Мир открывается для нас двоих, Возьми меня за руку, веди меня по волнам
Когда по затылку Кэйи прилетает чем-то тяжёлым, он ещё не осознаёт, насколько сильно в этот момент меняется его жизнь. Вообще-то он даже не планировал лезть на многометровую высоту в непонятную кирпичную башню, стоящую посреди дикого леса, которая появилась из ниоткуда, когда он, задыхаясь, убегал от королевской стражи. Но так как её целью была поимка Кэйи, который, не моргнув глазом, своровал корону пропавшего почти восемнадцать лет назад принца, то выбора не оставалось. И можно было отправиться в холодную и устрашающую тюрьму, попавшись в руки разъярённым стражникам, а можно сюда — в место, где его бьют сковородой и привязывают к стулу. Привязывают не прочной верёвкой, не передавливающим кожу жгутом, не огромными цепями, а волосами. Очень длинными пшеничными волосами, обладатель которых морщит нос, хмурится и разглядывает Кэйю так, будто вот-вот опять стукнет, хотя у Кэйи наверняка останется огромнейший шишак и после первого раза. Голова болит уж очень сильно, и Кэйа даже не сразу понимает, что наплечная сумка с припрятанной в ней короной, стоящей миллионы, куда-то пропала. Точнее, кто-то её забрал и спрятал. — Кто. Ты. Такой? — прерывает давящую, звенящую в ушах тишину этот кто-то в просторной бело-цветочной рубашке и светло-салатовых штанах и направляет на Кэйю чугунное оружие убийства. Кэйа пытается пошевелиться, оторвать привязанные руки от подлокотников, хрипит и старается скрыть наплывающую панику за очередной обольстительной улыбкой и напыщенной уверенностью. Не убьют же его, правда? По крайней мере, парниша, стоящий напротив, и сам дрожит от страха, боясь одноглазого мужчины, который, растеряв джентльменские качества, нагло влез в его дом — непонятно зачем и почему. Наверно, испугался бы любой, и Кэйе повезло, что на месте сковородки не было ничего похуже и поострее. Ведь так он бы точно умер, не успев насладиться украденным сокровищем. А пока у него есть хотя бы небольшой шанс. Крошечный, но если польстить этому кровожадному зверепому хомячку с бледными, видимо от страха, щëчками и красными глазами, то можно выбраться отсюда живым и довольным. — Я не знаю, кто я… Но Вы заманили меня своей красотой, и я потерял голову, — Кэйа облизывает губы и смотрит исподлобья, чтобы очаровать неизвестного, никак не реагирующего парня. И это потихоньку начинает напрягать. Кто ж устоит перед обаянием Кэйи Альбериха? Его целый один голубой глаз, чертовски притягательное лицо и широко расставленные ноги, пусть и привязанные к ножкам стула! Ну и куда без красивого лоснящегося голоса, который способен сбить с мысли любого. — Ещё раз спрашиваю, — хомячок злится и не поддаётся магическим чарам, усложняя Кэйе задачу, — кто ты такой и зачем пришёл сюда? — Ты сумел поймать самого Кэйю Альбериха, парень, — вора, который нагло нарушает законы и живёт в своё удовольствие, не беспокоясь ровным счётом ни о чём. Ведь можно не мучаться там, где мучиться и не нужно вовсе. — Но будет лучше, если Кэйю Альбериха ты всё-таки отпустишь. — Кто-то знает, что ты здесь? Кто-то ещё может прийти? — парнишка, похоже, настроен очень серьёзно, и Кэйа не понимается, куда ж его угораздило попасть. И почему только эта глупая стража продолжила гоняться за ним по лесу, когда его можно было просто отпустить. Ну, подумаешь, своровал, ну с каждым же в жизни бывает, нет? — Ну что ты, бубличек, тут только ты и я. А тебе ещё кто-то нужен? — Ещё раз вякнешь, и я вновь познакомлю тебя со сковородкой. — Нет, стой! Ладно, подожди… — будь у Кэйи возможность, он бы поднял руки, показывая сдающийся жест, но длиннющие, сколько они, метров десять или пятнадцать, волосы, которые пугают и удивляют одновременно, всё ещё обмотаны вокруг тела. И это — небольшая проблема. — Меня правда зовут Кэйа Альберих, и я