зависит от внешних обстоятельств, оно рождается внутри нас. всё так просто. субин не может вспомнить, когда так искренне смеялся в последний раз. они будто вернулись в те две блаженных недели, которые провели вместе перед отъездом бомгю к семье в тэгу, теряются в руках и губах друг друга. бомгю хочет всего. субин хочет его везде. они оба ослеплены одной на двоих страстью. комната плывёт перед глазами, как и мысли. кровь с рёвом бежит по венам. желание жжёт грудь. бомгю, кажется, краснеет всем телом, но в невероятном смущении всё-таки открывается субину так, как никогда не позволял себе раньше. он позволяет субину брать, и брать, и брать. и реальность настолько лучше снов! настолько лучше! бомгю поёт над субином, но это уже совсем другой мотив. субин скучал и по бомгю, и по этой незатейливой песне. память лавирует, когда время переваливает за полночь. они лежат на кровати обнажённые и потные после секса. уснуть не удаётся: прохладный ночной воздух так толком и не проветрил спальню. голос бомгю — разомлевший — тихий и нежный тает: — как ты тут был без меня? расскажи мне, о чём думаешь? — так нечестно. — что нечестно? просто расскажи мне. я не использую это против тебя. субин едва сдерживается: как-то не к месту будет звучать сейчас признание. он прячет взгляд и пожимает плечами. — я не об этом. как-то выходит так. знаешь, я скучаю по тебе сильнее, чем твои родители, старший брат и твой тото вместе взятые. бомгю пытается заглянуть ему в лицо и добродушно, смеясь, хрипит: — я же говорил — твоего сердца на всех хватит, субинни! — хей! на языке трещит карамель, когда бомгю снова забирается на него сверху и безмолвно просит о поцелуе. пальцы скользят по гибкой дуге спины. субин думает, что готов отдать ему всё: и отцовское состояние, и свою душу. ; бомгю отбрасывает книгу в сторону, как если бы в ней было написано что-то, с чем он оказался несогласен; что-то, что показалось ему слишком сложным, вызвало бы сомнения или даже внутренний протест. — читать поэзию в переводе всё равно, что стоять под душем в плаще. что ты там постоянно строчишь, а? субин устало выдыхает, вырывает листок из блокнота, сминая его, и запускает получившийся комок в бомгю. — пишу для тебя. бомгю ловит: обрывок бумаги и взгляд через разделяющий их круглый стол. — о любви? субин смотрит прямо. — ну, раз для тебя, то очевидно. в пустом кафе непривычно. лёд на столах. в небольшом квадратном зале стоит сладковатая августовская духота. кай тянет через трубочку молочный коктейль и говорит: — хён, знаешь, в чём твоя проблема? ты слишком погружён в этот свой воображаемый мир, и, вместо того чтобы почаще с бомгю-хёном говорить, ты о нём постоянно пишешь. субин не спорит и кивком головы соглашается: это правда. но бомгю решительно терпеливый, он не из тех, кто легко сдаётся и меняет свои взгляды. именно поэтому субин выбрал его — всё приходит в своё время для тех, кто умеет ждать. и бороться. и верить. и субин чувствует: это новый мир. и субин думает: о бомгю и только, все остальные мысли — собирает в ладонь, сжимает, крепко закрывает. иногда пустые страницы дают больше возможностей. два стула напротив друг друга: на одном сидит бомгю с намыленным подбородком, на другом — субин держит его указательным и большим пальцами за нос, подняв ему голову, а сам, наклонившись к нему, заносит правой рукой бритву, наполовину в мыле. — уверен, что готов принять их всех? — почему нет? теперь это и твой дом. — ёнджун-хён тоже придёт. бритва в руке субина замирает. страх повторения нарратива сковывает в плечах. — ну и что? вы ведь с ним всё давно выяснили. ведь так? неоглашённая перед словом тайна единственна, одинока. взгляд бомгю прячется в отрешённости. — кхм. да. конечно. — тебя что-то беспокоит? бомгю закусывает губу, медленно ускользает от всего мира. субин видит это в его глазах — ему не хватает воздуха. — нужно больше. больше столовых приборов. запиши это в список. ; чужой контроль бомгю чувствует над собой чаще, чем самоконтроль, субин знает наверняка. возможно, дело в том, что он слишком привык, что все вокруг (видимо, даже субин) помещают его в тиски? комнату заливает ярким неоновым светом, и она становится похожа на калифорнийскую комету. из угла он наблюдает, как