Ложь во спасение.

– Выйди ты уже из своей пещеры! – нагло пинал дверь Дон. Послышались шаги. Дверь открыл худой, бледный парень с тёмными, немытыми волосами до плеч, – Нифига ты шевелюру отрастил! – тысяча эмоций, сверкнувшая на экстраверте, неприятно кольнула в глаза критику. – Угум, – сказал тот сонно, – Что надо? – он был недоволен гостю. – Пошли гулять, – Дон смотрел своими живыми, горящими глазами и улыбался, что его щёки порозовели. – С чего это? Нет, – Оноре хотел закрыть дверь, но её удержал другой интуит. Это покоробило виктима. – А я сказал ДА! – надулся инфантил, – Мне Дост вчера все уши промыл своим нытьём. Теперь решаю социальную проблему! – Я социальная проблема? – улыбнулся тот, но глаза были равнодушны и печальны. Так что это казалось наигранным. – Да, – вздохнул Дон, – Ну пошли гулять! – уже умолял тот, глядя, как щенок. Разве такому можно отказать? – Я не хочу, мне там скучно, – Оноре вновь пытался закрыть дверь, но Кихот остановил того и за руки насилу оттащил наружу. Виктим опешил от такого, но схватился за ручки двери, моментально хлопнувшей. – ААА ААА! – боевой крик инфантила отразился эхом по подъезду, – Ты идёшь гулять! Где этот Жуков тупой?! ААААА! – ролевой ЧС хватало, чтоб утащить критика на улицу. С горечью Оноре принял свою судьбу и пошёл с Доном в парк. Кихот достал телефон и сделал селфи с недовольным БИшником. Они оказались у парка, где стояли ещё Драйзер, Джек, Есенин и Гамлет с Горьким. — Не может быть, Оноре вышел гулять! – хихикнул Джек, за что получил от Теодора, – Ай! За что? – Разве ты не волнуешься о здоровье своего друга? – сказал ЭСИ. – Привет, – весело произнёс ИЭИ, будто звонкая песнь птиц. Он излучал умиротворение, мягкость и невинную радость. Гамлет всё также говорил о своих похождениях в театр, о бесчисленных знакомых, а Горький шёл рядом холодный, суровый и высокомерный, хотя довольно привлекательный. Вспомнилось, как критик с трепетом поглядывал на сенсорика, желая соприкоснуться с ним. ЛСИ был безразличен к ИЛИ. На самом деле Бальзак разочаровался в них всех, и ему было скучно. Лишь иногда он писал Тедди(драй), когда одиночество слишком сильно ощипывало его сердце. Джек был слишком суетлив для печали. — Блин, почему всегда я тащу всех гулять? – хныкнул инфантил в странной своре централов, – Вот увидите, я уеду от всех вас! – слеза тронулась из глаза. – Браво, – захлопал Гамлет, смеясь от вырученных глаз Кихота. Они шли по городу шумной компанией, болтая о бессмысленных глупостях или о скучной бытовухе, или о грязных слухах. К ним даже присоединился Габен, шедший с сумкой, в которой был плед. СЛИ шёл рядом с критиком, и они обсуждали чай и кофе. Габен глядел на него пристально, и это смущало виктима, пялившегося в небо, лишь бы не видеть этот грязный город и страшно простых приятелей. – Давай я помою тебе волосы, – говорил, улыбаясь неловко сенсорик. – Окей, – безразлично ответил Бальзак, хотя ЧЁРТ, ему было досадно от себя. Это было странно, дико, и его собираются опекать! Оноре чувствовал злобу, закипавшую внутри, потому что он не хотел себе мамочку, которая будет контролировать его. Достаточно и эмоционально неуравновешенного Тедди. Бальзак закрыл глаза и желал бы закрыть уши, так как шум и мигающий свет нервировали его. Да и люди тоже. Солнце закатывалось. Очередной закат, но он так прекрасен своими оранжево-золотистыми тонами. Стенд с щенятами, у