Король-василиск

ГЛАВА ПЕРВАЯ Король Умберто I удалился из столицы в любимую загородную резиденцию. Это была крепость пятиугольной формы с мощными высокими стенами и круглыми башнями, сложенными из серого камня, окруженная рвом и с башней перед мостом. Внутри стен находились донжон, королевский дворец, две башни с крытым переходом, здание, где трудились чиновники, и три церкви. Все эти постройки были из темно-красного кирпича. Государь не любил столицу, ее кривые тесные и зловонные улицы, крытые черепицей низкие дома и до сих пор возвышавшиеся над городом семь прямоугольных башен – память о междоусобицах, которые обязательно вспыхнули бы вновь, если бы король не держал ненасытных бесчестных хищников в железном кулаке. По крайней мере, так говорили в народе, повторяя проповедников, герольдов и авторов расклеенных повсюду листовок. Случалось, что с помощью таких отъездов король демонстрировал двору свой гнев. Короля считали добрым: он своим указом упразднил смертные казни. Вот уже много лет на рыночной площади не было лобного места. Буйная толпа бросила плаху в реку, растащила помост, сгрудила доски посреди площади и подожгла; костер вышел высокий и жаркий. Чудесный дар Умберто и его дочери был надежной защитой королевства, и государь сам карал врагов. Но именно из-за своего дара король не мог знать о многих преступлениях и несправедливостях. Шествие короля по его дворцу и между зданиями было таким: впереди, на некотором расстоянии друг от друга – трое из Черной стражи. Приближенный дворянин с величайшей почтительностью вел под руку короля – невысокого хрупкого пожилого мужчину с каре серых от седины волос. Увядающая статная фрейлина осторожно вела принцессу Изольду. Глаза отца и дочери были затянуты плотными темными повязками. Узкое правильное лицо принцессы с высоким прямоугольным лбом и заостренным подбородком было неподвижно и почти непроницаемо. Из-за черной повязки на глазах бледная кожа казалась совсем белой. Гладко причесанные густые волнистые волосы прикрывала золотая сетка с жемчужинами. Позади от короля и принцессы шли ещё двое охранников. - Там кто-то есть, - проговорил Умберто, указывая рукой вперед. Стражник, шедший перед государем, с обнажённым мечом бросился туда, куда указал король, но ни там, ни где-либо поблизости никого не было. Стражник вернулся и доложил об этом. - Нет, там кто-то был, - пробормотал старик и сжал руку дочери. Она дернула губами. Процессия продолжила свой путь. Во дворце у дверей столовой государя и его дочь ждали пять человек. Это были шуты короля. Они почтительно поклонились и нестройным хором поздоровались. - Иветта, Руфус, вы здесь? – произнесла принцесса своим мелодичным сопрано. - Мы здесь, Ваше Высочество, - ответил Руфус, полноватый, рыхлый молодой человек, совершенно рыжий: ярко-рыжие, огненные волосы и соболиные брови. Сначала Руфус был дураком Его Величества, но потом король подарил Руфуса дочери. К принцессе неуклюже подбежала невысокая девушка в искусно украшенных картонных доспехах и с деревянным мечом на боку. Король говорил, что Иветта - более преданная защитница государя и отечества, чем всё дворянство и все Черные стражи вместе взятые. У него были основания так говорить. Слуга пробовал еду и напитки прежде, чем к ним прикасался Умберто. Короля и принцессу мучила меланхолия, и им были нужны шуты. И вот, эти пятеро дурачились, чтобы совершить чудо – оживить лица отца и дочери хотя бы усмешкой. Поскольку король и принцесса не видели, в обычной обстановке их развлекали в основном смешными разговорами и песнями. Умберто I и Изольда любили умное философское острословие, но не брезговали и грубыми непристойными шутками. Руфус с опаской косился рыжими глазами на низенького седого Альбера. Он не давал Руфусу прохода: без конца пытался ударить, дать пинка или подножку. Придворные хохотали в голос, до слез. Когда-то Руфус был им равным. Теперь дворяне гнушались им. Простолюдины тоже могли бы гнушаться, и никогда не признали бы Руфуса своим. Он висел в воздухе. Руфус судорожно соображал, как вернуть Альберу долг с процентами, чтобы старший гаер зарекся. Но увы – из-за страха и гадливости Руфусу казалось, что в голове у него смерзшийся комок тряпок. В молодости Альбер неплохо играл на музыкальных инструментах и пел, но это осталось в прошлом. Он выполнял пусть и не государственные, но важные для самого Умберто тайные поручения, например, носил куда-то его письма, что-то разнюхивал… Третьим шутом был стройный молодой человек по имени Генрих. Он год проучился в университете, но из-за безденежья оставил учебу и пошел в солдаты. На войне Генриха серьезно ранило в голову. Он выжил, но теперь его лицо с мелкими чертами и светлой короткой бородкой временами перекашивалось от боли; случалось, что Генрих впадал в полубезумие, говорил бессвязицу, озирался, двигался, как пьяный, пытаясь ощупать воздух и за что-то ухватиться – это придворных тоже очень веселило. Сначала его прозвали Воякой, но затем это словцо перешло к Иветте, а Генриху намного больше подходило другое – Студент. Высокий, широкоплечий и мощный Большой Гуго был наставником Студента и Руфуса в шутовском ремесле. В свое время он обучал их трюкам, фокусам, кувыркам, щедро раздавая своим ученикам затрещины. Большой Гуго обожал короля, и поначалу обращался с Руфусом как с врагом, без всякого великодушия к побежденному. Гуго осыпал Руфуса ударами и стал сдерживать себя только после того, как Руфус, обливаясь и харкая кровью, упал и не смог подняться на ноги. Но Гуго был скорее гневливым и несдержанным человеком, чем холодным извергом. Он всерьез испугался, сам побежал за лекарем, сам ухаживал за избитым несколько дней и молился о его выздоровлении. Уже давно Генрих и Руфус выучились у Гуго всему, что он мог им дать, Он даже ими гордился. Руфус по-прежнему боялся кулаков Большого Гуго, говорить с ним было не о чем, но он был одним из двух человек, кому Руфус мог доверять и к кому мог без стыда обратиться за помощью. Иветту, дуру Её Высочества, Большой Гуго ничему не учил. Всем было довольно ее, по общему мнению, лягушачьего рта, косноязычия и движений марионетки. Некоторые начинали смеяться, едва завидев Иветту, даже когда она не исполняла свои обязанности шутихи. Она передвигалась с трудом, на негнущихся ногах. Косые серые глаза Иветты смотрели в переносицу. Она широко разевала рот, демонстрируя зубы со щелями, махала руками, согнутыми в локтях и со странно расслабленными кистями. Иветта без конца обнимала то принцессу, то Студента, то Руфуса, трогала их лица непослушными руками, лезла в глаза. Но Руфусу и Генриху даже не приходилось делать над собой усилия, чтобы это терпеть: они любили Иветту и понимали, что она – самый незлобивый человек, кого им когда-либо доводилось встречать. Вот и сейчас Иветта принялась обниматься с принцессой, а та заулыбалась и ласково сказала: - Ах ты, звереныш. Попытки принцессы шутки ради направить эти нежность и веселость на кого-нибудь из придворных ни к чему не привели. Иветта выполняла далеко не всякое приказание. Она понимала больше и рассуждала сложнее, чем могла