правда попал сюда по чистой случайности, даже не по своей воле, а потому что бежал по лесу, увидел башню и решил тут спрятаться… От диких животных… — Кэйа, осознающий, что у него отобрали сумку, молчит и про драгоценную корону, и про стражников. Авось прокатит, и это лесное чудо поверит и так. — Что-то не сходится, — парниша подходит к Кэйе почти вплотную, чтобы взглянуть в глаза и попытаться прочитать в них истинные мотивы. Возможно, он смелее, чем показалось Кэйе на первый взгляд. — Не могло быть так просто. Какие это были животные? Кто за тобой бежал? Что ты вообще делал в лесу? Ничего не сходится. Поэтому просто признайся честно, — он делает глубокий вдох, собираясь с силами, — зачем тебе мои волосы? — Твои что? — Кэйа непонимающе моргает. — Зачем они мне? — парниша продолжает не сводить с Кэйи глаз, но презрения во внимательно изучающем взгляде становится гораздо меньше. — Послушай, милый, всё, что я хочу от твоих волос, это выпутаться из них! В прямом смысле! — То есть, ты не хочешь состричь их? Продать? Убить меня, выпотрошив из меня кишки? — хомячок произносит всё так, будто на самом деле верит, что Кэйа Альберих смог бы причинить этому прелестному созданию боль. Ну что за сказки. Тем более, зачем Кэйе какие-то, пусть и очень длинные, волосы, когда у него есть (или практически есть) корона с мерцающими бриллиантами, денег с продажи которой хватит на целый остров. — Откуда у тебя вообще такие мысли? — зачем вообще кому-то причинять ему боль? — Я… — парниша мнëтся, будто подбирая слова, и произносит первое, что приходит в голову. — Я просто знаю, что люди — кровожадные убийцы! — Что за прелестное создание? Наивное и глупенькое, словно оленëнок. Оленëнок-хомячок, да, лучшее описание человека, на чьи щëки можно положить ладони, чтобы он не поскользнулся и не упал, дрожа на своих тоненьких ножках. — Если тебе будет легче, то я не убийца, — говорить, что Кэйа — вор, было бы глупо, но, благо, у него подвешен язык, и он быстро соображает, как расположить к себе неизвестного человека. — Я просто путник, и твои волосы мне не сдались вообще. — А я? — Кэйа не понимает, запугал ли кто невинного оленëнка или это просто крепкий инстинкт самосохранения, сквозь который шаг за шагом начинает прорываться Кэйа. Многолетний опыт, когда требовалось заговорить зубы любому, чтобы выжить, даёт о себе знать. И, будучи сиротой, бегавшим по улице, научишься не только хитрить, но и воровать. Такова жизнь, но Кэйя её не выбирал, поэтому крутится так, как может. Без воровства он не приобретëт истинного счастья где-нибудь на жарких островах с алкоголем и прибоями океана. — И ты тоже, — парниша поджимает губки, пытаясь считать: врёт Кэйа или нет. — Просто доверься дяде Кэйе и выпусти его, — ещё чуть-чуть, и он забудет эту башню как страшный сон. Главное, нужно будет не попадаться страже, иначе прилететь по затылку может чем-то похуже. — И отдай сумку с короной, да? — хмыкает этот милый нахал, убирая от лица Кэйи сковородку. От этого становится дышать чуть полегче, но совсем немного, потому что, чëрт! Он знает про корону, а значит, стоит вновь подбираться к оленëнку мелкими хищными шажками, чтобы напасть и забрать то, что ему не принадлежит. А Кэйе — да. — Что? Ты? — Кэйа прицыкивает языком, поджимает губу и неодобрительно качает головой. — Как не стыдно рыться в чужих вещах, ай-яй-яй, — ещё бы пальчиком погрозить, но он всё ещё связан! И тело от этого начинает потихоньку побаливать, а сердце без красивой короны в руках уж тем более. — А взбираться в чужие башни, значит, хорошо? — улыбается парень, будто прознал все секреты Кэйи Альбериха и может крутить им как хочет, ломая уверенность. — Нет, но теперь мы — квиты, и ты можешь меня развязать и отпустить, — это же хороший вариант. Самый лучший, вообще-то. Может, Кэйа даже сохранит у себя в памяти, как