SINphony

      Рики не был уверен, когда всему этому было положено начало.       Меньшей мерой ему казалось, что за примой балериной сеульского театра он наблюдал половину своей жизни, на деле же — они виделись всего трижды. И даже так, та, кто выступала, не видела его и даже не знала, что Нишимура смог разглядеть её насквозь.       Парень сидел в первых рядах, и выбор этот был таковым лишь для собственного удобства: он должен был увидеть, зафиксировать и запомнить каждую деталь, ведь именно в этом заключалась его работа балетного критика. Второй причиной же послужил собственный интерес. И не скрывал Нишимура — хотя бы от самого себя — что выбрал центральное место в первом ряду лишь из собственных корыстных мыслей, дабы тогда, как прима будет совершать изящные пируэты, он смог увидеть всё.       Стоило только сюжету постановки дойти пика для самого Нишимуры перестал существовать режиссёр, расположившийся рядом и усердно пытающийся разобрать заметки в его блокноте, сделанные, право, не самым аккуратным образом в слабо освещённом помещении, перестала существовать и вся оставшаяся аудитория, стоило только приме появиться на сцене в белой пышной пачке, украшенной перьями.       Ники видел этот сюжет не в первый раз. Ввиду своей профессии, знал тот наизусть, но в этот раз всё же было то, что смогло привлечь его внимание.       В первый раз в сеульском театре Нишимура появился неофициально, смешался с толпой и тихо устроился в углу. Тогда ему в самом деле казалось, что было несоизмеримо глупо тратить время на то, что давно перестало быть для него новым, и всё же он оказался в красном кресле, вновь и вновь бегая глазами по сцене в попытке запомнить всё ещё раз.       И всё лишь потому, что он жил искусством, дышал им и заменил тем себе кровь.       И тогда случилось то, что ранее с ним не происходило. Рики был уверен, что что-то было не так. Что-то выходило за привычные рамки и продолжало цеплять его подсознание, в то время как сам Нишимура продолжал метаться по собственному разуму в поисках ответов, подобных так и не получая.       Былой и такой привычный уклад вещей был нарушен, и хоть Ники так и не мог найти рационального объяснения, он просто это… чувствовал.       Никогда ранее при просмотре балета у него не сосало под ложечкой. Никогда ранее голову не разрывали мысли о том, что он что-то упускал, заставляя его цепляться за детали, но так и не видеть ничего перед собой. Никогда ранее он не поправлял очки в тонкой оправе на переносице так часто, как делал это тем вечером.       Но в этот раз всё оказалось по-другому. И Нишимура чувствовал себя до последнего ничтожно от того, что ничего не мог поделать с этим. И от этого в собственных глазах выглядел жалко.       И именно это заставило его прийти во второй раз. Затеряться в рядах снова, раствориться в музыке вновь и приковать свой взгляд к приме, а по окончании отправить письмо о том, что желал нанести официальный визит, тем самым поставив для себя точку.       И это стало точкой невозврата.       Парень взглядом скользил по сцене. Ведущий солист кружил приму на руках, та драматично выгибалась в спине и продолжала льнуть к парню, окончательно отдаваясь сюжету постановки.       А Нишимура усмехался. Даже не замечал, как собственные мысли стали находить отражение у него на лице, когда уголки губ медленно плыли вверх, растягиваясь в улыбке, объяснение которой найти он мог мало.       И если ранее все же существовали цепи сомнения, сдерживающие его, то сейчас те разлетелись на звенья и со звоном упали у Рики под ногами. И тогда все остальные присутствующие в зале, да и режиссёр, с частой периодичностью снующий туда-обратно по залу, казались ему дураками. Идиотами, не сумевшими посмотреть дальше собственных носов. А может, остолопами, что и вовсе не хотели делать это.       Как бы то ни было, Нишимура чувствовал, как кровь закипала в жилах, стоило только приковать свой взгляд к балерине. И Рики вовсе не скрывал своего интереса, когда от самых пуантов скользил вверх по стройным ногам, обтянутыми плотными белыми колготами трико, обводил взглядом упругие бёдра, прячущиеся под пачкой, бежал ещё выше, миновал плечи и закрытое тканью горло, а после останавливался на лице, покрытом бросающимся макияжем, задерживался на примечательных чертах, дабы в последующий миг вернуться взором к подпрыгивающей пачке.       И если прима продолжала не замечать его испепеляющие взгляды, игнорировать его существование — и лишь потому, что была полностью отдана выступлению, — Нишимура на этот раз отдавался каждой детали. Видел и впитывал в себя всё и вовсе не замечал, как усмехался собственным мыслям.       И теперь он отчётливо видел то, что смутило его в первый раз. Незначительную деталь, заставившую его в первый раз не находить себе место.       Если, конечно, член, скрытый пышной пачкой, можно назвать незначительной деталью, то Ники бы посчитал это исчерпывающим описанием.       Меньшей мерой у него перед глазами была самая настоящая сенсация: прима-балерина сеульского театра каждый раз скрывает горло тканью нарядов не для того, чтобы укоренить новую моду в балете, а лишь потому, что зрителю был бы отчётливо виден кадык. И что же, вероятно, Рики бы не стал заглядывать девушке под юбку при каждом новом пируете, была бы прима на самом деле девушкой. А что до Нишимуры…       Вся эта ситуация всё больше и больше становилась для него… кхм, занимательной.       И тогда, впрочем, Рики не скрывал от самого себя, что стоило лишь ему заметить весь обман, что скрывался от всего города, если и не страны в общем, то прима балерина не переставала покидать его мысли до самого последнего момента. Одна лишь мысль о том, что та хрупкая и изящная фигура балерины на самом деле принадлежала юноше, казалась Нишимуре до неумолимого животрепещущей, а факт того, что он был единственным, кто уличил горе-балерину во лжи, неописуемо щекотал чувствительные струны эго парня, заставляя чувствовать себя так, как никогда ранее.       Таким образом причиной, почему за свою короткую командировку Нишимура во второй раз оказался в сеульском театре, стало не представление или расхваливаемый режиссёр пьесы, а балерина, скрывающая секреты, и возможность проскользнуть за кулисы по окончании представления.       И если всё же существовало что-то, что продолжало приковывать Рики к красному бархатному креслу, так именно возможность встретиться с юношей в женской пачке за кулисами, а после, не скрывая собственных мотивов, уличить ту того во лжи. И если бы только Нишимура знал, что трепетало его естество больше: шанс увидеть балерину, заполонившую его разум в последние дни, на расстоянии вытянутой руки, или же всё же сказать той (а вернее бы — тому), что не все были так слепы.       И Рики до последнего таил от окружающих, скрывая это за маской холодного безразличия то, что на самом деле внутри он уже сгорал от эмоционального возбуждения, а потому это было уже решённым вопросом: тогда, как он окажется в гримёрке примы, он больше не будет в силах отвечать за себя, что уж говорить за свои решения.       — Пожалуйста, обратите внимание на этот момент, — где-то рядом с ухом пропищал голос режиссёра.       Нишимура скривился, и вовсе не от того, что момент, о котором говорил мужчина, показался ему недостаточно впечатляющим, а лишь по той причине, что вмешательство режиссёра отвлекло его от наблюдения за предметом своего интереса — и конечно же, подобным предметом была сама прима — и напрочь разрушило всю атмосферу, которую Рики удалось создать у себя в голове.       — Я вижу ваши старания, — любезности ради шепнул Нишимура и сделал короткую пометку у себя в блокноте, никак не характеризующую выступление, а личность режиссёра. За весь вечер мужчина успел показаться Рики непомерно дотошным. И, быть может, он так бы не судил, не рвалось бы его подсознание на сцену, к приме, но когда режиссёр всё продолжал его отвлекать своими постоянными комментариями, он просто не мог прийти к иному выводу.       — Ох, Нишимура, — протянул мужчина, а Рики поёжился. Хотелось прошипеть «да что же на этот раз», но парню всё же удалось вовремя прикусить свой язык, — я так рад, что удостоился чести познакомиться с вами.       — Взаимно, — поправляя очки, кивнул Рики.       И о боги, как же он был благодарен, когда стоило только режиссёру вновь разинуть рот в надежде сказать ещё хоть что-то, продолжить докучать, как женщина, сидящая рядом выше, спокойно похлопала того по плечу, а после, приложив палец к губам, зашипела, видимо, вовсе не подозревая, кому давала приказ замолчать. Хоть Рики в порицтельном жесте замотал головой из стороны в сторону, поражаясь подобному моветону, в глубине души он остался благодарен ценительнице искусства за подобное замечание лишь потому, что это сработало и смогло заставить режиссёра молчать.       А Рики отдался балету всецело. И вернее было бы сказать— не балету, приме, вытянувшей его из реальности и заставившей затеряться где-то в собственных фантазиях.       Нишимура наблюдал за тем, как прима металась из одного края сцены в другой, изящными Па меряла расстояние от одного угла к другому, кружилась в воздухе и падала на сцену, а после повторяла это вновь и вновь, бесповоротно отдаваясь сюжету. И Рики был удивлён.       Нишимура хорошо знал, что юноше должно было стоить невероятных усилий, чтобы привить подобную лёгкость своих действий, что уж говорить о безупречной растяжке.       И, говоря о растяжке, как бы он не старался, Рики не мог избавиться от всех тех образов, яркими картинками стоящими перед глазами, где подобный навык мог бы оказаться… полезным.       — Ким Сону едва не получила травму, но всё же смогла выполнить эту связку, — и вновь голос режиссёра и Рики над ухом.       И в тот момент, когда ему хотелось вновь разозлиться и на этот раз уже самому прошипеть режиссёру в ответ, подсознание уцепилось за отголоски его слов, выхватывая то, что показалось таким желанным.       Ким Сону…       Сону…       Рики желал распробовать имя на собственном языке, а потому сам и не заметил, как губы медленно приоткрылись и он прошептал имя юноши, отмечая для себя, что услышать его имя впервые оказалось для него животрепещуще. Несмотря на издержки собственной профессии, Рики не желал узнавать имя того, кто скрывался под обликом юной девушки. Нишимура был уверен в том, что девушка юноша обязательно представиться ему при встрече, и именно это положит начало невозвратному.       И будучи откровенным, Нишимура всё же чувствовал едкое огорчение, разлившееся по венам, стоило только осознать, что болтливость режиссёра разрушила уже выстроенный план. А впрочем, это быстро затмилось новой смесью чувств, одолевшей парня.       — Давно она была выбрана примой? — «она», прозвучавшее с собственных уст, показалось до последнего неправильным.       — Нет, — на выдохе и как-то расстроено протянул режиссёр. — Это случилось после того, как её предшественница получила травму, запрещающую ей возвращаться на сцену. У нас не было иного выбора, как назначить кого-то нового. И Ким Сону… — он замялся, но всего на секунду, а после закончил: — Она привнесла что-то новое в этот театр.       — Что-то новое… — вторил Рики, а мысленно усмехался. Конечно, парень, исполняющий ведущую женскую роль — определённо что-то новое. Против этого у Нишимуры и аргументов не нашлось.       Рики отвернулся от режиссёра, оказавшись взглядом вновь прикованным к фигуре Сону. И в тот миг, когда девушка юноша вновь и вновь проделывал заученные движения, Нишимура чувствовал, как напряжение бежало по венам, растекалось по всему телу и концентрировалось там, где Рики хотел менее всего. Что-то продолжало тянуть его, и парень не был уверен, что именно: факт того, что Ким был парнем, или то, что Сону определённо был в его вкусе.       Как бы Нишимуре не хотелось отрицать, хрупкая фигура, изящные движения и идеальная растяжка, воплощённые в фигуре самозванца, притягивали его, манили и заставляли теряться. И что бы в самом деле не руководило Рики тогда, когда он всё же нашёл в себе силы появиться в сеульском театре с официальным визитом, для Нишимуры тогда все ответы уже были очевидны.       Всё крылось в приме.       Всему причиной был самозванец, выдающий себя за девушку.       Во всём был виноват Ким Сону… Изящный и неповторимый прохвост Сону.       — Я хотел бы лично познакомиться с ней, — держа лицо, промолвил Рики. И как бы для режиссёра не казалось, что эти слова слетели с уст Нишимуры неожиданно, одному лишь парню было известно, что то, что он всё же вымолвил это — одно из звеньев его нехитроумного плана.       — Встреча? — переспросил режиссёр, и даже несмотря на то, что зал окутывала темнота, Рики буквально чувствовал, как мужчина таращился на него.       — Вы можете это устроить? — Нишимура повернул голову, и их взгляды встретились. Тогда парень мало имел предположений о том, что этого в самом деле окажется достаточно, чтобы уговорить режиссёра. — Я был неоднократно впечатлён её выступлением за сегодняшний вечер и хотел бы сказать ей об этом лично.       И Нишимура не врал, когда говорил, что был впечатлён. И хотя его душевное потрясение вызывал никак не факт искусных движений или поражающей растяжки примы, а именно то, что ему всё же удалось удостовериться в том, что Ким Сону — парень. И доказательства тому были на лицо.       Вернее сказать, на член.       — Да, — режиссёр часто заморгал и протянул слог, а после, словно вернув себе частицу самообладания, вновь её потерял, затараторил: — Да, да, конечно. Думаю, я могу это устроить. Ох, Сону, должно быть, будет невероятно рада.       Тогда Рики не смог сдержаться. Стоило лишь услышать стоящие в одном предложении «Сону» и «рада», как самодовольная усмешка коснулась губ, а в голове так же лестно, как говорил режиссёр — словно подсознание до последнего устало от его интонаций! — отозвалось «непременно», поспешившее померкнуть на ряду с другими мыслями.       — В таком случае, я рассчитываю на вас, режиссёр Юн, — Нишимура поспешил спрятать свои настоящие эмоции и поспешил одарить мужчину приветливой улыбкой, замечая, как тот буквально таял на глазах, уже вовсю полагая, что смог заполучить доверие балетного критика и теперь без отлагательств мог рассчитывать на лестную рецензию.       Впрочем, Рики посчитал, что тогда режиссёр был прав лишь отчасти. И как бы в самом деле мужчине не хотелось, правда была таковой, что это не он заполучил расположение Нишимуры, а прима, на протяжении всего вечера не только заполнившая сцену, а и каждый уголок разума Рики. И самому парню это казалось до невероятного занимательным.