тает решительность бомгю, когда они с ёнджуном оказываются близко друг к другу. он наблюдает, но он не здесь, он не в своём теле. он лишь зритель. он наблюдает за всем на расстоянии — на расстоянии от гостей вечеринки и самого себя — возвращается через осколки растаявших льдов в прошлый год, в осень сквозь каскады кленовых листьев, сквозь пробоины чужих ссор и молчание слёз. мир кружится перед глазами. горло перехватывает. грудь словно сжимают — приступ глупой беспочвенной ревности: когда они вот так просто спорят о его истории, будто что-то в ней понимают, будто стороны, которые они выбирают в этой ситуации, вообще имеют значение и могут быть правильными. субин давно разгадал загадку своих ночных головных шумов. бомгю меняет палитру каждую долю секунды. — искусство может преображать и делать мир лучше, но может и наоборот — всё низводить в ад. ёнджун поднимает от стакана с виски глаза. взгляд выше всех вершин, которые когда-либо встречались ему на пути. — почему? — потому что у искусства и настоящего вдохновения разная природа: она может быть как природой доброй, так и природой злой, и разницы в этом нет, потому что и то, и другое всё равно будет великим. — знаешь, эйнштейн однажды написал чарли чаплину: «ваш фильм «золотая лихорадка» понятен во всём мире, и вы непременно станете великим человеком». чаплин ответил: «тогда я восхищаюсь вами ещё больше. вашу теорию относительности никто в мире не понимает, а вы всё-таки стали великим». к величию есть только один путь, и он лежит через страдания. субин вдыхает через нос, запивает таблетку и роняет в распахнутую ладонь тяжёлый лоб. пространства вокруг как-то слишком много — и всё равно душно, и всё равно как-то. с ним такое случается, когда он остаётся один, и это вязко где-то в животе и бьёт по вискам, и это всё равно не заставляет его тянуться к другим людям, только больше заставляет молчать молчать молчать в своей маленькой изоляции. субин думает: это будто игра, будто по рельсовым сваям циклами ползёт электричка, цокая, зная, что ты по ночам остаёшься один. давка у перекрёстков: кто по жёлтым, кто — нет, но, увы, под мостами и на — пустота. расходится по швам глупый мир. это будто игра, будто бы маленький ты потерялся в депо и решил помолчать. ёнджун вернулся и чувствует себя в этом изломе вечного возвращения превосходно. хихикает в ладонь, манерно поводит плечами, хлопает ресницами так усердно, словно хочет создать ураган. когда они вдвоём остаются на балконе и курят, ёнджун говорит: — деньги ничто. их можно использовать как средство, их можно тратить на достижение цели, которую ты перед собой поставил. но если деньги становятся целью, то это фатально, друг мой. знаешь, когда талант не очень большой берётся за что-то, что ему не под силу, когда ты молод, это вызывает не только праведный гнев, но и желание дерзать, и развиваться, но, когда ты уже стар и закостенел… в тебе это вызывает одну только злобу и ярость. как у твоего отца, например. то ли дело наш бомгю-йа! — ещё несколько месяцев назад ты считал иначе. то, как быстро ты переобуваешься, сводит меня с ума, хён. — а что в этом плохого? люди меняются, постоянное движение ведь лучше, чем статичное существование в своём выдуманном мирке без возможности выйти из собственной головы. как думаешь, м? огонёк тлеющей сигареты обжигает субиновы пальцы. поворот не туда не туда не туда не туда. с ёнджуном всегда так — то ли ветер в лицо, то ли капли дождя в капюшон и на нос. вот и всё. будто это игра: ты идёшь на восток, но к утру пишешь стих о любви — выбор бомгю объясним и понятен. субин рассматривает ёнджуна и думает: идиот; думает: где? где твой мокрый язык? где твой звон или рык? субин мысленно обращается к себе: расскажи ему, где болит, поищи чёртов выход. скажи. ну скажи же! почему здесь так тихо? почему у тебя здесь так? тихо. не дождавшись ответа, ёнджун громко вздыхает: — мдааа. в этом весь ты, субинни. в этом весь ты. прежде чем субин успевает что-либо возразить, балконная дверь распахивается. тряхнув лохматой макушкой, бомгю недовольно бурчит: — вы оба так и будете здесь торчать? вообще-то, у меня праздник. в этот вечер бомгю собирает у них дома всю театральную труппу, чтобы сообщить о том, что