Раз, два, три Не досчитал до десяти, А тебя уже нет.
Раз, два, три Не досчитал до десяти, А все равно не успел Ничего не успел Сказать глядя в глаза.
Элли на маковом поле — прятки.
27.05.2001
магия в мае, магия – он.
Майское солнце сегодня светило особенно ярко. Щебет перелётных птиц, стрекот певчих цикад и шелест благоухающих листьев за деревянным окном. Всё это – прекрасный повод проснуться. Ворваться в новый день с самой яркой улыбкой на лице, пробежаться по бесконечному полю, набрать побольше горстей лесных ягод, а вечером закинуть их в железные кружки с горячим байховым чаем и проводить новый прожитый день, с крыши небольшого домика наблюдая за уходящим вдаль солнцем. Родинки, коими был усыпан семнадцатилетний Хван Хёнджин, неприятно чесались, попади на них хоть один лучик солнечного света. И ему бы не хватило всех пластырей мира, чтобы скрыть каждую крошечную отметину на нежной, почти прозрачной коже. Феликс всегда обзывал их шоколадными крошками; иногда перебинтовывал, иногда заклеивал. Но чаще любил вязать для Хёнджина свитера. Тёплые, когда зимний холод дрожью пробирал до костей и внутренних органов. Лёгкие, когда осень покрывала кроны деревьев золотом и другими драгоценностями, но ветер ещё сохранял тепло. И совсем невесомые, когда в их маленький городок на окраине приходило долгожданное, жаркое лето. Хёнджин уже свыкся с тем, что летом ему нельзя ходить в открытой одежде. Его организм со временем приспособился, а Феликс всегда поддерживал, тоже зарываясь в закрытую мешковатость, хотя сам был горячее огня и краснее маковых полей. Хёнджин ругал его за это, говорил не мучать себя, а тому что в одно ухо скажешь, в ту же секунду через другое вылетит и поминай лишь. С этим проказником спорить бесполезно – пока сам не поймёт, никого не послушает. Но он довольно быстро это понял, когда в году так девяносто восьмом получил солнечный удар и ещё долго потом пытался отойти от запаха нашатырного спирта, что будто въелся в его нос, когда его им пытались привести в чувства местные бабушки на площадке. Тогда вся его комната была усыпана ветками ярко благоухающей сирени, зажжёнными ароматическими палочками и брызгами маминых сладких духов. Хёнджина выворачивало наизнанку от столь ярких и сладких запахов, но он покорно терпел – благородный принц, не иначе. Хёнджин дотронулся до родинки под левым глазом. Покалывающее ощущение так и норовило расчесать её до крови, но Хван бил себя по рукам и продолжал терпеливо ждать Феликса, иногда кидая в его окно мелкие камушки, что с характерным «дзынь» ударялись о тончайшее стекло. Это такой его своеобразный способ призвать Феликса, который засиживался часами в своей маленькой комнатке, не в силах выбрать какую бы ему заколку сегодня прицепить к его пепельным волосам и какие бы магические бусы завязать на шее, но не петлёй, а свисающим до груди звенящим амулетом. У него много таких было: радужные на удачный день, стеклянные на спокойствие в душе, янтарные на уверенность, кровавые рубиновые на любовь, были даже проклятые из чёрного агата, коими он грозил Хвану каждый раз, когда тот вредничал. Но Феликс никогда их не надевал, просто хранил в деревянной шкатулке, скрытой в полу под деревянной доской. И как только его бабушка всё ещё не нашла этот тайник? Давно бы уже отругала, но у Феликса явно очень сильный ангел хранитель, раз он всё ещё передвигается на своих двух. К слову, передвигается уже по лестнице, снаружи прибитой к стене дома крепкими дощечками и ведущей с его комнаты на втором этаже прямо