которого компания остановилась. Оноре было скучно, он разглядывал листву, почерневшую от красных тонов неба. Но тут появился он. Медно-рыжие, пушистые, вьющиеся волосы, блестели от последних лучей солнца. Розовая кожа. Большие, открытые миру голубые глаза. Спортивная куртка, такая воздушная и мягкая свиду. Лицо светилось от лучезарной улыбки. Что-то в этом было необыкновенное, невообразимое! – Знакомьтесь, это Бонапарт. Наполеон Бонапарт, мой давний приятель, приехал из другого города, – сказал Джек, похлопав по плечу эту светящуюся фигуру. Имя врезалось в память мгновенно. Оноре глядел на это живое, прекрасное лицо и, закрывая глаза, пытался воспроизвести образ, но ничего не получалось. Однозначно это было само Солнце, спустившееся с небес, и это было до глубины души прекрасно. Логик почувствовал, как кровь под кожей начала двигаться, но он чувствовал, что её ещё не хватает, чтобы отразиться на щеках румянцем. Перехватывало дыхание, а отвратительная прогулка превратилась в восхитительное созерцание Солнца. Не хотелось больше заканчивать этот пеший путь, потому что это означало расставание с Солнцем. Только Оноре молчал и глядел исподтишка, ведь это не в его стиле – влюбляться. Он был тенью, бездонной, бесконечной, холодной ночью. И ещё с немытой башкой! СЛИ, также одинокий и предпочитающий тишину, чувствовал родство с критиком, и потому старался держаться ближе. Да и было что-то завораживающее в этом отчуждении, разбивающем сердце. Уже стемнело, а рыжая копна волос будто продолжала гореть. Только Бонапарт говорил со всеми, но только не с Оноре. Этот добродушный паренёк с мягким голосом мгновенно очаровал всех. Это очевидно. Да и говорил он совсем на другом языке, который критик с трудом понимал, а вот окружающие – легко. Невидимая стена разрасталась между Оноре и этим чудесным огоньком. Все вокруг могли контактировать с Бонапартом, у каждого находилось что-то интересное для СЭЭ, но критику было предложить нечего. И потому он молчал. Восхитительная радость сменилась безысходностью и тоскою, а затем апатией. Какой толк, если ничего не получится? Только боль от недоступности. А значит бессмысленная боль. Оноре сказал, что устал, и вернулся домой. Эти шумные компании вызывали головную боль, а тут ещё и на сердце ныло. Хотя, на самом деле было приятно. Он давно не получал такого наслаждения, просто глядя на что-то или кого-то. Запылёная, мрачная квартира встретила его сурово и неприветливо. Плевать, он сел за ноутбук и занялся своими делами, которые были бесполезны, но хотя бы интересны. Спустя несколько дней еда в холодильнике кончилась, поэтому интуиту пришлось оставить свой хикканский образ жизни и выползти из квартиры в ближайший продуктовый. Только по возвращению он заметил знакомую фигуру маячившую у его дверей. "Что, опять меня выгнать на улицу хотят?!" – испугался критик и притаился на этаже ниже. Он был уверен, что его не так просто заметить, но ему было видно многое. Итак, это была знакомая куртка, прекрасные кудри меди. СЭЭ повернулся к ближайшей двери и открыл его ключом. "ЧЕРТ ЧЕРТ ЧЕРТ ЧЕРТ ЧЕРТ ЧЕРТ", – думал ИЛИ, ведь он понял, что теперь вечно пустующая квартира по соседству теперь принадлежит Бонапарту. Сенсорик зашёл к себе и закрыл двери. Наконец-то можно подниматься. Критик вздохнул и зашёл в свою маленькую вселенную. Работа на удалёнке позволяла ему не видеться с людьми, и