сумасшедший оленёнок с длинными волосами привязал его к стулу и хотел забрать корону. Забавная получилась история, а главное, с хорошим концом, где каждый счастлив по-своему, по отдельности. Почему бы и нет? — И мы разойдёмся и больше никогда не встретимся, как в море корабли. — Я отпущу тебя, если ты покажешь мне звëзды, — быстро тараторит парниша. Сердце стучит так быстро, что парнише кажется, что сейчас оно выпрыгнет наружу. — Очень рад, что мы договорились, был рад с тобой познакомиться, сэ ля ви, — Кэйа, успевший обрадоваться, что вновь сумел обернуть ситуацию в свою пользу, пропускает смысл чужих слов мимо ушей. — Стой, стоп, что?***
Кавех узнаёт, что, оказывается, звëзды вовсе не звëзды, а чудесные фонарики, которые запускают каждый год в день рождения пропавшего восемнадцать лет назад принца (почему-то ровно именно тогда, когда родился сам Кавех), а Кэйа Альберих, не сделавший за это время ничего плохого, оказывается и не таким уж заносчивым мудаком. Кавех перевязывает ему ладонь волосами, когда Кэйа, разжигая костëр, царапает ладонь, из пореза которой капает кровь. Они садятся друг напротив друга на большом поваленном дереве, и Кавех аккуратно прикасается к чужой коже. За эту пару дней он пережил больше, чем за всю свою жизнь: и все стадии принятия побега из дома, из которого он никогда не выходил, и обед с милыми головорезами, помогающими сбежать от стражников, гонящихся как за Кэйей (он и вправду украл ту корону!), так и за Кавехом, потому что они теперь почти что сообщники. Ведь Кэйа согласился показать ему фонарики, хоть и долго упирался, боясь, что в городе его обязательно схватят. Но хочешь жить на дорогущем острове — люби и мечты Кавеха исполнять. По-другому не сработает. А Кэйа слишком себя уважает, чтобы нападать на этого оленëнка и забирать корону силой. Это — по отношению к нежному, забавному существу, который радуется тому, как трава щекочет пяточки, а птички с самого утра начинать петь, когда солнышко пригревает щёчки, будет уж слишком жестоко. Кавеху почему-то не хочется делать больно… Кэйе кажется, что и жизнь посреди океана как будто ему уже и не нужна. — Сейчас я начну петь и… В общем, это всё может тебя напугать, но ты не кричи, хорошо? — Кавех ловит кивок от Кэйи и прикрывает глаза, собираясь с силами. Он проделывал это уже много раз, когда матушка Готель расчëсывала его волосы, забота о которых отнимала много сил. Но красота требует жертв, поэтому каждое утро Кавех с особой тщательностью вычëсывал каждый локон, чтобы они никогда не потеряли своей силы. Матушка всегда целовала в макушку, гладила по голове и улыбалась… Запрещая выходить из башни, ведь там, за её пределами, Кавеха обязательно убьют, забрав его магию. И он ей верил. Но с Кэйей Кавех понял, что мир полон чудесного. И люди чаще всего желают друг другу лишь добра и счастья, помогая, когда кто-то попадает в трудности. И каждый зелёный лепесток на дереве красив, и живописный журчащий ручеёк, и пушистый зайчик на опушке, и даже, так и быть, Кэйа Альберих — очень добрый и заботливый парень с безумно милым смехом и сильными руками, которые подхватывают Кавеха, прижимая к себе, когда им надо перелезть через что-то высокое, будто бы Кавех не мог сам. — Солнца яркий луч, — волосы Кавеха начинают светиться магическим светом, а ладонь начинает приятно покалывать, Кэйа от неожиданности охает и прикусывает губу, — путь найди во мгле, я прошу, верни, что так желанно мне, — Кэйа любуется Кавехом, от чего сердце начинает быстро стучать, и оно наполняется светлыми чувствами. Будто бы сознание рушится благодаря этому человеку, который меняет отношение к обычным вещам, к жизни, к природе и к остальным. А Кэйа и не против. И это ощущается так странно… — Путь найди во мгле, я прошу, верни, что так желанно мне, — Кавех поёт красивым голосом, а ещё