Часть 1
11 марта 2024 г. в 12:50
Он уже ждет меня, когда я открываю номер картой и захожу в тихое, чуть прохладное помещение. И я врезаюсь в него взглядом сразу же, как тогда, полгода назад, на вечеринке модного журнала, где он был приглашен как… не знаю кто, а я был организатором. И сейчас он так же вскидывает черные глаза, ухмыляется уголком губ и кивает коротко — приветствует. Делает глоток виски, облизывает губы и приподнимает подбородок, демонстрируя охуительно красивого себя.
До встречи с ним я не знал, что человек может быть произведением искусства. Смуглый, холеный, твердый и одновременно маняще-плавный, он крутил мной как хотел: стоило ему лишь чуть наклонить голову вперед, подставляя беззащитный загривок, который я даже прикусить не смел, а только терся щекой как умалишенный, скользя поцелуями по спине. Он действительно мог попросить что угодно, иногда даже перегибая, но я уже сидел на игле острого, ни на что не похожего удовольствия, которое я испытывал с ним. И меня ни капли не смущало то, что я ведусь на красивую внешность, потому что такому телу нужно было поклоняться.
Через мою постель прошли сотни красивых людей, и десятки в первую очередь потому, что хотели урвать побольше бабла. А этот отличался: просто говорит в лоб, что ему надо, даже не просит, а я готов дать вдвойне.
Встает гибко, а я слежу за белым полотенцем на узких бедрах, которое создает дополнительный контраст с его смуглой кожей, и думаю: почему, ну почему оно блять не падает? Хочу увидеть, как с него медленно стекает лишняя ткань, как он для меня поворачивается, доверчиво, спиной, прогибаясь в пояснице и слегка разводя ноги. Но не я тут диктую правила, вообще не я, потому что он — как ядовитая змея: опутает собой, пустит в кровь токсин и будет наблюдать, как я подыхаю, чтобы потом сожрать.
Вкусный невыносимо. Его всего вылизывать — стало нормой. А потом еще украдкой собирать его вкус языком с собственных губ или пальцев, чтобы пару часов после встречи держало в том же напряжении. Он знает это, и он этим безнаказанно пользуется.
Подходит близко, чуть дергает головой, чтобы откинуть волосы с плеч, и смотрит в глаза, протягивая стакан с виски. Мы одного роста, даже почти одной комплекции, и мне это вообще непривычно было поначалу, а теперь даже нравится. Потому что он — сучка. Опасная, соблазнительная, роскошная. А еще он мужик, который держит меня за яйца так, как ни одна женщина не могла, еще и ставит на колени, и не метафорично — тоже.
Забираю у него из рук стакан, делаю глоток и чувствую, как он растягивает узел моего галстука, а потом скользит руками по груди вниз, к бокам, чтобы расстегнуть пуговицы на пиджаке. Жмурюсь, не двигаюсь, только чувствую, как ладони уверенно скользят вверх, ныряют под ткань пиджака и стаскивают его, а я только успеваю сменить руку, что держит стакан, выпутываясь из ткани. Цокает языком, снова ведет руками по бокам — его раздражает, что на мне много одежды, и это всегда так. Но в этот раз он только расстегивает пуговицы на жилете, не снимая, и прижимается всем телом ко мне. Горячий такой, жгучий, что у меня дыхание сбивается, и я руку ему на плечо кладу, чтобы коснуться наконец-то.
Снова ухмыляется, довольно так, в глаза смотрит, а руки уже вовсю справляются с моим ремнем, ширинкой, и сразу ныряют в белье, обхватывая грубовато полунапряженный член.
— Спешишь куда? — хрипло спрашиваю, отставляя стакан и скользя пальцами по горячей шелковой коже. Я знаю его уже полгода, и он явно не так много ухаживает за собой, как можно предположить, но черт, почему же тогда он такой идеальный? Как вообще природа могла создать что-то такое совершенное?
— Дела еще есть, — щурится недобро, дразнит, провоцирует.
Показывает мне, что мое место — где-то даже не в пятерке важного в его жизни. Ни во что не ставит меня. А у меня член ему в руку дергается в ответ на грубоватую ласку, и никакого, блять, самоуважения. У нас просто секс, я просто даю ему бабки, и мы иногда созваниваемся поздно вечером, чтобы поговорить ни о чем, а я подрочил, просто слушая его голос. Он знает, что может крутить мной, как ему хочется, и упивается этой властью ровно так же, как я его телом.
