Неприятные сны, или Помоги мне отдохнуть

      День возвращения в Олларию после Варастийской кампании оказался почти неправдоподобно долгим, и настолько же утомительным. Вот почему ночью после него Рокэ, герцог Алва, — Первый маршал Талига, соберано Кэналлоа, Проэмперадор Варасты и прочее, прочее, прочее — не сидел в кабинете почти до рассвета за работой или вином, гитарой и песнями, а, смыв с себя дорожную пыль, отправился в постель. Собственную. Один. Спать. Он знал, конечно, что не видать ему спокойного отдыха. Но усталость брала свое, и наступил момент, когда даже Рокэ больше не мог ей сопротивляться. Такой момент всегда наступал. Тогда ему снились эти сны, которые сначала он считал странными, затем ужасными, потом утомительными… теперь скорее неприятными, но неизбежными. И они, без сомнений, станут еще гаже после всего, что произошло в последнем военном походе. «А раз все равно этого не миновать, то лучше сразу выяснить, насколько плохо дело», — с такой мыслью Рокэ закрыл глаза и уснул, едва его голова коснулась подушки. И тут же обнаружил себя стоящим на обочине какой-то древней дороги, вымощенной каменными плитами. В реальности Рокэ нигде таких не видел, хотя на подступах к Гальтаре ему попадались остатки чего-то подобного. Так вот, Рокэ стоял на обочине дороги, а мимо него цепочкой по одному проходили люди, которых он лично убил, а также те, за чью смерть так или иначе нес ответственность: дуэльные противники, подосланные убийцы, дезертиры и предатели, мятежники, солдаты вражеских армий и его собственной… Все они считали почему-то необходимым назвать свое имя и еще сказать что-нибудь. Чаще всего это были довольно предсказуемые и бессмысленные сетования на судьбу: покойники тосковали по дому, по матерям и детям, по женам или любовницам… продолжали печься о незавершенных важных делах. Ничего интересного. И вообще, им всем стоило бы подумать об этом раньше, а не делать свою жизнь — а особенно смерть — проблемой Рокэ Алвы. В конце концов, он не убивал и не посылал на погибель без причины. Хотя избавлять мир от мерзавцев и идиотов посредством короткого, но красивого поединка было откровенно приятно, почти опьяняюще. Особенно поначалу. Потом это чувство притупилось, как притупляется со временем всякое чувство. Но все равно сделать это было и лучше, и разумней, чем не делать. А сны, Рокэ догадывался, были посланы ему кем-то или чем-то, чтобы навязать чувство вины. Или сомнения в собственной правоте. Но он никогда не позволял этому сработать. Сожалеть о сделанном вообще глупо. А уж сожалеть по чужой указке — тем более. Рокэ просто научился жить с этими снами, как учился жить со своими потерями, старыми ранами, разбитыми мечтами и проклятиями. Так что сны в этом списке были даже не худшей из напастей. Памятные и не очень покойники привычно шагали мимо Рокэ в довольно бодром темпе. Эстебан Колиньяр, при жизни казавшийся готовым отъявленным мерзавцем, которого ничем не проймешь, все переживал за свою сестру — тоже уже привычно. Если бы Алва знал раньше, как сильно мальчишка к ней привязан, можно было бы… Впрочем, нет. И вообще, почему сам молодой Колиньяр вовремя об этом не вспомнил? Не устроил бы он то нелепое покушение на Окделла под видом дуэли, так и не пришлось бы ему умирать. Возможно. И любовь к сестре он мог бы выражать ей лично, а не Рокэ Алве в кошмарах. То есть, разумеется, в неприятных снах. — Вы убили меня, и я больше никогда не смогу позаботиться об Анни. Кому теперь вообще есть до нее дело? Вопрос был риторическим, Колиньяр всегда проходил мимо, не дожидаясь ответа. Да Рокэ и не пытался отвечать. Он давно понял, что никакие аргументы в разговорах с покойниками не меняют обстоятельств сна и проснуться не помогают тоже. Так что просто молча пережидал, пока пройдут все. После этого он или проснется — так случалось чаще всего — или погрузится глубже в сон, уже без сновидений. До сих пор Колиньяр шел в длинной череде последним, поэтому его жалобы обращали на себя внимание. Однако Вараста сделала цепочку гораздо длиннее прежнего. Оскар Феншо после смерти оставался таким же наглым болваном и треплом, как при жизни: — А, помер и