выразить словами. Время от времени Иветта закатывалась громким хохотом. Часто это и вправду был беспричинный смех, но Руфус предполагал, что иногда Иветта так веселила государя и принцессу. Иветта старалась не садиться и вообще – не оказываться спиной к двери. В детстве мать постоянно избивала Иветту – и за провинности, и для того, чтобы выместить злость, особенно - злость на судьбу, пославшую этой бедной, измученной трудом, безденежьем и невзгодами женщине дочь-дурочку. Набрасывалась всегда внезапно, обычно со спины, и в исступлении со всей силы била тем, что под руку подворачивалось. Но именно болезненная дурочка, став придворной шутихой, вытащила всю семью из нищеты; у здоровых сестер Иветты появилось приданое, и они смогли выйти замуж. Когда-то Иветта помогла королю, помешав Руфусу и его товарищам бежать. Поначалу Иветта сторонилась Руфуса, даже пару раз толкнула. Но однажды Руфус спас ее от двух пажей, которые поймали шутиху в коридоре и пытались поджечь ей волосы. Руфус прогнал их, одного ударил несколько раз. В отличие от рыцаря Иветты и Студента в обычной для горожанина одежде, Руфус, Большой Гуго и Альбер были наряжены, как и положено шутам, в желтое и зеленое, на головах – колпаки с ослиными ушами и бубенцами. Альбер, сверх того, носил туфли с длиннейшими загнутыми носами. Шутовские жезлы были у всех. Вошел Роберт из Черной стражи и низко поклонился королю. Роберт всё не мог отдышаться, и его волосы были мокры от пота. Разумеется, охранникам от родителей, бабок и дедов достались разные телосложения, оттенки кожи, волосы и голоса. Но увы – многие из этих людей стали почти одинаковы. Руфус боялся их перепутать. Совсем молодой Роберт немного отличался от своих товарищей: в невзрачном вытянутом лице почти не было обычной для черных стражей свирепости. Он улыбался, а не скалился. Руфус подумал, что Роберт долго не продержится в Черной страже. Вопрос лишь в том, какой будет его гибель. - Мы привели вам гончара, государь, - сказал Роберт. – Этот человек в трактире оскорблял Ваше Величество! - Интересно, - отреагировал король. И действительно, его лицо оживилось, губы чуть растянулись в лукавой улыбке. Роберт быстро вышел. - Руфус! - Да, Ваше Величество, - ответил шут с поклоном. - Как ты думаешь, что мог кричать в кабаке этот человек? - Мой государь, я лишь дурак Её Высочества, и мне не престало говорить о высокой политике. - И все же, - с напором произнес Альбер. – Готов поклясться: у пьяницы на языке было то, что у этого прохвоста – на уме, - Альбер замахнулся на Руфуса, но не ударил. Иветта обменялась взглядами с Руфусом и дотронулась до руки принцессы. - Полагаю, - произнес Руфус подчеркнуто невозмутимо, – нашему государю не о чем беспокоиться: он бесконечно силен, а, кроме того, у него есть Черная стража и отважные рыцари, - Руфус указал на Иветту, но тотчас похолодел, подумав, в какую западню он мог завести себя и Вояку. - Жалую тебе тысячу золотых, - вдруг сказала принцесса Руфусу. - Прикажите бросить мешок денег в огонь, поглубже в печь, или утопить в выгребной яме, - смиренно сказал Руфус. - Это почему? – удивился король. - Так будет привычнее мне и понятнее вашим придворным, - ответил Руфус самым почтительным тоном. В этот миг двое Черных стражей ввели в зал крепкого и приземистого мужчину. Он, приоткрыв рот, травлено озирался. - Ты говоришь с королем! – провозгласил Альбер. – Это большая честь! - Государь, - едва слышно вскрикнул гончар. – Я ни в чем не виноват. Черные стражи поставили гончара у стены, стянули ему ноги ремнями в двух местах и руки за спиной. - Государь! – вскрикнул человек чуть громче. – Я ничего не делал! - Я верю, что ты ничего не делал, - мягко произнес король. Он медленно поднялся и сделал два шага к связанному. – Но ведь ты ГОВОРИЛ. Я хочу взглянуть на человека, которому так досадил. Король ещё раз шагнул вперед. Оба стража сделали по три больших беззвучных шага в стороны. Король опустил повязку с глаз. Человек закричал и рухнул ничком. Его тело изогнулось в сильнейшей судороге. Умберто натянул повязку на глаза и вернулся за стол. Стражники унесли мёртвого. Рассказывали, как однажды, проезжая со свитой по улице, король взглянул на семью лавочников: мужа, жену и девочку-подростка, которые не поприветствовали его громкими восторженными возгласами. Трое так и остались лежать на мостовой, у порога дома, рядом со своим товаром. После покушения на короля, которое случилось немногим больше года назад, подобное стало происходить чаще, чем прежде. - Руфус! – позвала принцесса. – И все прочие! Вы заставляете нас скучать! Через неприятно долгое мгновение Студент пошевелил застывшего Руфуса за плечо, он вздрогнул. В его чуть заплывшем, обычно красноватом лице сейчас не было ни кровинки. Руфусу было странно, что он смог зашевелиться, заговорить, сойти с места. «Зачем я здесь? Почему я здесь? На что я ещё надеюсь, на что рассчитываю?» Ему хотелось подойти к любому из Черной стражи или к самому королю, прямо в лицо высказать всё, что он думал об этих людях, и потребовать, чтобы они отняли его жизнь. Открыться, бросить вызов врагам – даже если исход очевиден. Сейчас ему казалось, что он был больше не в силах жить в постоянной смертельной опасности, таиться, молчать и против воли вправду служить королю. Но Руфус знал, что стерпит и в этот раз, и не проронит ни слова. «Что ещё должно случиться!?» Руфус часто думал: когда-нибудь я стану свободным. Когда-нибудь я уйду отсюда, куда глаза глядят. И тогда, отдохнув душой, осмыслю всё, что происходит сейчас и напишу трактат о страхе. Конечно, у медиков и философов наверняка есть свои классификации страхов. Например, по предмету, по времени относительно страшного события, по силе, продолжительности. Но для Руфуса было важнее всего, что на каждую разновидность страха приходится своя разновидность храбрости. Обладая одним видом смелости, человек может быть начисто лишен другого. Тысячу раз проявив отвагу и великодушие, на тысяче первый раз он окажется трусом, да ещё каким низким. Может быть, эта истина не нова, но Руфус выстрадал ее всей своей душой и всем телом, долго размышлял и этим заслужил полное право говорить о ней. Есть виды трусости, за которые общество уничтожает, но множество их оно не замечет или даже поощряет. ГЛАВА ВТОРАЯ Ночью король в одной ночной рубашке спрыгнул с постели и сделал несколько шагов босыми ступнями по холодному каменному полу. Одно воспоминание вспыхнуло в его разуме с такой силой, будто повязка упала с глаз, но он увидел не настоящее, а прошлое. Это произошло через месяц после его коронации. Спальня во дворце в столице. Комната с кессонированными потолками и стены, завешанные шпалерами. На них были изображены самые разные сцены, но все они – на лугу, а там – весь ботанический кодекс. Такой же, как сегодня, холодной промозглой ночью немного тянуло гарью от камина. Сквозь сон молодой король услышал топот множества ног по лестнице. Сон слетел с Умберто, и навалилась дрожь. Король боролся со своим ужасом, загоняя его всё глубже, сжимал, точно в кулаке, всё сильнее и сильнее. Пот щекотал спину