он получил-таки разрешение от руководства на постановку экспериментального спектакля, который, как предполагалось, должен разыгрываться в духе итальянской комедии дель арте. и, естественно, ёнджун, как важнейшая композиционная составляющая коллектива, был приглашён. и, естественно, он не мог появится без присущего ему шарма, который впрочем именно сегодня с завидной частотой, на скромный субинов взгляд, претерпевал престранные метаморфозы: меланхоличная арлекинизированная многоликость сбивала с толку, пожалуй, даже тэхёна, которого обычно было сложно чем-то подобным удивить. итак, призрак чхве ёнджуна незримо следует за бомгю из комнаты в комнату, в то время как сам хозяин вечеринки всячески старается не подавать виду и раствориться в толпе: уплыть на маленьком плотике от приближающегося грозового фронта. к полуночи набивается полный дом. субин спешит спрятаться на кухне с бутылкой дорого импортного рома, который он стащил из родительского дома в свой последний визит, но тэхён успевает поймать его, без церемоний подставляя свой стакан к горлышку и наполняя его с излишком. — время не придёт, хён, оно уходит. — в каком смысле? тэхён кивком головы указывает в сторону гостиной, где бомгю в своей мятой футболке стоит в центре и растерянно ищет кого-то взглядом. гости просят его сказать тост, пока он нерешительно мнёт пластиковый стакан с напитком в руке и бубнит под нос чьё-то имя. неожиданно, словно из ниоткуда, за спиной его появляется ёнджун, приобнимая его за плечи. и бомгю вроде сначала дёргается в сторону, и упрямо пытается не обращать внимание, но в итоге сдаётся, выдавливая из себя благодарную улыбку, смущённо начиная произносить заученную утром перед зеркалом речь. субин наблюдает за происходящим из тени, вновь позволяя себе оставаться внутри квадрата личной тюрьмы. — я не понимаю, почему бы тебе не сказать ему всё как есть? — потому что между нами существуют вещи, знаешь, помимо романтики. это так глупо, но даже спустя столько лет субин хорошо помнит, каким ощущался его первый поцелуй. каким ощущался первый секс. каким ощущалось первое расставание, потому что оно оставило на субине столько трещин, сколько последующие несколько попыток отношений едва ли могли заклеить. есть вещи — тревожные, нездоровые, горькие, томительные — которые он очень хотел бы забыть, но у писателей, как у слонов, долгая злая память, увы. и это невыносимо. и это ужасно — помнить всё, потому что, помня это, он забывает ценить себя здесь и сейчас. субин давно пришёл к выводу: для бомгю это привычка сознания — думать, что ёнджун — единственный человек, который примет его со всеми его косяками (и, видимо, для него совсем не важно, что ёнджун — единственный, с кем бомгю эти косяки продолжал допускать). иногда сложно отпустить свои представления и лишиться маски, за которой прячешься от правды. а правда состоит в том, что они оба оказались не готовы и в первую очередь к тому, что на самом деле после всей пережитой боли и разочарований всё-таки можно, можно полюбить снова. полюбить кого-то, кто полюбит тебя так же или даже сильнее в ответ, совсем отлично от того, как ты любишь, но от этого не менее приятно. и, возможно, именно поэтому субин молчит — он до сих пор не может поверить, постоянно анализирует и возвращается в день знакомства с бомгю, в их разговоры, в его тексты песен, в свои тексты сценариев. как-то так выходит, что все эти мысли субиново сердце только подогревают, заставляют желать и нуждаться ещё и ещё. просто… призраки прошлого чаще всего берут над едва оформившимся чувством верх, жестоко и безжалостно разрушают хрупкую иллюзию надежды на, пугают, выстраиваясь собранием нестройных теней у кровати по ночам. тэхён смотрит на него в упор и неожиданно начинает говорить с субином на одном языке: — не тот город хорошо защищён, который окружён стеной из кирпича, субин-хён. уметь обороняться мало, надо вовремя переходить в наступление. ; когда субин и бомгю проходят два квартала от театра, на них обрушивается дождь. он сильнее того, что проходил ранее вечером, и бомгю предлагает доехать на автобусе, остановка которого, как он помнит, где-то здесь рядом. это «где-то» субин принимает на веру, и они перебегают улицу. но за то время, пока