ладно, — заявил он, усмехаясь во все зубы. — Все равно жизнь — сплошное дерьмо! Потом резко помрачнел и добавил со вздохом: — Жаль только, братья расстроились. Рокэ подавил желание поморщиться. Эта жалоба задевала почему-то больше обычного. А Феншо все не затыкался: — И Ричард. Кто бы мог подумать, что мальчишка окажется лучшим другом из всех, какие у меня были… Болтун наконец протащился мимо, а Рокэ раздраженно скрежетнул зубами. Этот нелепый дурак прожил жизнь себе под стать, а своей смертью увеличил и без того немалый список претензий Ричарда Окделла к сеньору. Тот, правда, в последнее время почти об этом не вспоминал, но в Олларии враждебность юноши наверняка быстро вернется. Иметь с ней дело будет… неприятно. Да. За Феншо последовали солдаты и военачальники обеих враждующих армий вперемежку. Их речи совсем не занимали Рокэ, да и сами умершие не особенно стремились поразить его красноречием. Они шли спокойно и говорили без надрыва, будто по долгу службы. Так же, как прежде умирали. А вот в самом хвосте цепочки болтались те, кого Рокэ Алве нечасто доводилось убивать: старики и старухи, беспомощные калеки, молодые и не очень женщины — из них многие в тягости, — девицы в уборах невест, подростки обоих полов, недостаточно взрослые для брака или войны... Позади всех — дети: лет от шести-семи и до младенцев, которые не могли сами идти и их с натугой тащили старшие. В Варасте можно было говорить себе и другим, что бириссцы — враги, дикари и даже вовсе не люди, поэтому в том, чтобы уничтожать их без разбора, ничего ужасного. А уж о жалости и милосердии хоть к кому-то из них и речи быть не может. И дети их — бешеные щенки, умеющие только рычать да кусаться. Но здесь, во сне, талигойцы, дриксенцы, гаифцы и все остальные мало отличались друг от друга. Вот и бириссцы из затопленных деревень не показывали ровным счетом ничего нечеловеческого. А их дети… Дети как дети. Те, что побольше, нелепо тощие с огромными любопытными глазищами. Те, что помельче, еще по-младенчески пухлые, нетвердо стоящие на ногах, все как один с шапками пока коротких, и потому отчаянно вьющихся, волос… Примерно так и выглядели вообще любые дети, которых Рокэ доводилось видеть с тех пор, как сам он стал взрослым. В основном во время народных гуляний в Кэналлоа, изредка — в домах уже обзаведшихся потомством приятелей. И вот теперь эти… Дети… Мертвые дети… Мертвые из-за него. От этой мысли хотелось то ли сейчас же попытаться их спасти, то ли броситься прочь, чтобы только больше не смотреть на них. Конечно, ни того, ни другого Рокэ не сделал. Заставил себя спокойно стоять, смотреть, ждать. Сейчас они, как все прочие, назовут имена, посетуют на судьбу и пройдут. Впрочем, многие из них выглядели еще слишком маленькими, чтобы быть способными говорить хоть что-то, не только знать свое имя. Чутье Рокэ, всегда верно предсказывавшее неприятности, взвилось, как испуганный конь. Вот-вот должно было случиться нечто поистине ужасное. Куда страшнее, чем обычно. И самое паршивое: совершенно неясно было, что именно или как его предотвратить. Как только первый из детей — мальчишка лет четырех, одетый в заметно великоватые рубашку и штаны из небеленого полотна — поравнялся с Рокэ, все дети перестали шагать. Другие люди все еще продолжали идти по дороге, куда-то, а может, и никуда. В любом случае, со временем они становились меньше и исчезали из виду. А дети все стояли — смотрели на Рокэ. Не как-то особенно жутко, а просто смотрели. Но дурное предчувствие не унималось. И вот в один, похожий на все прочие, момент, дети дружно, как по команде, разрыдались. Звук этот рвал душу и терзал разум, как никакой другой. От недостойного порыва зажать уши руками Рокэ удержала только мысль, что это не поможет. И что теперь? Должен ли он попытаться их утешить? Или никакое его усилие все равно не сработает, как никогда не срабатывало раньше? Да и как утешать детей, Рокэ понятия не имел: в его присутствии они либо не плакали, либо быстро находилось, кому заняться ими. Хотя вряд ли любой, самый опытный, воспитатель, мог надеяться совладать со всей этой рыдающей малышней сразу. А еще они мертвые! Мертвые! Мертвые!!! Было