между лопаток. Они вбежали в спальню – доспешные, с обнаженными мечами. Несколько дворян и их люди. Умберто был один против них, с мечом, в ночной одежде. Очевидно, когда-то данная клятва на мгновение задержала заговорщиков, а промедление господ передалось слугам. Король выиграл это мгновение. И вдруг один из заговорщиков странно выгнулся назад и рухнул. Поднялся крик. Люди валились на пол, одни хрипели и бились, другие умерли мгновенно. Умберто громко, судорожно дышал ртом, и воздух точно резал горло. Вбежал слуга короля – упал ничком и больше не поднялся. Молодой король тогда отрезал ленту плотной тяжелой ткани от балдахина и завязал себе глаза. С того дня Умберто пережил ещё три покушения. Он не доверял своему двору и вел с ним бесконечную тихую войну. В любое мгновение Умберто мог лишить земель, отправить в ссылку или потребовать к себе, чтобы взглянуть на любого из дворян – по малейшему подозрению. Черная стража присягала лично королю. За заслуги король жаловал своих охранников отнятыми у дворянства землями. Но люди, которые шли в Черную стражу, во-первых, обычно не бывали ни рачительными, ни предприимчивыми хозяевами, а, во-вторых, знали, как переменчиво их счастье. Первые три капитана Черной стражи и ещё несколько человек, прежде обласканных государем, плохо кончили – король в чем-то их заподозрил и решил на них взглянуть. Поэтому новые владельцы угодий не заботились о них, а лишь выжимали из них последнее. У принцессы ее необыкновенная способность не проявлялась до тринадцати лет, пока не был заключен династический брак с наследником одного соседнего государства. Принцесса, несмотря на юность, понимала, как важен был этот союз, и не противилась. Мертвенно бледную новобрачную отвели в спальню. Через некоторое время девочка громко, пронзительно закричала, и, когда в брачный покой вбежали придворные и слуги, наследник лежал, скорчившись, на полу, и его тело сводила последняя судорога. Принцесса что было сил зажимала глаза и отчаянно рыдала. На теле принца не было ни царапины. Открывшуюся способность принцесса продемонстрировала на приговоренном к смерти преступнике и пожелала вернуться к отцу. Ей не препятствовали. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Король в своем кабинете диктовал указ секретарю. Руфус сидел на полу, не издавая ни звука. Он знал, что мог понадобиться королю в минуты короткого отдыха. Этот кабинет был Руфусу очень памятен, и, хотя молодой человек теперь часто бывал здесь, ему до сих пор приходилось подавлять боль от воспоминаний. В тот день здесь находился король, с ним приближенный, два охранника и шутиха Иветта. Руфус и его друг преклонили колени, представились – но они лишь отвлекали внимание короля. Третий и четвертый заговорщик бросились на короля с короткими кинжалами. Руфус тоже прятал кинжал в рукаве, но никто не успел нанести удар. Короля спасли случай и Черная стража. Шутиха, не издав ни звука, бросилась к двери и лязгнула замком. Из-за этого заговорщики не смогли убежать. До этого Руфус не отнял ни одну человеческую жизнь: не дрался на поединках, не воевал. Он и теперь испытывал тошный глубокий страх перед самим собой, смешанный с угрызениями совести. Руфус помнил, как стоял в полутьме у решетки, обливаясь потом и слезами и сдавленно рыдая. Там, в тесной комнате, освещенной в основном красным зевом печи, «растягивали» и «подбрасывали» трех молодых людей. Там же должен был быть и сам Руфус. Палачи хорошо знали свое дело: на допросах сломались все, выдали тех, кто знал о готовящемся покушении, и оговорили невиновных. Руфус сдался раньше – испугался боли и смерти под взглядом короля. И Руфуса не пытали – заставили смотреть и слушать, как пытали его друзей. А затем король пожелал взглянуть на трех из четырех молодых дворян, покушавшихся на его жизнь. Руфус хотел закричать, молить короля, чтобы он посмотрел и на Руфуса тоже, но вместо этого лишился сознания. Руфус думал, что ничего хуже с ним уже не может случиться, но символическая казнь на главной площади, отработанный за века ритуал с преломлением меча, стала для него той мукой унижения, какой и должна была стать. Родные Руфуса публично отреклись от него, и король проявил к ним невиданную милость: никого не вызвал к себе и не отправил в ссылку. Семьи его товарищей были уничтожены полностью. Руфуса и всех его потомков лишили дворянства и права носить оружие. Руфус думал, что это будет невозможно пережить, что он умрет или сойдет с ума, что он просто не посмеет жить после этого… Первое время Руфусу во всех сколько-нибудь похожих на них встречных мерещились его погибшие друзья; у него мешался ум. Слуга доложил о приходе графа Гарольда из Колинверт. И знать, и простонародье любили и чтили этого человека и его брата за несколько блестящих побед, позволивших отразить нападение соседей. Король кивнул: он ждал графа Гарольда. Секретарь поклонился и вышел. О Руфусе король Умберто если и не забыл, то не думал. Гарольд, стройный и крепкий, очень сильный человек, вошел, поклонился и заговорил, почтительно и негромко, но не теряя достоинства. Гарольд никогда не заискивал перед сильными. Брат Гарольда, Филипп, серьезно поссорился с капитаном Черной стражи, и вскоре после этого был арестован. Теперь граф прямо, называя вещи своими именами, просил сохранить жизнь своего брата и отпустить его. Говорил и о бедах, которые Черная стража приносила королевству. Руфус всматривался в лицо короля, и не знал, почувствует ли он этот долгий цепкий взгляд. - Государь, назначьте своими советниками нас с Большим Гуго, - вдруг выдал Руфус. – Мы, в отличие от этих смутьянов-грубиянов, не скажем ни слова против вашей любимой игрушки! Гарольд был благороден, но кое-в-чем ронял себя: он, вместе со своими слугами, вел настоящую войну против Руфуса. Она шла с первого дня, когда Руфус, больной после пережитого, ещё ничего не умевший, убитый ужасом, стыдом и горем, оказался среди шутов короля, и служил главным образом мишенью для плевков и прицельного бросания объедков. Со временем, очнувшись, Руфус стал по-своему отбиваться от издевательств графа. За столом король посадил Гарольда рядом с собой и поднимал бокал за его здоровье. Руфус подошел к окну. По подоконнику ползала большая блестящая темно-синяя муха. Она громко, басовито гудела и билась о стекло. Руфус поймал муху с помощью занавески, осторожно взял двумя пальцами и подошел к столу. - Вот мой пленник. Это муха. Её можно сжечь заживо в пламени свечки. Если взять за лапку – муха улетит и оставит свою лапку у меня в пальцах. Для моего пленника освобождение равносильно спасению жизни – а то вдруг его тут съедят. - Потребуй выкуп с родных, - сказал Студент. – Благо, их много. - Э-кхм. Могу себе представить, что это будет за выкуп. - Самое ценное, что у них есть. - Я чужд корысти… Можно сразу оторвать крылышки и лапки, а можно растянуть удовольствие. Только посмотрю в книгах по естественной истории, сколько живут мухи, чтобы смерть не освободила ее раньше. У нее два крылышка и целых шесть лапок. И каждый день или час у нее что-то будет отниматься… Впрочем, нет. Даже такому