Я тебя рисую

      У Марка серые глаза. Серые-серые, как тоска, как небо в Питере — Петя такой цвет понимает очень хорошо. И что-то еще еле уловимое, что не удается поймать — Марк из раза в раз поспешно отводит взгляд, пряча глаза.       Марк веселится и смеется, Марк скачет на вечеринке вокруг Димы Алиева как заведенный, едва не расплескивая содержимое бутылки. Горелкин хихикает над ним, не заостряя внимания продолжая беседу. Петя же украдкой наблюдает за Марком, стараясь одновременно не терять того из виду и не выпадать из разговора.       Кондратюк исчезает из поля зрения ожидаемо неожиданно — Петя его не находит ни среди гостей, ни у барных стоек. Вертит головой, вслушиваясь в многочисленные голоса, в надежде услышать где-то неподалеку яростный спор об авангардном искусстве. Оказывается, он тратит достаточно времени на поиски, чтобы быть замеченным: — Петь, — сидящий рядом Даниил зовет, толкая в плечо, — ты чего завис?       Гуменник медленно поворачивает голову, встречаясь с шальным взглядом и также медленно встает с дивана. — Сейчас вернусь.       Он пробирается через толпу людей, не зная, но подозревая, куда нужно идти. Едва не сносит по пути Риту Базылюк — та ему едва до груди доходит, действительно не заметил. Извиняется, забирает с крючка свою куртку, накидывает на плечи, думает пару мгновений и рыскает среди прочей одежды, из самой глубины доставая еще одну.       На улице март и ветер дует. Гуменник накидывает капюшон, вспоминая только прошедшую пневмонию, застегивает молнию до горла и смотрит на едва различимую в свете фонаря фигуру в сквере через дорогу.       На улице март и ветер дует — Кондратюк в одной рубашке с закинутой вверх головой сидит на скамейке. Петя отряхивает с нее снег и садится рядом. — А в Питере тоже звезд не видно, да? — тихо говорит Марк, поворачивая голову на Петю. — Только летом, — пожимает плечами, — и за городом.       Кондратюк кивает то ли на ответ, то ли каким-то своим мыслям, вновь поднимая глаза в небо. Петя думает, сколько тот выпил, если его не тревожит пробирающий до костей вечерний воздух. Тяжело вздыхает, выпускает облачко пара из легких и опять поворачивается. — У меня дома у родителей в августе звездопад можно увидеть, — и смотрит вдруг прямо в глаза, как-то совсем по-особенному, — ты же любишь звезды?       У Марка глаза серые, а внутри огонь — Петя чувствует это, видит в чужих зрачках отражение тлеющей искры — тот бережливо хранит его где-то внутри, боясь растратить, затушить. Слишком быстро он горел, слишком часто тратил это пламя раньше.       Кондратюк глубоко дышит, вбирая прохладный воздух в легкие. Прикрывает глаза и опрокидывает голову Пете на плечо, носом утыкаясь в основание холодного капюшона. Гуменник подстраивается ближе, перетягивая руки за чужую спину, чтобы накинуть на трясущееся от холода или эмоций тело куртку и там же оставляет, ласково поглаживая ладонями снизу-вверх. — Я номер на «ТШП» про русский авангардизм поставил, — тихо говорит Петя, наклоняя голову ближе к Марку. — Палишь контору? — Ты вроде как художник, — хмыкает. — Ху-до-жник, — мычит Кондратюк, перебирая слово на языке, — а я, кстати, про художника катать буду, — Вскидывает голову, нос к носу оказываясь у чужого лица. Петя улыбается: — Автопортрет?       Марк вдруг мрачнеет, кусает нижнюю губу и отворачивается: — К сожалению.       Теперь Гуменник утыкается лбом в изгиб плеча. Капюшон слетает, Марк прижимается щекой к отросшим волосам и ладони переплетает, в который раз задумываясь, как же Петя его шершавую руку терпит? Как же Петя его вообще терпит?       Фонарь трещит, на мгновение гаснет, потом вновь зажигается. Они сидят в молчании, перебирая каждый свои мысли. Наверное, не так выглядят влюбленные после месячной разлуки. Впрочем, какая разница. — Я вчера холст закончил, — говорит Марк.       Гуменник осознает всю важность этих слов — Марк кисти не брал с лета. — Ты не говорил, что что-то пишешь. — Сюрприз хотел сделать? — неуверенно отвечает Кондратюк, -Ты пока спал, я не удержался. Нахлынуло, знаешь? Как будто очень долго пусто, а потом резко через край и не знаешь, куда девать.       Петя не знает точно, но отдаленно понимает — вспоминает, что прошлой ночью проснулся, почувствовав, как Марк куда-то ускользнул из объятий и потерялся в темноте его съемной квартиры.       Гуменник поднимает голову, вынуждая Марка отстраниться. Они смотрят друг на друга — Кондратюк медленно моргает, Петя не моргает вовсе. — Что нарисовал? — Звезды, — тихо отвечает Марк, — ты же любишь звезды?       Петя целует — как ток по телу — крепко прижимаясь губами и стискивая чужую ладонь. У Кондратюка на губах мятная гигиенчика смешалась с выпитым алкоголем — Гуменник не знает, от чего пьянеет больше: от вкуса текилы или от Марка. Кондратюк выдыхает, наклоняя голову в бок и крепко жмуря глаза. Петя ртом двигает, думая, как же Марк его потрескавшиеся губы терпит? Кондратюк же льнет ближе, языком по ранкам проводит, судорожный звук на кончике перекатывая.       Фонарь над ними трещит и потухает вовсе. Петя отстраняется и шепчет: — Люблю.       У Марка глаза серые, как серебро. Пете так хочется его расплавить.