— Повернись, — голос сбоит, садится, а вот глаза напротив все такие же черные, нечитаемые и дразнящие.
Он слушается — конечно. Ему нравится слушаться, а точнее — делать вид, что он следует правилам, которые задаю я. На самом деле, его вставляет то, насколько сильно я хочу его заласкать, зацеловать, зализать и получить себе, хотя бы краткосрочно.
Отходит немного, опирается руками о тумбочку и опускает голову, прикрывая густыми черными волосами лицо. Сука… это выстрел куда-то в грудину, потому что сразу обжигает огнем от его вида: гибкая, изящная линия спины с прорисованной мускулатурой под карамельной зацелованной солнцем кожей, накачанные руки, украшенные татуировками, и тонкие пальцы, которыми он сжимает край мебели, а мог бы сжимать снова мой член. Смотрю ниже, взглядом его уже вылизываю, пока не подходя: боюсь спустить в штаны, если не дам себе пару секунд подышать. Поясница без ямочек, но такая красивая впалая линия позвоночника, и охуительная, боже, просто охуительная круглая задница. А он еще рукой к своему полотенцу гребанному тянется, дергает слегка, и да, ткань скользит, падает к ногам, а я выдыхаю рвано, когда вижу его упругий светлый зад.
В его позе так много покорности, а в характере — нихуя. Он ждет, даже не поворачивает голову ко мне, а красуется, размазывая своей уступчивой, на все согласной позой. И черт, ну откуда мне взять сил, чтобы противостоять ему?
Двигаюсь к нему чуть быстрее, чем хотелось бы. Мне бы позаимствовать у него эту плавность, но меня от него несет, как поезд, летящий с горы, у которого еще и отказали тормоза. Не могу не трогать, не могу не гладить по бокам, не целовать уступчиво подставленный загривок, с нажимом проводя языком вдоль позвоночника, чтобы он тихо стонал, не поднимая головы. Я целую везде, где дотягиваюсь, пальцами пересчитываю легко ребра, скольжу на грудь, чтобы сжать ее и потянуться к идеальной заднице. И тут уже можно всласть мять и тискать, сжимать, шлепать, гладить — да вообще все, что придет в голову. Он никогда меня не тормозит, а я не желаю отрываться. Даже падая на колени, чтобы раздвинуть идеальные ягодицы и прижаться языком к тугой, хоть и умелой дырке, я чувствую, как он заводит руку назад, сжимает мой затылок и вдавливает лицо к себе в задницу. И я готов ему лизать часами, скользя пальцами под ягодицами, толкаться одним или двумя внутрь, потому что он слишком охренительно стонет от этой ласки.
В такие минуты он не наигранный, не строит из себя ничего, честно наслаждается. И пусть я перед ним на коленях, пусть я вылизываю его роскошный зад, но все равно именно он управляет ситуацией. А я — подчиняюсь.
— Подожди, — выдыхает севшим голосом, тянется к своему члену и грубо пережимает у основания, чтобы с легким нажимом провести кулаком.
Отодвигаюсь, вскидывая на него глаза, а он разворачивается, случайно или нет бьет вставшим членом мне по щеке, и с сучьей улыбкой зарывается в мои волосы, просто поглаживая по голове. Наклоняется, целует неожиданно сам, глубоко и сладко, придерживая под подбородок, а меня ноги уже вообще не держат, хоть и стою на коленях.
Долгие жаркие секунды, прежде чем он залезает на кровать, разводя ноги широко, упираясь руками перед собой, так что круглая задница еще больше торчит, манит, зовет припасть к ней укусами и поцелуями. И снова, блять, эта опущенная голова. Еще один выстрел. Уже в живот, так, чтобы не только дыхалку сбило, но и скрутило вдвое, уронило к нему.
Встаю, сразу к нему кидаюсь, хочу содрать с себя мешающую одежду, а он смотрит из-под волос, качая головой и снова цокая.
— Останься так, — слушаюсь. Конечно же слушаюсь.