* * *

      К окончанию представления, Рики был уверен: он увидел достаточно, чтобы быть верным своим суждениям.       И тогда, когда после поклона всех выступавших занавес опустился, отделяя зрителей от стены, он и вовсе не заметил, как, переполняемый нетерпением, разбившим его на мелкие щепки, резко поднялся с места. Тогда — Нишимура отчётливо помнил — он отхватил от режиссёра взгляд, в котором так и кричало непонимание. И лишь потому, что мужчина обещал устроить ему личную встречу с Сону, Рики всё же не стал задерживать собственное внимание на том, как режиссёр в неоднозначном жесте хмыкнул, а после поспешил подняться со своего места.       Тогда мужчина похлопал Рики по плечу, заставив парня сжать кулаки до такой степени, что побелели костяшки, а после кинул поспешное «прошу, никуда не уходите» и скрылся сперва в толпе, а после и за сценой.       Не знал Нишимура, сколько же в самом деле он простоял в опустевшем зале, перебирая пуговицы аккуратно сложенного и перекинутого через левое предплечье пиджака. Каким бы не было официальным его появление здесь, Рики уже не мог отнекиваться: его выбор костюма-тройки оказался не самым удачным и лишь потому, что за время, проведённое в зале театра, он с дюжину раз словил себя на мысли, что точно жарился в адском котле. И как бы то ни было, меньшей мерой ему казалось, что вот так он провёл вечность, ощущая, как коктейль собственных противоречивых эмоций медленно дурманил голову, заставляя Нишимуру задаваться мыслями о том, дабы тотчас — без какого-либо спроса! — рвануть за кулисы, наплевав на все правила и уж тем более рамки приличия. А после всё же находились отголоски здравого смысла, которые натягивали поводья и становились единственным, что останавливало его от необдуманных действий.       Когда же режиссёр вновь появился на горизонте, первым желанием Нишимуры было закатить глаза. И пусть сдержать столь сильный порыв ему всё же удалось, поспешив спрятать свои истинные эмоции под прочную маску холодного профессионализма, где-то в голове всё же зазвенело собственное нетерпение, отражающееся в нарастающем желании прекратить невыносимое ожидание.       — Господин Нишимура, — начал режиссёр сбивчиво: его дыхание было неровным, что непременно заставило Рики полагать, что мужчина торопился, а потому заставил своё немолодое тело побегать по закулисью.       — Что-то не так? — он и сам не заметил, как строгие нотки проскользнули в голосе, внезапно прозвучавшем хрипло. Рики потянулся к очкам, пальцами поправляя те на переносице.       — Это… — Нишимура не мог понять: сделал ли мужчина паузу из-за того, что всё ещё никак не мог выровнять дыхание, или же потому, что что-то заставляло его мяться и терять былую уверенность. Как бы то ни было на самом деле, более правдоподобным вариантом Рики показался именно второй, и что бы режиссёр не пытался утаить, парню показалось это чертовски неважным.       — Это… — вторил Нишимура и наклонился чуть вперёд, преодолевая не только расстояние, а и ощутимую разницу в росте, зная, что под давлением режиссёр сломается.       И тот правда сломался, когда, переминаясь с ноги на ногу, бегая взглядом где-то у парня за спиной, прочистил горло — и хоть ему и не удалось вернуть уверенность голосу — и поспешил сказать:       — Нет, всё в порядке.       Рики одобрительно кивнул и отпрянул, заметив, как режиссёр стал дышать чаще. Неужели он задерживал дыхание, опасаясь говорить с Нишимурой? Это хоть и казалось Рики наиболее правдоподобным, шло в полнейший разрез с тем образом режиссёра, который за три часа представления уже укоренился у него в голове.              Как бы то ни было, в людях Нишимура ошибался редко. Сказать точно — никогда.       — Я не смогу пойти с вами, но мне сказали, Сону должна быть в третьей гримёрке, — слова мужчины вновь привлекли внимание парня и теперь эхом отдались в подсознании.       «Не сможете пойти? — Рики и сам не заметил, как собственные мысли нашли точное отражение у него на лице, когда губы коснулась лёгкая (едва уловимая, но всё ещё такая настоящая) лукавая улыбка, а после и то, как в неоднозначном жесте он провёл языком по верхнему ряду зубов, спотыкаясь и царапаясь об острые клыки. — Отлично, режиссёр Юн. Это невероятно».       — К сожалению, я не могу проводить вас, господин, — склонив голову, затараторил мужчина. — Вы найдёте дорогу? — он поднял на него полный мольбы взгляд. И хоть Рики и не знал, что же в самом деле случилось за то время, что режиссёр заставил его ждать в одиночестве, парень счёл это достаточно весомым для того, чтобы не считать подобное поведение мужчины моветоном и попросту закрыть на это глаза.       — Думаю, я справлюсь, — на выдохе бросил Рики и одарил режиссёра ещё одной улыбкой, прежде чем сделать первый шаг в сторону сцены, а после и вовсе миновать режиссёра, оставляя того всё ещё стоять позади.       Когда он оказался за кулисами, из головы исчезли все до единой мысли. Рики почувствовал, как триумф забурлил венами, и если бы он только мог это остановить, то, возможно, не позволил бы собственному подсознанию рисовать столь яркие картинки. А те в свою очередь были до последнего вызывающими; такими, от которых трепетало всё его естество. И если только Рики бы был в самом деле против подобных собственных чувств, он бы уж точно не позволил себе с подобной лёгкостью, ранее вовсе не присущей его походке, идти в сторону гримёрок.       А правда была такова: Нишимуре это нравилось.       Нравилось то, как перед глазами появлялся такой отчётливый образ Сону, упавшего перед ним на колени, руками размазывая слёзы по лицу. Забавляло, как собственное подсознание рисовало циничные картинки того, как Ким станет умолять его держать всё в секрете, не позволить этому просочиться за пределы гримёрки. Ему нравилось всё это, каким бы отвратительным не было на самом деле.       Казалось, он не чувствовал ничего, перед тем как остановился перед дверью, помеченной непримечательной цифрой «три». Его взгляд не бегал, руки не дрожали и не подкашивались колени. Всё, что тогда наполняло Рики — желание увидеть, как лицо неизвестного ему танцора сперва расплывётся в благодарной улыбке в ответ на все его лестные слова, а после искажается гримасой страха и ужаса, который поработит Сону, сделает того заложником ситуации и заставит пасть в ловко расставленные сети Нишимуры и метаться по тем, словно бабочка, угодившая в паутину.       