Не трогай меня

      Что бы ты ни делала, прогнать пустоту так и не вышло. Даже забавно, насколько привычно, легко и непринужденно получилось отреагировать в самом моменте, и насколько сложно — остаться с мыслями и чувствами после. Когда никто не смотрел.       И никто ничего от тебя не ждал.       Но лучше бы ждали. Тогда у тебя хотя бы был план.       И дело не в манипуляциях — тебя удивляло, когда к ним не прибегали. Ты и сама знала о них почти все.       Ты не увидела другого, когда должна была.       «Быть с кем-то... любая близость... по-прежнему кажется... чем-то грязным. Все еще возвращает чувство отвращения и ненависти».       И как ты не поняла сразу? Наивно решила, что все дело только в Касадоре...       Ты вызывала в нем эти чувства. Раз за разом. И скажи он хоть сто раз, что с тобой все по-другому, и он это понимает, правды это не меняло.       А ты наивно полагала, что делаешь лучше. Глупая, глупая Тав...       Все встало на места в тот же вечер. Ты застыла на месте, не зная, что делать. Ведь что может быть ближе, чем когда он пьет тебя? И впервые тебе было стыдно за это. Стыдно за себя.       И легче он тебе не сделал: он не хотел твоего запястья, только шею. Астарион, как и всегда, был очарователен и аккуратен. И особенно нежен. Когда все, о чем ты думала: как бы случайно не застонать, не зарыться пальцами в волосах, не прижаться и не обнять, а вместо этого стоять, и ждать, и прокручивать в голове его слова. Все его слова.       Особенно когда бежала от него под предлогом усталости, сразу, как он слизал с тебя последние капли. Так ни разу не обернувшись.       «Я хочу, чтобы между нами все было по-настоящему».       В это ты верила. Вернее, что он сам в это верил.       Так же, как верила в то, что он и правда не знал, как это — по-настоящему...       А ты еще хотела большего от него...       — Тав?       Шэдоухарт.       Конечно, он бы не пришел за тобой.       Теперь ты точно знаешь это.       — Эй, ты в порядке? — она все же зашла в твою палатку. Хотя бы наконец отвлеклась от своих мыслей о Шар... Вот только теперь все ее внимание было сосредоточено на тебе, и это тебе не нравилось.       — Да, в полном.       — Хорошо, а то я уже подумала, что Астарион опять увлекся.       — Это было всего раз и больше не повторится, — ты звучишь грубее, чем хочешь. Но ты так и не позволила себе уйти в транс ночью, как и не собиралась позволять шуток в его адрес.       Шэдоухарт меряет тебя удивленным взглядом, но ты молчишь.       — В любом случае, все готовы и ждут только тебя.       Дерьмо. Тебе стоило позаботиться об этом раньше.       И, конечно, когда ты выходишь из палатки, ты видишь, что Астарион уже одет в дроускую броню и готов отправиться с тобой куда скажешь. Когда он уже почти поднял голову, застегнув последние ремни, ты отворачиваешься и идешь в противоположную сторону. И делаешь вид, что не слышишь его «и тебе доброго утра, дорогая».       День обещал быть долгим.