они ищут, где же эта остановка есть, промокают так сильно, что можно выжимать одежду и уже идти пешком. когда субин хочет высказать предложение вслух, оба замечают её с разницей в секунду. они проходят в заднюю часть салона, хватаются за поручень, и субину глубоко стыдно за след от их обуви, который тянется за ними от самых дверей, но он не знает, перед кем в таком случае стоит извиняться, поэтому извиняется перед собой. он следит за мелькающими в окне улицами, скользящими мимо фасадами зданий, зонтами, выстроенными в ряд перед светофором. за взглядом бомгю, который так же скользит по окну и иногда выжидающе цепляется за его отражение. субин признаётся: — последний раз промокал так сильно ещё в школе, когда поссорился с родителями. чтобы не идти домой, бродил по соседнему району в надежде, что кто-то сам за мной спустится. бомгю отводит взгляд от окна, чтобы взглянуть уже не на субиново отражение, а на него лично. — за тобой спустились? — нет. вернулся сам, когда стемнело. знаешь, как это бывает у мам, когда они волнуются? на меня накричали и отправили в ванну сушиться. утром я проснулся с температурой и слёг на неделю. сейчас уже понятия не имею, из-за чего мы тогда поссорились. — ужасно. — да. они проезжают ещё несколько остановок, когда признаётся бомгю: — я однажды хотел сбежать из дома. — с его волос на плечи капает вода. бомгю стирает влажную дорожку со своей щеки. не слёзы. субин знает: бомгю уже давно не плачет, с тех пор как научился говорить о своём прошлом, себя от него отделяя. — я даже купил билет, насобирал небольшую сумму на первое время, но так и не смог сесть в автобус. просто не смог решиться. помню, как ехал домой с сумкой и билетом в кармане, который уже и не сдашь. дома ещё никого не было, я разобрал сумку, через час вернулись родители. вышло так, что ничего и не было. — почему ты хотел уехать? — я тогда не знал, что дело не в родителях, не в том, что окружает. думал, если сменить место, станет легче. но если дело в тебе, то от места и людей ничего не зависит. субин смотрит в глаза бомгю и хочет, чтобы он улыбнулся, его лицо потеплело, и он, как зеркало, повторил бы этот свет. может быть, внутри него потеплело бы тоже. но они говорят не о тех вещах, от которых захотелось бы улыбаться. — как ты с этим справился? и хотя слова субина можно понять по-разному, бомгю понимает, что он имеет в виду — то, о чём они с того разговора больше не говорили. в передней части салона несколько возвращающихся с работы человек и пожилой мужчина, который отряхивает намокшие штанины. их никто, абсолютно никто не слышит. — я не справился, — бомгю следит за тем, как по стеклу сползает капля. — просто одного раза достаточно, даже если он неудачный, — голос у него как будто тоже скользит по стеклу, падает, пока субин тянется за ним, чтобы поймать. понять. принять. — я так не думаю. это удача, что ты выжил. может, не для тебя. хотя и для тебя тоже. это удача для всех, кто тебя знал, друзей и особенно для семьи. бомгю выдыхает: — ты прав. это — удача. субин возвращает взгляд к окну тоже, упирается головой в поручень и следит за тем, как сменяются друг за другом одинаковые силуэты зданий. удача, когда даётся второй шанс, возможность что-то исправить. удача, если знаешь, что с этим делать, усваиваешь урок. бомгю не раз приходилось размышлять вслух на тему, как ему повезло и почему он благодарен, искать положительное, объяснять, почему хорошо жить. субин размышляет: наверное, это почти как писать сочинение, почти как составлять список — что хорошего в том, что он живой, пусть и не получалось быть до конца честным в своих ответах. они оба: и бомгю, и его психотерапевт понимали, что бомгю говорит то, что от него хотят услышать, и оба друг другу подыгрывали. бомгю не ожидал, что найдёт ответы на вопросы, понятия о которых не имеет, за те профилактические часы, которые ему назначили. психотерапевт думал так же. — нам выходить, — бомгю вдруг наклоняется ближе к окну, и их руки соприкасаются. здесь и сейчас субин думает: может ли бомгю прибавить это к списку причин, почему жить хорошо? ; — как же я, блять, ненавижу это! — бомгю бросает вилку в раковину и зло смотрит на ёнджуна. второму всё равно — продолжает попивать