всегда смеётся так, что самому хочется улыбаться и творить глупости, чтобы его рассмешить. И просыпаться уже не так тошно, и с ним пропадает чувство гниющей пустоты. Кэйю это пугает, но… Но Кавех смотрит на него большими глазами, улыбаясь, и развязывает рану, чтобы показать, что она исчезла, от чего Кэйа теряет голову. И лучше от любви, чем от гильотины. — Они… Они всегда были такие? — Кэйа не уточняет, но Кавех и без этого всё понимает. — Да, — он убирает волосы за уши, — но если их остричь, то они навсегда потеряют силу и потемнеют, — Кавех показывает коричневую, отрезанную ещё в детстве прядь, которая так и не отросла, и грустно вздыхает, поглаживая ладонь задумавшегося о чём-то Кэйи.***
Кавех, кажется, счастлив, когда пляшет среди весёлых, самых разных людей, молодых и пожилых, с русыми и рыжими волосами, высоких и совсем маленьких. Счастлив, когда заглядывает в огромную библиотеку, в которой хранятся самые разные, толстые и тонкие, книги с интересными историями. Счастлив, когда прячется от стражников в замкнутом тёмном переулке, затаивая дыхание. Потому что всё это происходит вместе с Кэйей. Кэйей, который рассказывает, что потерял глаз вовсе не во время пиратского сражения, а когда рос в приюте и подрался с каким-то таким же, как и он, ребёнком. Зато сейчас эта потеря — отличительная, притягивающая внимание черта, которую он ценит. Кавех слушает историю его жизни, не сводя глаз, и осознаёт, что Кэйе, похоже, можно доверить. И корону, и себя. Почему-то рядом с ним ощущается магический свет, словно от волос, который пронизывает каждую клеточку тела. И это нечто новое и неизвестное, но очень и очень тёплое. Будто душа рядом с Кэйей вырывается на свободу, и Кавех чувствует жизнь, которой был лишён все эти годы — и она оказывается очень приятной и волнующей. Когда Кэйа тянет Кавеха на маленький арендованный кораблик, который предназначен лишь им двоим, не хочется думать ни про возвращение в оковы башни, ни про матушку, которая безумно выследила их и, оставшись с Кавехом наедине, пыталась доказать, что Кэйа — преступник, не заслуживающий доверия. Только это ведь не так, верно? Кэйа же хороший. Самый лучший, вообще-то. Подхватывает золотой фонарик, когда Кавех не может оторвать взгляд от озарившегося огоньками неба. Они — словно из сказки, сотканы из любви и чудес, и Кавех понимает, что его мечта сбылась. И вот, наконец, после восемнадцати лет жизни, он смог воплотить её в реальность и увидеть вблизи эти фонарики, за которыми каждый год наблюдал через окно высокой и неприступной башни. Неприступной до появления в его жизни Кэйи Альбериха, который перевернул всё вверх дном и показал то, насколько счастливой она может быть. Кэйа прикасается к плечу Кавеха, чтобы передать пойманный фонарик и запустить вместе с Кавехом свой — два солнечных маленьких огонька, соприкасаясь, летят по небу, и Кавех, не отрывая взгляд, смотрит на них, а Кэйа на Кавеха. Ведь Кавех — яркий лучик, чьи волосы сейчас сплетены в косичку с украшениями в виде цветочков, и Кэйа не может перестать любоваться и растапливать внутренний душевный лёд, чувствуя, как всё вокруг, кроме Кавеха, теряет стоимость. А он становится самым-самым. — Я переживал, что не могу тебе доверять, — Кавех улыбается, разворачиваясь лицом к Кэйе, — но больше я не переживаю, — он достаёт из-за спины корону, которая не мерцает ни как эти фонарики, ни как Кавех. Её блеск искусствен, и Кэйа поджимает губы, понимая, что сейчас нуждается вовсе не в ней. — Мне это больше не нужно, — Кэйа из прошлого дал бы Кэйе из настоящего пощëчину, потому что разрабатывал этот план, не спя много ночей подряд. Но Кэйа из прошлого не был знаком с Кавехом. Поэтому Кэйа из настоящего тянется к губам Кавеха и с облегчением выдыхает, когда чувствует, что Кавех его не отталкивает, он не кричит и не бьёт Кэйю по