трусу, как я, это не доставит удовольствия. Руфус быстро отошел к окну, открыл его и выпустил муху. Он держал муху очень осторожно, ничего ей не повредил, и она тотчас благополучно улетела. - Её дети ещё поживятся твоим трупом, - сказал Альбер. - Легенда о моем великодушии будет передаваться в ее роду, и ее далекие потомки не тронут мой прах. - У тебя мерзкие шутки, Руфус, - сказала Изольда - Ты сегодня не в духе. Альбер, стукни его! Альбер с нескрываемым удовольствием ударил Руфуса кулаком в нос. Слезы тотчас хлынули из его глаз, густая кровь потянулась из носа на губы и подбородок. - Что ты делаешь!? – вскричал молодой человек. - Исполняю приказ Ее Высочества. А ты что возмущаешься? Ты же философ! - Предположим, - выговорил Руфус. - А раз ты философ, то должен понимать: важно не событие, а отношение к нему. Лишь ты один решаешь, как ответить на удары судьбы: слезами, гневом, смехом, спокойствием. Философ совладал бы с собой, а ты уронил себя. Где твое мужество! С этими словами Альбер снова замахнулся на Руфуса, но молодой человек перехватил руку Альбера. - Если ты это не прекратишь, я выверну тебе руку! Отрежу голову, вздену на копье и поднесу государю! - Это лишнее, Руфус, - усмехнулся король. – Зачем мне дурацкая голова? - Государь, - осторожно сказал граф Гарольд. – Позвольте мне сказать прямо. - Ну что же, - негромко ответил король, - говори. - Осмотрительно ли это: держать этого человека при себе, пусть даже в качестве шута. Он может быть опасен. - Может, - король чуть кивнул полуседой головой, и, помедлив, произнес: - Разве это не достойно – смеяться над своей смертью? Я пошел дальше. Моя смерть служит у меня шутом. Гарольд попытался учтиво улыбнуться, но не знал, что сказать. - Как учат нас древние, «враг иногда скажет правду», - произнес король. - Руфус в отваге отчаяния говорит всё, что думает. Делает вид, что в шутку, по долгу службы. А я делаю вид, что верю, что это в шутку. Он образован и неглуп. Уже этим он полезен. Надеюсь, ты не думаешь, что меня по-настоящему веселят шутки Большого Гуго? Лишь перед отъездом Гарольда Руфусу представилась возможность поговорить с графом. Гарольд неприязненно, но с любопытством наблюдал за молодым человеком. Он спокойно, без кривляний, подошел к графу. - Что тебе нужно!? - Послушайте меня,- сказал Руфус. – Когда вы швыряли в меня кости от жаркого и трубили в охотничий рог мне в ухо, это было, конечно, очень весело. С моей стороны шуточек тоже было достаточно. Мы в общем и целом квиты. Сейчас дела приняли совсем другой оборот. Я не хочу вам зла. Наоборот, я пытаюсь, как могу, отвести от вас грозу. Я каждый день всматриваюсь в лицо короля, читаю по движениям его губ и бровей – буду я жив, или нет. Я знаю его лицо, как не знал лица матери и кормилицы. Он был в ярости. Ещё одно слово – и он пожелал бы посмотреть на вас! Относитесь ко мне, как вам угодно! Я никто, но мне позволено говорить правду. Выражение лица Гарольда было напряженным и недоверчивым. - Я понял тебя. Я тебе благодарен. Но я прошу – не вмешивайся. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Праздновали помолвку принцессы. В зале, украшенном фресками и шпалерами, столы стояли покоем. Собравшихся развлекали главным образом актеры и музыканты, но и для шутов нашлась работа. В пустом пространстве Руфус и Студент устроили нечто вроде игры в чехарду. Потом Альберт и Большой Гуго жонглировали разноцветными булавами. Принцесса была хороша собой, но ничего необыкновенного, поражающего воображение, в ее облике не было, а в обращении она казалась холодной, не без надменности и ехидства. Руфусу представлялось, что ее глаза, скорее всего, прозрачно-светлые, зеленые или голубые, и, будь они открыты, то всегда оставались бы печальными или скорбными, а смеялись бы только ее красиво очерченные ромбовидные губы. Жених, юный и тонкий, с резкими чертами очень живого, веселого лица сидел по правую руку от будущего тестя. И все собравшиеся знали, что этот человек, будущий король на час – живой труп. Ритуал повторялся уже шесть раз. Один раз жених принцессы был чахоточным. В другой раз она вышла за полунищего крестьянина. Многие из молодых аристократов, которые сейчас поднимали бокалы за эту помолвку, искали руки принцессы с заведомо известным исходом. После венчания Умберто передавал власть зятю. Снимал с себя корону и возлагал ее на голову новобрачного, при этом сутулился и весь вечер вел себя с подобострастием виноватого слуги. За свадебным столом новый король мог даже подписать несколько указов. Молодую пару неотлучно сопровождали Черные стражи. Они следовали за молодоженами в спальню под поздравления придворных и улюлюканье шутов. Стражи были всецело преданы своей принцессе и ее отцу, и должны были защитить ее жизнь, здоровье и честь: обыскать ее мужа, раздеть донага, чтобы он не пронес в спальню ни оружие, ни зеркало, ни другой отражающий предмет. Они же утром вынесут из спальни полностью закрытые черной тканью носилки: после супружеской любви Изольда опускала с глаз повязку и наблюдала недолгую агонию, прикрыв лицо умирающего платком, чтобы не отражаться в его глазах. В тот раз, который застал Руфус, с одной стороны носилок из-под ткани виднелся повернутый в сторону носок бархатной туфли. Руфус очнулся от внутреннего оцепенения больше, чем через сутки. Он никому в этом не признавался, считал, что это прозвучало бы нелепо, но с того дня ему было больно смотреть на человеческие ступни. После смерти зятя Умберто примет свою власть обратно. Указы покойного молодого короля обычно отменяли в тот же день, но пара или тройка из них действовала поныне. Ближайшие родственники умершего получали титулы, земли, богатства. Когда подали сладкое и фрукты, Руфус встал с торца одного из столов и принялся очень ловко наматывать на себя скатерть, собирая приборы в ткань, а тарелки – в руку. Гости, онемев одновременно от возмущения и восхищения, наблюдали за этим. Руфус не выронил ни одной вилки и ни одной тарелки. По слову принцессы слуги принесли новую скатерть и угощение, а всё, что собрал Руфус, осталось его трофеем. Вечером в одном из тесных помещений со сводчатым потолком, отведенных для челяди, Руфус угощал своих товарищей. Большой Гуго задерживаться не стал, но забрал часть сладкого домой. Руфус позвал и Альбера. - Ты меня отравишь, - ответил он. - Скорее, это ты здесь всё перетравишь своими словами и одним своим видом, - ответил Руфус без малейшей злости в голосе. – Что я тебе сделал!? Я не говорю про ТО – тебе лично что я сделал!? Альбер прерывисто вздохнул, сел за низкий щелястый стол и налил себе вина. - За что государь тебя, гаденыша, так ценит!? Ты можешь ничего не делать, просто сидеть в углу и плакать, а королю и принцессе уже смешно! - Пф! – отреагировал Руфус. – Ты с ума сошел!? Нашел, чему завидовать. Король тебе доверяет, как немногим, а я просто пленный, которому некуда бежать. - Ты считаешь, что король недостаточно тебя ценит? – осторожно спросил Генрих. - Раньше он меня больше ценил. Я даже могу назвать день, с которого начались мои неприятности. Вот, что я скажу вам, птенцы: гонцов, приносящих дурные вести, казнят. - Насколько мне известно, это легенда, - мягко возразил Студент. - Может, и легенда. Но как метафора – точно так. Это я сообщил королю, что его ближайший друг и сподвижник попросил убежища у наших врагов. Придворные боялись… А я шут, что с меня можно было взять. Интересное было чувство: я знал больше, чем сам король. Но я был честен. Он тяжело вздохнул. Руфус и Генрих не нашлись, что ответить, только смотрели с участием. Альбер поел немного, кое-что согласился взять с собой, сказал спасибо и ушел. Иветта медленно ела фигурный сахарный хлебец. Руфус и Генрих болтали. В первые страшные дни Студент был единственным, кто не измывался над Руфусом, а, наоборот, стал утешать и поддерживать его. Руфус сначала подумал, что Генрих увидел в Руфусе брата по несчастью, единомышленника, и был поражен, когда узнал, что Генрих чуть не влюблен в короля и принцессу. Прежде молодые люди время от времени затевали споры о формах правления – оба знали все аргументы с древнейших времен, сыпали цитатами, только доводы Руфуса оказывались шумом для Генриха, а доводы Генриха – для Руфуса. Был ли Студент добр и великодушен? У Руфуса были все основания горячо сказать «да!». Может быть, он, послушный и внушаемый, избирательно утрачивал жалость и переставал видеть людей, на которых желал ВЗГЛЯНУТЬ государь? Но почему тогда Генрих пожалел заведомого врага? Руфус сидел сумрачный. - Можно спросить тебя кое-о-чем? - Валяй. - Почему ты пожалел меня? - А что в этом странного? Прости. Я понимаю, что нехорошо отвечать вопросом на вопрос. Ты был совсем плох. Что я, зверь какой? - Но остальные-то не пожалели. - Это их дело. Я отвечаю за себя, - твердо ответил Генрих, и через миг молчания заговорил. - Кажется, я понимаю, что тебе не понятно… Это же ясно, что политика не делается с четками в руках. Благочестивые государи распрекрасно разваливали мощные державы, доставшиеся им от беспринципных и безжалостных отцов. Наш король несет на себе чудовищное бремя. Я счастлив, если могу хоть немного развеять его печаль…. Но я, к счастью, не король. Мне не нужно подавлять в себе жалость. - Но ведь ты каждый раз видишь… - И ты тоже видишь. И что же? - Ничего, Генрих. Совершенно ничего. А если он решит посмотреть на тебя? - Я встречу его взгляд с радостью. Есть вещи много большие, чем моя жизнь. - Большие, чем твоя жизнь, моя жизнь, жизнь того гончара, капитанов Черной Стражи, королей на час. Большие, чем… сколько жизней!? Генрих прижал палец к губам и осторожно сказал: - Не надо, Руфус. Руфус покивал. - Чего ты хочешь от меня? - Ничего не хочу, - сокрушенно произнес Руфус. – Могу только сказать, что ты для меня – неразрешимая загадка. ГЛАВА ПЯТАЯ Король был не в духе и сидел в кресле, сумрачный и неподвижный. Студент читал вслух рыцарский роман. Природа наделила автора безудержным воображением, но логики и чувства меры, как видно, пожалела, поэтому и чтец, и Руфус с трудом удерживались, чтобы не хмыкать. Но всё равно всем было интересно. Руфус сидел на скамейке, рядом с ним лежала его маротка, а он держал на коленях лютню. До этого в течение трех часов Руфус играл и пел для короля. Он дал Руфусу отдых, только когда услышал, что шут осип и не мог перевести дух. У Руфуса болели пальцы. Король тогда приказал позвать Студента. Он читал о полете отважного рыцаря на крылатом коне, когда, осторожно постучавшись, вошел капитан Черной стражи, красавец с ледяными пустоватыми глазами. - Мой государь, возможно, вам будет интересно взглянуть… Руфусу резануло по внутренностям. - О! – воскликнул он. – Зреет королевская потеха! Марк, не томи! - В театре на Малой площади труппа «Слуги Ее королевского Высочества» поставила пьесу, которая оскорбляет Ваше Величество. Мы получили письмо от одного бдительного горожанина. - Как же так, «Слуги Ее Высочества» оскорбляют Его Величество!? – осведомился Руфус. - Косвенно. Она оскорбляет нас, Черную стражу. В этой пьесе Черные стражи – чистой воды разбойники, но среди нас таких никогда не было. - Ну, разумеется! – воскликнул Руфус. Стражник говорил, обращаясь только к королю, и старательно не глядя на шутов. - О чем же эта пьеса? – спросил король бесцветным голосом. - Пьеска совсем короткая, Ваше Величество. В ней черные стражи приходят в дом к горожанину и под видом обыска устраивают грабеж, а хозяин дома в ужасе готов им и дочку предложить. - Как интересно, - усмехнулся король. – А могут ли эти актеры сыграть свою пьесу в нашем театре? - Мы доставили сюда их всех – всех актеров, импресарио, рабочих, драматурга. Они все ждут вашего суда. - Такая отвратительная клеветническая пьеска – именно то, что мне сейчас нужно, - медленно произнес король в воздух. – Отведите их в наш театр. Пусть будут готовы через два часа показать своё искусство. Руфус выждал некоторое время, поклонился королю и попросил отпустить его. Король мягко ответил: «Ступай, Руфус». Шут бросился сначала к себе, чтобы переодеться, затем – в домашний театр. Появление Руфуса привлекло общее внимание. К нему подошли трое актеров. Один – мужчина аристократической красоты, премьер театра. Другой – полуседой и очень полный. Это был комик, которому были подвластны все шутки, от очень грубых до тончайших. Третий – высокий и тонкий подросток. Он играл женские роли. Взрослые держались мужественно. Премьер казался спокойным, даже улыбался. У мальчика лицо было мокрым, пунцовым, а глаза огромными. - Линн, - шикнул на него толстяк. – Хватит малодушничать! Был и четвертый актер, но он с Руфусом не говорил. - Господа актеры, - сказал Руфус. – Я – королевский шут. Я должен сказать вам вот что. Вы прекрасно понимаете, что в этом дворце значат слова «посмотреть» или «взглянуть». Поэтому, если вы позволите, я хотел бы находиться на сцене всё время действия и на поклонах. Я не думаю, что король захочет… оборвать действие пьесы. Но решения Его Величества непредсказуемы. - Зачем вам это? – осторожно спросил премьер. Линн бормотал молитву. - Я хочу попробовать вас спасти. - Зачем вам это? – произнес комик. - Черт бы вас побрал! – выдохнул Руфус. – Да просто так! Люблю талантливых людей. Устроит вас такой ответ!? Неужели это такое уж странное желание!? - А если король и вас не пощадит? - Я уже больше года живу под этим мечом. Сколько можно бояться!? Если это случится сейчас – пусть случится. - А не сойдутся ли вместе гнев государя на нас и на вас? Руфус чувствовал, что актеры не доверяли ему, ждали от него подвоха, но, очевидно, сами не могли придумать, в чем этот подвох мог бы заключаться. К ним подошел ещё один человек лет пятидесяти с плоскими длинными волосами вокруг большой лысины – драматург. Актеры заговорили с ним. - Хорошо, - сказал он Руфусу. – Но при условии, что вы не будете мешать действию. Решили, что Руфус в одежде слуги будет невозмутимо плести корзину, какие бы страсти ни бурлили на сцене. - Я должен как-то обозначить свое присутствие. Ведь государь не видит. - В самом начале пьесы вы произнесете одну фразу: «Как же промозгло на улице!». Руфусу дали истрепанные листки с рукописным текстом пьесы. С художественной точки зрения