это был огромный плюс. Музыка доносится из-за стенки. Как громко. Чёртов сосед включил на всю громкость?! Это было не хорошо. Критик со злости ударил стену. Музыка продолжала играть. Неужели его благородный сосед не понимает? Ещё три раза Оноре ударил стену. Наконец послышались шаги, и музыка стала тише. Так-то лучше. Спустя неделю Оноре вышел из квартиры и увидел соседа, болтавшего с кем-то по телефону. Бонапарт мгновенно обратил внимание на Бальзака и лучезарно улыбнулся тому. – Привет! Так мы соседи? – щёки и пухлые губы сенсорика розовели. Красиво... Он отдавал энергией и жизнью. — Ага, – сказал тихо Оноре, глядя в сторону. Ему не хватало сил смотреть тому в лицо. Смотреть в глаза в целом казалось дикостью интуиту. – Ты ведь Оноре де Бальзак? – Наполеон убрал телефон и подал руку для рукопожатия. – Угум, – критик побледнел от смущения, ибо анемия, и подал руку, хотя голова мгновенно закружилась, а сердце забилось, – А ты Бонапарт, – Бальзак говорил не шибко уверенно. Он не мог сфокусироваться на новом лице. – Да! Раз мы соседи, я бы пригласил Вас на новоселье! – учтиво и мило проговорил СЭЭ, кивая. Он был слишком обаятелен, чтобы отказать, поэтому они прошли внутрь квартиры. Внутри было чисто, всё на местах. Сенсорик усадил гостя, заварил воду для чая и принялся накладывать свежеприготовленное жаркое. – Не стоит, – смутился критик, нахмурившись, но вот перед ним тарелка с едой, выглядевшей крайне аппетитно. Пахло вкусно. Чай СЭЭ приготовил с мёдом. Он ходил уже по-хозяйски. – Нет-нет, поешь. Я очень старался, – мягко настаивал Наполеон. И кто тут мог сказать, что он агрессор?! Да он слаще любого заботливого и инфантила. Да и очаровательнее. Вздохнув, ИЛИ принялся есть пищу, предложенную хозяином. Вкусная, даже проявился что кожа на щеках немного покраснела. Но это было скучно, так что, когда Наполеон отошёл, Бальзак быстро всё съел, чтобы поскорее попрощаться и уйти. А ещё ему было неловко за то, что он мог есть как-то странно. – Было вкусно, – сказал Оноре новому приятелю. – Спасибо, очень приятно слышать, – Наполеон взял тарелку и поставил их в раковину. – Я могу помыть, – критик подошёл к политику и протянул руку, чтобы забрать тарелку.. Чёрт, слишком близко. – Нет, не стоит, – Наполеон случайно коснулся руки того, что критик одёрнулся, – Все же ты ой гость, – очаровательная улыбка. Критик сел обратно и думал. Картинка реальности расплылась, и он увидел море, а над ним сумрачный дворец. Он шёл по холодной, водной глади. В замке было темно, едва свет проникал из окон. Кто-то коснулся плеча интуита, что тот вздрогнул, и фантазия мгновенно растаяла. Наполеон с удивлением смотрел на того. – Ты в порядке? – забота сквозила в голосе этика. – Да, просто задумался, – отвлечённо ответил Оноре. Но... Может быть?.. – Ты любишь сказки? – Оноре закрыл глаза, нервно вздыхая. Он смутно догадывался, как выглядел в этот момент. – Ха-х, с детства не читал, – Наполеон держал плечи гостя крепче, но тот не заметил, – А ты сказочник? – Нет. Просто мне снилась сегодня башня, в которой всё живое превратилось в камень, – Бальзак приоткрыл глаза, глядя в будто в окно, – стены завили красный розы своими чёрными, терновыми стволами. Я поднялся наверх, где уже отсутствовала крыша. Вокруг окаменелые люди, застывшие в танце. А по центру, на простом стуле сидел ты в золотой короне, блиставшей лазурными камнями, и глядел