груди кулаками. Кавех, чей язык Кэйа ощущает своим, отвечает ему на поцелуй, приоткрывая рот, и внутри обоих зажигается каждый из фонариков, что не мерцали всё это время. Кэйа аккуратно укладывает ладонь на шею Кавеха, убирая волосы в сторону, и улыбается. Сейчас — он счастлив, потому что имеет право касаться милого оленëнка. Это, наверное, и есть чистая и открытая любовь. Когда Кавех разрывает поцелуй, и Кэйа может взглянуть ему в лицо, в его зрачках — он видит довольного себя, а на щеках Кавеха забавный румянец. И Кавех тянется за поцелуем ещё, и Кэйа не может его останавливать. У Кавеха, кажется, только что сбылась ещё одна мечта, и Кэйа, просто Кэйа, поцеловал его! Сам! Нежно касаясь и гладя. Не важно, что было до этого, ведь сейчас он обращается с Кавехом, как с самым хрупким человеком на всём белом свете. А затем сбегает вместе с короной, оставив Кавеха одного.***
Кавех понимает, что всю жизнь его наглым образом обманывали, когда матушка (а точнее та, кто ею притворялась) цепью приковывает его к бетонной стене и заставляет страдать, сидя на полу, усыпанном осколками от разбитого зеркала. Эта женщина, которая лгала ему каждый чëртов день, всего лишь пользовалась волшебством, чтобы оставаться свежей и молодой. А родители, настоящие родители, грустили из-за потерянного сына, который пропал из замка восемнадцать лет назад. В честь которого на небе каждый год зажигаются огоньки. Потому что это он — сын короля и королевы. — Ты всё равно не сможешь ничего сделать, — матушка смеётся противным ведьминским смехом, от которого веет холодом и смертью, и Кавеха скручивает ещё сильнее. Вся жизнь проносится у него перед глазами, и он осознаёт, что Готель никогда не была настоящей. Целовала не его, а волосы, запрещала выходить не ради безопасности Кавеха, а затем, чтобы он не узнал правды. Как же он мог доверять этой женщине? Как мог любить её? Она же вся, абсолютно вся сделана из лжи и эгоизма. — Ты навсегда останешься со мной… А твой Кэйа умрёт от потери головы. Только вот не от любви, а от гильотины. — Не смей! Не смей так говорить про него, — по лицу Кавеха скатываются тяжёлые горькие слëзы, а внутри сжимает от боли, ведь предательство Кэйи, после которого он готов был бить руками всё вокруг и истошно кричать от пронзающего сердца чувства, оказалось подставой матушки. Которая и Кэйю подставила, сдав его в руки стражникам, и Кавеха против него настроила, забрав к себе под заботливое крыло сочувствующей и всё понимающей матери, которая всегда готова поддержать любимого сыночка. Какая же она лгунья. Мерзкая и жалкая лгунья, от которой Кавеха тошнит и воротит, будто весь вложенный в него обман рвётся наружу, и он рыдает, не зная, как быть. Ведь никто, кроме Кэйи, не знает, что он здесь, в этой высокой, холодной, неродной башне, а Кэйа… Боже, Кэйа, что с ним будет? Кавех только встретил человека, с которым мог бы быть счастлив, но у жизни резко оказались свои планы. И жизнь резко обратилась смертью. Кавех зажмуривает глаза, пытаясь не думать о том, что Кэйа может умереть или умирает прямо сейчас, потому что такое невозможно. Он же сам Кэйа Альберих! Самый умный и самый хитрый, тот, чей язык подвешен лучше, чем у любого в этом мире. Он… Он должен жить… — У нас гость, — рычит матушка, и Кавех хватается за единственную оставшуюся у него надежду. — Поэтому тебе придётся помолчать, — она затыкает рот Кавеха тряпкой, отчего тот очень громко мычит, когда матушка становится за оконным косяком, держа в руках огромнейшее лезвие ножа… Страх, самый живой и настоящий, обрушается на Кавеха, растекаясь по коже, когда в животе Кэйи оказывается огромная дырень из-за злосчастной матушки и её кинжала, которая валит его на колени и жутко смеётся. Кавех пытается оторваться, но железная цепь оказывается сильнее человеческих чувств, поэтому ему удаётся лишь