первое свидание

коу не показывает растерянности — старается — улыбается, смеётся с глупых шуток, закатывает глаза на пошлость, отводит взгляд в ответ на касания. он смущён совсем немного. нервничает и побаивается. чего — и сам пока не знает. ханако лезет сегодня особенно настойчиво, то чмокнет в ухо, то скользнёт кончиками пальцев по пояснице, то прижмётся тесно. и это нравится — так сильно, что бабочки в животе оживают, щекочут приятно. коу невольно покусывает щёку, не замечает когда дыхание сбивается, хочет зажмуриться, когда сладкая дрожь скатывается вдоль позвоночника. это всё так приторно, так хорошо, что в голове становится мутно, коленки предательски подрагивают. он даже не знает как описать. чем объяснить. жгучее солнце нагревает макушку, щёки горят и он тянется к холодному телу, лбом тыкаясь в шею. ханако хихикает глупо и заразительно. шипучие конфеты жалят язык. трава колет кожу, коу раскидывает руки в стороны, жмурится, готов замурчать от разлившегося в груди тепла. где-то там скребёт беспокойство из-за прогуленного урока, но оно затыкается, когда кислый от лимонных леденцов поцелуй срывает с губ дрожащий вздох. и ощущения такие странные, такие особенно сильные, жар скапливается между рёбер, ухает вниз живота. от дикого смущения в ушах звенит громко и стучит в висках. ханако прилипчивый. гладит живот под футболкой, бока, дразняще касается тазовых косточек. языком мажет по нижней губе, дёснам, зубам, резко хватает за талию загребущими руками. и коу дёргается, проваливаясь в вязкое удовольствие. от него покалывает кожу и срывает к чертям башню. и получается только трястись и невнятно что-то бормотать в губы, запутывать пальцы в мягких волосах, цепляться за него, словно рухнет вот-вот в глубокий колодец. с ним всегда вот так. спокойно невозможно. спокойствие не нужно. душевное разве что, но его не дождёшься. там только постоянное смятение, непонимание и страх, который уходит вот в такие моменты, зарывается в ворохе стольких разных чувств, забывается на время. неприятный узел внутри ослабевает немного, и сворачивается какой-то другой, горячий, плотный, пульсирующий так хорошо и сильно. он такого до ханако и не ощущал никогда, не интересовался что так может быть, не до этого было. а теперь так смущённо и робко хочет узнать побольше. но признаться в этом выше его сил. потому что вот такое — оно односторонние. ханако всегда холодный. он никогда такого не испытает. он не поймёт. и это каждый раз отрезвляет. — ну хватит, — голос хриплый, дрожащий. коу ёрзает, откатывается в сторону, отводит взгляд. не хочет быть очевидным, но седьмой хитрый и внимательный. ханако улыбается так сладко, что хочется заскулить, провалиться под землю от стыда. ханако щурится и нависает над ним, приподнимаясь на локтях. — я думал у нас свидание, — тянет он, надув смешно губы. — хочу целоваться. он тоже хочет. но, в отличии от, вообще-то, мертвого, ханако, у коу тело вполне реагирует. очень сильно. так, что его колотит почти как в припадке. паршивец. — на первом свидании не целуются. — у нас разве первое? — а разве нет? уборка в туалете не считается. и вся эта мешанина с тайнами тоже. и вообще, о свиданиях договариваются, на свидания приглашают, и, да, это первый раз. он отворачивается, когда ханако ластится щекой к щеке. дыхание снова сбивается. — тогда я назначаю свидание на завтра, — почти шепчет, почти мурлыкает на ухо. — и на послезавтра и на после-послезавтра, и на… — я понял, — немного резко. но это потому что сердце словно лопнет сейчас от того, как сильно стучит и болит. слишком много всего. он вздыхает и исправляется, осторожно губами скользнув по подбородку: — я понял… и согласен.