пепелище.

Феликс. Его зовут Феликс. Буквы его имени складываются огненным сечением на воспаленном сердце. Чонину больно, и его охватывает отчаянная злость, потому что отчаяние и злоба — это все, что ему осталось. Злит не только измена Чана, и даже не только то, что он сам же ему в этом и признался — черт бы побрал его честность. Больше всего злит то, что, рассказывая, Чан не признал произошедшее ошибкой. Более того, он предложил разойтись. Он предложил разойтись! Из-за этого Феликса, чтоб черт побрал его тоже! Они разъехались очень быстро, потому что не было смысла продолжать эту драму. И пока Чан — уж наверное — налаживал отношения со своим Феликсом, Чонин грыз большой палец в новой квартире, намного меньше той, что была у них — ведь одному не нужно столько места. Чонин злится уже неделю. Психует, швыряет вещи, плачет от обиды и разрывающегося сердца, а под конец недели решительно выпивает целую бутылку вина — и злится еще больше. Бутылка сухого белого растворяется в нем и отдает в голову — обиженными мыслями и больным огнем. Поэтому Чонин сжимает пальцы в кулаки и вызывает такси до их старой квартиры — Чан остался жить там без него. Он не думает о том, что там может быть этот Феликс, что Чан может быть занят или его вообще нет дома. Он думает, что если Чан там один — значит так и надо. И Чан один. Он открывает ему дверь, немного растерянно оглядывает, не ожидая увидеть на пороге. Его отросшие кудри как всегда в небольшом беспорядке, только убирает их теперь не он, а Феликс. Чонину хочется скулить от этого, ему хочется заплакать и поколотить этого дурацкого Чана, но он только жжет его обиженным взглядом и толкает внутрь квартиры. Он отдавал Чану всего себя, в то время как он любил его лишь наполовину. Чонин не отдаст, не простит, не забудет — но он покажет, как много потерял Чан. О, он убедится в том, чтобы Чан понял, как сильно он его обидел. Чонин решительно заходит в квартиру, и прежде, чем Чан открывает рот, он притягивает его к себе и грубо целует. А Чан почему-то не отталкивает. Возможно, он просто знает, что перечить Чонину в таком состоянии себе дороже. О другом Ян не позволит себе думать, чтобы не разреветься прямо здесь. Он пришел мстить, а не мотать сопли на кулак перед Чаном. Он поплачет потом дома в одиночестве. Как и до этого. Чонин снимает ветровку, не отрываясь от любимых губ, а потом обхватывает пальцами кучерявый затылок, чтобы стать еще ближе. Чан горячо дышит в ответ, и — Чонин уверен — у него куча вопросов, которые он, почему-то, не задает. Ему, если честно, все равно, о чем думает Чан. В нем целая бутылка вина и почти ничего из еды, его ведет, его злит, он горит тупой обидой в груди, от которой некуда деться. Он хочет эти губы на своей шее, поэтому давит пальцами на чужой затылок, отстраняя лицо, чтобы уткнуть Чана в основание шеи. И Чан послушно оставляет там поцелуи, а руками сгребает к себе. Эта обманчивая горячность разбивает Чонину сердце. В нем вскипает от этого еще больше, и он только сжимает челюсть и немного дергает за вьющиеся волосы, заставляя Чана задрать голову. Чонин жжет черным взглядом, чувствует, как слезятся глаза — но не позволяет себе проронить ни слезинки. Он толкает Чана вглубь квартиры, чтобы перебраться на диван. Ему плевать, даже если прямо сейчас из когда-то их спальни выйдет Феликс, или может даже из ванной. Ему все равно, потому что сегодня он заберет Чана себе. Он выпьет его до дна, заберет все силы, лишит воздуха — и оставит сопернику бездыханное тело. Он заберет с собой мысли Чана и навсегда останется в его голове — это его месть. Чонин не будет страдать один — о нет, он не будет. — Иен-и, — наконец, выдыхает Чан, когда Чонин седлает его и смотрит холодным взглядом сверху вниз. — Закрой рот, — шипит Чонин и кладет ладонь ему на горло. Как он называет Феликса? Ликси? Все-то у него такое уменьшительно-ласкательное. Но пусть не смеет больше так вести себя с Чонином. Какой честный, посмотрите на него — сам признался, сам предложил разойтись. Влюбился он, надо же. А Чонин не любил? Чонин не готов был отдать ему все? Разве он не заглядывал ему в глаза со всей любовью, что была в нем? Разве не посвящал ему всего себя? Разве не шел на уступки? Чан и не любил его вовсе. Что он знает о любви? Чувствовал ли он хоть долю того, что