значит, мы умрём вместе

      леон заражён и знает, что скоро превратится в бессознательную марионетку лас плагаса. он не питает надежд насчёт своего спасения, не боится, не думает. думать вредно, он привык выполнять приказы без лишних вопросов, привык знать, что будет завтра, а завтра будет такая же грязная работа, такая же смертельная опасность, такой же подспудный страх, которого он не осознаёт, и рука не дрогнет, но в груди будет пусто и холодно. а сейчас грудь горит, вены чернеют, а у сердца как будто дыра, тёмная, пульсирующая.       он не смотрел в зеркало — здесь нет зеркал — но он знает, что лицо у него тоже исполосовано чёрным, знает, что на щеках и переносице у него порезы, знает, что на скуле ссадина, и что заживляющих мазей и бинтов с пластырями у него уже не осталось. это должно было закончиться быстро, но затянулось слишком надолго. из-за мыслей о комнате, об электрическом чайнике, о тёплом душе, становилось тоскливо и горько. он ведь понимал, что уже не вернётся туда. никогда не вернётся.       с другой стороны, он даже немного рад этому — в смысле, длительности операции. прежде всего, из-за луиса, рядом с которым все превратности судьбы кажутся мелкими и ничего не значащими и одновременно все радости обретают масштаб вселенной, и бьются с чёрным сердцем леона так громко, что хочется кричать. и леон чувствует себя мальчишкой, который влюбился впервые и так крепко, будто никого до и никого после луиса просто не существовало. внутри себя, в голове, леон думает о нём как о своей первой любви.       его первая любовь смотрит на него сочувственно, тепло и ласково гладит по щеке, и сердце, подчинённое уже почти полностью лас плагасу, грохочет, заглушая даже звук голоса, когда леон говорит в очередной раз, что всё в порядке.       — ты отдохни, санчо панса, ладно? — и его ладонь придерживала леона за талию. неправильно, всё это так неправильно. это ведь он, леон, должен гладить его по талии, сжимать под рёбрами, лезть рукой в штаны, расстегнуть молнию, вставить пальцы, помочь ему приподняться, когда будет входить…       — сказал же, я в порядке! — бросил леон обиженно. он сам чувствовал, что лоб у него горел, как в лихорадке, а ноги были ватными.       луис смотрел на него, прекрасный в свете одинокой лампочки, свисающей с потолка. улыбался. улыбка его могла растопить, казалось, все плохие мысли леона, все его переживания, и всё, всё вдруг становилось так просто, так правильно. как будто задания больше не было, и они могли просто дождаться вертолёта и покинуть это проклятое место. когда луис смотрел на него, леон становился глупым, как новорождённый котёнок, и почти таким же беспомощным. он впервые чувствовал себя так с другим человеком. впервые доверял всего себя и впервые был уверен, что ему доверяют так же. без слов, без долгих разговоров. у него с его первой любовью всё было на интуитивном уровне. правда, интуицией он так и не смог понять, любит ли его луис в том самом смысле, поэтому наслаждался мимолётными прикосновениями так, как если бы они никогда не повторились.       прикосновение — пальцы обводят ссадину на скуле. леон тихонько шипит. он привык проявлять эмоции чуть сдержаннее, чем хотел бы, поэтому и грусть у него такая же — сдавленная, осторожная, как под прицелом, сжавшаяся в несколько раз, ненастоящая грусть, как у ненастоящего человека. а ведь он почти и не человек уже. правда, луис всё ещё относится к нему по-человечески, и это пугает и даже раздражает немного, потому что леон относился бы к себе иначе. он убил бы себя, не раздумывая, если бы от этого не зависело выполнение задания. а луис не убивает — более того, луис держится рядом, и с ним леону спокойно, с ним леону хорошо так, как не было никогда и ни с кем раньше, и это тоже пугает и тоже немного раздражает.       — ты, главное, не напрягайся. тогда сердце будет медленнее прокачивать кровь, и… — начал луис, но леон остановил его движением головы.       — я знаю. знаю.       