на улицу – хёнджиновых рук дело. — Неужели сам ангел соизволил спуститься с небес к простым смертным? — насмешливо крикнул Хван, за что ему тут же прилетело в лоб ягодой ирги, а на коже отпечатался синеватый след от её сока. — Шутки в сторону, Хван Хёнджин, сегодня прекрасный день, чтобы провести его вместе! — Феликс спрыгнул с последней дощечки, слегка рассыпав ягоды из тарелки по траве и, быстро отставив её на землю, заключил темноволосого парня в крепчайшие объятия. — Ну же, задушишь ведь, — Хван громко рассмеялся и потрепал того по макушке, задевая цветастые заколки, что покоились в волосах. — Ничего страшного, — промямлил себе под нос Ли, зарываясь куда-то в грудь парня, — я соскучился, так что мне всё можно. — Где ягод понабирал столько, мистер мне всё можно? — Хёнджин поднял тарелку и закинул в рот пару ягод, что тут же окрасили его язык и губы в синий. — Мне опять не спалось и я в пять утра забрёл на заброшенный участок, а там всё ими усыпано! Вот и набрал побольше, чтобы тебя, птичку, покормить. Хёнджин невесомо ударил его в бок, но ему тут же ответили щекоткой и он повалился на землю, громко смеясь. — Хватит, прекрати! — кричал Хван, заливаясь смехом. В сад вошла бабушка Ли, держа в руках плетёную корзинку. Её волосы покрыты белым серебром и слегка прикрыты воздушным платком от палящего солнца. Она маленькая, хрупкая, совсем как из сказки. И как только в этой маленькой женщине умещалось столько любви ко всему живому? Её зеленущий сад всегда цвёл и пах, внуки были сыты и счастливы, а домашние животные до невозможного обласканы и всегда готовы ответить тем же каждому жителю их крохотного домика на просторном участке. Хван Хёнджин не был для неё родным по крови, но воспринимала она его точно так же, как и родного внука Феликса, ведь те с детства были неразлучны. Всю жизнь шли нога в ногу и даже если ссорились, то очень быстро мирились. Хёнджину от судьбы много досталось. Пьющие родители, мертворождённая сестра, кипы диагнозов, медленно убивающих его и складирующихся медицинскими картами под матрасом. Хёнджин бежал от этого, и бежал он к Феликсу. Здесь он чувствует себя живым. Здесь он чувствует себя любимым. Здесь он чувствует. — Феликс! Прекрати играться, а то совсем сейчас от смеха лопнет! — сказала старушка Ли, ставя на землю корзинку. Феликс перестал щекотать Хёнджина и обнял его, пока тот пытался отдышаться. — Всё в порядке, бабуль, ничего ему не будет, — Ли подошёл к бабушке, — Помочь с чем-нибудь? — Я вам тут корзинку принесла, сходите до яблонь и соберите что созрело, а я вам сегодня шарлотку испеку, — бабушка подошла к Хёнджину, пока Феликс уже радостный вприпрыжку бежал к яблоням, — ну как там мама, болеет? Хёнджин встал и отряхнул клетчатые брюки от земли и травы, прилипшей к ткани. — Болеет… — с томным вздохом ответил он. — Я ей варенья да мёда достану из кладовки, отнесёшь, хорошо? — Да, спасибо большое… — А сам то как? Смотрю, опять панаму надеть забыл, вот и руки тянешь чесать. — Забыл… Заберу, когда мимо дома будем проходить, — Хёнджин последовал за Феликсом, махая пожилой представительнице рода Ли, — до вечера! Феликс прыгал к дереву, чтобы достать сочные яблоки, которые висели высоко, ведь те, что лежали на земле, он уже собрал и они ютились в корзинке, лежащей в траве. — Хёнджин-а! — крикнул Ликс и, зацепившись руками за толстую, высокую ветвь, чуть было не упал, если бы только подбежавший Хёнджин не успел его подхватить. — Ликс! — Хван обвил его талию руками и стал крепко держать, пока тот срывал