А после…       А о том, что будет после, Рики думал мало. И причиной тому было вовсе не то, что он вырастил в себе ту черту, которую просто ненавидел в других, а именно — недальновидность, а лишь по тому, что всё, что могло случиться после того, как он наконец уличит приму Ким Сону во лжи, он считал сохранить в сладостном неведении. И это казалось ему собственной наградой.       Рики не раздумывал долго, прежде чем поднять руку и костяшкой одного лишь указательного пальца трижды постучать по двери. Нишимура прислушался, когда собственное запястье приземлилось обратно в карман брюк, и в недоумении свёл брови, как только слуха коснулось копошение, доносившееся по ту сторону двери.       Скрыть от окружающих — и пусть коридор был пуст! — собственное недоумение ему удалось, сделать же это для самого себя — попытка с треском провалилась. Брови сами поползли к переносице, а взгляд потемнел. Рики мотнул головой, поджал губы и вновь уставился на поверхность двери, так выделяющуюся своим белым цветом.       Он хмыкнул и несильно дёрнул плечами, когда рука самовольно потянулась к круглой ручке. Латунь полоснула прохладой по тёплой коже ладони, а после мгновенно нагрелась, больше не вызывая у Нишимуры каких-либо ощущений. Тогда Рики мало тревожили мысли, говоря точнее, те улетучились все до единой, забрав с собой вместе с тем и отголоски рациональности, что вопреки всем привычкам, не кричали в ответ на столь необдуманные действия парня.       Ручка прокрутилась, отзываясь тихим щелчком. И вероятно, прима, находившаяся по ту сторону дверей, будучи вовлечённой в собственные заботы и, судя по звукам, продолжая наводить беспорядок в гримёрке, даже не обратила внимание на то, как прохрустел замок, а после и то, как отворилась дверь.       Рики не боялся быть замеченным, но всё равно не позволил себе сразу же открывать дверь полностью. Луч света пробился через тонкую щель приоткрывающейся двери, и Нишимура потянул ту на себя ещё немного, чтобы увеличить зазор и в следующее мгновение встретиться взглядом с собственным отражением в трюмо.       И Рики был не единственным, кто тогда встретился взглядом с собственным отражением. Сквозь небольшой зазор, Нишимура наблюдал, как Сону, учащённо дыша, смёл со поверхности всё то, что на нём стояло: пудра упала на пол, поднимаясь сперва небольшим облаком пыли, в мгновение поспешившим опуститься; кисти упали и рассыпались где-то под ногами; лишь только флакончики с духами в силу собственного веса пошатнулись на месте, но так и не слетели с поверхности небольшого стола.       Рики скользил взглядом по худощавой спине, через зеркало наблюдая за тем, как Ким зажмурил глаза, прикусил нижнюю губу и потянулся к уложенным волосам, распуская те из строгого пучка и позволяя упасть локонами на плечи — а он и вправду отрастил волосы достаточной длинны лишь для того, чтобы не было много вопросов. Следил за тем, как руки примы, хаотично хватая стоящие рядом салфетки, поползли под пачку и скрылись — по крайней мере от поля зрения Нишимуры.       Ким забегал взглядом, откинул скомканные салфетки куда-то в сторону, непослушными руками потянулся к горлу, закопошился в попытках поддеть ткань, кажется сдавливающую горло, а как только сумел отцепить горловину, так умело маскирующую кадык, резко стал хватать ртом кислород, словно всё это время ткань душила его. Сону застонал, протянул что-то невнятное и поспешил ухватиться руками по обе стороны стола, сжимая края того настолько сильно, что костяшки сперва порозовели, а после и вовсе побелели. Ким уронил голову, расслабляя плечи, и Рики заметил, как его спина стала вздыматься всё чаще и чаще, выдавая сбитое дыхание. Нишимура не был слеп, чтобы в отражении не увидеть, как выступили желваки на лбу у примы, как набухли вены на шее — и это, как казалось самому критику, говорило намного больше, чем всё, что он видел раньше.       Рики наблюдал за примой до самого того момента, пока та не подняла взгляд на собственное отражение. И тогда, как только взгляд Сону встретился с его же отражением в зеркале, Нишимура понял, что его раскрыли, и заприметил он это, стоило только зрачкам тёмных глаз Кима расшириться, взгляду в панике забегать, смотря куда-то сквозь всю комнату, но всё ещё не отрывая глаз от зеркала.        — Кто это? — Сону резко повернул голову, а Рики и сам не заметил, как сделал шаг в сторону, мгновенно улизнув в темноту коридора.       Его сердце отчего-то забилось быстрее прежнего, и Нишимура смог принять это сразу: причина была именно в том, что его поймали. Раскрыли и взяли с поличным.       — Я спрашиваю: кто это? Покажитесь, — голос Кима дрожал, и скрыть у парня это вовсе не удавалось. И Рики был до последнего уверен: прима не была напугана присутствием незнакомца, правда крылась совсем в ином.       Нишимура фыркнул, улыбнулся собственным мыслям, всё ещё скрываясь в серости коридора и не позволяя себе показаться, продолжая играть на тонких нитях страха и терпения балерины. Изводить Сону точно так же, как он делал это с ним всё это время до этого момента, заставляя теряться в собственных мыслях, казалось ему занимательным.       И только сделав первый шаг вперёд, он замер. Остановился на месте, словно окаменел, а после почувствовал, как напряжение ушло, а протяжное нетерпение пробежало вниз по позвоночнику.       И теперь Рики почувствовал это.       Сладкий аромат цветущей вишни потянул из щели приоткрытой двери, окутал его, завлекая новыми, более глубокими аккордами — сладкой ежевикой заполнило лёгкие, а после накрыло и голову, вторя слабым ноткам ванили и чему-то, что Нишимуре так напоминало карамель.       Рики оказался выпотрошен. Порабощен и, кажется, окончательно сбит с толку. Он продолжал смотреть на искажённое собственное отражение в ручке двери, подрагивая на воздухе, словно пламя от свечи, пока мысли, ранее покинувшие его голову, забились в лихорадочном припадке. Те путались, переплетались и противоречили одна другой, сворачиваясь в клубок, пока по телу продолжали бежать мурашки, вызванные никак не страхом, а теплом, полившемся венами.       Пальцы пробила лёгкая дрожь, и Рики не мог не треклясть собственное тело, когда член стал неприятно тереться о ткань его штанов, мгновенно потакая сладкому запаху, заманившего альфу.       Нишимура хмыкнул, отдёргивая собственное подсознание, хоть всего и на мгновение, а после отшатнулся от двери. Он больше не боялся, не стеснялся и уж точно не ставил под вопрос свои действия. Ким Сону манил его, окутав и одурманив сладким феромоном вишни, спелой ежевики и ванильным экстрактом, оттого ничего больше не казалось таким важным. И Рики был готов проклинать себя за это: за то, что, словно пубертатный мальчишка, повёлся на виду у пьянящих запахов омежьей течки, потакая тем и вовсе не пытаясь им противостоять.       