***

      — Вставай, черт тебя дери!       Астарион протягивает тебе руку, но все, что ты слышишь в своей голове, — «не трогай меня».       Он сам весь в крови, и ты ненавидишь ваши кольца.       Это вторая засада за день, в которую ты всех завела. И он предупреждал, но каждый раз, когда он подходил ближе, ты бежала вперед.       Ты даешь ему руку, но как только встаешь, отбираешь и делаешь шаг в сторону.       Он прожигает тебя взглядом, но ничего не говорит, только отправляет стрелу в цель, почти не глядя, и все равно попадает.       Он всегда попадает прямо в цель.       — Соберись, бой еще не окончен, — Лаэзель рычит на тебя, но разрубает все же противника. — А, нет, этот был последний.       — Это немного, и все же, — Шэдоухарт обдает вас волной исцеления.       Тебе одновременно и лучше, и хуже.       Ты садишься на камень и пытаешься отдышаться.       Три ошибки за один день — твой личный рекорд. В Мензоберранзане тебя бы уже убили. Вероятно, свои же.       Рука опускается на плечо, и ты вздрагиваешь.       — Болит? — ты киваешь, потому что и правда болит. Очень.       Но когда Астарион просит показать рану, ты просто достаешь зелье исцеления и выпиваешь его залпом. Он убирает руку, но глаза не отводит. И ты не знаешь, как он может — хочет — смотреть на тебя.       Достаточно с тебя ошибок на сегодня. Если он не знает, как по-настоящему, то хотя бы правильно ты можешь сделать.       — Возвращаемся, — твои спутники удивленно переглядываются, но ничего не говорят.       — Астарион, веди.       Он что-то бормочет себе под нос, но ты не слышишь. А смотреть на него отказываешься.       Шэдоухарт, направив в тебя очередное небольшое исцеление, тихо спрашивает:       — Ты точно в порядке?       Нет. Но ей это знать необязательно.       — В полном.       Лаэзель только хмыкает.       Ты будешь в порядке. Вам всем просто нужно пространство.       До лагеря вы добрались без проблем. Астарион коснулся твоих пальцев, но ты сразу пошла к себе в палатку. Пусть на ужин ты его не приглашала, оставлять голодать тоже не собиралась. Тем более, после того, как он сам едва не упал в бою вместе с тобой. Из-за тебя.       Ты берешь кинжал и банку и, пока не передумала, рассекаешь запястье. Ждешь, пока не наполняешь ее почти до краев.       Зелье исцеления помогает, но мало. Кровь еще просачивается сквозь бинт, но тебе плевать.       Ты хватаешь банку и несешься к его палатке, параллельно выискивая остальных взглядом. Гейл и Уилл у костра, Хальсина видно не было, видимо, все еще ждал тебя в «Последнем свете». Где вы сможете подлатать двигатель Карлах еще немного... Отлично, решишь несколько проблем сразу.       — Уилл, Гейл, Карлах, вы завтра со мной. Шэдоухарт, отдай им найденную в лечебнице лютню. Ты, Лаэзель и Астарион остаетесь следить за лагерем. Мы же пойдем в «Последний свет».       — Дорогая, ты ранишь меня, я думал, между нами нечто особенное... — его слова льются обволакивающей песней, он врет и нет, но ты и без того знаешь, как ты на самом деле ранишь его.       И все же между вами и правда особенная связь. И если ты хочешь ее сохранить, то сделаешь все правильно. Ему нужно было пространство.       — Прошу, останься в лагере.       — Что ж, тогда придется коротать время, расслабляясь, пока ты делаешь всю грязную работу, — его губы расползаются в выверенной ухмылке, но она тут же слетает: — Это что, кровь?       — Да, — ты протягиваешь ему банку, но он без отрыва смотрит только на твое перевязанное запястье и хмурится.       — Черт, Тав, покажи. И зачем только?..       И он уже тянет руку к твоей, ты почти готова бежать, но тут появляется Карлах:       — Я не ослышалась?! — вы вздрагиваете от ее внезапной близости, но ты хочешь расцеловать ее, плевать на обожженные губы. — Наконец-то, твою мать! — Карлах возбужденно пританцовывает на месте и совсем не замечает повисшего между тобой и Астарионом напряжения.       Ты молча отдаешь банку, даже не посмотрев на него напоследок, и идешь с Карлах обговаривать детали завтрашнего дня. За ее громогласным голосом тебе кажется, что ты слышишь звук разбившегося стекла, но оборачиваться не собираешься.       Лаэзель и Шэдоухарт недоуменно смотрят то на тебя, то куда-то тебе за спину, когда вы проходите с Карлах мимо и идете в сторону костра, где тебя ждали воодушевленные Уилл с Гейлом, но в итоге ничего не говорят. Им и не нужно. Ты и так знаешь, о чем они думают. Сегодня ты была плохим лидером.       Но теперь у тебя есть план.       И так будет лучше. Так будет правильно.

