we are the children of the devolution

Выборг они покидают через сутки. Слава всё пытался разгрести завалы над пепелищем, найти хоть обрывок от куртки, хоть оторванную взрывом руку. Хоть что-нибудь, на долгую память. Находит только занозы себе на пальцы, не выходящий из носа запах гари и вселенскую усталость на плечах. Он бы там и остался, копаться в остатках пепла, оставлять занозы на пальцах и ладонях, но Федос настоял. Пора ехать дальше, пока их тоже не взорвал сумасшедший с искрами из глаз. — Или червь-пидор не съел, — грустно сказал Федос, прежде чем захлопнуть за собой дверь старенького ваза. Слава ещё несколько секунд пялился на разбитые стёкла рядом с обвалившейся стеной, а потом тоже плюнул и сел в машину. Был бы верующий — перекрестился, но в бога Слава не верит. Бог взорвался вместе с Андреем, Ромой и Даней сутки назад. Тормозят в маленьком домике рядом с трассой. Где-то впереди должно маячить село Комсомольское, если карты не врут, но из-за деревьев не видно. Федос предлагает заночевать там, заодно поедят нормально. Предложение об импровизированных поминках повисает между ними тревожным шумом ветра и звоном вёдер. Перед взрывом они с Федосом ходили на рыбалку, пока Андрей с ребятами разбирались с домом и отоплением. Слава ходит по ветхому домишке, обнаруживает только разбитые банки с разносолом и выломанную дверь на чердак. Федос на кухне, возится с рыбой. Вонь от неё невыносимая, стоит только приблизиться к раковине, но она хотя бы перебивает слабый запах кислятины. Уже кое-что. Слава морщит нос, разглядывая затупившийся нож в чужих руках. К горлу подкатывает ком, но он успевает его проглотить, не хватало им обоим аппетит испортить. Федос оборачивается на него через плечо, в усах застряла чешуя, в губах — мерзкая ухмылка. — Жрать пока нечего, — безапелляционно говорит он. Слава только закатывает глаза. — Поебать вообще. — Это не ко мне. Они встречаются взглядами. До Федоса доходит смысл сказанного через секунду, ухмылка сползает к грязным ботинкам, а взгляд становится печальнее в десять тысяч раз. Славе наплевать. А может и нет. Слова сочувствия тут всё равно не помогут. Наверное. — Свистни, — говорит он и выходит во двор. Солнце прячется за тучами, ваз прячется за толстым слоем грязи. Слава думал раздобыть тент в сарае, но его, видимо, уже обчистили — он замечает следы от ботинок и шины. Пялится на них, хмурит брови, морщит лоб. У этого всего должен быть какой-то смысл, какой-то невероятный сюжетный поворот. Иначе и быть не может, Слава же сам им всем говорил, что Выборг идёт нахуй, там всё равно так же воняет сыростью, как и в Питере, ещё и башня эта уродливая, смотрится как прыщ на жопе. Даня долго мялся, потому что не хотел спорить с Ромой, а Рома с Андреем настаивали на поездке. Всё равно на месте оставаться было не вариант. Федос, как самый младший, просто ждал указаний, куда крутить баранку. А в итоге вон как получилось. Остались они вдвоём, без телефонов и фоток на память — рюкзаки тоже остались под завалами. Слава зажмуривается до белых пятен перед глазами, пытается хоть что-то выцепить из головы, а потом резко распахивает глаза. Смотрит на следы шин возле сарая. Смотрит на призрачного Андрея, такого, каким они виделись всего полтора дня назад: щетина, усталость в глазах, следы от славиных зубов на шее. Андрей качает головой. Слава снова переводит взгляд на следы от шин и ботинок. А если они не случайно поехали в эту сторону? — Федя, — кричит он, торопливо заходя обратно в дом. Возможно. Возможно они всё ещё успеют. Призрачный Андрей смотрит Славе в след, недовольно хмурит брови. Может и не случайно.