было в Чонине? Ни черта он не знает. Чонин чуть сжимает на чужом горле длинные пальцы и с наслаждением наблюдает за тем, как Чан прикрывает глаза. Он двигает бедрами, сидя на нем, а затем склоняется, ослабляя хватку, чтобы вместе с первым вдохом кислорода Чан получил и его поцелуй. Потому что Чан был этим кислородом для Чонина. Все его поцелуи были словно воздух для него. Он целует Чана, вопреки своей обиде, со всей нежностью и оставшейся в нем больной любовью — а Бан под ним твердеет, что вызывает усмешку на губах младшего. Чонин прикусывает его губы, скользит языком — а горячие чановы ладони вдруг оказываются под его футболкой. Чан не может его не хотеть, Чонин знает это. Он снова двигает бедрами, и дыхание Чана прерывается почти неслышным скулежом. — Чонин-и, — тихо тянет Чан и одной ладонью обнимает его лицо, заглядывает в воспаленную черноту в его глазах. — Не смей ничего говорить, — дрожащим голосом шипит Чонин, хватая его за челюсть. Если Чан скажет хоть слово — он сломается. А он не готов ломаться перед ним. На самом деле он уже сломан, Чан сломал его и оставил, — но это другая история. Чану он больше этого не покажет. Не покажет — и не позволит сломать его еще больше. Ломать сюда пришел Чонин. И он сломает Чана так же, как он сломал его. Чонин ведет короткими ногтями по прессу под футболкой, отчего Чан прикрывает глаза и откидывает голову. Чонин прикусывает его шею и поглаживает большим пальцем сосок под футболкой, чувствуя, как горошинка твердеет — а потом зажимает ее пальцами. Чан не сдерживает короткого стона и немного толкается бедрами. Губы Чонина трогает усмешка — Чан так легко заводится. Знает ли Феликс о том, как легко заставить Чана скулить? Чонин усмехается снова. Он задирает футболку Чана и спускается вниз, чтобы наклониться и с дьявольской улыбкой провести языком по напряженному прессу. Чан гортанно выдыхает, и его пресс становится каменным. — Я трахну тебя так, как твой Феликс никогда не сможет, — скалится Чонин. — И ты будешь думать обо мне, пока будешь трахать его. Я обещаю тебе, Чан-и. Чан прогибается в спине и запрокидывает голову. Он хватается горячими ладонями за талию Чонина, сжимает пальцы до белого, словно тоже хочет Чонину отомстить. Но у него не получится, потому что ему мстить не за что. Это не Чонин предатель. Ян сжимает ладонь на широкой груди, намеренно немного царапает кожу. Когда они оба остаются без одежды, а разгоряченный Чан прижимает к себе Чонина и жадно целует его, Ян с усилием отстраняется, надавливая на чужое плечо и жжет ледяным черным взглядом. — Неси смазку. И презервативы, — добавляя, приказывает он. — Неизвестно, в скольких еще Феликсах побывал твой член. — Чонин, — пытается укорить Чан, но Ян пересекает его одним взглядом, не терпящим возражений, и Чан виновато отводит глаза. — Подумать только, — громко хмыкает Чонин, когда Бан уходит за вещами, — и как долго мы трахались с тобой без защиты, пока ты спал с другим? — Я не спал с ним, — немного обиженно говорит Чан, возвращаясь, — пока мы были с тобой. — Так ты порвал со мной, чтобы наконец переспать с ним? — клацает зубами Чонин. — Какая доблесть, господин Бан. Он хлопает ладонью по обивке дивана. — Ложись. — Я… — Я растяну себя сам. Чан всегда делал это сам. Он любил держать Чонина в руках, во всех смыслах. Любил сам доводить Чонина до закатывающихся глаз и срывающихся стонов. Чонин не даст ему этого удовольствия в этот раз. В глазах Бана читается недовольство и какая-то почти детская обида от того, что отобрали игрушку. — Ты не имеешь права, — хмыкает Чонин, замечая его взгляд. Чан знает, что он прав. Он не имеет никакого права на обиды. Чонин забирает из рук тюбик со смазкой и разводит свои длинные ноги в стороны, открываясь перед Чаном. Его тело обнажено и полностью предоставлено Бану, а душа теперь закрыта на сто замков. Чан голодным взглядом скользит по бедрам, смотрит, как Чонин растягивает себя своими охуенными длинными пальцами прямо перед его глазами. Чонин шумно вздыхает и стонет, запрокидывает голову, обнажая длинную шею с дергающимся кадыком. Его губы блестят от слюны и долгих, совсем не нежных поцелуев, а когда он приподнимает голову, его взгляд черный-черный, не предвещающий ничего хорошего. В его глазах дьявольский огонь, намешанный злыми эмоциями, он