***

      — Дорогая, — ты вздрагиваешь, едва показавшись из палатки. Ночь была полна воспоминаний, далеких и нет. Но увидеть караулившего тебя Астариона ты точно не ожидала. — Не мне осуждать принятые тобой решения, — и ты наконец смотришь на него, но осуждения и правда не видишь. Только сожаление и темные круги под глазами. Значит, банка не пришлась ему по душе, ладно, ты запомнишь. Он не отворачивается и не прячет глаз, но держится на расстоянии. Хорошо. Так лучше. Для него же. — Но ты правда считаешь, что идти без клерика — действительно хорошая идея?       — Вам троим нужен отдых, особенно после вчерашнего.       — А тебе? — он подходит чуть ближе, и ты стараешься не дернуться в ответ, но тщетно.       — Я в порядке, полном.       — Да, мы уже слышали, несколько раз, если быть точным. Уверен, ты даже веришь в это...       — Это правда. В жизни не рассчитывала ни на чью поддержку, — твои слова кусачие, хотя и правдивые, — и неплохо сохранилась, как видишь.       — Ты прекрасна, этого не отнять, — он не делает шаг, но подается ближе, его слова обволакивают, касаясь каждого участка кожи, сокрытого и нет, пленяют тебя. — И все же, если ты позволишь хотя бы... — он спускается взглядом по тебе, смотрит на твою руку, на кольцо и ищет слова. Ты сглатываешь, жмуришься на секунду, прогоняя собственные желания, и сосредотачиваешься на главном. Ты должна все сделать правильно. — Так я буду точно знать, что ты в полном порядке.       Ты киваешь, так и не сумев ему отказать. Он искренен. Ты видишь, слышишь и просто веришь ему.       На удивление, он не подходит ближе и не касается тебя, просто шепчет слова и уходит. Ты смотришь ему вслед, пока заклятье нежно обнимает тебя с ног до головы.       Сегодня тебе придется быть предельно осторожной. Единственное, чего ты не хочешь — ранить его.       Правда, это не единственное твое желание...       И почему ты просто не предложила ему остаться друзьями?!       Точно. Ты все еще хочешь большего.       Карлах уже бежит к тебе, крикнув что-то типа «я запомнила с первого раза, клыкастый», но ты не обращаешь на это никакого внимания. Впереди так много дел, что все свои мысли и внимание ты направляешь туда.

***

      Было невероятно приятно наконец обнять Карлах. Она заслуживала всех объятий мира.       Не привлекай тебя больше мужчины, вы могли бы стать прекрасной парой.       И не грози ей смерть в ближайшее время из-за ее чертового двигателя...       Привязываться слишком сильно ты не собиралась, и все же — было приятно касаться кого-то, особенно когда твои прикосновения дарили только искреннюю радость.       — Ох, солдат, ты даже не представляешь, как давно я мечтала об этом, — она снова кружит тебя в объятиях, и ты не можешь не смеяться с ней. И насколько же горячей она была! Ты отвыкла от таких прикосновений. Таких живых. — Только не говори об этом пиявке. Он и так грозил вскрыть мне глотку, если с тобой что-нибудь случится. Обнимашки мы не обсуждали.       — Он так шутит, — ты закатываешь глаза.       Конечно, он прибегнул к угрозам. Астарион во всей своей раздраженной красе. Тебе надо будет разобраться с кровью...       — Поверь, солдат, у него, конечно, есть чувство юмора, но только не в вопросах, касающихся тебя. Он умеет быть убийственно серьезен. У вас все в порядке?       Она наконец ставит тебя на землю, и ты ловишь косые взгляды Уилла и Гейла, которые старательно притворяются заинтересованными разговором с Даммоном.       — Конечно, в полном.       Она смотрит на тебя как-то странно, но кивает:       — Хорошо, отлично. Даже здорово, знаешь. Знать, что у кого-то может быть все хорошо. Я даже считаю себя счастливицей в каком-то роде.       Ты вопросительно смотришь и правда не понимаешь.       — Наблюдать за вами! Вы как, не знаю, две непреодолимые силы. Вас тянуло друг к другу еще до того, как начали сбегать в ночи. Ты даже не замечала других и их намеки. Мои намеки. Круто, правда. Гейл, прости, дружище, — она резко хватает его за плечо и потряхивает так, что он почти врезается в тебя, и момент не может стать еще более неловким, но в этом вся Карлах, — у тебя не было шансов!       — Карлах, наша дорогая пламенная подруга, буду крайне признателен, если наш первый с тобой физический контакт все же не закончится вывихом плеча, каким бы воистину знаменательным событием это ни было, — Гейл смеется, но ты слышишь искреннюю тревогу в его голосе.       — И правда, есть способ отметить куда лучше. Например, выпить!       Уилл всегда был мастером дипломатии. Едва услышав волшебные слова, Карлах готова была уже бежать в сторону таверны.       — И как следует перекусить! Уверяю, все дело в этом перегревающемся движке вместо сердца, я вечно голодная!       — Мы заметили, — отвечаете вы хором, и Карлах просто смеется, закинув голову и зарыв руку в волосы.       — Тогда чего мы ждем, — она умудряется сгрести вас всех в охапку и таки потащить в таверну. — Наконец-то я могу это сделать! Ура!       Ты только и успеваешь крикнуть Даммону еще раз спасибо.       Этой ночью вы толком не спите и в лагерь не возвращаетесь.       Ты никак не можешь прогнать беспокойство, но Астарион, Лаэзель и Шэдоухарт хорошая команда, с ними все должно быть в порядке. И они точно знали, где вас искать.       Когда тепло объятий его заклинания рассеивается, ты упорно повторяешь себе, что просто закончилось время действия, не более.