приблизиться к истекающему кровью Кэйе, склониться перед ним и посмотреть матушке, этой злой ведьме, в глаза. — Я останусь с Вами, — повязка спадает с рта Кавеха, и он не думает ни секунды, прежде чем сделать глубокий вдох и предложить самую выгодную для него сейчас сделку, — если Вы разрешите спасти его… Обещаю, я не уйду, и мы будем жить вместе, как Вы всегда и хотели. Кавех не готов видеть смерть любимого человека, поэтому хочет прожить всю жизнь без него, будучи уверенным, что где-то там он ходит по миру, касается ногами мягкой травы и слушает пение птичек, радуясь жизни. Кавех не хочет жить и знать, что тот, кого он любил, мёртв. Это для него станет последним ударом. Со смертью Кэйи погаснет единственный огонёк в его душе. Со смертью Кэйи умрёт и сам Кавех. Матушка приковывает Кэйю, чтобы после излечения она смогла убежать вместе с Кавехом, не боясь погони, и даёт им жалких пять минут. Кавех собирает себя в кулак, смотря на умирающего Кэйю самым влюблённым в мире взглядом, и укладывает его к себе на колени, убирая из-под него осколки и чувствуя, как ослабленное тело дрожит от озноба. С этим человеком Кавех уже прожил самые счастливые события, и, видит Бог, был готов прожить каждый день рядом с ним, просыпаясь и засыпая. Но у жизни свои планы, поэтому сейчас главное — спасти Кэйю, чтобы он жил, пусть без Кавеха, но жил. — Мне нужно тебе помочь, — Кавех гладит Кэйю по волосам, когда сердце практически выпрыгивает из груди, и пытается обернуть его живот длинными волосами. Кавех старается не плакать и надеется ещё раз увидеть счастливую улыбку или даже улыбку обольщения от самого Кэйи Альбериха. Он. Должен. Выжить. — Хэй, Кавех, нет, постой, не надо, — Кэйа поднимает отяжелевшую руку к подбородку Кавеха, чтобы взглянуть на него из-под густых ресниц и запомнить очертания самого красивого во всём мире носика, мягкость веснушчатых щёк и огонь в глазах, поменявший жизнь Кэйи. Ради такого стоило умереть и пожертвовать всем, что у Кэйи было. Ведь это всё, все драгоценности и богатства, и в сравнение не шли с милым оленёнком-хомячком. — Просто помни, что я тебя любил. Кавех не успевает сообразить, как Кэйа притягивает его ближе к себе и, заведя руку за затылок, коротко обрезает волшебные волосы осколком, оказавшимся необходимо близко. Они тут же меняют свой пшеничный цвет, обращаясь в русые, а матушка теряет привычную молодость лица и седеет за считанные секунды. Она кричит, с ужасом глядя на себя в разбитое зеркало, и пытается закрыть лицо руками, чтобы не видеть себя такой — больше не молодой и с морщинками, и, будучи в ужасе, поскальзывается… Она летит с огромной высоты вниз и разбивается о землю вместе с надеждами Кавеха на спасение Кэйи, у которого больше не слышно дыхание. Однако на его лице счастливая, довольная улыбка, ведь он умер, зная, что теперь Кавех — свободен, и он может вернуться к своим настоящим родителям и стать счастливым. Хоть и без Кэйи. Кавеха трясёт, когда он пытается попробовать оживить силу волос, прикладывает руку Кэйи к голове, произносит заветные слова, но все попытки оказываются тщетными, и это крошит сердце Кавеха на мелкие кусочки. Всё должно быть не так! И сказки про принцев всегда кончаются «долго и счастливо», и Кавех тоже этого достоин. Он прижимает Кэйю к себе, боясь отпустить, и капли слëз стекают по щекам вниз, попадая на живот Кэйи — туда, где колотая рана начинает затягиваться от волшебства, заключённого не в волосах Кавеха. А в его сердце и душе. — Надеюсь, я не пропустил взаимного признания в любви, — первое, что слышит Кавех, не веря происходящему. Кэйа приоткрывает глаза, тяжело мыча, потому что вернулся с того света, и смотрит на зарёванного Кавеха снизу вверх. О, нет, этому парнише уж точно не идут слёзы, поэтому Кэйа умирать больше не планирует. Его ещё ждёт исполнение очень важной мечты: жизнь абсолютно без разницы где, главное, чтобы с Кавехом у него в объятиях. — Кэйа! Боже, Кэйа! Ты жив! Я так боялся тебя потерять… — Кавех прислоняет ухо к груди Кэйи, желая услышать бьющееся сердце и почуять родное тепло. — Так боялся потерять человека, которого тоже люблю.***