в этом осознании что-то такое же огромное, холодное и жуткое, как страх темноты и прячущихся в ней чудовищ когда-то в детстве. Что-то, что вынуждало его самого закричать, разрыдаться, позвать на помощь. Но, разумеется, взрослые мужчины не делают ничего подобного даже во сне. Особенно, герцоги Алва. Первые маршалы Талига и все такое. Рокэ потряс головой, пытаясь избавиться от лишних мыслей и настроиться на решение проблемы: что делать с кучей заходящихся плачем детей? Тут явно требовалось какое-то яркое нестандартное решение, которого никто и никогда не мог ожидать. Как раз по таким решениям Рокэ был большой мастер. Но сейчас, как назло, на ум ничего не приходило. От лишних движений только голова разболелась. Во сне настоящего приступа мигрени случиться не могло, но память подкидывала наиярчайшие ощущения из прошлого опыта. Пришлось прижать ладони к глазам. Это не помогло. Это, впрочем, и в реальности не помогало. Нужно просто сделать над собой усилие, чтобы думать и действовать, не отвлекаясь на боль. Дети, тем временем, расходились сильнее и сильнее, и сами униматься в ближайшее время явно не собирались. Они все больше жались друг к дружке и уже не стояли цепочкой, а сбились в стайку и в какой-то миг… сошли с дороги и бросились к Рокэ. Ни разу за все годы, что Рокэ снились эти сны, ни один покойник не пытался к нему приблизиться. Ни один! А эти рванули всем скопом, все еще рыдая и вопя на бегу. Он подумал, что сейчас и вправду бросятся, как дикие звереныши, будут рвать зубами и когтями. Наяву ничего такого случиться, естественно, не могло бы, но это ведь сон. И тут, пожалуй, не отобьешься от маленьких ызар… Рокэ скривился. Нет. Сравнивать этих детей с падальщиками, да и вообще с животными, было неправильно. Уж настолько-то он мог быть честен с собой, хотя бы в собственном сне. И если теперь по ночам они станут разрывать его на части… Что ж. Так тому и быть. Он принес много жертв во славу Талига. Принесет еще одну. Хотя надо будет, конечно, снова попробовать подобрать состав, чтобы хоть иногда спать совсем без сновидений. Правда, из предыдущих вариантов ни один толком не сработал. И если только на Рокэ не снизойдет неожиданное озарение, придется просто продолжать терпеть. Как долго он сможет продержаться, прежде чем это станет совершенно невыносимо? От горькой мысли Рокэ отвлекли прикосновения множества детских рук. Эти руки, против ожиданий, не пытались ударить или оцарапать, не рвали плоть неправдоподобно длинными когтями… Нет, мертвые маленькие бириссцы цеплялись за Рокэ, словно искали у него утешения. Они обнимали его, утыкались заплаканными лицами в его колени, бедра или живот — кто куда доставал по росту. Рыдая, хватали его за руки, стискивали кулачками ткань рубашки, нервно теребили кружевные манжеты, оставляя на белой ткани красные кровавые следы, хотя на них самих — как и на других покойниках перед ними — ран видно не было. При этом дети продолжали громко, безудержно рыдать. Старшие из них пытались одновременно что-то говорить, но что именно, понять было невозможно. Хотя в этих снах все, вне зависимости от того, каким языком владели при жизни, изъяснялись на талиг. Или Рокэ Алве так только казалось? Честно говоря, над такими мелочами он обычно не задумывался. Да и сейчас мысль скользнула и пропала. Говори они сейчас хоть на чистейшем кэналли, за рыданиями Рокэ все равно бы ни слова не разобрал. Как и сами они не услышали и не поняли бы ни одного его слова. А попытаться все же хоть как-то успокоить их — хотя бы погладить по головам — Рокэ не мог. Потому что вообще больше был не в силах пошевелиться. Да и на ногах держался только благодаря хорошо натренированному телу. Или, если брать в расчет, что это все еще сон, благодаря своей памяти об этой натренированности. Но сколько он так простоит, если ничего не изменится? Такие сны никогда не заканчивались, пока по дороге не уходили последние люди в цепочке. А дети явно никуда не собирались, цепляясь за Рокэ так, словно от этого зависела их жи… так что не оторвать. И с их рук на его одежду и тело текло все больше и больше крови. Характерная смесь запахов металла и скотобойни