While the sun goes down

— Серьёзно? Эндрю — ожидаемо — не обернулся, поэтому Нил скорчил рожу его затылку, несколько секунд поковырял носком кроссовка бетонное покрытие, а затем, прогнав дрожь от холода, неуверенно шагнул вперёд. Эндрю бросил на него безразличный взгляд, когда Нил плюхнулся на бетон рядом, который вскоре сменился недовольным, когда из его рук нагло выудили сигарету. Нил красноречиво проигнорировал чужое презрение, отправляя окурок в свободный полёт. Сегодня его немного поташнивало от запаха табака, так что Эндрю придётся смириться. Наблюдая, как размытое пятно отдалялось и в конце концов исчезло, он откинулся на локти, и взглянул на Эндрю. Бледная кожа делала его лицо более гладким, впалые щёки придавали выражению изнеможённый вид, а оттенок кругов под глазами смахивал на пепел, который несколько мгновений назад сыпался с кончика сигареты. Нил сопротивлялся порыву дотронуться подушками пальцев к облекшим следам недосыпа и утомления, которые знал, как свои пять пальцев, ведь каждый день видел идентичную картину в зеркале собственной палаты. — Чего тебе, — Эндрю не утруждался использовать вопросительную интонацию, и Нил ему слегка улыбнулся, решая, что реплика была сугубо риторической. — Думаешь, Эбби снова поверит, что ты вот как раз шёл на кислородотерапию, но случайно забрёл на крышу? Глаза Эндрю неодобрительно прищурились, словно он размышлял, достаточно ли будет дать Нилу щелбан, или всё же стоит спихнуть с обрыва, чтобы наверняка избавиться от проблем. Нил надеялся, что вердикт остановится на первом варианте (что маловероятно) и боролся с нелепым желанием ткнуть Эндрю в складку между нахмуренными бровями (безуспешно). Эндрю отбил его руку вялым взмахом, и тоже опёрся на локти, отзеркаливая положение Нила. — Думаю, она слишком мягкосердечная, чтобы отнять у умирающего ребёнка последнюю возможность поглядеть на закат солнца. Нил закатил глаза, однако тон Эндрю каким-то образом уничтожил толику хорошего настроения; он поджал губы и устремил глаза на небо, окрашенное в жёлто-красные цвета. Поведение Эндрю и его наплевательское отношение к собственной болезни, начинающееся от избежания обязательных процедур, доходящее до курения незаконно купленных в ближайшей лавке сигарет — не ново. Факт привычности не мешал панике тянуть Нила в свой захват каждый раз, когда мысли о потере Эндрю пробирались в голову, как бы Нил не отгонял их, отрицая неизбежное. Слегка эгоистично со стороны Нила, с учётом собственных недуг, в которых он не спешил разбираться, но так как он не выставлял подобные мысли в свет, не было никого, кто мог бы его осудить. — Я хочу видеть её лицо, когда она заметит, каким на самом деле кислородом ты здесь дышишь, — тихо пробормотал Нил. Он не планировал пускать в интонацию нотки упрёка, но, судя по тяжёлому вздоху справа, план не увенчался успехом. Немного помолчав, Эндрю полностью лёг на спину, свесив ноги с края, и сложив руки в замок на животе. Глаза Нила, казалось, на краткий, но по ощущением очень даже долгий миг, увлеклись линиями выступающих венок на чужих руках. Вопросительный изгиб брови Эндрю привёл его в чувство и спина тут же оказалась на холодной поверхности, пускающей примерно сотый по счёту холодок за последние несколько минут. В голове раздалось тихое бр-р-ц, когда Эндрю коснулся его лежащей на бетоне ладони своими пальцами. Удивление на мгновение захлестнуло его, — Эндрю редко был инициатором прикосновений — прежде чем ощущение мягкого трения большого пальца Эндрю о его костяшки бесцеремонно начало вытеснять