на них скучающе. Ты вздохнул и хлопнул в ладоши, и мигом люди оживились и начали вальсовать, мигом началась музыка, и башня ожила. Затем ты вновь хлопнул, и всё окаменело. – Ого, ничего себе, – СЭЭ слушал заворожено, – А что было дальше? – Я боялся, что окаменею, поэтому бросился вниз, где была вода, и от холода проснулся. – Хе-хе, так я теперь король башни? – хихикнул Наполеон. Он ловил каждое движение, каждый вздох тела перед ним. Никто не мог выдержать этого пристального взгляда. Но Оноре будто не замечал его. Критик был слишком погружён в свои мысли. Это было странно, и агрессор хотел понять, почему. Неужели тот не боится его? – Нет. Я бы назвал тебя просто Солнцем, – интуит говорил странно и загадочно. Он был будто не от мира сего, и хотелось больше вдохнуть этой чёртовой паранормальщины. – Я? Солнце? Моя мама правда называла меня солнышком, – голос звучал легко, даже по-детски звонко и дружелюбно, но лицо было полно сосредоточения, как и всё тело сенсорика. – Они правы. Ты такой дружелюбный и очаровательный, прямо светишься, – Бальзак глотнул чай, едва замечая Наполеона, – Думаю, ты хороший. Радуешь всех, конечно, к тебе тянутся. Твоему лицу легко умилиться. Тебя легко любить, и все тебя любят. – Даже ты? – такая прямолинейность поразила этика, игравшего вечно доброго и заботливого. – Даже я. Но только посмей ещё раз включить музыку на полную! – пожаловался Оноре. – Ладно, не буду, – улыбался Наполеон, чувствуя это тело неизведанным. Отчуждение, глубина, неясность гостя манила. Казалось, есть ещё много загадок у критика. Он был слишком непонятен, и его не хотелось отпускать, – И ты мне нравишься. – Неужели тебе нравятся злые снобы? – усмехнулся критик, полагая Бонапарта невинным, милым пареньком. Может стоило? – Кажется, ты так любишь людей. Это странно, но мило, будто ты не видишь в них ничего плохого. — А что может быть плохого? Мы все страдающие, и нам нужно держаться вместе, – СЭЭ сел рядом. – Я мелочный, малодушный. Всё человеческое слишком просто и слишком далеко от идеала небес. Ты веришь в небеса? Значит должен верить и в ад, который ждёт большинство. Наши мысли слишком грязны, но это пол беды. Они ещё и слишком примитивные и скучные, – рассуждал смело Бальзак. Тедди на подобные слова цокал и пытался доказать обратное, а под конец просто бил того Библией, или Кораном, или ещё чем, что проповедовало милосердие и смирение. – Я полагаю, что мы должны осуществить рай на земле, – сказал Наполеон, – Но пока люди умело превращают жизнь в ад, – и невинно усмехнулся. Это мысль вывела Бальзака из раздумий. Наконец-то что-то интересное. – Так почему ты танешься к ним? Ты же знаешь, что тебя ждёт грязь и адское пепелище, – с недоверием, прямо в глаза, заглянул Бальзак своему собеседнику, и увидел решительность и огонь. Это казалось странным и мало шло со сложившимся образом милого мальчика. Да и какая разница? Наверное, показалось. – Я иду к людям в надежде найти что-то стоящее. Например, тебя, – сказал Наполеон. Чёртов обольститель. Он прикусил язык, осматривая эту бледную кожу, эти чёрные, мутные глаза, эти тёмные волосы, эти тонкие, изящные руки и пальцы. Конечно, Бонапарт сказал ложь. Он использовал людей, как кукол. И сейчас думал над тем, как бы вывести этого отшельника на большую близость. Хотелось прочувствовать это хрупкое тело и понять эту муть. – Ты не против, если я тебя