быстро становилась подавляющей. Мертвые! Мертвые дети!!! Мертвые дети, которые держались за него изо всех своих не таких уж маленьких сил. *** Усилием воли подавив поднимающуюся в душе панику, Рокэ все же попытался, как можно аккуратнее, освободиться из этих очень странных объятий. В ответ дети стали рыдать еще громче и цепляться еще крепче, хотя мгновение назад казалось, что это невозможно. Несколько из них даже попытались взобраться по Рокэ так, чтобы повиснуть у него на плечах и шее. Им это не удалось, но в результате он сам потерял равновесие. Подумал, что падает, и тут же, по законам сна, ощутил себя уже не стоящим, а сидящим на обочине дороги. При этом дети никуда не делись, так и продолжали облеплять, теперь уже точно со всех сторон. Держались за ноги, за руки и даже прижимались со спины. Маленькие ручки гладили его по волосам, так что волосы быстро стали влажными и слипшимися от чужой крови. — Да что вам от меня нужно?! — в отчаянии воскликнул Рокэ. Ответом ему был только новый всплеск рыданий, всхлипываний и неразборчивого лепета. С тяжелым вздохом Рокэ приготовился просто переждать очередной жуткий опыт. Сон не кончится, пока дети не уйдут. Но ночь в реальности закончится обязательно, тогда или Рокэ сам проснется с рассветом по многолетней своей привычке, или чуть позже его разбудят слуги. После этого у него будет по крайней мере день времени, чтобы придумать, как справляться с новой проблемой. На деле дольше: при определенном напряжении воли и достаточном количестве вина Рокэ мог хоть неделю не спать вообще. Хотя, если он будет очень пьян, то вряд ли сможет придумать что-то дельное. Впрочем, об этой проблеме можно побеспокоиться позже. А пока следовало просто дождаться пробуждения. Рокэ прикрыл глаза и постарался отрешиться ото всего. Ждал он долго. Казалось, целую вечность. Но ничего не менялось: Рокэ по-прежнему сидел на обочине дороги, за него цеплялись рыдающие дети — мертвые дети — с их рук текла кровь, которой не было, пока они шли по дороге, а теперь вроде как становилось все больше и больше. С Рокэ кровь тоже уже текла, потому что его одежда больше не могла ее впитывать. Надо было признать: конца сну все еще было не видно, а ситуация не просто не улучшалась, но становилась хуже. Значит, пора было предпринять что-то решительное. И Рокэ запел. Колыбельную на кэналлийском языке, которую помнил со времен собственного детства. Или ему только хотелось верить, что он помнит ее именно с этих пор? Как бы то ни было, песня была замечательная: о ласточках, которые приносят счастье в дом и дарят детям сладкие сны о полете. Петь без гитары всегда сложнее, чем с ней, но все равно хорошо. Рокэ увлекся, на несколько мгновений забыл о своем тяжелом положении и почувствовал себя почти счастливым. Да и детские рыдания стихли. Маленькие мертвые бириссцы слушали пение человека, который решил затопить их дом вместе с ними, словно зачарованные его голосом. Однако все еще продолжали изо всех сил цепляться, и крови меньше не стало. Может быть, ее даже опять стало больше. И ни один из детей по-прежнему не произносил ни одного внятного слова. Однако Рокэ решил, что успех налицо. А раз так, следовало его немедленно развить. Следующей в ход пошла песня о ветрах далеких, которой он как-то спьяну поразил Ричарда Окделла, несмотря на всю тогдашнюю предубежденность юноши. Но на этот раз она не показала своей чудодейственной силы. Как и парочка традиционных кэналлийских баллад о любви, предательстве и мести. Дети снова рыдали, почти не обращая внимания на пение Рокэ. Так что пришлось вернуться к колыбельной о ласточках. Рокэ спел ее во второй раз, в четвертый, в шестнадцатый, в тридцать второй... Дети слушали, прижимаясь к нему и продолжая обильно заливать кровью и слезами. Рокэ Алва не сумел подавить невольную дрожь: кровь и слезы, хорошо, что кэналлийские виноделы не могли видеть того, что сейчас видел он, иначе бы виноградники, пожалуй, засохли на корню, а все их вино превратилось в уксус. Может быть, даже в яд. Но, по крайней мере, под колыбельную дети плакали тихо и это было лучше, чем когда вопили во всю мочь. Так что Рокэ продолжал петь