напряжение. Пальцы Эндрю были тёплыми и осторожными, слегка мозолистыми на подушечках, но тем не менее оставались настоящим источником редкой личной эйфории Нила, когда они принимались массажировать нужные точки. Это был один из способов использования физического контакта, к которому привыкли они оба. Эндрю потянул его руку и опустил её к себе на грудь, продолжая массировать кожу. Нил невольно отметил, что, даже под прикосновениями, руки умудрились трястись сильнее обычного. Не то чтобы Нил не понимал из-за чего они дрожат. Эндрю бегал пальцами вдоль линий на ладони, постукивал по месту, где едва виднелся выступ локтевой кости, затем прокомментировал вслух: — У тебя руки дрожат. В слегка тускнеющем небе пролетели несколько сероватых птиц. Голуби, наверное, думал Нил. — Я в курсе. Эндрю издал едва слышный фырк, лишённый веселья. Несмотря на то, сколько времени они проводили вместе, редко были разговоры об этом. Нил не комментировал, когда Эндрю заходился в кашле или когда его дыхание становилось тяжёлым и скрипучим, как пружины собственного Нилового матраца в больничной комнате. В большинстве случаях засовывал поглубже рвущиеся наружу упрёки, когда Эндрю пытался приблизить свою неминуемую смерть очередной сигаретой. Эндрю в свою очередь не спрашивал о приёмах пищи, делал вид, что не замечает с каждым днём всё более худое тело Нила, нервное выдёргивание волос и ежедневных скрытий в уборной. Молчал при виде паники в глазах сидящего в столовой Нила, со всех сторон окруженного запахом еды и грохотом кухонным приборов. Протягивал руку, когда Нил был в шаге от того, чтобы свалиться прямо на месте от истощения, позволял опереться, опустить голову на плечо, ухватиться за ладонь. Не спрашивал, почему Нил это не прекратит. Нил был не смертельно болен, как многие другие в этой больнице. Как Эндрю. Всё было бы так просто: следовать лечению, принимать хотя бы минимальную порцию назначенной еды в день, не пропускать занятия с психиатром. Но Нил не мог. Жалкое и тупое оправдание, которое заставляло его каждый день смотреть в зеркало с отвращением. Это началась ещё в детстве. Отцу нравилось отбирать еду в качестве наказаний, а Нил считал, что, должно быть, его было за что наказывать. Сначала ушёл завтрак, затем обед, а затем ужин. Несколько часов перетекали в день, затем в два и три. Нил не понимал, почему Натан в какой-то момент начал использовать такой способ вместо привычных побоев, но со временем в голове четырнадцатилетнего ребёнка появилось пару догадок. От побоев за несколько дней можно было оправиться, голодание же на постоянной основе имело продолжительный эффект. Нила пугало то, каким слабым от этого становилось его тело, податливым и не имеющим сил на сопротивление. Однако он не смел задумываться о том, чтобы пойти против этих способов наказаний. Натан всегда был слишком бдителен и, в случае чего, всегда был рад прибегнуть к более действенным. В какой-то момент всё изменилось. Слишком много расплывчатых событий случилось для детского потрясённого сознания. Скандал, сопровождаемый криками, болью, снесённой мебелью, и закончившийся разводом, полицией и судом. Во время таких событий об еде и думать не было времени, а к тому моменту, когда всё улеглось, страх быть наказанным въелся в его сознание слишком глубоко, а сам Нил уже так сильно привык к пустоте в желудке, что наполнять его чем-то не хотелось. Мама закрывалась в комнате, не утруждалась позаботиться о совершенно растерянном ребёнке, справляясь со своим личным стрессом. Приступы тревоги накрывали, паника душила, а