Он застыл в дверном проёме, чувствуя, как собственный член стал неприятно и до неприличного сильно упираться в ткань штанов. Из полностью открытой двери запахом омежьих феромонов повеяло сильнее прежнего, укутало Рики и заманило вновь, заставив без приглашения пересечь порог гримёрки и с грохотом закрыть за собой дверь, а после — не отметив даже для самого себя — провернуть замок, отрезая небольшую комнату от внешнего мира.       Нишимура видел, как эмоции сменялись на лице Сону. Страх быстро сменило удивление, а после то смешалось в убийственный коктейль, подхватив с собой и боязнь неизвестности. И вот Ким предстал перед ним во всей красе: испуганный, смущённый и скользящий руками под пачкой в надежде скрыть влажную промежность и соки, впитывающиеся в ткань колготок трико темнеющими подтёками, не в силах сопротивляться пробивающей тело дрожи.       — К-кто… — Сону не сумел договорить, но Рики вопрос был и без того ясен.       — Моя фамилия Нишимура. Нишимура Рики, если так угодно, — возможно, ему бы и хотелось скрыть, как собственное дыхание вдруг показалось тяжёлым, но Рики не нашёл в этом смысла. Ким Сону и без того сам должен был всё понять.       — Критик Нишимура? — голос примы задрожал, а Рики принял это как за собственную победу.       — Именно, — на выдохе слетело с его губ. Нишимура сделал шаг вперёд, отмечая для себя, как прима поспешила отступить назад, тотчас пачкой упираясь в поверхность стола, а после рукой потянулся к тонкой оправе очков, снимая те с переносицы и аккуратно опуская в карман пиджака.       Губы Сону изогнулись в букве «о», и, вероятно, как предположил Рики, если бы только руки Кима не были заняты, он определённо бы поспешил прикрыть ими лицо, спрятав свои эмоции где-то в собственных ладонях. Но этого не произошло. И потому ушей Нишимуры коснулся лишь только сдавленный вздох удивления, ласкающий слух.       — Я долго думал о том, что должен буду сказать, как только мы встретимся, — он набрался смелости подойти ещё ближе.       И если быть до конца откровенным — Рики не боялся этого. Чувствовал, как что-то до невыносимого напоминающее тот долгожданный триумф, стало разноситься по венам, смешиваясь с тем пьянящим запахом, который исходил от омеги. От того запаха, что уже сносил ему голову, вынуждая так отчаянно хвататься за последние нити, всё ещё удерживающие его в реальности.       — Я долго думал и сперва хотел, чтобы я сам уличил тебя во лжи, — Рики тянул слоги и вместе с тем, наслаждался, как брови Сону медленно искривлялись, а в его глазах стала проглядываться мольба.       — Что же… — Ким не договорил. Прикусил губу и задержал дыхание, вновь пытаясь отступить, уже наперёд зная, что идти было некуда: трюмо за его спиной занимало половину всей гримёрки — своей миниатюрностью больше походящей на кладовку, — в то время как Рики своим присутствием занимал оставшуюся половину. И Нишимура видел: Ким хорошо понимал это.       — Но теперь… — Рики выдержал паузу, затерявшись в том, как забегал взгляд балерины. — Теперь же мне даже не нужно искать доказательства.       — Это не то…       — Ты подвержен течке и всё ещё думаешь, что сможешь препираться? — бровь взлетела вверх, и губы покинул тихий смешок. А после, когда потянул носом кислород, сладким запахом наполняя полную грудь, едва удерживая себя в здравом уме, добавил: — Слишком сладко, Ким Сону, слишком сладко.       В паху заныло, а в горле пересохло, но Нишимура даже и не думал останавливаться. В какую бы игру они сейчас не играли, Рики не надеялся давать Сону спуску. Ему это нравилось.       До невыносимого нравилось.       Удручённый собственными эмоциями, Нишимура не отметил, когда именно былое удивление, ранее так отчётливо отображающееся на лице Сону, сменилось чем-то иным. Брови, ранее сползшиеся к носу, вернулись на былое положение, уголки губ опустились и больше не выражали его удивление так явно, а взгляд несильно потемнел и сосредоточился на Рики.       — Это всё ты, — заскулил Сону. — Это всё из-за тебя, — хватаясь за волосы, промычал он, а после нервозность вновь пробила его дрожью.       Рики стиснул зубы, и острая линия челюсти напряглась ещё больше. Он вторит движениям Сону: в то время как тот пятился, Рики делал шаг вперёд, на этот раз вовсе не замечая, как каблук собственных туфель звонко стучал по полу, разбивая нависшую между ними тишину.       Нишимура остановился лишь тогда, когда Сону пришлось едва ли не запрыгнуть на столик трюмо. Рики отчётливо видел в отражении, как пачка подмялась и упругие ягодицы, облачённые в плотные колготы, упёрлись в край стола. Ким прогнулся в спине, намереваясь увеличить расстояние между ними, как только Рики оказался настолько близко, что сперва вновь был накрыт куполом приторного и до невыносимого пьянящего запаха, а после навалился сверху, нависая над хрупкой фигурой Сону.       Рики и сам не заметил, когда же коленом раздвинул податливые ножки омеги, вовсе не получив никакого сопротивления в ответ. В этот раз Ким всё же убрал руки от собственной промежности, и вовсе не потому, что больше не пытался остановить сочащиеся выделения, до неумолимого мазавшие его ноги влажными пятнами, а для того, дабы опереться о них, надеясь удержать баланс.       — Я чувствовал сильный запах альфы на протяжении всего вечера и едва не сошёл с ума. И всё это время это был ты…       — И чем же пахнет, Сону? — выдохнул Рики.       И он вовсе не ждал ответа. Приблизился ближе, дыханием полоснув щеку Кима, а после уронил голову тому на плечо, носом зарываясь в бархатную кожу, вдыхая аромат и вовсе не зная, сможет ли он сейчас остановить себя. Всё это вдруг показалось для него слишком — слишком не похожим на самого себя, и Нишимура не был против, не хотел это останавливать.       Рики скользил носом по шее, чувствуя, как сладкие запахи феромонов омеги вновь и вновь окутывали его, накрывали невидимым куполом, выбраться из которого — а что уж говорить за то, чтобы противостоять — он не мог. Он уткнулся носом в ключицу, для себя отмечая, как в ответ податливое тело Сону ответило на столь мимолётное движение. Ладони самовольно проскользили по тонкой талии и остановились на худощавой спине примы, подтягивая тело ближе.       И Рики был уверен в этот раз: Ким плавился от хаотичных касаний рук у него на спине, таял от ощущения дыхания на своей шее, открытых тканью плечам и ключицам и вовсе не потому, что был не против этого, а лишь из-за того, что больше не мог противостоять. Точно так же, как не мог бороться с этим и Нишимура. И именно в этом сейчас они были схожи: шли на поводу у инстинктов, забывая обо всём, что ранее, казалось, имело смысл.       