***

      Утром первым делом ты отправляешь Карлах в лагерь. Она долго упирается, но в итоге соглашается, когда ты говоришь, что просто переживаешь за остальных.       В целом ты не соврала, но тебе еще нужно было помочь Хальсину, а Уилл с Гейлом... Карлах они не были.       Но если бы только ты знала заранее, что вам предстояло, ты бы еще десять раз подумала, с кем идти на такое непростое задание, еще и в абсолютном меньшинстве...       Ты настолько сработалась с Лаэзель, Шэдоухарт и Астарионом, что душила раздражение каждый раз, когда приходилось отвлекаться от своих целей и смотреть еще за тем, что и как делали Уилл с Гейлом.       И ты совсем не ожидала, что Хальсин нырнет в портал, который вы должны будете защищать от одной волны противников за другой.       Когда теневой мастиф вгрызся тебе в ногу и в итоге повалил на землю, все, о чем ты думала, — хорошо, что Астарион этого не почувствует.       Раздражение затмевало собой боль. Ведь он бы в жизни ни подкрался, будь с тобой твоя обычная команда.       И мало тебе было пса, как рядом вылезла лоза и с размаху вбила в тебя свою колючую ветку.       Уилл быстро отбросил пса разрядом, и вам удалось в итоге отсечь прибывающих врагов стенами огня, но вы едва не облажались, пропустив пару противников прямо к порталу. Благо Гейл смог сбросить их с возвышения, и портал почти не пострадал. Ты очень надеялась, что Хальсин тоже.       Когда он показался с каким-то отключившимся ребенком на руках, вы все едва держались на ногах.       Чего бы ты только ни отдала за крепкое плечо Лаэзель, целительное слово Шэдоухарт и недовольный взгляд Астариона в этот момент. Он мог бесконечно проклинать тебя за любую неосторожность, но ты точно знала, что он всегда выведет всех к безопасности, и только поэтому отключиться было бы не страшно. Он никогда не был открытым лидером, но неплохо управлял другими из тени. Когда хотел этого. И ему не нужно было говорить, чего и как ты бы хотела, ведь он читал тебя порой не хуже раскрытой книги.       Но такой роскоши у тебя не было. Ты приободрила ребят, раздала всем зелья и, стиснув зубы, побрела в сторону лагеря. Довольствоваться коротким привалом ты не собиралась.       Вид знакомых палаток согревал душу не хуже любых объятий. Странное, чуждое ощущение дома давно зародилось в тебе, но сейчас вернуться было особенно приятно. Хальсин, должно быть, уже успел добраться до лагеря и позаботиться о Таниэле, а заодно и предупредить остальных о вашем скором возвращении. Иначе почему вас встречала бы встревоженная Шэдоухарт. Хотя, будь ты по-настоящему честной с собой, видеть ты хотела не только ее.       Правда, почти любые твои желания в последнее время приводили к обратным результатам...       — Приятно тебя видеть, — начинает она, но мерит оценивающим взглядом, — правда, запомнила я тебя в лучшем состоянии. Выглядишь несколько... пожеванной? Не думала, что когда-либо скажу это, но уже скучаю по виду более привычных укусов.       Ты начинаешь смеяться, но, кажется, лоза сломала тебе ребро, либо пара шипов застряла где-то особенно глубоко. Смех сменяется шипением, и ты хватаешься за больной бок. Ты и хочешь, но стоит тебе остановиться, как больше не сделаешь и шага. Ты точно знаешь. Но и стоять на своих двоих уже почти не можешь. А ты ведь почти дошла...       Ты совсем не замечаешь, как Астарион выныривает из ближайшей тени. Он обхватывает тебя и держит, крепко. Ты уже готова дернуться, но он только шипит:       — Даже не вздумай, дорогая, — его холодные прикосновения — бальзам для каждой ссадины и синяка, и не только для тех, что на поверхности. — Обещаю отпустить и не трогать тебя, раз ты так этого хочешь, но позже. Вот что ты получаешь, когда заботишься обо всех, кроме себя. Разодранную плоть, кровоточащие раны и боль в груди. Когда остаешься с монстром один на один.       Ты озираешься по сторонам и ловишь на себе неловкие и встревоженные взгляды. Смотреть на Астариона ты все еще отказываешься.       — То был всего лишь мастиф. И лоза. Ничего особенного. Я допустила ошибку и...       — О, можешь ничего не говорить мне об ошибках, дорогая. Я все понимаю.       Ты наконец ловишь его взгляд, и лучше бы не. Похоже, говорил он вовсе не о них.       Нет. Он неправильно тебя понял. В корне не верно. Ты должна рассказать ему, все объяснить, но вы не одни, и...       — Как и обещал, — он опускает тебя на высокое поваленное бревно у костра. — Она вся твоя, ты явно справляешься лучше, чем друид, — ты и хочешь остановить его, ухватить хотя бы за руку, но не можешь себя пересилить. Ты все еще не хочешь сделать хуже. Еще хуже, чем было — до тебя или нет, уже неважно.       Шэдоухарт кивает ему, и он снова растворяется в ближайшей тени.       Ты смотришь на огонь и винишь дым и внезапный ветер за жжение в глазах.       — Все будет хорошо, — Шэдоухарт берет тебя за руку и окутывает целительным прикосновением. Плоть стягивается, кровь перестает бежать и щекотать кожу, и только в груди еще колют шипы. — Вот увидишь.       Ты смотришь в каждую тень, но не видишь ничего.

***

      Ты выходишь из транса за несколько часов до рассвета. Воспоминания о предыдущем дне ходили хороводом, указывая на все промахи и недочеты. И уроков ты извлекла достаточно. Почти.       Ты все еще не знаешь, как подойти к одному важному вопросу. Как подойти к нему.       На этот раз ты берешь кубок, оставить который, а не продать, заставил именно Астарион. Он ему чем-то понравился. Может, тонкой работой. Или инкрустацией камней. Украл он его, по крайней мере, для тебя. Ты его любила и надеялась, что хотя бы его он не выкинет.       Ты режешь запястье, уже другое, но выходит глубже и больнее. Он точно будет ругаться, но для этого ему придется с тобой заговорить. Такая цена тебя полностью устраивает. А перед Шэдоухарт ты извинишься после.       Ночной лагерь молчит. Не молчит только ревущий костер. Он трещит, искрит и пожирает полено за поленом. Ты улыбаешься, потому что тебе даже ни разу не пришлось заикаться о ночных дежурствах. Ты любишь свою команду. Каждого из них.       В танцующем, беснующемся пламени, воюющем с бесконечными тенями, ты не видишь другую часть лагеря, но его палатка недалеко от твоей. Тебе не нужен лишний свет, порой он только мешает, ведь ты отлично видишь именно в темноте. И тогда тебе все же не послышалось — перед входом в его палатку ты видишь большое засохшее пятно и горсть осколков. Оставалось надеяться, что звери не изрезали лапы, ведь ходили они за ним порой хвостом...       Ты заглядываешь в его палатку, но там никого.       В горле встал ком, но ты упрямо твердишь себе, что это ничего не значит. Он не мог просто уйти. Это было бы неразумно. Ни сейчас, ни вообще. И точно не из-за тебя. Но он мог уйти на охоту, в конце концов, крысы и птицы все еще встречались здесь, хоть и редко. Ты морщишься и едва не взываешь к милости Ллос, лишь бы ты снова не подтолкнула его к ненавистным крысам...       Ты идешь к костру почти оцепенело. Кубок в твоих руках кренится, и часть крови вьется за тобой следом, но тебе плевать. Какое тебе дело до крови, если вдруг он просто ушел...       — Тав, ты слишком бездумно льешь свою кровь, — ты вскидываешь голову, но ничего не видишь за стеной огня в кромешной тьме. Он все еще здесь. Ты уже и забыла, когда в последний раз он был в дозоре, обычно этим занимались те, кто оставался в лагере... Точно... — Мало тебе шрамов, так ты добавляешь новые из-за меня? — ты обходишь костер и видишь его на земле, а рядом спящего Шкряба. Его рука скользит по спутанной шерсти, но глаза смотрят только на тебя. — Почему ты просто уже не скажешь это вслух, дорогая?       Ты только сильнее сжимаешь кубок.       — Не скажу чего?       — Что ты в итоге хочешь закончить это? Что бы то ни было между нами?       — Что? Нет!       — Дорогая, не нужно притворяться и ничего объяснять тоже, — он все еще смотрит на тебя, и с каждым новым словом ты немеешь только больше, — я не виню тебя, поверь.       