Bubblegum smile

Снова неоплачиваемые сверхурочные и больная спина. Снова забытый зонтик и промокшая насквозь одежда. Снова полуфабрикаты с вином на ужин в полночь. Снова забитый транспорт на утро следующего дня после разлитого на отчёты эспрессо с двумя ложками сахара. Водить не хочется. Лень? Сил нет — апатия вот-вот одолеет. Снова, ага. Уже и неизвестно, где мотоцикл пылится. Пять через два по двенадцать часов. Зарплата смехотворна. Назойливые коллеги и тупица начальник. Погода — дрянь. Скажи(те) спасибо, что без увольнений! Работа ради выходных…

«Давай я научу тебя готовить! Торт, например. Или пироженки? Мацури оценит! Она же любит сладкое.»

Попытки смириться и «жить» дальше неизменно безуспешны, поэтому самое время отказаться от них и вернуться к существованию, полному тоски. Монотонность, тусклость и скука. Одиночество и тактильный голод. Редкие встречи с лучшей подругой. Всё это — единственное, что осталось у Харуми. По истечению ровно десяти лет с выпуска. С момента, как губы со вкусом клубничной жвачки коснулись её собственных на пару мгновений. А потом всё начало рушиться, не построившись толком. Надо бы зажечь свечу на алтаре, а то опять погасла. Не верится, что бабушка умерла… «Мне так жаль, что мы не поговорили. Мне так жаль, что я не попыталась даже». Оглохшая старушка Рянпин трётся о ноги, оставляет шерсть на рабочих брюках. В прочем, плевать, ведь сегодня пятница. Пора бы покормить кошечку. — Идём на кухню, дорогая. Она её так любила… Ты так любила её… И она также любила тебя в ответ… А врачи что говорят? Ах, точно: ничего нового. — Чёрт возьми…! Нет, нет, бить мебель больше не стоит. А по стёклам тем более. Нам ведь больше не нужны поломанные кости, верно? — Я скучаю… Разумеется. Она, наверняка, тоже. Поэтому… Куда лучше… Выпить её любимый молочный коктейль. Дать своим вещам её запах. Пройти мимо аркады в пятницу. Сегодня. Поиграть в «эту фигню», в которой постоянно ей проигрывала. Поесть в Demy's как обычно как раньше. Смотреть на общие фото, боясь забыть её лицо (голос уже позабыт), и больше не плакать — сейчас. — Я так сильно по тебе скучаю… А тогда… Ветерок дул несильно, тёплый такой, приятный. Оттенок кружащих повсюду лепестков сакуры — совсем как эти чуть взлохмаченные розовые волосы. Взгляд непривычно растерянных-печальных голубых глаз и дрожащие вечно холодные руки, цепляющие брошь с цветком к твоей школьной форме, надетой в последний раз. Неизменные наушники, из которых тихо-тихо играли ваши общие любимые песни. Сладкий запах кондиционера для белья и слабенький аромат духов. И всё это — единственное, что осталось в памяти Харуми чётким и ярким воспоминанием. Спустя сто двадцать месяцев со дня, когда они поцеловались во второй раз и прыгнули в бездну. — Мацури… «А помнишь, как мы танцевали?» Мягкость и теплота чужих губ на своих, их краткое влажное соприкосновение, длинною в вечность. Это — единственное, что по-прежнему заставляет собственноручно разбитое сердце трепетать, а неспокойную душу плакать, ведь минуло уже три тысячи шестьсот пятьдесят три дня, как Харуми выкинула упавший ей прямо в руки шанс. Их шанс. Выбросила, чтоб потом поднять и высушить, расправить и бережно хранить для того, чтобы позже опять избавиться с дальнейшей целью отыскать и подобрать вновь. И так по кругу. Снова и снова. Раз за разом. На износ. Пока силы не иссякли. Пока шанс этот не искрошился в пыль, что позже исчезла безвозвратно. Стабильность? Постоянство? Нет, не слышали. Харуми поняла, когда было ещё не поздно, но приняла лишь тогда, когда стало. И теперь всё, что у неё осталось от первой и последней любви — горькие сожаления и сны о вечности с приторным вкусом улыбки, что она до сих пор могла чувствовать в поцелуе, которого нет. Но… Но ты представь. Давай же, вруби ваши песни на полную и представь, в очередной раз, кутаясь в плед, подаренный ею, жуя её любимую клубничную жвачку и задыхаясь её запахом. Просто представь…

Будто это вновь происходит прямо здесь и сейчас.

И у вас всё только начинается.

— Поздравляю с выпуском, Танигучи-семпай!