Оставляя россыпь поцелуев на острых веснушчатых плечах, Кэйа входит в Кавеха, сжимая его бока. Он целует и в ключицы, и в шею, и в губы, осторожно двигаясь внутри и испытывая настоящее истинное счастье, когда Кавех царапает спину и сжимается под ним, издавая тихие постанывания. Кэйа ощущает, будто касается горячего, восхитительного солнышка, когда смешивает их души воедино и ведёт языком по чужому кадыку. Ему не хватит слов, чтобы описать, что же он чувствует от того, насколько Кавех ему доверяет, насколько он ему открыт, как сильно он его любит. Как сильно они любят друг друга. Кэйа верит, что соединился с родной душой, с светлым ангелом, когда соприкасается с Кавехом лбами и кладёт руку ему на член — иначе, как иначе описать то, что внутри него бьётся живое, способное гореть сердце. Ведь спас его Кавех вовсе не слезами, и вовсе не тогда, когда Кэйа умер… Кавех спас Кэйю своим появлением — первым ударом сковородкой и привязавшими к стулу волосами. И всё изменилось уже тогда, ещё вначале, когда Кэйа мечтал вовсе не об этом. Но не всем мечтам суждено сбываться и это — тоже бывает хорошо, ведь вместо острова сейчас у Кэйи любимый человек, который шепчет его имя и сжимает в себе, пытаясь смахнуть слëзы удовлетворения. Кэйа вбивается в него мягко, аккуратно, нежно, так, как он и заслуживает, никуда не спеша и много целуя, от чего Кавех ему очень и очень благодарен. Он давит в себе стоны, надеясь, что никто не услышит, чем занимается найденный принц, чьë появление восприняли настоящим праздником — на улицах пели и дети, и взрослые, повсюду звучала весёлая музыка, лился вкуснейший алкоголь и звучал искренний смех. Каждый был рад обрести такого принца. Особенно были рады настоящие родители, которые даже во время первой, слегка неловкой встречи, прижали Кавеха к себе и прошептали, что они очень и очень по нему скучали. И все эти годы, все эти годы очень сильно его любили. Настолько, что смогли принять выбор Кавеха обручиться с мужчиной, который до этого был известен смазливой моськой и самым крупным в их королевстве воровством… Но сердцу не прикажешь, и даже в таком негодяе можно разглядеть настоящие добро и свет. Особенно если этот негодяй смог разглядеть его в самом себе и показать всему миру, что, на самом деле, он никакой не кровожадный мошенник, а настоящий любящий муж, который с особой бережностью относится к Кавеху и дарит ему всю любовь. Кэйа втягивает Кавеха в длинный глубокий поцелуй, который разрывается лишь от стона Кавеха, для которого ощущений становится слишком много, и он кончает себе на живот, не выдерживая прикосновений Кэйи к себе. К нему относятся как к самому настоящему сокровищу, как к главной драгоценности, самому важному, что у Кэйи вообще может быть. И он так счастлив жить не среди обмана и каменных стен, а в доверии и любви, где можно открыто говорить о чувствах и вжимать Кэйю в себя, когда он тоже кончает. — Я буду говорить, что люблю тебя каждый день, чтобы ты точно этого не забыл, оленёнок, — Кэйа целует Кавеха в лоб, убирая с него мокрые пряди русых волос, и укладывается рядышком, обнимая его настолько крепко, что у него сжимает кости, и это — самое приятное чувство. Приятнее даже прикосновений к шёлковой траве и любований поющими птичками. — Я верю тебе, Кэйа, — Кавех целует Кэйю в уголок рта и укладывает на него руки и ноги, захватывая в ловушку из собственных конечностей, из которой больше не надо сбегать, ведь это — родной, самый светлый и чуткий человек, а не холодная и страшная тюрьма. — Всегда буду верить.