минеральную воду из бутылки, в то время как у бомгю вот-вот пойдёт пар из ушей. — ничего не меняется. ты постоянно сыплешь столько соли, что еду есть просто невозможно. если берёшься готовить на всех, то, будь любезен, думай о других людях тоже! отставляя бутылку в сторону, ёнджун делает утиные губы и отправляет в сторону бомгю воздушный поцелуй. пожалуй, наблюдать за разъярённым бомгю действительно весело, во всяком случае ёнджун даже не пытается это скрыть. громко топая, бомгю уходит и включает телевизор в гостиной на полную. спустя пару минут ёнджун встаёт со своего места, пробует овощи, чтобы самостоятельно убедиться, причина для подобной бурной реакции была, морщась, шумно вздыхает и кричит слова извинения. бомгю тут же возвращается обратно на кухню и передаёт закашлявшемуся ёнджуну лекарственный сироп с чабрецом. субин делает все важные пометки в тексте бомгю, потому что ёнджун настаивает, и почти не реагирует. по-хорошему, им бы с бомгю ещё дома прибраться, постирать вещи: когда везде чисто и аккуратно, субину нравится, пусть и не всегда он эту аккуратность в состоянии соблюдать. тем не менее они здесь, у ёнджуна дома, вот уже несколько часов изображают тщательный медицинский уход за так не вовремя подхватившим простуду другом: на носу премьера. бомгю «душит» ёнджуна, даже не касаясь — нависая коршуном. — знаешь, как сильно я хочу приложить тебя головой о стол? вот прямо о-очень сильно. ёнджун продолжает за ним наблюдать и спокойно выдаёт: — лав ю, бэйб. карандаш из рук субина падает на пол со звуком, похожим на выстрел револьвера. кряхтя и тихо ругаясь, он поспешно лезет за ним под стол, но там его застаёт врасплох такой же смущённый бомгю: он протягивает субину карандаш. — держи. — спасибо. субин думает: совместная попытка сбежать проваливается. ситуация начинает напоминать комедию абсурда, в которой два героя увязают в трясине взаимной неловкости, сидя под столом на чужой кухне и не в силах произнести ни слова в своё оправдание. а нужно ли? если да, то почему вообще?... нарочито откашливаясь, ёнджун услужливо предлагает развитие сюжетной арки: — вы собираетесь обедать или я зря проторчал у плиты столько времени с температурой под сорок? ; бомгю долго трёт руки мылом, словно все свои ошибки можно стереть вместе с кожей. субин наблюдает за ним и думает: кто-то другой обязательно разобрался бы, что делать. мысли закручиваются по спирали. нет точки икс, с которой всё идёт не так — оно просто случается. они целуются долго, неторопливо. когда бомгю тянется к поясу пижамных штанов субина и начинает стягивать их, субин отстраняется, чтобы посмотреть на него: на широко раскрытые глаза, розовые губы и тяжело вздымающуюся грудь. утро ознаменовывается назойливым карканьем вороны, облюбовавшей ветку дерева прямо под окном. субин говорит: — ты опоздаешь. взгляд бомгю настойчиво требует решительных действий. — ну и что? не хочу об этом думать. субин продолжает следовать избранному пути. — что-то случилось? — это неважно, — бомгю корчит недовольную гримасу, отбивая всякое желание продолжать с ним разговаривать. субин садится и ловит сигаретой огонёк зажигалки. — я так не могу. — не можешь? — ты со вчерашнего дня дерьмово себя чувствуешь и просто хочешь забыться. — я не хочу превращать секс в сеанс психотерапии, хён. зачем ты всё усложняешь? — потому что мне нужно больше, чем это. — тогда не вкладывай слова мне в рот. — иногда мне кажется, что туда можно вложить что угодно, кроме здравой мысли. бомгю замолкает, оставляя ощущение пустоты, как будто специально, чтобы дать субину осознать всю значимость сказанного: объективно говоря, шутка получается грубой, тупой и пошлой. — знаешь, при всём том количестве здравомыслия, которое есть в тебе, ты просто конченный идиот. пока бомгю одевается, субин долго смотрит на его спину, думая, с кем из них останется вина: с ним или пойдёт вслед за бомгю? бомгю не оборачивается, и субин догадывается, что всё-таки с ним. трудно дышать. сожаление растекается под ногами тёмной лужей волнения. собственное молчание становится самым громким звуком. субин проведёт выходные дома за пустыми делами, чтобы подавить нервозность; чтобы потом, когда бомгю вернётся, с порога начнёт извиняться и