хочет чтобы Чан жалел — и конкретно в эту минуту Чан жалеет. Конкретно в эту минуту Чан голоден и хочет его сожрать. Он хочет забрать его себе, подчинить, заставить стонать и извиваться под ним — но снизу оказывается сам. Закончив с растяжкой, Чонин снова пихает его в плечо и перекидывает через него бедро. Он смотрит властно, сверху, усмехается, — в глазах Чана горит только животное желание, а читается полное подчинение. Чонин смотрит ему в глаза, когда опускается на его член до самого основания — Чан готов кончить только от этого. Ладонью Чонин упирается в крепкую грудь, а вторую снова кладет ему на шею, сжимая пальцы. Он покачивает бедрами, довольно искривляя губы и наблюдая за тем, как плавится под ним Чан. Бан хватается за его бедра, за его талию, водит ладонями по груди — и низко стонет, когда Чонин ускоряется, размашисто насаживаясь до основания, и сжимает пальцы на его горле. Он чувствует горячесть Чана внутри, его сильные руки на своем теле, видит желание в его глазах — и его душит тупая, злая обида. Она сковывает ему горло так же, как он сжимает горло своего бывшего мужчины. Чонин чувствует ком, и вместе с накатывающим удовольствием, на него накатывает отчаяние и слезы, которые стоят, невысвобожденные, в самых уголках глаз. Чан сильным движением убирает со своего горла его цепкие пальцы и тянет на себя, обжигает горячим дыханием чонинову шею и сильно толкается бедрами. Рассыпает жгучие поцелуи везде, где может дотянуться, крепко держит и все пытается забрать контроль на себя. Чонину больно. У него внутри — зияющая дыра на месте сердца, и он больше ни за что не отдаст ему контроль над собой. Горячие соленые слезы все-таки срываются по его щекам, когда Чан двигается резко и глубоко, сжимает в его волосах пальцы и целует так, словно не он предложил им расстаться. Но Чонин берет себя в руки, он собирает все, что от себя осталось, в кулак, чтобы надавить Чану на плечи и оттолкнуть его от себя, уложив на лопатки. Он хватает его за челюсть и останавливается, заставляя старшего несдержанно заскулить. Чонин смотрит сверху вниз — презрительно, зло, он возвращает контроль себе. Двигается нарочито медленно, покачивает бедрами, хотя у самого внизу живота такой тугой узел, что хочется уже, чтобы Чан взял его как раньше и провел до самого конца. Но Чан под ним только низко стонет, прося большего, пока Чонин заставляет его смотреть себе в глаза и двигается так, как хочет он. Чонин не может сдерживаться долго, в конце концов наращивает темп, подмахивая бедрами и упираясь ладонями в чанову грудь. Бан крепко его держит, тянет на себя, заставляя буквально лечь на него, гладит по волосам, сжимает в них пальцы и двигает бедрами быстро и резко. Стонет сам и заставляет стонать Чонина до тех пор, пока Ян не начинает сжиматься вокруг него, пока его стоны не становятся прерывистыми, и пока сам Чонин не кончает, втягивая Чана в грубый поцелуй. Собрав остатки сил, Чонин поднимается, все еще упираясь в чужую грудь ладонями. Его щеки исполосованы уже высыхающими дорожками слез, брови ломаются. Пока Чан гонится за собственным удовольствием, Чонин терпит сверхстимуляцию и только снова хватает его за подбородок. Наклоняется ближе к лицу, и дрожащим голосом на ухо: — Я никогда тебя не прощу. Чан кончает, запрокинув голову и сжимая Чонина в своих руках в последний раз. Потому что потом Чонин презрительно отпускает Чана, отстраняется и слезает. Он одевается, игнорируя снова подступающие обидные слезы, пока Чан растерянно осматривает его, не зная что сказать. Чонин выпрямляется и смеряет своего бывшего ледяным взглядом. Чан все еще восхищенно смотрит на него снизу вверх, оставаясь сидеть на диване с потерянным видом. — Ты такой красивый, — вдруг говорит Чан севшим голосом, в его глазах плещется восхищение и непомерная вина. Чонин презрительно хмыкает. — Тогда запомни это. И вспоминай каждый раз, когда будешь спать не со мной. Он больше не дает сказать Чану ни слова, затыкая одним только взглядом, когда Бан открывает рот. Поднимает с пола в прихожей свою ветровку и выходит из некогда общей квартиры, захлопывая за собой дверь. На лестничной клетке он встречается с Феликсом — и усмехается, глядя ему прямо в глаза, но ничего не говорит и проходит мимо. Вид Чана в квартире будет самым красноречивым.