Ты садишься рядом и протягиваешь ему кубок. Он смотрит на свежую рану на запястье и кривится.       — Все будет зря, если ты и ее выльешь, — Астарион все же берет кубок и делает глоток. Впервые ты видишь, что кровь не доставляет ему никакой радости. — Но если она тебе противна, ты не обязан...       — Ты всегда прекрасна, дорогая. Хотя горячая и из вены все же вкуснее, но я понимаю, что любое мое прикосновение вызывает у тебя отвращение.       — Что? — ты упираешься в него неверящим взглядом. Как и когда вы успели так запутаться... — Не говори ерунды, дело не в этом.       — Я не слепой, Тав, я могу не видеть себя, но тебя... тебя я вижу отлично, вижу все, слышу каждый вздох, каждый удар твоего сердца, дорогая, — он смотрит на тебя и улыбается самой очаровательной и грустной улыбкой из всех, что ты только когда-либо видела, и шипы в груди, кажется, вонзаются еще глубже. — В тот же вечер, когда я признался тебе во всем, когда я пил тебя, ты застыла, а потом и вовсе сбежала...       — Это не то, что... — ты пытаешься, хочешь объяснить ему все, но он не слушает.       — ...и на следующий день ты всячески избегала меня, любая моя попытка быть ближе вызывала в тебе только ужас...       — Нет, послушай, пожалуйста!       — ...ты вздрагивала от любого касания или слова, а затем и вовсе оставила сидеть здесь, и я начал думать...       — Астарион, хватит, все совсем не так...       — ...почему ты больше не касаешься меня?..       — Я не знаю как!       Теперь он смотрел на тебя неверящим взглядом.       Между вами повисла тишина, разрываемая только треском костра.       Все, что ты делала эти дни, ты делала для него. Потому что ты хотела большего, всегда хотела большего, но точно не любой ценой.       Он смотрит на тебя и долго не решается, и все же:       — Ты сказала мне научиться спрашивать, и я спрашиваю тебя, дорогая. Что именно ты имеешь в виду? Потому что, как это выглядит с моей стороны, ты уже знаешь. И не могу не отметить, что до всего этого ты отлично знала, как именно меня трогать, — он улыбается, но только уголками губ, в глазах же по-прежнему кружат только грусть и сожаление. — Ты знала с самой первой ночи, может, не до конца, но ты точно что-то разглядела уже тогда. Что это было, Тав?       Ты вздыхаешь и собираешься с силами:       — Я расскажу тебе кое-что, ладно? Только попробуй не осуждать меня сразу...       — Тав, я не смогу тебя осуждать, даже если захочу, — он смотрит на тебя и протягивает руку, но ты не решаешься ее брать.       — Это ты сейчас так говоришь, — ты хмыкаешь, вздрагиваешь, отворачиваешься.       — Просто расскажи.       Он кладет свою руку рядом с твоей, и ваши мизинцы едва соприкасаются. Боги, как ты скучала по этому. По простой близости.       Ты начинаешь говорить, смотря прямо на костер:       — В Мензоберранзане у меня был мужчина. Простой торговец, ничего особенного. Я не знаю, что именно ты помнишь о культуре дроу, о нашем быте и прочем, но если ты — мужчина, тебе необязательно быть рабом, чтобы попасть к женщине-дроу на столько, на сколько она того захочет. Однажды, прогуливаясь по рынку после патруля, я наткнулась на его лавку. Он делал действительно красивые вещи из металла, и неважно, утварь то или украшения. Он и сам был красив собой. Поэтому я захотела его. Ты видишь, ты хочешь, ты берешь. Я никогда не знала и не думала, что можно жить как-то иначе. Тогда я была намного моложе, красивее. И пускай фамилии у меня не было, зато были хорошая должность и большие амбиции. И поэтому я хотела большего, я всегда хочу большего, — ты смотришь на Астариона, но он просто смотрит на тебя в ответ и слушает. Выражение его лица непроницаемо, ты не видишь в нем ничего, кроме абсолютного внимания. Ты опускаешь глаза на ваши лежащие рядом руки и выдавливаешь из себя слова дальше: — Я сделала его своим консортом.       — У тебя есть муж, в этом все дело? — он вдруг перебивает тебя, но ты смеешься.       — Нет, не муж, всего лишь консорт.       — А есть разница?       — Мне кажется, да? — вы смотрите друг на друга, но ты все еще не видишь ни осуждения, ни ненависти, только молчаливое принятие. Он все еще не понимает, не до конца. — Это была сделка, на несколько десятилетий, и она давно подошла к концу. Он дал мне новый статус, выход на гильдию торговцев, чуть больше власти внутри самого города и, конечно, свое тело. Взамен он получил мое расположение и ту защиту, которую я могла ему дать.       — Ты любила его?       — Нет, но со временем мы пришли к взаимопониманию, даже некоторой... близости? Я все еще была абсолютно свободна в плане выбора других партнеров, но однажды у нас с ним состоялся интересный разговор...       — Прости, дорогая, но я вынужден уточнить, мы все еще говорим о твоем не-муже, верно?       Ты грустно улыбаешься и киваешь. Глупая, глупая Тав... Ты должна была понять все куда раньше.       — Тогда продолжай, прошу, — он кладет руку на твою и сжимает пальцы. Ты не споришь.       — Он был намного старше меня. И, как уже говорила, красив. До меня его брали многие другие женщины. Первые годы, когда я касалась его, он иногда вздрагивал или замирал. Я никогда не придавала этому значения. Мужчины-дроу часто так делали. Тогда я считала это абсолютно нормальной реакцией на женщину, — ты смотришь на Астариона, но он теперь смотрел на огонь, и отблески пламени искажали его лицо до неузнаваемой каменной маски из морщин и теней. Наконец он тебя понял. Ты тянешь свою руку из под его, но он не дает.       — Продолжай, — его голос хрипит, но приказывает.       — Однажды я спросила его, что изменилось. Я-то думала, раз мое прикосновение больше не вызывало старых реакций, значит, это плохой знак. Между нами было уже достаточно доверия, чтобы он рискнул мне рассказать, как все было на самом деле с самого начала. Что именно означали его замирания, его дрожь, мои прикосновения, которых он никогда не хотел. Тот разговор многое изменил для меня тогда, на многие вещи раскрыл глаза. И больше я никогда не касалась его. Не касалась никого, кто бы этого не хотел первым.       — Хм-м-м.       — Я должна была понять раньше. С тобой. Но ты не дроу, ты без страха смотрел мне в глаза, ты спорил, ты флиртовал, ты трогал. Тогда, на поляне, я решила, что все дело только в шрамах, только в Касадоре, в боли и рабстве. Боги, сколько бы лет ни прошло, а я совершаю все те же ошибки! Я только вижу, хочу, беру. Прости меня...       — Замолчи, — он сжимает твою руку, сильно, дергает на себя, но ты не смотришь на него. Ты хочешь раствориться в огне, ослепнуть, сгореть. — Посмотри на меня, Тав. Тав, — его голос угрожает, требует, давит. — Посмотри. На. Меня.       И ты поддаешься. Ты смотришь. И ты почти в ужасе.       — Я не твой бывший не-муж. Это я выбрал тебя, это я сделал все, чтобы ты повелась на мой голос, на мое тело, на меня. Чтобы получить тебя для своей выгоды. И ты никогда бы не узнала правды, если бы я сам не угодил в расставленную мною ловушку.       — Но...       — Молчи, — он опять сжимает твою руку. — Я выслушал тебя, теперь твоя очередь. И я хочу, чтобы ты услышала меня наконец. Ты ничего не брала у меня. Ты только давала, раз за разом. Свою кровь, свою защиту, свою заботу, свое доверие — когда, объективно, это было самым глупым с твоей стороны. Это я хотел и хочу большего. Если ты хочешь того же — прекрасно, но только не решай, что будет лучше для меня, потому что впервые я по-настоящему могу делать свой выбор сам. Единственное, чего я не хочу, чтобы ты видела меня только в качестве сексуального партнера.       — Я и не вижу, — ты не врешь. Ты любишь секс, ты любишь секс с ним, но это не главное. — Я тоже хочу большего и настоящего, с тобой.       — Хорошо, рад, что мы это тоже прояснили, — его палец скользит по твоей руке и задевает запястье, и ты вдруг дергаешься и шипишь. — Я не хочу твоей крови, точно не так. Лучше не давай мне ни капли, но больше не режь себя. Если после всего ты больше не можешь верить мне до конца, я не обижусь, знаешь...       — Дело не в этом, ты можешь пить меня как и раньше, просто...       — Просто что, дорогая? — он наклоняется, чтобы заглянуть в твои глаза, его ладонь по-прежнему сжимает твою, но в этот раз легко и нежно.       — Мне нравится, когда ты пьешь меня.       — Я знаю, вернее, думал так раньше...       — Нет, мне очень нравится. Мне сложно не трогать тебя в этот момент, сложно не дрожать в твоих руках, сложно не издавать ни звука.       — Дорогая, — он поддевает твой подбородок, ведь ты опять пытаешься увести глаза, — я знаю это. Это делает процесс только приятнее для меня. Я люблю все твои маленькие старательно сдерживаемые звуки, — он улыбается, по-настоящему, ты узнаешь эту улыбку по выглядывающим кончикам клыков и морщинкам вокруг глаз.       — В этом и проблема, — если ты начала открывать ему все мысли и чувства, то не делать этого до конца уже не было смысла, — я боюсь, что случайно сделаю что-то не так. Сделаю что-то, что снова напомнит тебе о твоем прошлом. Сделаю что-то отвратительное...       — Тав, — он подается еще ближе, держит твой взгляд, гладит твою щеку, большой палец то и дело скользит по уголку твоего рта, — я уверен, случайно ты не сделаешь ничего такого, ведь почти не делала раньше. Насчет остального, — он шепчет слова на ухо, едва не касаясь его, ты начинаешь тонуть в ощущениях и таком знакомом сплетении запахов, которые теперь не можешь представить в отрыве от него, — ты всегда можешь просто спросить.       — Спросить?       — Да, — он снова перед тобой, почти на тебе, и в его глазах горят отблески костра. Он дышит с тобой вместе и так же рвано. Ты чувствуешь его дыхание на своих губах, его пальцы касаются то их, то подбородка, пока не ложатся на щеку, зарываясь кончиками в волосы, и не вздрагивают в попытке притянуть тебя еще чуть-чуть ближе.       Ты тонешь в нем окончательно.       — Можно поцеловать тебя?       — Я думал, ты уже не спросишь, дорогая, — он смеется, и тебя целуют его выдыхаемые слова, но не губы. — Конечно, — и он просто ждет, ждет, что именно ты поцелуешь его, наконец отбросишь все страхи за него. Ему не надо ничего говорить, на его месте ты бы сделала так же.       И ты поддаешься ему. Подаешься вперед. И падаешь вместе с ним, но не ударяешься, ведь он уже держит тебя, укладывает на землю, укладывается между твоих ног и целует тебя в ответ. Как всегда жадно. Как всегда требовательно. Отказываясь сдерживаться; как он, так и ты. И вместо пустоты и шипов — только теплое пламя, ласкающее тебя вслед за каждым его прикосновением и поцелуем, и ты в точности повторяешь каждое его движение, будто ты его отражение. Делишь с ним каждый вдох и впервые разделяешь его доверие.       — Боги, как я скучал, — он выдыхает тебе в губы, и ты снова ловишь его. Вместо слов просто показываешь, как сильно скучала сама. Тянешь за губу, рассекаешь свою о клык, и вы уже оба стонете, и хватаете, и держите, и все еще дышите друг другом. Он не трется об тебя, и ты лежишь почти смирно, гонишь любую лишнюю мысль и берешь только то, что тебе дают. И он отдает, щедро. Ты плавишься и растекаешься под ним и почти не боишься совершить ошибку, ведь он ведет. И пока он ведет, пока он так щедро отдает тебе все, что хочет сам — ты можешь и будешь брать. И точно научишься спрашивать.       — Ну наконец-то! Ма и па снова разговаривают, — Карлах. Астарион застывает на тебе, но всего на секунду, и начинает смеяться, уже целуя твои щеки и лоб, и ты просто утыкаешься ему под подбородок, тоже посмеиваясь вместе с ним. Вы определенно увлеклись. — Можно перестать всем ходить на цыпочках! Так вот как надо проводить время в дозоре? Не могу дождаться утра, когда смогу всем рассказать.       — Карлах... — в твоем голосе терпеливое предупреждение; она и так мёртвого разбудит, а если вдруг ее что-то еще и радует...       — Не обращай внимания. И раз настала ее очередь дежурить... — Астарион встает и тянет тебя за собой, не выпуская ни на секунду, и уже ведет в сторону своей палатки. — Мы с тобой еще не договорили.       Если он так хочет, то кто ты такая, чтобы сказать ему нет?