поцелую? - сказал вдруг Оноре. Это было неожиданно. Просто предложил и всё. – Что? – это взволновало агрессора, почувствовавшего, как кровь против воли приливает к щекам. Неужели он смущается? Он слишком бесстыден и беспринципиален. – Просто в щёку. Она кажется такой мягкой и тёплой, – сказал, расстроившись, ИЛИ. Его руки сложили вместе и начали тереться, будто ему холодно. – А, да, конечно, – сказал Бонапарт, – Можешь и во вторую поцеловать, – он улыбнулся. Они встали. Так как политик был чуть выше, критику пришлось опереться на его плечи. Слишком близко. Он быстро поцеловал в одну. Затем во вторую. Всё также отстранённо. В этом никак не читалось вожделения. Будто ангел одарил высокой любовью, положенной лишь монахам, сумасшедшим или художникам. Но СЭЭ этого было мало. Его тёплые руки обвили Оноре в объятия, и Бонапарт отрывисто дышал прямо в шею. Горячий воздух щекотал. Лев схватил свою добычу. "Я сам пошёл на это", – думал Бальзак, всё же отдаваясь горячим поцелуям на шее, – "Он был просто Солнце, но, встретившись со мной, он стал человечен. Я отвратителен", – Оноре вздрогнул от укуса. "Ты сам пришёл ко мне", – думал Наполеон, – "Ты был достаточно смел, и я буду с тобой мягче". Они двинулись в спальню. Агрессор толкнул виктима в односпальную кровать, и затем навис над ним сам. Интуит пытался проявлять инициативу, но это было слишком неумело, расторопно и непоследовательно, что сенсорик зафиксировал руки того ближайшим тряпьём над головой. СЭЭ целовал и кусал кожу. Он снял штаны с критика и задрал вверх футболку. Он видел, что Бальзак пытался сделать безразличное лицо, будто он не боится, но Наполеон слишком хорошо чувствовал его волнение и страх. Кажется, милый, невинный мальчик оказался совсем не милым. СЭЭ жадно целовал шею, плечи, ключицы. Он укусил в плечо, но затем лизнул место укуса. – Не тяни, – голос интуита против воли дрогнул. – Я вижу, тебе это нравится, – сказал политик и укусил в шею, засасывая. – Нет! Не там! – Оноре почувствовал боль в шее, – Другие увидят, – он залился слабым румянцем и пытался оттолкнуть политика, но руки были зафиксированы. – Пусть видят, – сказало Солнце, – Ты принадлежишь мне, – он самодовольно улыбался. Это был не пай-мальчик. Это был чёртов зверь. Бонапарт целовал шею, и Оноре пытался дышать. Бонапарт сжимал сжимал руки, трогал живот, поглаживал рёбра, затем бёдра. Оноре вздрагивал. Он был слишком чувствителен. ИЛИ давно никто не трогал. Возможно, никто никогда ещё его так не брал. Он принял хищника за кролика. СЭЭ провёл языком по соскам, и критик выгнулся, едва сдерживая стон мычанием. – Не сдерживай себя, я хочу, чтобы ты кричал, – говорил, тяжело дыша, Наполеон и смотрел жадно. По-львиному он играл с добычей, нервировал жертву, внушая ей страх и панику. Есть ли дорога назад? – К-кажется, мне п-пора, – пытался слиться Бальзак. Как глупо, как мило и наивно. – Ну уж нет. Раз мы начали, надо закончить, – и Наполеон аккуратно вздёрнул сосок виктима. От этого ИЛИ простонал. Становилось жарко даже для Бальзака. "Я сам поцеловал его", – думал Оноре, - "Я контролирую ситуацию, я контролирую ситуацию..." – и его включают в глубокий, жадный поцелуй. Животный инстинкт проснулся в агрессоре, и он этого не прощал. За такую оплошность сказочник должен быть наказан. Один впивался в другого. Слюна грязно сливалась. Руки сенсорика нервно развели ноги в стороны. Наполеон спустил