это была и вправду не лучшая пьеса, но в ней не было ни слова клеветы. В пьесе было изначально четыре, а теперь пять действующих лиц: двое Черных стражей, хозяин дома, его дочка и слуга. Декорации не менялись. Тесная низкая комнатка, служившая гримеркой, была набита раздевающимися и одевающимися мужчинами. Некуда было положить одежду – сначала театральный костюм, а потом свою, повседневную. Руфус переоделся очень быстро. - Я говорил тебе, что это самоубийство, - между делом сказал комик премьеру. – Поставили бы что-нибудь из древней истории, остались бы живы. - Наивно так думать, мой друг. Это же давно ясно: тот, кто хочет найти крамолу, найдет ее даже в сказке для маленьких детей. Тонкий высокий старик наносил грим Линну на лицо. - Хватит плакать, Линн. Сейчас краска потечет! – снова шикнул комик, но это прозвучало, скорее, как попытка утешить. Руфуса обожгло сочувствием, как кипятком. - Линн, - позвал он негромко, перебирая мягкие, заломленные на середине листки. – Послушай меня, Линн. Я не знаю, как это сделать, потому что мне самому это не удалось. Но, может быть, тебе удастся. Не сдавайся страху. Я поддался ему и купил себе жизнь. Но теперь страху нет конца, и это не жизнь, а бесконечное ожидание смерти. Руфуса и теперь тошнило от мучительной тревоги и отвращения ко всему. - Мне тринадцать лет, - проговорил Линн. – И теперь я умру! - Ну нет, мы ещё повоюем. Линн дернул ртом. Руфус подумал, что, возможно, напрасно говорил о себе. Он лишь хотел показать, что понимает Линна, потому, что сам пережил подобное. Но Линн и своих страданий не выдерживал, только исповеди и проповеди Руфуса ребенку не хватало… Два часа показались Руфусу мигом. Как-то вдруг он оказался на сцене с начатой корзиной и прутьями в руках, поежился и, обращаясь в полутемный зал, где увидел короля и принцессу, громко, с выражением произнес: - Как же промозгло на улице! Сел на табурет в глубине сцены и, как умел, стал усердно плести корзину. - Там Руфус! - донесся до него голос Студента. - Руфус на сцене среди актеров! «Спасибо тебе!» - подумал Руфус. Юмор в пьесе был жестокий и грубый, но временами смех можно было смешать с рыданиями. Руфус, поглядывая на действие, поверил, что он - слуга толстого лавочника, отца похожей на мальчишку девочки-подростка, которая беспрестанно плакала. Не напрасно плакала. От ужаса отец и дочь растеряли рассудок и остатки достоинства, и этот ужас доставлял большое удовольствие одетым в черное красавцу и мужлану. А бесстрашный слуга всё плел корзину… Руфус поймал себя на том, что не столько боится королевского гнева, собственной смерти, смерти актеров, сколько переживает за несчастную девушку. Руфусу стало стыдно и почти смешно. «Что я за мерзкий человек, шкура барабанная: меня выдумка взволновала больше, чем беда живых людей!?». Да, актеры всех заставили поверить, что они – не они. Они играли – как воевали. Играли перед лицом смерти. Впрочем, если бы им пришлось в течение получаса без дела ждать гибели, которая могла прийти в любой момент или вовсе не прийти, было бы хуже. Пьеса кончилась. По желанию короля на поклоны вышли все люди из театра. Их было пятнадцать. Шестнадцатый – Руфус. И вот они стояли в ряд на сцене и пели песню, восхваляя короля и его дочь, желая им здоровья и долгих лет. Руфусу казалось, что его ноги вмерзли в лед. Король улыбался, хохотал и аплодировал. - Где же вы нашли оскорбления? – обратился Студент к стражу. – Неужели у вас и правда есть основания принимать это на свой счет? По-моему, пьеса осуждает в первую очередь трусливого горожанина, который свихнулся со страха и не понял, что в его дом под видом Черной стражи ворвались два бандита. Потому, что относился к королю и его вернейшим слугам без должного уважения и доверия. - Молодец, Студент! – негромко воскликнула принцесса, и сказала охранникам. – Доставьте сюда человека, написавшего донос! - Зачем тебе это? – ее отец недоуменно усмехнулся. - Хочу своими глазами увидеть такого бдительного подданного… Не люблю доносчиков! – принцесса вдруг резко обернулась к своей фрейлине, и она совершенно растерялась. Король и принцесса удовлетворились тем, что слушали пьесу, и смотреть на людей из театра не стали. Более того, всех наградили золотом и отпустили восвояси, но никому из них ещё долго не будет покоя – ведь король мог играть с ними, как кот с мышью. Руфус и комический актер почувствовали нечто вроде родства, стали приятелями и с того дня время от времени виделись. В пьесах комик часто играл шутов – и по-настоящему нелепых, и мудрецов-ироников, разного рода нахлебников и паразитов в древнем смысле этого слова. Конечно, настоящий шут его заинтересовал. ГЛАВА ШЕСТАЯ С черного вечернего неба сыпал ледяной колючий дождь; Руфусу беспрестанно приходилось поправлять капюшон, падавший с головы от холодного пронизывающего ветра и быстрой скачки. Руфус отпросился у короля и принцессы на сутки, не надеясь, что его отпустят. Руфус почти всерьез боялся, что они прочитают его мысли, разгадают намерения. Шут спешил в предместья, в усадьбу Гарольда из Колинверт. Руфус поспешно вошел в столовую, где ужинали граф и его жена, совсем юная с желтыми спиралями кудрей у висков. Руфус учтиво поклонился. Его пригласили к столу. Слуга принес еду и приборы, но Руфус как будто не видел этого. - Я принес дурные вести. Немедленно уезжайте. Я услышал разговор короля с одним из дворян… Супруги пристально смотрели на Руфуса. - Я предвижу, какой гнев вызовут у вас мои слова. Может быть, кто-то и мог бы спасти вашего брата, но сейчас это никак не вы. Я тоже живу в этом королевстве. Вы – один из немногих, кто может принимать разумные, полезные решения… Руфус говорил, а Гарольд молчал, как будто у него заранее были готовы возражения и отказ. Руфус точно кричал в пустоту. Лицо графини оставалось неподвижным, но она смотрела на мужа с сильнейшим волнением. - Я уже говорил, что верю вам, Руфус, и что я благодарен вам… В это мгновение вошел слуга, потерянный, мертвенно бледный. От одного его вида Руфус вздрогнул, а Гарольд переглянулся с женой. - Ты привидение увидел!? Стыдно! – укорил его граф. - Письмо короля, мой господин, - едва смог выговорить прислужник. Женщина громко ахнула и схватилась за лицо – всё же ей не хватило самообладания. Граф развернул и читал письмо. Все краски пропали с широкого костистого лица. - Что там? – помимо воли проговорил Руфус, но он знал ответ. - Король вызывает меня к себе. Руфус ненамного опередил это письмо. Графиня закричала, бросилась к мужу и обняла его за шею обеими руками. - Тише, - ласково сказал Гарольд. – Возможно, у государя какое-то дело ко мне. - Мы должны бежать! – твердо произнесла юная женщина. - Пока не поздно – бегите! – вторил ей Руфус упавшим голосом. Гарольд взял Руфуса за плечо тяжелой рукой. - Я ещё надеюсь убедить государя. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Изольда, вопреки слепоте, научилась вышивать. И теперь она вышивала, а ее дурак Руфус играл на лютне. Но мысли молодого человека были не о музыке. Через толстые стены до них доносился гул огромной, плотной толпы на площади перед дворцом. Шум поднимался волнами и стихал. И Руфус, и принцесса знали, что происходило. Двое черных стражей распахнули двери на балкон и встали по обе стороны от них. Шум на площади утих на несколько мгновений. Тишина казалась полной. Король вышел на балкон, поприветствовал подданных и встал у решетки. Толпа грохнула возгласами ликования. Но крики восторга перешли в вопли ярости, когда ещё двое охранников ввели на балкон графа Гарольда в колодках. Стражи закрыли дверь на балкон, оставив перед ней скованного дворянина, а сами безмолвно выстроились по обе стороны от государя, у решетки. Смерть Гарольда была быстрой: он согнулся пополам, скорчился и рухнул на пол. Король снова закрыл глаза повязкой. Черные стражи подняли труп и перевалили его через балконную решетку. Толпа сначала отхлынула от балкона, раздалось несколько вскриков, но затем снова сомкнулась и забурлила. Люди забыли о своей любви к Гарольду, и теперь верили, что он – изменник. А в комнате ничто не изменилось. За открытым окном рваные облака медленно двигались в бледно-голубом небе. Солнце не погасло. Руфус продолжал играть, хотя его мучительно трясло и тошнило, чуть не рвало. К нему примешивались невыносимые угрызения совести и сомнения. Он не мог знать, всё ли он сделал для спасения Гарольда, должен ли винить и себя в этой смерти, и винил. «Что ясно всем этим людям и не ясно мне? Причина всех моих несчастий – трусость. Я не смог преодолеть страх смерти. Может ли быть, что именно страх смерти, а точнее – трусость и малодушие мешают мне понять этих людей, что именно он стоит между мной и открытой всем им истиной? Речь не о придворных, а о простых горожанах, крестьянах, о слугах. Может быть, король для них – как огонь или вода, смертельно опасная стихия, без которой невозможна жизнь? Они верят в его величие и справедливость. Человеческие любовь и восхищение омывают его, как море – скалу». В душе Руфуса начала подниматься жгучая волна любви. Страх и стыд не уменьшали, а усиливали это обожание, в котором были и преклонение перед сильным, и желание оберегать беспомощного. Но это был лишь миг. - Что же ты не играешь? - Простите, Ваше Высочество. Руфус всё острее чувствовал фальшь и подмену в своих рассуждениях. «Я лгу себе и клевещу на себя». Да, всё это может быть, и, скорее всего, есть. Много уже сказано о том, что люди тянутся к силе и стремятся встать за спиной у сильного. Король с его способностью, несомненно, силен. Разумеется, его смертельно боятся. Во всем происходящем огромную роль играют страхи, либо единый многоликий страх. Руфус прежде читал, что муки совести вовсе не означают раскаяние, и именно черный стыд способен толкнуть человека на ещё худшие поступки, чем причина угрызений. Но подобные рассуждения справедливы не только для стыда. Любое сильное чувство должно находить себе разрешение, иначе оно перерождается и отравляет душу. Стыд должен разрешиться раскаянием. Сострадание – помощью страдающему. Черное сострадание превращается либо в злорадную жестокость, либо в равнодушие хуже жестокости. Из страха, как известно, есть три выхода – борьба, бегство и затаивание. Но что делать, если угроза слишком сильна, чтобы с ней можно было бороться, если от нее невозможно ни убежать, ни скрыться? Черный страх заставляет людей становиться на сторону мучителя. Так они теряют остатки справедливости и милосердия, то есть того, на чем держится общая жизнь. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Поздним вечером Изольда сидела в кресле, медленно расчесывая свои мягкие волосы. Уже несколько суток Изольду не покидали тревога и тоска, и принцесса требовала, чтобы Руфус развлекал ее. - Ты молчишь? - Простите, Ваше Высочество, - проговорил Руфус. Он стал судорожно вспоминать шутки и смешные истории, но мысли путались. - Я пытаюсь собраться с мыслями. - Ничего удивительного. В твоих душе и разуме так темно, что все мысли разбрелись. - Вы правы. В моей душе темно от скорби. Скажите, ради всего святого, зачем вам это нужно!? Неужели в вас совсем не осталось жалости!? - Я лишь делаю то, что хочется этим людям, - холодно ответила принцесса. – Они ищут власти, богатства для своей семьи, ищут наслаждения и ищут смерти – всё это я им даю. С радостью. Каждый из них становится королем на час. Пусть на час – но королем. А их семьи получают награду. Им хочется считать, что любовь женщины – гибель. Пусть будет так. Что могут знать обо мне люди, не сказавшие со мной ни слова? Им нужно мое тело. Отделение души от тела – это убийство. Мысленное отделение души от тела – мысленное убийство. Но между мысленным и физическим убийством – полшага. Каждый из них умирает один раз, я под их взглядами умираю бесконечно. Считаю физическую смерть справедливой платой за метафизическую смерть принцессы. Каждый из них наслаждается властью надо мной, моим унижением. За унижение вы, мужчины, убиваете друг друга в поединках. Цена их господства и моего унижения – смерть. - Думаю, что понял вас, - ответил Руфус, глядя, как принцесса, между тем, слабо заплетала косу. – Но зачем вам эти смертельные игры? С самого зачатия у каждого человека бесчисленное множество врагов. Зачем тратить на них душевные силы? Грязным взглядам можно не придавать значения и не отдавать свою душу и тело заведомо презренным людям. - А я купаюсь в ненависти, - принцесса выпустила косу из рук и дернулась вперед. Шут невольно отпрянул. - Что, Руфус, убеждаешься в своей правоте!? Всё-таки следовало избавить народ от кровавых безумцев!? - Я искренне раскаялся в том, что хотел смерти вашего отца, - проговорил Руфус. – Наш поступок принес только новые несчастья. Кроме того, преступно разрушать здание, в котором находятся люди. Но я не стану лгать. Мои взгляды остались прежними. Изольда расплела косу и снова расчесывала волосы. - Значит, плохо тебя убеждали, - слово «убеждали» принцесса выделила голосом. – Если бы тебя достаточно хорошо напугали, ты бы живо пересмотрел свои драгоценные взгляды. - Ваше Высочество, страх и унижение могут заставить меня отказаться от моих взглядов на словах, - руки Руфуса дрожали. - Я просто обману других и себя. Да, страх обладает чудовищной силой. Он может принять вид любого чувства или душевного движения: и любви, и уважения, и согласия, и восторга. Страх, особенно затяжной и неразрешимый, настолько мучителен, что душа и разум готовы как угодно извернуться, чтобы избавиться от этих страданий. Но я всё равно буду помнить, как я до этого дошел, и моя совесть будет знать цену моим новым убеждениям. - А почему ты считаешь, что страх именно принимает вид любого другого чувства? Может быть, он по-настоящему переходит в любое другое чувство, в том числе в искреннюю любовь!? - Я не стану спорить с вами. Люди очень разнообразны, а в душевной жизни может произойти решительно что угодно. Скорее всего, мы оба правы, - Руфус примолк на мгновение и снова заговорил. - Кроме того, наверняка… вернее, несомненно, есть люди, чей страх остается страхом и ничем иным. Как бы ни корчились их души… Но всё же власть страха не стоит и переоценивать. Давно известно, что он может быть хуже