одну и ту же песню снова и снова. Он уже сбился со счета, сколько раз легкокрылые ласточки из дивных заморских земель влетали в открытое окно и приносили на быстрых крыльях чудесные грезы… и ему было все равно. Может быть, каждая спетая песня приближала миг, когда он наконец проснется в своем доме на улице Мимоз, где нет никаких плачущих мертвых детей. А может быть, этого никогда не произойдет, и он будет петь им вечно. Или пока сам не умрет… Или… Еще что-нибудь… Нет! Нельзя было сдаваться. Рокэ никогда этого не делал. Сейчас тоже не сделает. Выругавшись про себя так грязно, как только мог придумать, Рокэ принялся размышлять, что еще мог бы предпринять в своем нынешнем положении, раз пение особенно не сработало. В Создателя он не верил совсем. Но олларианским канонам его когда-то учили. Так что на всякий случай Рокэ прочитал несколько молитв, которые показались ему подходящими случаю. Предсказуемо, ничего не произошло. Дети снова горько плакали, не обращая внимания на его откровенно не воодушевленный бубнеж. Затем пришел черед Четверного заговора. Относительно него, по крайней мере, можно было точно сказать, что в некоторых случаях он отлично работал. Так что Рокэ Алва читал древние слова на этот раз довольно убежденно. — …Пусть Четыре Скалы станут щитами от всех моих врагов, сколько бы их ни было, — закончил он. И опять никакой заметной перемены в его нынешнем положении или в поведении детей не произошло. Дети, может, немного заинтересовались заговором в начале, но ни исчезать, ни уходить по дороге, ни хотя бы успокаиваться от него вовсе не думали. Что ж… Рокэ уже знал, что Четверной заговор помогает далеко не всегда. Не смыли же Четыре Волны его проклятия, хотя было время он твердил эти слова чаще, чем самый истовый абвениат. Потом бросил страдать ерундой, конечно. «Правильно сделал, что бросил», — подумал Рокэ, чувствуя жгучую досаду на самого себя, за то, что опять попытался поверить непонятно во что. В конце концов, жизнь вполне ясно дала ему понять: только Леворукий хоть сколько-то заинтересован в его судьбе, да и то, вероятно, потому что рассчитывает когда-нибудь стребовать долг сторицей. Значит, сегодня пришло время еще увеличить свой кредит. — Помоги мне выбраться! — яростно крикнул Рокэ в никуда. — Если я застряну здесь, то уже не смогу быть тебе полезен. От резкого выкрика дети задрожали и разревелись, пожалуй, во сто крат горше прежнего. И кровь тоже полилась обильнее. Кто-то из детей неловко взмахнул маленькой ручкой, и брызги угодили Рокэ прямо в лицо, несколько попало даже прямо в глаза. Поднять руку, чтобы утереться он не мог. Оставалось только отчаянно моргать. Леворукий не появился, не послал никакого избавления или даже самого неясного знака. Ничего. Наверное, Повелитель Кошек сейчас отвлекся на что-то другое. Или даже он не был властен над этими снами. Рокэ почувствовал, что и сам как никогда за последние десять — даже больше, прошло уже больше — лет близок к тому, чтобы разрыдаться. И плевать на… На все плевать. Но это означало бы сдаться, сломаться окончательно. И не принесло бы никакой пользы. Поэтому Рокэ сделал над собой усилие, выпрямился и… снова запел о ласточках. *** Крови становилось все больше. Она текла и текла с рук мертвых бирисских детей, по телу Рокэ, и сначала впитывалась в землю, на которой все они сидели. А потом перестала впитываться. Твердая сухая земля размокла и превратилась в кровавую слякоть. Дети не обращали на это внимания. Рокэ решил, что ему тоже все равно. Да и перебраться на другое место возможности не было: дети по-прежнему облепляли его со всех сторон и держали так, что не шелохнуться. Оставалось только петь. И Рокэ пел. Пел. И пел. И в какой-то момент его обычно сильный и чистый голос начал слабеть и сипнуть. Хотя это все еще был сон, так что перенапрячь связки на самом деле Рокэ не мог. Но, к несчастью, слишком хорошо знал, что петь без остановки часами и не устать для человека невозможно. Теперь собственное сознание заставляло его с этим считаться. Словно мало было других проблем. Все равно Рокэ упирался изо всех сил. Тем более, что других идей так и не приходило в голову. Однако, когда