штаны. У него уже давно стояло, впрочем, как и у Бальзака, который стал страшно чувствительным. Сегодня СЭЭ был добрый, поэтому он перед заходом решил растянуть своего гостя. Оноре отвернулся, зажмурив глаза. В рот проникло несколько пальцев, и Оноре, поняв, что к чему, начал их обильно смачивать в своец слюне, что звучало крайне пошло. Наполеон убрал их из рта. Затем один палец проник в дырочку виктима, двигаясь внутри. Второй дался сложнее. Есть ли у Наполеона смазка?! Оноре боялся боли. На лицо отразилось страдание. – Потерпи немного, скоро станет очень приятно, – шептал у уха чёртов агрессор. Он медленно вошёл. Оноре вскрикнул от боли. Руки виктима дёрнулись. – Ах, ах, мне больно, – на глазах интуита появились слёзы, и он всхлипнул. – Ты тесноват, – с досадой признал сенсорик. Хотя, политику было приятно, что он у Оноре первый. Девственное нутро растягивалось плохо, и это было проблемой. Бонапарт разгорячился, но ещё держался в сознании, поэтому он двигался медленно. ИЛИ чувствовал, как что-то твёрдое двигалось внутри, отдаваясь жгучей болью. Горячее тело навалилось на критика, чуть придавливая к кровати, которая заскрипела. Это было ужасно стыдно. Наполеон сразу наметил цель – заставить Бальзака кричать громче этой скрипучей кровати, и обязательно от наслаждения. С другой стороны, он заметил, что его любезный друг страдает малокровием, поэтому мог впасть в обморок, а трахать бревно он не собирался. Сенсорик чувствовал, как очко сжалось от напряжения, неприятно давя достоинство внутри. – Расслабься, чтобы было легче, – сказал Бонапарт. Оноре послушался его и попытался расслабиться. Внутри начали двигаться быстрее. Кровь служила смазкой. ИЛИ смотрел в белый потолок, выгибаясь и быстро дыша. Руки агрессора взялись за ягодицы, жмякая их, чем вызвали движение таза пассива. Затем они переместились к бёдрам, чтобы насаживать виктима на достоинство. Спустя несколько таких толчков Бонапарт попал в заветную точку, вызвав дрожь и слабый стон наслаждения. В следующий толчок он постарался вновь попасть туда и не прогадал. Оноре начал выгибаться, дрожать и вертеться от накатившего удовольствия. Он был весь уже красный и часто дышал. Критик чувствовал зуд внизу. Хотел подрочить, как обычно, чтобы снять это сексуальное напряжение, но руки зафиксированы, а Наполеон даже не вздумал помочь. Бальзак догадался, к чему всё идёт. Теперь его хотят отыметь, как последнюю шлюху. И ладно. Сам напросился. Эйфория накатывала и сводила с ума, виктим стал сам насаживаться на партнёра. Боль и наслаждение слились воедино и разбивали все мысли, заставляя только стонать, дышать и кричать. Он дрожал от безумного напряжения, чувствуя, как его трогают, кусают, он сходил с ума. Бальзак кончил, обмякая. Сознание улетало и у Наполеона, чувствовавшего, как нутро сжимает его внутри. Он чувствовал также и то, как теряет человечность, оставаясь зверем, взывавшим к простым, звериным инстинктам. Бонапарт кончил вскоре следом за критиком. Хрупкое тело лежало без сознания. Агрессор пытался отдышаться. Наконец, горячка спала, и он смог привести себя в порядок, затем одеть виктима без сознания. Рубашка совсем не закрывала засосов. Что ж, это не поспособствует социализации Оноре, но зато критик будет лишь его, будет принадлежать лишь ему. Агрессор закрыл комнату на ключ. Через полчаса пришли остальные тимы, праздновать новоселье Бонапарта.