Стоило втянуть ещё немного кислорода, всё продолжая пьянеть от приторного запаха, теперь заполнившего все его лёгкие без остатка, Нишимура отстранился. И не отдал он себе отчёта, когда, надавив на спину Сону, притянул того ближе, в последующий миг губами припадая к выпирающей ключице.       Ким зашипел. Протянул что-то не совсем внятное, стоило только Рики обнажить клыки и прикусить тонкую кожу. Он не думал, что хотел оставить отметины на бархатной молочной коже, и всё равно не смог противостоять импульсу.       Он был пьянён Сону достаточно.       Сильнее, чем было необходимо.       И менее, чем хотелось принимать.       Ким потянулся руками к нему, зарылся пальцами в волосы и даже так не попытался предпринять хоть каких-то попыток, чтобы остановить Нишимуру. Лишь после спустил руки на шею и скрестил в замок за ней, намереваясь удержаться. И Рики это больше, чем просто нравилось.       Он не позволил сказать Сону хоть что-то, когда отстранился от его ключиц, наблюдая, как ранее молочную кожу ныне украшала яркое алое пятно — момент его слабости. Рики не позволил Киму и подумать о том, что всё могло закончиться не начавшись, когда потянулся к губам примы.       Рики раздвинул подрагивающие уста своими губами, а после прильнул сильнее прежнего, вовсе не найдя протеста в чужих прикрытых глазах и руках на собственной шее, притянувших в ответ. Он больше не медлил, когда позволил себе в повторяющихся движениях сминать верхнюю губу, а мгновением позже прервать поцелуй всего на пущий миг лишь ради того, чтобы повернуть голову и в этот раз сосредоточиться уже на нижней губе, несильно оттягивая и покусывая ту, уже представляя, насколько невероятно будут выглядеть пухлые губы Сону, как только раскраснеются от предварительных ласк.       Нишимура отстранился со сладостным причмокиванием, в то время как Сону, обнаруживший потерю чужих губ на своих, невольно поддался вперёд, руками сильнее надавливая на шею. И для того, чтобы уговорить Рики, этого оказалось мало.       Ким прогнулся в спине, и Рики показалось, что вскоре он услышит хруст. И этого не произошло. Спина Сону в его руках вздымается дугой, а он вновь потянулся ближе, намереваясь уговорить, выпросить ещё один поцелуй, но Нишимура не позволил.       Вместо этого он лишь губами коснулся уголка пухлых уст, оставляя на том один лишь лёгкий поцелуй — не больше, а после придвинулся ближе. Нишимура услышал гортанное мычание, как только губами коснулся ушной раковины, и уже знал, что нашёл слабое место. И вопреки всему, он одёрнул себя, отстранился, но в награду всё же оставил слабый след от поцелуя на мочке уха Кима.       Губы слетели на тонкую шею, и не успел Сону хоть как-то отреагировать, как Рики взял нежную бледную кожу в рот, проделывая всё это вновь. Он не был скуп на отметины, мысленно усмехаясь тому, как же ярко выделялись алые каймы от острых зубов на ранее белоснежной коже. И Рики не смог сдержаться, бросил тихий смешок, как только заметил, что омега вновь потакает ему, как увидел, что Сону вновь тянулся навстречу его губам, как подставляет новые участки шеи, желая получить больше.       И на этот раз он не отказал.       Руки продолжали вычерчивать хаотичные рисунки на спине примы, прежде чем тонкие пальцы потянулись к завязкам тугого корсета. Рики не отпрянул от открытой кожи, когда потянул завязанные в бант шнурки, тотчас замечая, как ослаб корсет на талии, потянулся к пухлым и измазанным смешавшейся слюной губам вновь, как только обнаружил сковывающий корсет достаточно ослабленным.       Сону позволил целовать его вновь. И в этот раз ома не был удивлён, не пытался бездействовать, а намеревался насытиться этим сполна. И Нишимура был готов дать ему это.       Он сминал и посасывал пухлые губы, а после прикусывал, как только ощущал столь явные попытки Кима позаимствовать у него хоть малую йоту контроля. Рики не спешил; тянул удовольствие, позволяя себе рассыпаться и раствориться в этом, вновь и вновь продолжая пьянеть от заполнившего лёгкие приторного аромата.       Сону пьянил. Его феромоны заставляли вспоминать о собственном голоде, и теперь Нишимура даже не винил себя за собственное поведение, за импульсивность собственных решений. Они оба хотели этого. Им обоим это было необходимо.       Рики позволил им задержаться в этом моменте дольше, нежели в первый раз, после прервал поцелуй со слабым причмокиванием, всё же заполняющем маленькую комнатушку, как только посчитал необходимым. Он кинул вызывающий взгляд на Сону, стоило только их глазам встретиться, и вовсе не удивился, когда обнаружил удивление и непонимание, скрытые под приоткрытыми веками, спрятавшиеся под пеленой вожделения.       — Я помогу тебе с этим, — на выдохе кинул Рики в одни лишь чужие губы.       Всё ещё одной рукой поддерживая спину примы, Нишимура убрал руки Кима со своей шеи, довольно наблюдая за тем, как те расслабленно упали на пышную пачку. А после вернул вторую руку на тонкую талию, сильнее сжал ткань под своими руками и взглянул в карюю радужку напротив, не найдя в расширенных зрачках ничего, кроме нужды — вероятно, не меньшей, что блестела в глазах Рики. И Нишимуре в самом деле не понадобилось много усилий для того, чтобы, лукаво улыбнувшись, в одно движение развернуть приму, секундой позже вжимая Сону грудью в пошатывающийся столик трюмо, в ответ получая лишь удивлённый вздох, на подкорке подсознания прозвучавший животрепещущим «ах».       Нишимура довольно наблюдал за тем, как оттопырилась пышная пачка, а вместе с ней и упругая задница Сону, и не мог он сдержать порыв, как в неоднозначном жесте провёл языком по губам, в самом деле больше не ощущая на тех влагу от смешавшейся слюны. Одним лишь лёгким касанием пальцев правой руки, левой удерживая осиновую талию прижатой к поверхности, Нишимура спотыкался об шнуровку корсета, пока полз вниз к уже развязанным шнуркам.       — Тебе это подходит, Сону, — прошептал он, как только добрался пальцами до распущенных петель.       Ким ничего не ответил, лишь промычал что-то невнятное в ответ, а Рики показалось этого достаточно, чтобы счесть за положительный ответ. Он пальцем поддел сперва одну петлю, а после, осознав, что такими темпами он потратит до невозможного много времени, отклеив вторую руку от талии Сону, вытягивал петли шнуровки одну за другой, наблюдая за тем, как слабел корсет с каждым движением Нишимуры и как приспустилось платье на юношеских плечах.       — Все они до невозможного глупы, пока наслаждаются твоей красотой и даже не знают, что обман кроется на самой поверхности, — хмыкнул Рики, вовсе не зная, от чего: от того, что до этого, когда он направлялся в гримёрку, он так горел этой мыслью и до последнего наслаждался ею, или же причина крылась в том, что сейчас это показалось вовсе не важным.       И любись оно всё в задницу, единственное, что ощущалось значимым и правильным — прима Ким Сону, растянувшийся по поверхности столика трюмо, приглушенно мычавший в кулак, словно это бы в самом деле могло сдержать его стоны. Впрочем, Рики и забыл, что они всё ещё находились в стенах театра.       — Ты не знаешь, но изначально я думал лишь припугнуть тебя, — наклонившись ближе, прошептал Нишимура и заметил, как Сону притаил дыхание. — Я не знал, что всё обернётся именно так, — цокнул он.       Нависая над хрупким тельцем, Рики уже знал, что завязки были ослаблены достаточно, чтобы платье, до этого умело скрывающее юношескую фигуру, стало ползти вниз. Нишимура обвёл руками хрупкие плечи и лишь для того, чтобы заприметить, как неровно вздохнул Ким, и с той целью, чтобы поочерёдно выудить его руки из оков бретель, удерживающих платье на плечах.       — Ты возьмёшь меня прямо здесь? — голос Сону разрезал тишину и выдернул Нишимуру из суматохи. Голос Кима дрожал, и Рики вовсе не было известно: от страха ли или же от того, что тот мало мог совладать с собой наравне с Нишимурой.       Вопрос примы в чётком ответе не нуждался. Рики считал, что ответ был очевиден для них обоих ещё в тот момент, как Нишимура впервые учуял сладостные вишнёвые нотки феромонов Кима, когда переступил порог гримёрки и закрыл за собой дверь, отгородив их маленький мир от окружающего.       Рики вытянул завязки корсета одной рукой, а второй проскользил вниз по позвоночнику, пересчитывая выпирающие позвонки, в следующий миг позволяя ладони упасть на округлую задницу и вывести одному только ему известные узоры на скрытой трико коже, минуя влажные и впитывающиеся в ткань пятна выделявшейся смазки.       — Я не должен быть груб, не так ли? — голос осип, и Нишимура не смог соврать себе, говоря, что держался из последних сил. Как бы то ни было, и у его самообладания были границы. И Ким Сону приблизил его к ним достаточно сильно.       Сону промычал что-то несвязное, и Нишимуру подобный ответ не устроил. Он видел, как прима выгибался в спине, как только он водил пальцами по позвонкам, замечал и то, как Ким вторил действиям рук Рики, отпирая задницу, поддаваясь навстречу ладони. А потому счёл вполне закономерными свои действия, когда, не получив ответа, сильнее схватился за ягодицы, сперва запутавшись в ткани пачки, срывая с омежьих губ вздох, вызванный не то неожиданностью, не то вожделением.       — Почему бы тебе не поговорить со мной, Сону? — прошептал он на ухо, руками медленно стягивая костюм примы, оголяя сперва хрупкие плечи, оставляя тот болтаться лишь на уровне пачки.       — Разве ты не знаешь ответ? — Сону скулил и извивался, а как почувствовал руки Рики, поползшие по оголённой груди, зашипел и промычал.       — Знаю, — зарываясь носом в плечо Кима и вновь наполняя лёгкие сладким ароматом.       — Тогда почему?       — Мне хотелось услышать это.       — Сделай с этим что-нибудь… — Сону протянул слоги и стал ластиться, и Рики в самом деле показалось: Ким вот-вот и замурлычет.       — С чем? — и Нишимура точно знал, что именно Сону имел в виду, но играл на нервах, когда вновь обжигал дыханием чувствительные уши и шептал слова.       — Просто разберись с этим, Нишимура, — вновь заскулил он.       И Рики принял это для себя: он больше не мог сдерживать себя, продолжая хвататься за последние нити реальности и рациональности.       — Раз ты просишь, — напоследок бросил он и отстранился.       Нишимура мало отдавал себе отчёт в собственных действиях, будучи уже полностью под властью инстинктов, что окончательно взяли над ним верх. Очнуться ему удалось лишь тогда, как пальцы схватились за шов трико, а в следующий миг комнатушку заполнил хруст ткани.       Рики разорвал трико на заднице Сону, к собственному удивлению обнаруживая, что развратный омега вовсе не позаботился о том, чтобы надеть нижнее бельё. И если это не стало причиной, почему трепет новой волной разлился телом, то меньшей мерой было тем, что продолжало туманить разум, окончательно заглушая крики рациональности, если это вовсе была она, кто эхом отдавался где-то в глубине пьянённого подсознания альфы.       Нишимура проскользил языком по нижней губе в неоднозначном жесте, как только проскользил от самого раскрасневшегося лица Сону, отражавшегося в зеркале, вниз по позвонкам, миновал пышную пачку и остановился на сочащимся смазкой входе. Рики пришлось сглотнуть слюну, пытаясь приглушить своё нетерпение, вновь и вновь ощущая, насколько тесно было в штанах и насколько возбуждённым он был.       И виной всему прима Ким Сону.       И виной всему омега Ким Сону.       Рики не церемонился. И не потому, что не находил это необходимым, а потому что разум опустел. Он видел лишь то, как в свете ламп поблёскивал анус Сону, как выделяемая смазка продолжала скатываться вниз по тонким ногам примы, а потому и чувствовал, что достиг пика.       Стоило только прикоснуться — пальцы окутало влагой. Нишимура словно завороженный обвёл чувствительно кольцо мышц, вырисовывая вокруг того круги разного диаметра, не переставая держать зрительный контакт с Сону в его отражении в зеркале. И Рики нравилось, как в ответ на столь мимолётное касание щеки омеги запылали красным, и он в наслаждении закатил глаза, параллельно зубами хватая мягкую плоть пухлых губ, и скулил в ответ.       Сону был влажным. Нишимура знал об этом и всё равно не смог побороть желание подхватить несколько капель выделившейся смазки и в лёгком касании сквозь ткань трико размазать её по чужому члену. Ответная реакция не заставила себя долго ждать: Ким зашипел, выгнул спину колесом, а после вновь прогнулся, обессиленно падая грудью на поверхность стола, мыча и постанывая в ответ, но бёдрами всё равно толкаясь навстречу руке Рики.       — Прошу, не медли, — слова, слетевшие с губ примы, прерывались короткими вздохами, вторящим движениям руки Рики на омежьем члене.       И Нишимура ничего не смог поделать с собой. Смешок сам слетел с губ, мгновенно смешиваясь с новым полустоном со стороны Сону, как только пальцы медленно поползли по округлым ягодицам, а после уткнулись во влажный проход.       — Мне не нужна растяжка, — оглушил Ким.       Тонкие пальцы схватились за запястье Нишимуры, и Рики пришлось отметить, что этот момент был тем редкостным, когда Сону смотрел ему в глаза без страха. И в карей радужке напротив, Нишимура мог отчётливо увидеть, как искрилась мольба, как пылало жаром пламя самой Преисподней — и именно это вновь сводило его с ума.       — Ты думаешь, что готов? — Нишимура глотал слога — так на него не похоже.       — Просто покончи с этим, — взвыл в ответ Сону, медленно разъединяя пальцы.       Нишимуру не следовало упрашивать, по крайней мере трижды.       Тогда дрожащими пальцами он потянулся к собственному костюму. Пиджак и жилет оказались стянутыми с торса намного быстрее, чем предполагал сам Рики, что уж говорить о том, что он вовсе не медлил, когда поддел большим пальцем пуговицу брюк и потянул вниз ширинку.       И тогда Рики, вероятно, уже окончательно охваченный пламенем вожделения, а вместе с тем и безумия, вовсе не подумал о том, дабы окончательно избавиться от одежды. Грубая ткань непременно должна была полостать мягкую и чувствительную кожу внутренней стороны бедра Сону, но Рики вовсе не было до этого дела.       