паранойя преследовала каждую секунду существования. Ссоры с матерью начинались криками, заканчивались пощёчинами и пинками. Выброшенных порцией еды в мусорных контейнерах становилось всё больше и больше. С мамой у них всегда были отношения лучше. Конечно, отцу надо было уничтожить и это, словно всего, что он уже сотворил, было недостаточно. Мэри брала всё больше смен на работе, дневных и ночных, оставляя маленького Нила в доме одного, окружённого навязчивыми мыслями и серыми стенами, побуждающими сотворить что-то глупое. Чем-то глупым оказалось намеренное избежание еды, в конечном итоге обернувшееся в это. Лицо Мэри выражало чистый гнев, когда она ненароком увидела его без футболки. Нил ждал последующих уже привычных криков и пощёчин, но к слезам матери был не готов. Побежавшие по щекам мокрые дорожки ошеломили, заставили остервенело молчать, пока она грубо трогала его исхудалые плечи и костлявые рёбра, всхлипывая. Такой Нил её запомнил. Последний раз он видел её четыре месяца назад. С тех пор как мама его сюда отвела, она не навестила его ни разу. Его щёлкнули по носу. — Прекрати, — приказал Эндрю таким тоном, словно был прекрасно осведомлён, что творилось в его голове последние несколько минут. В первый день их знакомства Нилу показалось, что Эндрю — самый настоящий осёл. На второй день их знакомства Нил не думал, что кто-нибудь когда-либо понимал его лучше Эндрю. — Чего бы ты хотел? — спросил Нил. Он моргал, пытаясь убрать неприятную картинку с глаз. Палец Эндрю, проводящий махинации над его ладонью застыл. Нил ощутил на своём лице очень пристальный взгляд. Он не знал, каким образом Эндрю всегда удавалось посылать такие молчаливые флюиды в пространство, что они заставляли Нила чувствовать себя идиотом. — Чтобы ты не задавал глупых вопросов, — пробормотал он. Нил закатил глаза. Эндрю иногда был похож на крохотного медвежонка, у которого прямо перед носом горсть орехов, но он не мог дотянуться, потому только рычал и хмурился. — Знаешь, я бы хотел, — растягивая буквы, словно воспитатель в детском саду, учивший детей выражать эмоции, — жить в каком-то домике в лесу… Нет, заткнись, — пригрозил Нил Эндрю, заметив выражение его лица, слишком близкое к какому-то насмешливому комментарию. Если Нил хотел поделиться мечтами, даже если откровенно глупыми мечтами, то лучше бы Эндрю заткнуться и продолжить разминать его пальцы. — Молчи, что бы ты ни хотел сказать, или я использую тебя в качестве садового гнома, которого поставлю на крыльце своего домика в лесу. — Ты ведёшь себя тупо. — А помимо гнома, — продолжил Нил, ухмылка растянула его губы, — который будет отпугивать людей, я заведу кота. Нет, подожди, двух. — Соболезную им. — Это тебя я в гнома превращу, себе соболезнуй. Эндрю прищурил глаза и послал ему не впечатлённый зырк, а Нил принял это как знак продолжать. Он никогда не называл себя мастером распознавать знаки. — Или в горах. Хотя в горах будет холодно. Не знаю. В лесу или в горах. Или что-то типа того. Ну знаешь, подальше от человечества… — Ты бы сделал всем огромную услугу. — … где-то… эм. О! В Бельгии, например. У меня будет домик в лесу в Бельгии. Немецкий я уже хорошо знаю. Французский тоже. Чёрт! Das wird so verdammt cool sein. — У тебя ужасный акцент. — Будто ты говоришь лучше. — Ja, und das weißt du doch. И пошёл Эндрю за то, что он был прав. Ну и что, если его произношение звучит так, словно он с самого рождения разговаривал на немецком? Нил был уверен, что весь секрет в самом голосе Эндрю — слишком грубый для его возраста, и с нотками той