яблоки, что тут же падали на землю, — Ты убиться захотел, что ли? А Феликс лёгкий, словно пушистое семечко одуванчика – чуть что и ветром сдует. Потому Хёнджину ни на шаг не стоит отходить от него, даже ненадолго. Да и Феликс мастер находить неприятности, а вот вылезать из них… — Ты всё там? — Да, спускай, — Феликс приземлился на две ноги и парни начали собирать остатки яблок. В ухе Феликса сверкало что-то звенчаще-бренчащее. На солнце переливалось разноцветными кристаллами магии и свисало почти до шеи, а на ветру развевалось. Видимо, Феликс любит всё невесомое, подобное ему самому. — Откуда у тебя это? — Хёнджин слегка прикоснулся пораненным пальцем, дотрагиваясь до магии. — А, это? — Феликс тоже прикоснулся к серьге, невольно касаясь и руки Хвана, — Я нашёл её в шкатулке моей прабабушки, она волшебная. — Всё, чего ты касаешься, становится волшебным, Феликс, — Хёнджин улыбнулся. — Скажешь тоже… — Ликс смущённо отвёл взгляд, — Но она правда волшебная. С виду обычная, но на солнце разливается всеми цветами радуги, а каждый цвет затрагивает ту или иную сферу в жизни. Красная, например, это любовь, а зелёная – здоровье. Она как амулет, который активируется, если на него падает луч солнца… Хёнджин так внимательно слушал голос Ликса, что невольно прилёг на мягкую траву, голову положив на веснушчатые колени бормочащего парня и даже этого не заметив. — … весеннее солнце, переходящее в летнее, имеет особенную силу, поэтому я её надел; она была завёрнута в кулёк с запиской, почерк там старинный, я еле разобрал, но… — Я люблю тебя. — Что? — Говорю, я люблю тебя, Феликс. Кудесник. Совсем не от мира сего. Загадочнее этого мальчика-ландыша только его место обитания или башня Гластонбери (почти одно и то же). В его шоколадных глазах можно было разглядеть целое мироздание. Его веснушки собирались в созвездия, родинки – парады планет. Он был поцелован солнцем, Хёнджин же был им отвергнут до конца своих дней. И сколько бы дней им не было предначертано свыше – им никогда их не хватит. И какую бы по счёту жизнь их души не проживали – они в каждой будут вместе. Феликс пропитан солнцем, потому он и есть у Хёнджина. Он и есть его солнце. Феликс светится, греет, лечит, он не приносит боль. — У тебя лоб горит, — руку Феликса обожгло. — Всё в порядке. Хёнджин встал. Пошатнулся. В глазах рябь калейдоскопа. — Так какие у нас планы? — Хёнджин сжал переносицу. — Для начала нам нужно отнести яблоки, — Феликс поднялся с земли и взял корзинку в руки, — а потом… Не скажу, узнаешь. Феликс схватил Хёнджина под руку, повёл за собой. Цветения сада окутывало их головы, в них врезались тонкие зелёные вьюны, в волосах оставляя свои опавшие драгоценности. Кустарники алых роз царапали щиколотки, с любовью оставляя мелкие царапины от шипов. Перед глазами Хёнджина светлая макушка Феликса, в которой запутались светлячки, на самом деле просто мелькающие в его уставших глазах. Земля будто уходит из под ног, когда он рядом. Совсем невесомый свитер мелкой вязки порвался, зацепившись за железный прут забора. Обнажил родинки и кровоточащие раны. Хёнджин зажал дыру, испугался. Перед глазами всё как в замедленной съёмке – секунда, и они уже в комнате Ликса. — Всё в порядке, я свяжу тебе новый, слышишь? В ушах слышен лишь стук сердца старых настенных часов со сломанной кукушкой. Тик-так, тик-так. — Хёнджин, прошу, не плачь… Его комната полна звенящих амулетов, сияющих кристаллов и целительных трав. Он кудесник. Тик-так, тик-так. — Джинни… Где-то в паутинном углу тлеют благовония