Прижимаюсь сзади и снова глажу, трогаю, сжимаю. В его отклике никогда не было неискренности, он в сексе очень настоящий, и если бы это было не так — вряд ли я бы влип так серьезно и глубоко. Предыдущие мальчики даже на одном уровне с ним не стояли. Сладкие и нежные твинки, которых я предпочитал натягивать на член — как попытка обмануть себя, что они же почти девочки: тоненькие, сладко хнычущие, сжимающие пальчики и подгибающие коленки. А тут уже нихуя не девочка. И член у него даже больше моего, но все равно это не сбивает, не смущает, а только заводит сильнее.
Лапаю его как дикий, тискаю идеальную задницу, спину вылизываю и прикусываю ребра, так, что у него дрожь по телу, и эта отдача мне все жилы выворачивает. Хочу. Черт, как же хочу. Языком снова вниз, надавливая ладонью между лопаток, чтобы лег на живот и подставил свой идеальный зад мне. Он гнется уступчиво, дышит тяжело, стонет и сжимает простынь, потому что у нас почти каждый раз по одному сценарию: я схожу с ума от его покорного наклона головы, он дает мне вылизывать ему зад так долго, пока сам не захочет остановить. Потому что я — точно не смогу.
Мне нравится трахать его языком, целовать под ягодицами, мягко вставлять пальцы прямо по слюне, потому что он всегда немного растянутый и готовый, и у него это не вызовет ненужного дискомфорта, а у меня в такие моменты уже просто не остается здравого смысла, чтобы вспомнить о смазке. Он внутри тоже уступчивый и шелковый, и реагирует на проникновение со стоном, кайфуя от пальцев.
— Наигрался? — хрипло выдыхает, вскидывая красивую голову, смотрит через плечо, но в этот раз не властно — возбужденно. Хочет не меньше, чем я, хоть и держится чуть лучше, а я уже не человек — животное поехавшее.
— Почти, — скулю умоляюще, но у него уже свои планы нарисовались, и до моих — нихуя нет дела.
Он приподнимается, красиво прогибаясь в спине, чтобы я еще немного покинковал, глядя на это совершенство, но потом мягко садится на пятки и пальцами приманивает к себе. Подаюсь к нему моментально, вообще нет сил и малейшей мотивации спорить, трусь возбужденным членом о задницу идеально, по бедрам ладонями скольжу, пока мы целуемся на удивление медленно, глубоко. Он языком своим мой дразнит, меня распаляя еще больше, посасывает его и трахает своим, прижимаясь лопатками к груди и тихонько мыча от удовольствия.
Ловит за затылок, тянет к себе, роняя на спину и нависая сверху, в доли секунд забираясь на меня. Голый, красивый, возбужденный — напирает и целует, губами к шее и почти метит, хотя я протестующе скулю, хватаясь за плечи. Замирает, глаза вскидывает и поддразнивает языком кадык, как бы говоря: «Ладно уж, не оставлю я на тебе следов». Рубашку расстегивает минимально, просто чтобы добраться своим жадным ртом до кожи, покусывает грудь, пока членом твердым трется о мой живот. На мне еще есть одежда, но зачем — непонятно.
Я только и хватаюсь за него, сжимаю плечи, зарываюсь в волосы, откидываю шею и проваливаюсь в ощущения, где он целует меня, обсасывает соски, дразнит головку члена умелыми пальцами, просто поглаживая подушечками и лишая желанной грубости его руки. Сползает ниже, пока не упирается коленями у меня между ног, а потом пропускает руки под мою поясницу, хватает за ремень сзади и стаскивает брюки вместе с бельем с моей задницы, прижимая заодно колени к груди. Неудобно, одежда сразу мешает и ногами двигать невозможно, но я все равно ни черта не соображаю и поплывшим взглядом смотрю на него.
— Придерживай свои колени, — усмехается, снова целуя меня, мягко и снова медленно, пока пальцы скользят по моим ягодицам и щекочут яйца.
Лежать перед ним так — с голым задом, задранными ногами, коленями, прижатыми к груди, едва раздетым и абсолютно беспомощным от возбуждения — не страшно. Первый раз было не по себе, но постепенно я понял, что мой прекрасный любовник прекрасен не только внешне. Он знает, что делать и каждый раз угадывает, как сделать это максимально ярко.