самой угрозы. Ярчайший пример – смерть. Люди способны броситься навстречу опасности, чтобы только не испытывать страха! - Не это ли случилось с тобой… Почему ты ещё живешь!? – вдруг спросила принцесса. - Простите? – осторожно переспросил Руфус. - Зачем тебе такая жизнь!? для кого тебе ее беречь? - Если бы я убил себя, я бы отнял надежду у других. Одно самоубийство тянет за собой новые. Из всех моих поражений это стало бы самым позорным. Изольда медленно, с легкой усмешкой промолвила: - А я могла бы вернуть тебе твой титул, честь, доброе имя. Ты можешь даже повлиять на политику моего отца. Ты ведь тоже можешь стать королем на час. У Руфуса похолодело внутри и ослабели ноги. - Я бесконечно благодарен, - произнес он. – Но, после всего сказанного, не хочу становиться вашим обидчиком. Считаю, что любовь должна быть жизнью, а не смертью. - Не думай, что, если я не вижу тебя, то не слышу твое дыхание. И зубы дробь выбивают, - холодно и раздраженно сказала принцесса. – Ты просто продолжаешь трусить и цепляться за жизнь, и придумываешь для своей трусости красивое обоснование. Но я хочу понять: на что именно ты рассчитываешь? На чем основана твоя надежда? - На понимании, что я мало знаю. Поэтому допускаю, что спасение может прийти, откуда я и не жду. Руфус сказал не всю правду: он, скорее, ощущал некую внутреннюю силу, «нутром знал», что всё это – не конец для него. Руфус много думал об этом: в унынии есть несправедливость. Человек приписывает себе знания, которых у него нет, и не может быть: «Всё будет плохо». Нет. Никто не знает, как будет. - Ты так хорошо всё расписал. Но мне придется опровергнуть твои ожидания. Ты по-прежнему опасен. Я не знаю, почему мой отец терпит тебя, но я не могу выпустить тебя отсюда живым. В первое мгновение Руфус не испугался. Он знал, что принцесса любила шутить с серьезным видом. - Если вздумаешь сопротивляться или убегать, я посмотрю на Студента и Вояку, - произнесла Изольда мстительно. – А потом – на твоих родителей. Да, они отреклись от тебя, но ты остался их плотью и кровью. Руфус стоял в оцепенении. На миг ему вдруг стало легче. То, чего он боялся более года, должно было случиться сейчас. Это – конец его мучений. Но ужас полосовал его внутренности. - Роберт! Марк! – крикнула принцесса. Двое охранников тотчас возникли в комнате. - Подготовьте его. - Ваше Высочество? – осторожно переспросил Роберт. - Выполняйте, - раздраженно произнесла Изольда. Руфуса поставили к стене и стянули ноги и руки ремнями. В это мгновение совсем близко раздались шаги, в спальню принцессы неуклюже вбежала Иветта и рухнула госпоже в ноги. - Пожалей его, Изольда! Пожалей! Не смотри на Руфуса! - Пошла прочь! – бросила Изольда. Иветта обняла колени принцессы. Она кивнула Роберту: - Убери ее. Роберт бережно подхватил Иветту, она начала визжать, сильно рваться и брыкать ногами, но руки дюжего молодого мужчины держали ее очень крепко. Роберт просто приоткрыл дверь, в соседней комнате поставил Иветту на пол и щелкнул замком. К Руфусу приблизилась юная женщина в дорогой ночной одежде, дернула углом рта, дотронулась острыми кончиками пальцев до плотной черной повязки на глазах и стала медленно стягивать ее вниз. Кровь отлила от лица Руфуса, глаза сделались огромными и пустыми, но он не мог закричать. Руфус шатнулся и повалился на пол. Изольда вдруг отняла руку от повязки, поправила ее и рассмеялась. - Всё. Руфус, поднимайся и ступай домой. Развяжите его, - кивнула она стражникам. Двое так же быстро и безмолвно приступили к Руфусу и сняли ремни с его рук и ног. Руфус не двигался, а только глубоко судорожно дышал. - Поднимайся и уходи! Марк пнул Руфуса в бок носком сапога. Руфус то ли тихо вскрикнул, то ли ахнул, но не шевельнулся. - Вставай! - Не смей бить моего шута! – угрожающе произнесла Изольда. – Руфус, что с тобой? Мы оба пошутили – довольно… Голос принцессы звенел, и ее лицо покрыла тень. - Я не могу подняться, - наконец смог выговорить Руфус. Он сам отчаянно желал встать на ноги, но неподъёмное тело ему не повиновалось. - Похоже, твой дух сильнее, чем плоть, -промолвила Изольда. Руфуса, беспомощного, как тряпичная кукла, усадили, а, точнее, уложили в кресло. Принцесса послала за придворным лекарем, он дал Руфусу успокоительные капли и смог сказать лишь то, что и так было ясно: от сильнейшего ужаса Руфуса разбил паралич. Роберт положил Руфуса на свой плащ и поволок из покоев принцессы. - И куда нам теперь? – подумал стражник вслух. В коридоре Руфуса и Роберта встретили Иветта, Большой Гуго и Студент. Дотрагиваясь до Руфуса, они ощущали ту страшную дрожь, от которой у несчастного стучали зубы. Гуго отвез парализованного Руфуса к себе домой. Всю ночь и весь следующий день тихая сухощавая Анна, жена Гуго, ухаживала за Руфусом, как за младенцем. А он умирал от стыда и страха перед будущим – что, если он останется обездвиженным навсегда? Руфус чуть слышно всхлипывал и постанывал, его лицо было мокрым от слез и чуть не багровым. - Не плачь, не плачь, мой сыночек, - говорила ему Анна. – Поставим тебя на ноги. Руфус заплакал горше прежнего – от умиления, благодарности и досады: ведь Анна не могла знать будущее, а, значит, говорила неправду. Ему не хватало силы воли подавить плач и не мучить и без того несчастную добрую женщину. Гуго вернулся домой. Руфус понял это по шуму на первом этаже дома. Через некоторое время супруги поднялись к больному. Анна принесла тарелку с дымящейся кашей, усадила Руфуса, стала кормить с ложки. В это мгновение кто-то принялся сильно, громко бить тяжелым кольцом по двери. Большой Гуго снялся с места, осторожно, крадучись, приблизился к окну, выглянул, а, повернувшись к жене и Руфусу, был не похож на себя. Его лицо было бледным, как сырое тесто. - Черные! Человек семь. Анна выронила ложку. Ложка звякнула об пол. - Я выйду! – сказал Руфус. Молодой человек сполз с кровати и босой, шатаясь, спотыкаясь на ровном месте, вышел из комнаты и спустился по лестнице. Руфус рванул дверь на себя. Капитан стражи с изумлением посмотрел на Руфуса, стоявшего в проеме, держась за наличник. - Ты никак встал!? Руфус только сейчас осознал, что снова мог двигаться. - Вы пришли арестовать нас? - Пока нет, - хохотнул Марк. – Мы по другому делу идем. Но я услышал, что её высочество удвоила тебе жалование, и шутовской колпак можешь больше не носить. Вот, я решил тебя порадовать. - Наша принцесса – сама доброта, - Руфус произнес это механически, без лицемерия и без сарказма. - Будь здоров! Гуго и Анна застыли на лестнице. Руфус закрыл дверь и шагнул к ним. - Они идут по другому делу, - выдохнул Руфус и сел на ступеньку. Ноги больше не шли и не держали. Он остался совсем без сил. Анна с заботой всматривалась в него. - Принцесса явила свою милость. Только зачем им понадобилось… Как в пьесе какой-то… Руфус медленно, с усилием провел ладонью по половине своего лица. Плечи дернулись несколько раз. Руфус поднялся, медленно пошел наверх, не стараясь подавлять напавшую зевоту, и сел на постель. И снова ему было странно: за несколько минут он мысленно пережил аресты и смерти, а вокруг ничто не изменилось.