хрипотцы, благодаря которой редкая речь Эндрю делала нечто приятное с ушами любого, кто слушал. И вообще — Нил собирался жить в лесу, ему не придётся ни с кем разговаривать. — Ха, ну, пошёл ты, — озвучил Нил вслух и выдернул свою руку из-под чужих, просто чтобы тыкнуть средним пальцем Эндрю перед лицом, и опустить её обратно на вздымающуюся грудь. Эндрю провёл большим пальцем по выступающей венке на запястье. — Мне всё равно не придётся разговаривать с людьми, потому что я буду в лесу, Эндрю, в лесу. Моими друзьями будут два моих кота, бобры и белки. — Я буду рад, если ты не пропустишь завтра сеанс психотерапии. Он тебе крайне нужен. — Ну и ты тоже, мой садовой гном… О! В лесу, в моём лесу нигде никаких людей не будет. Я буду бегать утром и вечером. Да хоть ночью. Боже, Эндрю, представляешь, каково это — бегать в лесу? — Да, огромные пауки, их липкая паутина на каждой ветке… — Блять! — Нил, зажмурив глаза, переживал судоргу отвращения, пробежавшуюся по телу, и в качестве расплаты ступнёй пнул Эндрю по голени, потому что пошёл он в пень, Нил больше не мог рисовать в воображении картинки желанных вечерних пробежек, где он не оказывается по итогу с ног до головы завёрнутым в кокон паутины. Нил отгонял чёткое изображение прочь с глаз, услышав тихое подобие фырка. Чувствуя, как на собственном лице расползаются всевозможные виды возмущения, он поднялся, не давая Эндрю возможности наблюдать такое зрелище. Больница была всего в четыре этажа, но, смотря на обрыв казалось, что падание будет вечным. Порыв ветра встряхнул копну и без того растрёпанных волос Нила, спадающих на лицо. Любое прежнее возмущение было стёрто пальцами поднявшегося Эндрю, которые внезапно нашли себе место в волнистых волосах Нила, перебирая их так, словно не было в этом мире занятия интересней. Отчасти Нил понимал, что Эндрю с этими его нежными руками и глазами, выражающими так мало и слишком много одновременно — имел явные привилегии и это было совсем нечестно. Но, опять-таки, Нил не мог заставить себя волноваться по этому поводу. — Там было бы тихо, — уже тише и более серьёзно сказал он, нащупывая браслетики на запястье Эндрю, которые благодаря его кузену и близнецу пополнялись практически с каждой неделей. Один такой кузен Эндрю — Ники — вручил и смущающемуся Нилу, когда решил нанести визит-сюрприз и застал лежащего головой Нила на коленях Эндрю в его же палате. — Ага, — кивнул Эндрю. Что-то приятное сжалось в груди Нила от его мягкого тона. — И тепло, — добавил Нил, чувствуя, как слегка немеют щёки от холода. Он, словно это помогло бы улучшить кровообращение, сморщил нос. — И тепло, — подтвердил Эндрю, всматриваясь в его лицо, и Нил был уверен, что видел, как уголок его губ дёрнулся вверх, пока он не скрыл это ладонью, потерев ею подбородок. — И без пауков, — буркнул Нил, с вызовом глядя в глаза Эндрю. Он позволил ощутить себе удовлетворение, когда Эндрю, всё же не сдержав смешок, согласился: — И без пауков. Вероятно, через какое-то время Эбби забежит на крышу, перед этим устроив шумиху во всей больнице по поводу двух пропащих детей. Закончив отчитывать, их отправят в свои палаты, а не в домик в лесу, а завтра их будут ждать процедуры, которые они оба ненавидят, и проблемы, с которыми они оба не способны бороться. Однако сейчас Нил предпочитал опустить голову на плечо Эндрю, вжимаясь носом в изгиб шеи и чувствуя, как его крепко обхватывают за плечи. Они остались так молча сидеть, наблюдая, как последние проблески заката исчезают в ночной тьме, до тех пор, пока дверь на крышу с шумом не открылась.