И сейчас смотрит в лицо, дразнит пальцами сжатую дырку, давит минимально, просто показывая намерение, а я скулю, голову откидывая, и сильнее колени к груди прижимаю. Не вывожу это, не выдерживаю этот взгляд. Мне и так уже давным-давно пиздец, еще с момента, как он голову свою красивую наклонил. А сейчас, когда он лапает меня в совершенно бесстыжей позе, не могу не смущаться, хотя не первый раз же. Мне тридцать шесть, я взрослый и серьезный деловой человек, но под этой змеей становлюсь ягненком, крольчонком — хер знает. Но я буду делать то, что он скажет, принимать ту позу, что скажет, и стонать, когда два влажных пальца с нажимом входят в меня.
— Алехо… — скулю почти, откидывая голову и тяжело дыша.
— Тихо-тихо… сам же давно не приходил. Это сколько у тебя не было, две недели? — дразнит, черт. Типа он не знает, сколько не было. Типа я не умолял его приехать ко мне в офис, просто чтобы рухнуть к нему между ног и, глядя в глаза, долго сосать его толстый красивый член. — Узкий теперь такой. Но вижу, что готовился. Послушный мальчик. Давай, расслабь свою дырку. А то моему толстому члену будет в тебе больно. Ты же не хочешь, чтобы мне не понравилось?
Боже, я мысленно умоляю, чтобы он заткнулся и не замолкал никогда. Он двигает пальцами, покручивает ими, добавляет третий под мой жалобный стон и одновременно с этим вытягивает мой член из-под штанов вниз, так что болезненно тянет, но от этого удовольствие еще слаще. И я не могу лежать на месте, начинаю елозить и подаваться вперед, стаскивать брюки повыше, оголяя перед ним задницу, ну и чтобы не тянул член вниз, не мучил, отпустил его и дал подняться привычно — к животу. А от пальцев его внутри жарко, мучительно и хорошо, а я знаю, что еще немного и станет распирающе, чуть болезненно, а еще ярко так, что я перестану соображать.
Он открывает презерватив, придерживая краешек зубами, и смотрит в глаза своими черными, такими влажными, что кажется, что чернотой залило весь белок. И жестом показывает, что сейчас будет меня ебать. Влажный звук смазки на презервативе как сигнал к тому, что сейчас будет именно то, за чем я к нему прихожу, то, что мне только от него надо. А потом головка, прижатая ко входу, его рука слева от моего лица, пока другой он направляет член, и глаза эти бешеные, пугающие, удушающие — прямо передо мной.
— Алехо… — снова жалобно, хотя не хотел. А потом с выдохом и стоном: — Блять, Алехо…
— Терпи, — не приказ — просьба. Он всегда не перегибает с властностью, ходит по грани, но не переступает, и внимательно следит за мной. Потерплю, да. Он не спешит, не делает больно, просто он большой, а я — редко трахаюсь в жопу. Да вообще до него — никогда. А с ним подставиться захотелось, и это пиздец какой-то, который стал для меня как наркотик, за дозой которого я прихожу регулярно. — Хороший мальчик, ты отлично справляешься.
И почему эта фраза, что когда-то казалась чем-то безвкусным и отдающим пошлятиной из дешевых романов, сейчас вставляет до дрожи, вынуждая стонать и раскрываться, и действительно стараться справиться еще лучше?
Он медленно входит до конца, а я дергаюсь под ним, прогибаюсь, постанываю и выдыхаю медленно, когда пахом бьется о мой зад, опираясь на руки уже с двух сторон, и тянется меня поцеловать. Складывает буквально пополам, спина завтра пошлет меня куда подальше, а тренер вообще не поймет, откуда очередной зажим, но все это не имеет значения, потому что он смотрит в глаза и двигается.
Сначала медленно, а потом быстрее. Может чуть раньше, чем требовалось, ускоряется, но давит мне на заднюю поверхность бедра, прижимая ноги еще ближе к груди, и жадно смотрит, как входит в меня. Я знаю, что ему нравится, нравится, что я только ему доступен, что только его «целка узкая» и его «выносливый мальчик». Он трахает всегда грубовато, жарко, резко. Ему так нравится, и, как выяснилось, — мне тоже. И даже то, что я ограничен в движениях — охуенно. Правда.