изо рта стал вырываться только едва слышный низкий шепот с присвистом, замолчал. Дети тут же заревели прямо-таки оглушительно. Голова в ответ так и взорвалась болью — память о мигрени не отпускала. А у него больше не было никакого средства, чтобы утишить эту какофонию. И тогда Рокэ взмолился, сам не зная к кому: — Помоги мне. Помоги. Я больше не могу… Не могу так… Я не справлюсь один. Я так устал… Помоги мне отдохнуть… Помоги, пожалуйста… Рокэ ни на что на самом деле не надеялся, поэтому даже не озирался по сторонам. Так что был в четыре раза больше возможного удивлен, когда на дороге прямо перед ним вдруг воздвигся, иначе не скажешь, его оруженосец Ричард Окделл. Босой и одетый для сна, но с фамильным кинжалом на поясе и почему-то с обнаженным мечом Раканов в руке. Во сне меч выглядел оружием великолепным и грозным, не то что наяву. А Ричард Окделл — словно знал, что с этим мечом делать. Тоже страшно далеко от реальности, наверняка. Так Рокэ возможное спасение себе и представить не мог, даже в самом абсурдном из снов. Впрочем, было бы неправдой сказать, что появление оруженосца его совсем не обрадовало — любая перемена обстановки отвлекала от монотонности и отчаяния, а потому была сейчас желанна. Рокэ разглядывал мальчишку, прикидывая, призвал ли случайно в свой кошмар настоящего Окделла или это просто порождение его измученного детскими воплями ума? До сих пор ему случалось только самому видеть чужие сны. Не слишком часто. Он даже не всегда понимал, чьи они. Но там, по крайней мере, обычно не оказывалось верениц покойников. Между прочим, несправедливо! Можно подумать, только он, Рокэ Алва, на своем веку убивал кого-то. Впрочем, ему ли удивляться несправедливости? Потомку предателя и прочее, прочее, прочее. При этой мысли Рокэ привычно неприятно улыбнулся. Но дети этого не заметили, так что не испугались. И к лучшему. Юноша тем временем озирался, видимо, в поисках врагов, которых можно было бы проткнуть явно полюбившейся ему древней штуковиной. Что ж, его ждало огромное разочарование в самом скором времени. Окделл, впрочем, проявил типичное для себя ослиное упрямство — вот уж чьи предки ошиблись с гербовым зверем — и несколько раз обозрел местный унылый пейзаж, прежде чем признал, наконец, что сражаться тут не с кем. Его оружие, подчиняясь логике сна, тут же исчезло. А сам он вдруг соизволил обратить внимание на своего сеньора: — Эр Рокэ… Почему-то ровно в этот миг пришла уверенность, что Окделл вполне настоящий. — А я думал, вы все же научились называть меня монсеньором, юноша, — отозвался Рокэ, ради такого дела у него даже снова прорезался вполне обычный его голос. Наяву оруженосец и правда больше почти не допускал таких промахов и поправлять его больше не приходилось. Впрочем, сейчас даже набивший оскомину за первые месяцы обмен репликами не раздражал, создавая утешительную иллюзию нормальности происходящего. Просто эр — то есть, тьфу ты, сеньор — распекает рассеянного оруженосца, который никак не может запомнить и исполнить простейшее требование. И ничего больше. Мертвые бирисские дети словно согласились до поры поддерживать эту иллюзию: цеплялись за Рокэ молча и усиленно глазели на Окделла. То ли он их чем-то заинтересовал, то ли они прикидывали как половчее в самый неожиданный момент оглушить ревом и его. — Монсеньор, — послушно исправился Ричард. — Где мы? И зачем вы меня сюда позвали? — Уверяю, юноша, вас я не звал, — откликнулся Рокэ. Привычные интонации и фразы давались легко. И давали время подумать над истинным положением вещей. Но ничего стоящего на ум все равно не шло. Тем более Ричард Окделл тут же принялся отвлекать сеньора от раздумий. Сердито свел брови и упрямо сказал: — Нет, позвали. Вы так кричали, что я прибежал как был, даже обуться не успел. Тут разговорчивость покинула его за компанию с гневом, и мальчишка смущенно уставился на свои сапоги. В смысле, на ноги безо всяких сапог. И даже без чулок. Хороших ответов на его вопросы все еще не придумывалось, поэтому Рокэ решил сказать правду. — Я звал не вас и понятия не имею, для чего здесь вы, — признался он, сознательно делая акцент на последнем слове. Ричард