иланг-иланга, воткнутые в вазу с речным песком. Где-то в грудной клетке от любви болезненно пережимает сердце. Тик… — Часы… — Феликс спрыгнул с деревянной, давно скрипящей кровати, и подбежал к стене напротив, — остановились. Они остановились, Хёнджин! — Прости меня, Феликс… Слеза скатилась по щеке. Глаза иссохли, подобно всем цветам планеты где-то в далёком сентябре, которому не дано сбыться. — За что..? Хёнджин взял Феликса за руку и потянул на себя. Крепко обнял, прижался к груди, чтобы услышать биение его сердца. Оно живое, оно полно любви, но предчувствует что-то плохое. — Я очень люблю тебя… И тут оно словно пропустило удар. Ноги подкосились, а руки неистово вжались в спину Хёнджина. — Я тоже люблю тебя. Где-то с кухни кричит бабушка. На ужин зовёт. Парни спустились на первый этаж и в нос тут же ударил приятный аромат свежеиспечённой шарлотки. Прямо как в детстве. — Садитесь, кушайте, я пока цветы в саду полью, — бабушка, улыбнувшись, повязала платок на седую голову и ушла. А им и кусок в горло не лез, хоть и напоследок всё же хотелось отведать. — Мне не по себе, — сглотнул Ликс, — карты предвещали… — Давай сбежим? — не дал ему досказать Хёнджин. — Что? — Сбежим, — повторил Хёнджин, — Я знаю, ты хотел меня куда-то отвести. Отведи меня туда, Феликс. Ландышево поле всегда встречало своих детей с распростёртыми объятиями. Здесь царит любовь и нежность. Цветение и магия. Магия в мае, магия – он. Феликс лежал на траве, смотря куда-то в небо. Хёнджин пристроился рядом, смотря на него. Неужели, конец так и ощущается? Нежно, совсем без боли, совсем спокойно. Он гадал на любовь, а нагадал на конец. Карты предсказали конец. Тонкие пальцы Феликса призрачно коснулись белоснежных лепестков ландышей. Невинные, совсем нежные цветы, содержали в себе природный яд, способный просто-напросто убить. Поговаривают, что даже вода, в которой стояли эти цветы, ядовита. Хёнджин лежал в ногах Феликса, вновь почувствовав себя маленьким. Запах ландышевых полей – галлюцинат. В воздухе витает нежность, а в сердце Хёнджина острым кинжалом впивается любовь. Аромат ландышей сладок и свеж, он пьянит разум. Или Феликс всё же окончательно его околдовал. Стебли цветов рано украсились ещё совсем маленькими горошинами ландышевых плодов. Они особенно ядовиты, а с виду столь же красивы, как и крохотные бутоны. Рука Феликса легла на хёнджинову щёку – горячая, потому что им же исцелованная. Хёнджин вдыхал аромат майского цветения, с каждым разом отдаляясь куда-то всё дальше отсюда. — Знаешь, почему именно ландыши? — Феликс запустил пальцы в тёмные, длинные волосы. Его уже не обжигало. Его холодило. — Почему? — тихо, почти не слышно ответил медленно испаряющийся семнадцатилетний Хван Хёнджин. — Потому что если однажды судьба нас разлучит – я без раздумий пущу их яд по своим венам. А судьба жестока. Однажды она и впрямь их разлучит, ведь смерть давно стоит за спиной Хвана. Каждая отметина на его коже – её поцелуи. Ядовитые, смертельно опасные поцелуи. Хёнджин прикрыл давно выцветшие глаза, коснулся своими губами тыльной стороны ладони хрустального Феликса. Магия ощущалась даже в кончиках его пальцев, но она его, увы, не спасёт.И если Феликс был поцелован солнцем, Хёнджин же был им отвергнут. И если смерть уже оставила на его теле свои метки, так и кричащие о приближении в один момент для них вечной разлуки, Феликс залечит их своими, магическими поцелуями. И если у него это не выйдет, он без раздумий пустит яд по своим венам. Ведь их ничто не разлучит. Ничто. Не. Разлучит.