он так близко, что хочется прижаться губами. такое леон тоже испытывает впервые. у него никогда не было девушки или парня, которых он хотел бы облизать с ног до головы, грязь на телах которых не отвращала бы его, а возбуждала, и ещё до луиса он думал, что ему не нравится щетина. по крайней мере, своё лицо он брил ежедневно. наверное, луис довольно колючий, и если поцеловать его, щетина будет царапуче гладить подбородок и губы. и этот вездесущий запах сигарет. наверное, он и на вкус как табак, как дым, как жжёная бумага. леону хочется попробовать сделать это       — всё равно скоро умирать. хочется, но почему-то именно этого он боится почище смерти самой, боится до холода в пальцах, до мурашек по спине.       а луис так близко, что огонёчки в его глазах пляшут и переливаются в огонь в сердце леона.       — отодвинься, — попросил он, отворачиваясь. боже, сердце сейчас просто выпрыгнет наружу…       — что, я тебя смущаю? — усмехнулся луис. а ведь и правда смущал, и леон не знал, что ответить, потому что врать не хотел, а прямо признаться в том, что был смущён, не мог по соображениям личного достоинства.       — сигаретами пахнешь, — ответил он. но запах сигарет от луиса казался ему приятным, приятным до головокружения.       — не нравится?       — нравится, — произнёс леон себе под нос.       — чего? — луис улыбнулся. улыбка его была слышна в голосе — его лица леон не видел, потому что смотрел в другую сторону и боялся встретиться взглядами.       голова пульсирует, в висках от напряжения больно, а глаза слезятся. он как будто под водой и уже наглотался тины, и тонет, тонет, и вокруг этот запах луиса, окутывающий, пряный и терпкий, запах луиса, запах его пота и его крови. леон может думать только о том, что с удовольствием бы эти пот и кровь слизал с его тела, пока брал бы его нежно и осторожно, а луис стонал бы ему на ухо, и его губы касались бы чувствительных мочек и шеи, и кончать внутрь него было бы приятно и сладостно, только вот он никогда не испытает этого, потому что скоро умрёт, и…       губы луиса так близко, что леон почти ощущает их мягкость и шершавость.       — ты сказал, что тебе нравится? — вопрос прозвучал как будто изнутри головы. перед глазами немного плыло. леон догадывался, что и капилляры в зрачках у него тоже чёрного цвета. и весь он, наверное, такой непривлекательный, что только поражаться можно, что луис с ним по-прежнему бережен и терпелив.       — нет, не сказал, — леон смотрел на него в упор, как будто это могло бы сгладить его ложь и сделать её менее очевидной. не сделало. а луис почему-то сиял, и сияние его разливалось по заражённому сердцу леона мёдом, будоражило, влюбляло ещё сильнее.       — ты сказал “нравится”, санчо? — и, когда леон не ответил, луис воспользовался другим рычагом давления: — леон? — и у леона чёрная кровь прилила к щекам от смущения.       — сказал, что сказал, — бормотнул он уже чуть громче, и их с луисом взгляды пересекались, и в груди и животе горело сладкой судорогой ожидание — он не знал, чего именно, но понимал, что это уже близко, что это вот-вот случится, и…       только когда губы луиса прижались к его губам, когда холодные дрожащие ладони поднялись к щекам, колючим от щетины, когда в груди сердце замерло на мгновение, а потом расцвело страстным биением, быстрым и немного болезненным, только когда всё стало очевидно между ними — тогда леон понял. его первая любовь оказалась взаимной. его первая любовь целовала его в губы, и на вкус она и правда была как сигареты, а на ощупь — шершавой и колючей, но леону нравилось, нравилось, и всё это было так неожиданно, так странно и волнующе, что он даже глаза сначала забыл закрыть, и смотрел на размытый тёмный силуэт луиса, на блики на его волосах и веках, на короткие волоски бровей. его первая любовь… такая красивая. просто до одури привлекательный он, этот луис чёртов.       — а это, — луис отстранился и улыбнулся одним уголком губ. его прелестный глаз при этом чуть прищурился, а губы мило растянулись. — нравится?       леону казалось, что думал он слишком долго. но ведь ответ на этот вопрос был так важен, трепетно-важен для него, потому что он ждал этого поцелуя как будто всю свою жизнь. хотя ответ был очевиден, ответ он знал с самого начала, и думать над ним совсем не нужно было, а леон на самом деле просто чувствовал себя так, будто разучился говорить. зачем ему нужен рот, если не чтобы целовать луиса?       — нравится, — ответил он, и лицо закололо от прилившей крови. интересно, а щёки у него теперь тоже чёрные, а не красные?       и его первая любовь рассмеялась самым чертовски милым смехом, какой леон слышал в своей жизни. ни ада, ни эшли не смеялись так, открыто, ласково, бархатисто-мягко, хотя луис был мужчиной, мужчиной взрослым, крепким и иногда даже серьёзным. но смеялся он просто очаровательно. и леону захотелось целовать его до окончания жизни своей.       а ведь теперь ему можно, да?       — нравится, — произнёс он горячим шёпотом в щетинистую щёку луиса, и запах его кожи и парфюма заполнил лёгкие леона без остатка. — ты мне нравишься. весь. луис хохотнул и почти сразу застонал, когда леон прикусил кожу на его шее. сладостные ощущения застилали леону глаза, и он не видел впереди, в ближайшем будущем, ни смерти, ни сумасшествия, которые были уже рядом, уже протягивали к нему холодные потные ладошки. а он своими горящими и пульсирующими лез под куртку луису, трепетно оглаживая изгибы его сильного и стройного тела. леон насыщался его близостью, впитывал обжигающую страсть, слизывал с тела луиса жизненные силы, и само существование луиса питало его и давало ему силы жить. он… хотел жить. если жизнь — такая, то он хотел жить больше всего на свете.       — и куда это тянутся твои руки, мой герой? — прошептал луис, выгибаясь под крепкими пальцами леона.       — к твоей заднице, — ответил леон. голос его был похож на рык, а прикосновения — на бурный поток.       — да я уж понял, — луис прикусил губу и застонал смято, когда пальцы леона нашли то самое место и надавили, неумело-сильно, грубовато, но луису как будто нравилось даже, что леон так неотёсанно-честен с его телом.       его пальцы внутри, их движения неумеренные и резкие, и они касаются той точки, от которой жар волнами расходится по телу луиса, и он стонет сдавленно, потому что боится, что здесь окажется кто-то кроме них двоих, боится, что посыпется штукартурка, что лопнет сердце от чувств, которых сейчас так много, что ни одну мысль не удержать, и весь он сам такой переполненный, разгорячённый, и… он и подумать не мог о том, что леон тоже влюблён в него. даже если это не что-то серьёзное, луис рад, рад до дрожи, и радость эту взращивает в себе, обильно поливая взглядами леона, такими пожирающе-нежными, такими нетерпеливыми.       — думаю, ты уже можешь вставить… — луис целует его, лижет в губы, языком ласкает его язык, и вкус табака смешивается со вкусом ментоловой жвачки, которую недавно жевал леон. он говорит, это помогает сосредоточиться. вот бы сейчас пожевать эту жвачку… голова идёт кругом.       — могу? — переспрашивает леон, ненадолго отстраняясь.       — войди в меня.       леон глубоко вдыхает, а когда его член оказывается внутри, стонет сдавленно и рычаще, и его пальцы сжимают задницу луиса, придерживая, когда он помогает ему опуститься на член. мыслей слишком много, и чувства затмевают их и порядком выматывают, и чёрная кровь в его жилах бурлит и приливает к голове бурными потоками.       но он сквозь плотную пелену их вдруг понимает: он ведь заражён. его кровь, пот и другие телесные соки могут нести в себе гены паразита, лас плагас, который заберётся в тело луиса и поселится там, как у себя дома, основательно зацепится за нервную систему, и тогда излечить его будет уже невозможно… хотя луис говорил, что есть лекарство. леону всё же думалось, что это были довольно жалкие попытки успокоить их с эшли.       — ну-ка слезай с меня, — говорит он вдруг, и, обхватив крепко луиса за талию, приподнимает его. луис сжимается вокруг него, и леон почти кончает и сжимает зубы, чтобы притупить сладкие ощущения.       — почему? — обиженно тянет луис. он мягко отстраняет руки леона, мягко целует его, просяще, медленно, и мягко садится обратно. от узости внутри него леон содрогается и стонет.       — во мне лас плагас, — пытается объяснить он. ему хочется ответить на поцелуй, но и слюна может быть источником заражения, и он только слегка вытягивает губы, чмокая луиса в уголок губ.       — а во мне леон кеннеди, — усмехается тот, до неприличия довольный.       — да нет же, детка, ты не понимаешь… — фыркает леон, но на самом деле ему страшно. страшно, что из-за его лас плагаса умрут они оба. умрут равно ужасно и в равной степени станут марионетками сэдлера. только вот леон станет первым.       — как ты меня назвал? — улыбается луис. он просто сияет от счастья, и леону больно и тяжко от мысли о том, что всё это нужно заканчивать немедленно.       — я сказал: детка, ты не понимаешь. лас плагас ищет себе нового носителя, и то, что я буквально в тебе, не приведёт ни к чему хорошему. если ты ещё не заражён, то когда я кончу…       луис смотрит на него теперь без улыбки. когда он становится серьёзен, леону делается страшнее. он привык уже к тому, что луис в любой заднице будет улыбаться и шутить, и когда он вдруг говорит спокойным, тихим голосом, кажется, что весь мир рухнул.       — значит, мы умрём, — произносит луис, обхватывая ладонями щёки леона, и гладит, гладит, гладит… — вместе.       в голове у леона мутнеет, а перед глазами плывёт. луис начинает двигаться, сверху в позе наездника, он выгибает спину и кусает губы, и стонет тихо, но часто, и дышит рвано и резко. разрядка подступает, и леон вцепляется в его талию, кажется, даже царапает, и член внутри напрягается и пульсирует. когда он изливается внутрь луиса, глаза застилает тёмный туман, и он падает в пучину, чёрную, вязкую пучину собственного сознания, с которым паразит слипся уже почти намертво. здесь холодно и неуютно, пахнет плесенью, металлом и сладким разложением. это его личный морг, расположенный внутри головы. кажется, обернёшься, и увидишь пару-тройку трупов. и леон оглядывается, но не видит ничего вокруг себя.       да он и не двигается на самом деле. он лежит на холодном бетоне и медленно сходит с ума.       он открывает глаза в светлом помещении, освещённом светом золотого солнца из распахнутых окон. помещение просторное, с белыми стенами и голубыми занавесками, и когда леон смотрит вниз, замечает, что постельное бельё тоже белое.       — проснулся, мой герой?       он видит у постели луиса, улыбающегося нежно, но немного более сдержанно, чем делал это наедине. и сначала леон думает: “какой прекрасный сон перед смертью”, а потом понимает: во сне тело не может болеть так сильно. и он приподнимается в кровати в порыве схватить луиса и прижать к себе покрепче, зацеловать его дурацкое прекрасное лицо, наговорить ему всяких глупостей о любви и…       — мы в больнице? — спрашивает леон. его пальцы тянутся к руке луиса и мягко пожимают его узкую ладонь.       — в больнице. лас плагаса в нас больше нет.       леон вспыхивает.       — в нас?! — он непроизвольно сильнее сжимает руку луиса и осознаёт это только когда на лице любимого выражается лёгкая боль. — прости.       — ты, герой, заразил меня, — улыбается ему луис. — и мне пришлось сказать, каким образом.       леон краснеет. теперь, когда его кровь — красная, щёки розовеют от смущения.       — и кто… знает? — спрашивает он осторожно и не знает, чего ему хочется больше: чтобы никто не знал или чтобы знали все. знали, что луис — его.       — да, наверное, все. я около твоей постели целыми днями сижу.       леон закрыл лицо ладонями и тихо застонал, смущённый уже настолько, что хотел под кровать провалиться.       — и сколько я был без сознания? — спросил он, потому что из тьмы вопросов, кишащих в его голове, этот волновал его больше всего.       — да каких-то три дня, — луис забрался пальцами ему в волосы и ласково растрепал их.       — и ты всё это время был со мной?       — да, сидел рядом, немного пугающе наблюдая за тем, как ты сопишь во сне.       леон потянул его за руку и прижал к себе, крепко-крепко, нежно-нежно. его сердце билось так быстро, что в груди было немного больно, и слышно было, как надорвалось дыхание луиса в сладкой судороге, когда леон покрыл поцелуями его щёки и шею.       — получается, не умерли? — улыбнулся он, утыкаясь носом в шею луиса.       — ага. получается, живы.