вскинулся. Покраснел. Побледнел. Еще больше побледнел. Хотел что-то сказать. Но будто остановил себя и снова замер, уставившись на собственные ноги со странной сосредоточенностью. Правда прозвучала, пожалуй, резче, чем хотел Рокэ. Но не извиняться же теперь перед мальчишкой. — Не волнуйтесь, все это — только сон, и вы наверняка благополучно проснетесь, — добавил Рокэ вслух. На этот раз ударение на «вы» получилось невольным. Ричард Окделл перестал казаться расстроенным и начал выглядеть разом обеспокоенным и раздосадованным. — Монсеньор, если сами не знаете, зачем я тут, дайте хоть камни послушать, — потребовал он. — Они очень хотят мне что-то рассказать. Рокэ изумленно умолк. Наяву у Окделла дерзость и смирение тоже всегда шли вперемежку, но обычно не сменялись с такой головокружительной быстротой. Да и ни о каком слушанье камней речи раньше не заходило. А тут, видимо, приняв молчание сеньора за согласие, оруженосец почувствовал себя совсем вольготно: присел на корточки, так что теперь древних каменных плит касались не только ступни его, но и ладони, прикрыл глаза и словно бы вправду к чему-то внимательно прислушивался. В таком положении он оставался довольно долго. Дети продолжали молчать. Рокэ настороженно наблюдал за Окделлом. Вряд ли тот мог как-то сделать этот сон еще хуже, но мальчишка умел удивлять. Да и эти якобы говорящие с ним камни… Рокэ на всякий случай тоже прислушался. Но ничего не услышал. Лицо Ричарда казалось сперва спокойным, даже торжественным, и при этом почти довольным. Словно у героя какой-нибудь особенно древней гравюры «Повелитель Скал благосклонно внимает своим подданным». Потом он состроил гримасу, которую Рокэ поначалу видел при каждом разговоре с оруженосцем: она появлялась всякий раз, когда ему говорили что-нибудь, чего он не хотел слышать. Выходит, и камни чем-то не угодили герцогу Окделлу. От этой мысли хотелось не то чтобы смеяться, а совершенно по-мальчишески захихикать. Но Рокэ сдержался, а то еще маленькие бириссцы вспомнят, что вообще-то должны терзать его плачем, а не таращиться на то, как юноша беседует со своей стихией? На лице Ричарда проступило совсем уж откровенное отчаяние. Вот такого себе в реальности он не позволял! А тут весь скривился, сжался, того и гляди сам заплачет. Нет, не заплакал, яростно замотал головой, да еще принялся твердить: — Нет. Нет! Нет! И все-таки по щекам покатились слезы. Решив, что это уж слишком, Рокэ сурово окликнул его: — Очнитесь, Окделл. Встаньте и подойдите ко мне, немедленно! В реальности такой тон обычно действовал даже во время особо острых приступов враждебности. Но сейчас Ричард никак не отреагировал. Похоже, и вовсе не услышал. Зато мертвые бирисские дети услышали и решили, что вот теперь-то точно стоит еще пореветь. Рокэ поморщился, но, уже зная, что с детьми ничего не может поделать, решил сосредоточиться на своем оруженосце. Одно за другим он пробовал другие, более мягкие, варианты обращения: — Юноша… — Ричард… — Дикон… — Дик… — Да Дикон же!.. Пользы ни одна из этих попыток не принесла. Окделл все плакал и пытался отрицать что-то, да так рьяно, что вот-вот забьется в нервном припадке, пожалуй. Рокэ понял, что ему все же придется снова попытаться встать, чтобы добраться до юноши и вытряхнуть его из этого странного состояния. Да уж, вот тебе, Рокэ Алва, и помощь, и спасение. С другой стороны, думать о своем бедственном положении было больше некогда. Рокэ принялся аккуратно, но решительно отцеплять от себя детские пальчики. И конечно, детям это совсем не понравилось! Облепить его еще плотнее они уже не могли, держаться крепче — тоже. Но начали реветь еще исступленней и снова принялись карабкаться по нему. Одна маленькая девочка, кажется, лет двух, умудрилась забраться Рокэ на плечо и встать там в полный рост. Рокэ поневоле дернул рукой — поддержать малютку, если станет падать. Но рука не двигалась, за нее держалось сразу несколько других детей, которые вовсе не собирались Рокэ отпускать. Девочка, к счастью, не падала. Но и не слезала. Казалось, вид с такой высоты ей особенно понравился. Тем временем Окделл наконец соизволил вернуться к реальности — в