Я плыву в этом пошлом, влажном удовольствии, в шлепках кожи о кожу, в распирающем ощущении от его члена, в легкой боли на входе и жарком удовольствии внизу живота, там где все огнем горит, когда он членом ритмично давит на возбужденную простату. Мне так охуительно хорошо, что я просто отдаюсь ему, не пытаясь даже ничего сделать, просто держу свои ноги и позволяю ему трахать так грубо и ритмично, как он хочет.
Его рука у меня на члене, он дрочит мне в такт толчкам, и когда у него дыхание сбивается, когда срывается низкий короткий стон, он выходит из меня, срывает презерватив и, обхватив оба наши члена двумя руками, доводит до оргазма обоих. Почти одновременно, потому что мы оба давно были на грани, потому что член его шелковый и горячий, и от грубоватой дрочки я улетаю за считанные минуты.
Костюм, скорее всего, придется нести в химчистку, и вообще плохо понятно, как я буду добираться домой, ведь брюки беспощадно измазаны спермой. Но Алехо лежит на мне сверху, трется щекой о плечо, игнорируя, что мои ноги все еще где-то на груди, массирует пальцами припухшую дырку, посылая туда маленькие покалывающие разряды тока.
— Может перестанешь уже? — надеюсь, мой вопрос звучит не капризно, но сейчас, когда отпускает нега, его пальцы ощущаются особо остро. Он усмехается и переворачивает меня на бок, лицом к себе, чтобы я наконец-то принял человеческое положение, но все равно укладывает ладонь на ягодицы, самыми кончиками пальцев поглаживая вход.
— Нет, мне нравится, как тут после меня все нежно и приоткрыто, — подтягивает к себе подушку, укладываясь на нее щекой, и смотрит в глаза. А я ворочаюсь, переворачиваясь на живот и поджимая ноги, раз уже ему так приспичило погладить меня и после секса.
Мы молчим, отдыхая, и Алехо все-таки отстает от измученного входа, поглаживает по ягодицам и спине, глядя на меня, но словно в никуда. А я не знаю, что у него в голове, он всегда закрытый и непонятный, хотя вроде бы все как на ладони. Хочет — говорит словами — получает. Почти правило с первого дня.
Встает тоже неспешно, но все равно неожиданно. Потягивается красиво, откидывает голову, дает волосам упасть на плечи, а я телом его идеальным любуюсь — как всегда. Он допивает виски, отыскивает глазами одежду, которую снял еще до моего прибытия, и поворачивается ко мне, натягивая футболку.
— Мне нужно четыре тысячи евро, — вот так просто и прямо — в этом весь Алехо. Он даже не просит никогда, просто говорит, а я решаю все его вопросы. — Увидимся на следующей неделе на показе Jacquemus?
— Я скину тебе, когда снова смогу ходить, — выдыхаю хрипло, переворачиваясь на спину и ловлю бутылку воды, которую он кидает мне. — Да, буду. Не знаю, будет ли у меня время после.
— Тебе стоит его найти. Потому что когда ты в окружении своих жополизов и журналистов, что заглядывают тебе в рот, я чувствую какое-то ебанутое желание вставить тебе в грязном туалете, зажимая рот, чтобы ты не сдал свои грязные секреты, — сучка пошлая, наглая, своенравная. Диктует свои правила и не спрашивает меня, чего хочу я.
— Я постараюсь сделать все возможное, но туалет — не обещаю, — ко мне вернулась способность мыслить и говорить, а еще Алехо кидает ко мне на кровать пиджак, как бы намекая, что пора скинуть ему деньги. Вздыхаю и захожу в банкинг, переводя ему сумму сразу, а он кивает, когда слышит звук уведомления на своем телефоне.
Ему охренительно идут черные брюки и бежевое сетчатое поло: простая одежда подчеркивает его экзотическую красоту. Браслеты, сумка через плечо, очки — он готов уходить и не собирается со мной разговаривать дольше.
— И да. Меня раздражает запах твоей шлюхи. Не приходи ко мне после нее, от тебя разит ее парфюмом, а меня тошнит от одной мысли, что я слизываю его с тебя, — говорит мне у самой двери номера, обернувшись.
— Алехо, она моя жена, — хмыкаю, поднявшись на локти и глядя на него укоризненно.
— Да поебать, — улыбается обезоруживающе и всем своим видом нахуй шлет любые мои объяснения. — Реши вопрос. Ты хочешь мой член. А я хочу, чтобы ты был послушным мальчиком.
Сука. Ну какая же сука…