Он придвинулся ближе. Эрегированный член скользнул меж влажных ягодиц, но так и не был направлен в сочащийся смазкой анус, определённо жаждущий внимание. Гортанное мычание Нишимуры смешалось со вздохом удивления Сону и превратилось в сокрушающую симфонию.       Симфонию, разбившую последние границы.       Всё продолжая скользить меж молочных ягодиц Сону, так и не вводя член внутрь, ощущая, как возбуждённый член окутывала влага смазки Кима, Рики рукой пробежал по внутренней стороне бедра от колена вверх, вызывая табун мурашек на чужом теле.       — Как бы я хотел испробовать твою растяжку балерины сейчас, Сону, — тянул парень, в отражении замечая, как уши юноши заалели сильнее прежнего. — Но сегодня мне навряд ли удастся сделать это.       И как бы не было опьянено сознание Рики, он продолжал перебирать варианты того, как прима отреагирует на такое его заявление. И вопреки тому, что в голове уже такими яркими картинками мелькало то, как Ким смутиться, прикроет покрасневшее лицо руками и постарается отмахнуться от подобных смущающих слов Нишимуры, Сону не сделал ничего из того, что самому Рики казалось ожидаемым.       И тогда, как комнату, смешиваясь с влажным хлюпаньем, заполнил голос примы, на мгновение Рики замер и, кажется, впервые за долгое время оторопел.       — В другой раз? — и тогда с уст Сону это в самом деле позвучало больше, как просьба, нежели уточнение. Впрочем, именно так Нишимуре хотелось воспринимать слова омеги.       — В следующий раз, — на ухо прошептал он, секундой после направляя раскрасневшуюся головку к анусу Кима, добавляя: — А сейчас давай разберёмся с этим.       И даже если у дрожащего от нетерпения Сону всё же было, что сказать, Рики не дал ему и шанса. Неспешный толчок бёдрами — и член, скользящий по смазке, медленно растянул проход и проникнул глубже. Нишимура не мог не отметить то, как подкосились худые ноги Сону, и уж тем более не смог проигнорировать то, как сладостный стон наконец сорвался с горла омеги и заласкал слух.       Стенки Кима крепко сжали эрегированный член, и Рики был готов поклясться, что собственный скулёж застрял где-то в горле, отчего Нишимура был обречён на то, чтобы продолжать прерывисто тянуть носом так необходимый кислород, всё сильнее отравляясь феромонами омеги.       А после он впал в забытие. Узость примы сводила его с ума, и тогда Рики вовсе не знал, чем в самом деле был пьянён больше: феромонами или всё же самой балериной. И хотя очевидным казалось первое, что-то продолжало тянуть остатки подсознания ко второму варианту, и не то чтобы Нишимура был в самом деле против.       С покачиванием бёдер Рики узкая комната продолжала наполняться неприличным влажным хлюпаньем, с которым бились его бёдра о задницу Сону, а также постанываниями Кима и гортанным рычанием Нишимуры, до конца заполнившие разум.       — Чёрт, — Нишимура вновь сомкнул челюсти, заостряя и без того острую линию на лице, когда, толкаясь глубже, запрокинул голову назад.       Под медленными и протяжными толчками Рики туда-обратно Сону плавился и извивался, завлекая за собой и Нишимуру. И тогда последней каплей для Рики стало то, как в ответ, мгновения спустя, сгорающий от нетерпения омега стал вторить его движениям, самовольно качая бёдрами навстречу, словно умоляя о большем.       И Рики не был идиотом. Но также не был тем, кто желал поддаваться уговорам просто. А потому, игнорируя столь очевидную просьбу, он продолжил двигаться в прежнем неспешном темпе, наслаждаясь тем, как нутро Сону крепко сжимало его возбуждённый член, вовсе не желая прощаться с этим чувством.       Мягкие и горячие губы Нишимуры легли на спину примы. В ответ на лёгкое касание губ в поцелуе на лопатках, а после позвонках, ведущим вниз, Сону стал извиваться и всё сильнее плавиться под напором Рики. Из груди омеги выбивались неразборчивые слоги, несвязные звуки и ласкающие слух полустоны, набирающие обороты с каждым новым толчком.       Разрядка для Сону была уже близко, и заметить это Рики удалось тогда, когда стоны стали громче, и когда стенки стали обхватывать его сильнее, заставляя в дразнящем жесте Нишимуру усилить темп, а после тотчас замедлиться, выбивая из-под ног примы последнюю землю, а из лёгких — кислород.       Оргазм подкрался к Рики быстрее, нежели он предполагал.       От приближающейся разрядки всё нутро Сону стало сжимать Нишимуру сильнее, хлюпанье смазки окончательно заполняло разум, а сладостные поскуливания и стоны Кима впивались в подсознание. Рики задышал чаще, чувствуя приближающуюся разрядку, которая вот-вот обязана была накрыть его с головой. Руки потянулись к заднице примы и ухватились за мягкие ягодицы так сильно, что кажется, на белоснежной коже обязаны были остаться новые отметины, и на этот раз — синяки от его хватки.       Нишимура чувствовал, как Ким рассыпался у него в руках.       Он притянул Сону ближе, толкнулся сильнее, доставая до самых чувствительных мест Кима, получая в ответ ласкающие слух переплетающиеся слова, разобрать мольбу в которых Нишимуре всё же удалось.       Ноги примы вновь задрожали, и тогда, приоткрыв рот в надежде схватить как можно больше кислорода, чтобы наполнить лёгкие, Сону поднял голову, тотчас встречаясь с искрящимся наслаждением взглядом Рики в отражении. И Ким позволил этому контакту задержаться, пока Нишимура не прекращал вдалбливаться внутрь неспешными толчками, уже чувствуя покалывание на кончике языка от приближающейся разрядки, эйфории и звёзд пред глазами.       А после его член запульсировал, и Рики дёрнул бёдрами в последний раз, прежде чем полностью и без остатка отдаться оргазму, разделяя тот с Сону, в последний миг закричавший имя Нишимуры и ухватившийся за край стола так сильно, как только мог, стоило только нитям возбуждения натянуться до предела, а после с треском разорваться, лопаясь.       Член Сону излился жемчужными каплями спермы, что тотчас поспешили впитаться в трико, определённо оставив на том разводы — впрочем, его и без того не спасти, — в то время как Нишимура полностью заполнил Кима семенем, излившись внутрь.       Рики дышал сбивчиво, вероятно, не менее Кима, в то время как его голова вновь опустела. Яркая вспышка разрядки окончательно выбила его из колеи и не посмела вернуть обратно, пока ранее возбуждённый член продолжал изливаться внутрь Сону, наполняя того до предела.       И прежде чем потянуть бёдра назад, вытягивая член и тотчас получая в ответ тихий скулёж от потери, Нишимура увидел блеск карих глаз, искрящийся из-под приоткрытых от удовольствия век и подрагивающих ресниц, а также блаженную улыбку, растянувшуюся на пухлых и искусанных губах балерины.       И именно это заставило его подумать, что он вернётся.       Обязательно вернётся к Сону, ведь это не было в его правилах: нарушать данные ранее обещания.