Danse de la vie

      Больной. Неправильный. Иной. Подлежащий к полному уничтожению. Вот, кем являлся Фридрих на этой войне. Да, он затесался в ряды немецкой армии, был послушным носителем повязки и единой идеи. Нет, юноша был рожден в чистой немецкой семье, чистоту крови которой, разбавляли только если австрийские аристократы. Его отличие проявлялось в несколько ином плане. Будь бы он уличен, на его груди нашили бы розовый треугольник, который послужил бы ему смертным приговором.       Солдат маскировался и его маска была безупречна. Однако, сколь долгое время может человек подавлять истинную сущность? Рано или поздно тот набредет на ужасающей силы катализатор пробуждения своих желаний. Страх настолько заполнил сердце Фридриха, что казалось, оно потеряло возможность любить. На удивление, его это радовало. Лучше и вовсе не испытывать чувств в том времени, где они наказуемы. Из боязни он выполнял бездушные приказы, боязнью юноша и жил. Всегда отстраненный, всегда чуть в стороне. Рожденный больным, не способный излечиться.       Но однажды… в уже полностью оккупированную Францию, город Виши, уже можно сказать, тыл, прислали нового офицера. Отряд Фридриха проходил смотр, когда тот в первые увидел его. Высокий ариец окидывал холодным взглядом серых глаз построившихся солдат. Он видел его прекрасным, неземным и просто жестоким миражом подосланным судьбой. Офицер видел в нем лишь одного из десятков, сотен и тысяч солдат. Без лица, мыслей, без личности. Так и начались мучения юного больного. К ночным кошмарам о войне прибавились кошмары о нем. Убьет, без сомненья убьет. Застрелит, словно больного и более непригодного пса. И солдат был согласен на такой исход. Лучше быть застреленным его рукой, нежели сложить свою жизнь в концлагере. Кто, кто, а юноша спустя время в Виши узнал что делается с неправильными.       Зала. Трещит старый проигрыватель, передавая мелодию. Когда-то в этом помещении проводились яркие празднества, балы. Люди были счастливы. Сейчас же, пришли они и люди перестали что-либо праздновать, живя в страхе и паранойе.       Фридрих почти полностью отвык от этих звуков, на просто позабыв о них. Музыка? Она нравилась ему, очень. Он даже любил что-то конкретное… Точно ли? Это было столь давно…       Все воспоминания до войны затянулись плотным, почти непробиваемым коконом. Уставившись на аппарат, солдат услышал звуки подкованной пары сапог. Это было так узнаваемо… но юноша не хотел верить в то, что сейчас они здесь одни. Совсем одни. Это давало возможность распоясаться чувствам, а этого нельзя было позволить. — Рядовой? — первым нарушил тишину офицер.       Фридрих вздрогнул и обернулся. Тонкие губы были растянуты в бледном подобии усмешки, блондинистые волосы привычно зализаны назад и почти полностью скрыты под черной фуражкой. Он выглядел довольно расслабленно, что обескураживало. Нет, тот часто ухмылялся и вел себя уверенно, однако, если присмотреться, всегда можно было заметить напряжение, скользящее в каждом движении, в каждом мускуле. — Да, господин офицер? — стараясь не пропустить страх в голос, спросил юноша. — Как ты думаешь, почему я здесь? — непринужденно задал вопрос офицер, небрежно снимая фуражку и опускаясь на стул. Все ясно. Он играется, развлекается. Такая забава проходила бы и с любым на его месте. — Конечно, нет, господин офицер. — потупил взгляд Фридрих, стараясь не пялиться на него, весьма вольготно развалившегося на стуле. — Поднять моральный настрой. И свой, и ваш. Как думаешь, у меня выходит?       Это провокация, это провокация… — твердил себе юноша, не осмеливаясь поднимать взгляда. Музыка почему-то стала громче и застучала в ушах, нагоняя смущение и заставляя прилить кровь к голове. Вдруг, солдат почувствовал, как сильные руки потянули его к себе. Паника, удивление и восторг смешались в болезненный комок, застрявший в горле.       Офицер подошел и уверенным движением положил руки ему на талию, втягивая в совершенно нежданный, но столь вожделенный танец. Они закружились по пустому залу. Их шаги отдавались негромким эхом, а стук сердца перекрывал Фридриху доступ к реальности, опьяняя. Он поддавался, подчиняясь и слепо доверяя, будто на поле боя. Ведь точно такая же вера у человека, доверяющего своему командиру, ведущему его на верную смерть.       Но разве можно было ожидать такую грацию, такую эластичность и изящество от хладнокровного нациста? Юноша терял очередность происходящего, погрузившись в полу-грезы.       Он пах мылом и порохом. Именно так Фридрих представлял это себе этот запах, эти прикосновения, однако, совершенно не ожидал почувствовать наяву. Нежные, но настойчивые, страстные и уверенные — спонтанный танец выглядел, словно усовершенствованное произведение искусства, над которым не один час трудился талантливый мастер.       Солдат вспомнил. Когда-то, очень давно, до всего этого ужаса, он танцевал. Стоило этому хрупкому воспоминанию проявится в памяти, как Фридрих воскрес. Его тело вовлеклось в танец, перестав быть лишь послушной марионеткой. Сделав произвольный и довольно дерзкий выпад, он поддался вперед, мягко высвобождаясь из крепких объятий. Офицера это больше удивило, нежели разозлило. Он с интересом наблюдал за самовольностью, невольно восхищаясь способностями, на первый взгляд невзрачного, рядового. Вскоре, юноша сам вернулся к мужчине, но лишь потому, что сам этого захотел.       Ему хотелось прижаться не к грубой ткани мундира, а к нему. Фридриху очень хотелось узнать его. Чем тот живет, как и почему, но это было невозможно. Возможно в другое время, в иной жизни…       Нужно было просто наслаждаться дарованной возможностью здесь и сейчас. Вот, как можно быть самым счастливым и одновременно, самым несчастным человеком на свете. Он здесь, он рядом, но настолько недосягаем, будто за громадной толщей воды. Не вынеся подобных мыслей, юноша вновь пожелал отстраниться, но ему не позволили. Одно из двух: либо им двигали те же мысли, либо тот попросту забавлялся. Фридрих прижался, прикрывая глаза. Он не хочет верить в первое, но и во второе уверовать для него совершенно нереально. Не могут так просто встретиться двое тяжко больных. Офицер чист, благороден, он — идеал, представитель высшей расы. А он… рожден с гнилой, поганой сердцевиной, чтобы запятнать собой чистые страницы немецкой истории.       Вновь положив руки ему на талию, его подняли. Оперевшись на плечи, украшенные погонами, юноша посмотрел в пепельные глаза. На решение была малая доля секунды. Нет, он ожил и возвращаться обратно не желает. Уж лучше умереть с любовью в сердце, чем жить с вечной боязнью, убивающей душу. Все происходило, будто бы во сне. Фридрих поддался вперед и мягко, вложив все свои чувства, поцеловал мужчину в губы.