спросит, чем субин занимался в его отсутствие, он не смог ничего вспомнить. то, как он проводит свою жизнь, думает субин, лишено всякого смысла. — прости. просто с ёнджун-хёном мне слишком часто приходилось делать это. — делать что? — ну, знаешь, играть. как можно переплюнуть кого-то, кто сам по себе является драматической примой? субину не удаётся сдержать разочарованного мычания. он любит бомгю. по-настоящему, без лишней мишуры и бреда розовых очков — это то самое «люблю». бомгю ещё раз пытается заглянуть в глаза, а субин специально отворачивает голову, сжимая челюсти, чтобы сдержаться и не заныть, как девчонка. он не хочет думать о том, что эта любовь получается какой-то очень… тусклой. ; тёплый ветер, мягкий свет в поле зрения. кай встречает яркой улыбкой на следующей улице: — привет. вы только закончили? как прошла репетиция? ёнджун отвечает раньше, поэтому субин пожимает плечами. может, потом, когда они останутся одни, он и скажет, что последние два часа они с ёнджуном не занимались работой над сценарием, а провели за кофе и странно естественной беседой, но скорее всего — нет. а зачем? когда ёнджун прощается и жизнерадостным шагом поворачивает за угол здания, субин с каем идут дальше. субин ничего не говорит, даже когда кай шумно вздыхает. — итак. как ты? вы сегодня не ссорились? это так мило, если подумать, как вчера утром он пришёл извиниться и… — слушай, а ты купил мне мармелад? я отправлял тебе сообщение. кай роется в кармане. субин останавливается на ступеньке перед ним и с надеждой ожидает упаковку «haribo», но кай вытаскивает помятый шоколадный батончик, за что получает шлепок по руке. — не принимается. кай фыркает и прячет батончик обратно в карман. — я всё ещё жду ответ. субин сдаётся. — мы пили кофе. в той кофейне, которая рядом с метро. — так что, он больше не враг? когда тихо вокруг, громче звучит даже дыхание. бомгю кладёт книги на стол, с шумом выдвигает стул и садится. субин открывает свой блокнот и готовится записывать. молчание делает громче не только дыхание, но и мысли. те несуразно витают птицами, беснуются, зудят. бомгю начинает: — за последние годы многие мои знакомые чего-то добились: поднялись по карьерной лестнице, построили отношения, воплотили мечты. обычно я наблюдал за ними и думал: «ну почему же у меня не получается? что со мной не так?». сегодня я понимаю: всё это время у меня был один единственный глобальный проект — это вернуть себе себя. я этим занимался — познавал различные механизмы внутри. — жизнь не всегда идёт по плану, не так ли? поражение — это не конец, а новый шанс начать с чистого листа, и важно не то, как мы падаем, а то, как встаём. бомгю улыбается. — да. иногда нужно потерять всё, чтобы найти настоящую ценность. так и выходит, что то, чего мы боимся, всегда притягивает нас больше всего. больше всего — жизнь. её нельзя прожить, не делая ошибок, ведь ошибаться — значит познавать, а познавать необходимо. ; всё разворачивается, распутывается, как клубок ниток. бомгю возвращается, принося с собой свежий вечерний воздух с улицы, ложится на колени субину и изображает, как наматывает невидимую нитку ему на палец, чтобы комната держалась за него как воздушный шарик. запах порошка отделяется от запаха лаванды в шкафах. всё такое свежее, столько света, как в тех субиновых снах, после которых просыпаться было тяжело и серо. — кажется, теперь я амфитрита, и маленький нептун принёс мне целую пригоршню жемчуга, чтобы я стала его женой. бомгю смеётся. — понятия не имею, о чём ты. — смеёшься, отнекиваешься, но почему-то всегда знаешь. дрожащими пальцами субин расчёсывает отросшие волосы бомгю, так, будто он — русалка, пусть это и просто игра. но если это просто игра, тогда почему субину так страшно и так жутко неловко? лицо горит. — думаю, совсем неважно, что я знаю. разговор глухого со слепым — бессмыслица полная. кто есть кто в их тандеме, думает субин, чёрт разберёт. «я» субина смешивается с «ты» бомгю. «ты» проводит рукой по пояснице «я». «я» ищет способы поцеловать «ты» незначимо, незаметно. действительно, жизнь не в достижениях, не в карьерных подъёмах, она прямо тут. субин думает: всё-таки хорошо, что бомгю приходит. субин думает: хорошо, что есть кому к нему приходить.