смысле, к реальности этого сна — без посторонней помощи. Открыл глаза, встряхнулся, как огромная мокрая собака, торопливо стер слезы со щек и резко выпрямился. Затем в пару размашистых шагов оказался рядом с Рокэ и громыхнул: — Я знаю, что нужно делать, эр Рокэ. Во второй раз отчитать его за «эра» или выяснить, что именно он знает — или думает, что знает — Рокэ не успел. Ричард ловко подхватил на руки ту самую девочку, что взгромоздилась на плечо Рокэ. Она протестующе завопила на очень высокой ноте и сразу же попыталась вырваться. Теперь в руках у Окделла извивался орущий и перемазанный с ног до головы кровью ребенок. Но тот и не подумал опустить ее на землю или хоть отстраниться. Наоборот, прижал к груди, посадил на согнутую в локте руку, а другой рукой принялся вытирать маленькое личико невесть откуда взявшимся белоснежным носовым платком. Вмешаться и сказать, что толку из этого все равно не выйдет, Рокэ опять не успел. Платок Окделла в этом сне оказался, очевидно, наделен некими сверхъестественными свойствами: скоро не только лицо, но и весь ребенок целиком, включая волосы и одежду, очистился от крови. А платок так и остался белоснежным. После этого девочка прекратила пытаться вывернуться из рук Окделла. Наоборот, сама обняла юношу за шею и прижалась к нему как к родному. Даже плакать совсем перестала и что-то доверительно зашептала прямо в ухо Надорскому герцогу. Ричард Окделл наяву едва ли позволил бы какой-то крестьянской малявке, даже и не бирисской, так себя обнимать. Чего-чего, а гордости у него было на целый гвардейский полк в почетном карауле. Но тут не возражал. С серьезным видом слушал, даже кивал сочувственно и утешительно гладил детские плечики и спинку, прикрытые простой полотняной рубашкой. А потом почему-то сказал: — Он сожалеет, очень-очень сожалеет. Просто сказать об этом пока не может, поэтому сейчас я говорю за него. Но в следующий раз он исправится. У Рокэ сразу же возникло неприятное подозрение, что «он» — это, собственно, он, Рокэ, герцог Алва, и его оруженосец только что принял за него какое-то обязательство. Наверняка обременительное. Возможно, невыполнимое. — Юноша, — протестующе зашипел Рокэ. Дети, которые снова притихли было, наблюдая за Окделлом, мигом вспомнили, что им положено реветь. Девочка на руках у Окделла чуть отстранилась от его груди и как-то строго и требовательно — хоть это и смотрелось странно для такой малютки — поглядела на Ричарда, потом на Рокэ и снова на Ричарда. — Правда-правда, провалиться мне на месте, если вру, — сказал ей Ричард, не обращая на возмущенного сеньора никакого внимания. В ответ на это девочка вдруг расплылась в счастливой улыбке, а затем исчезла. Вот только что у Ричарда на руках сидел ребенок, а вот никто не сидит. Ричард кивнул сам себе, будто бы чего-то такого и ожидал. Но вид у него все равно был ошарашенный. Впрочем, он довольно быстро справился с этим и наклонился, чтобы выудить из окружившей Рокэ кучи детей еще одного. На этот раз он взял из рук тоненькой девочки, выглядевшей тут самой взрослой, вопящего младенца, обтер его от крови своим платком и принялся укачивать, что-то нежно напевая. Почему-то в этой колыбельной Рокэ опять послышалось все то же: «Он сожалеет, очень сожалеет». — Ричард, — требовательно окликнул его Рокэ. — Что именно вы делаете и о чем говорите? — Позже, позже, эр Рокэ, — ответил Ричард на мотив все той же колыбельной. — Сначала нужно успокоить детей. После этих слов он поцеловал уже совсем успокоившегося младенца в лоб, и тот исчез так же, как девочка. А Ричард сразу же потянулся за другим ребенком, и на этот раз выцепил того самого мальчика, который шел по дороге первым. Он даже не протестовал и не вертелся, легко позволил обтереть себя от крови и быстро уткнулся лицом в плечо юноше. Ричард опять начал что-то шептать. Малыш в ответ в основном кивал или качал головой, иногда лепетал что-то по-прежнему маловразумительное. Но Окделл, похоже, знал или догадывался, что именно тот говорил. На своего сеньора оруженосец вообще не смотрел. Рокэ чувствовал, как в нем закипает раздражение. Он хотел получить объяснения — и немедленно. Да и такой дерзости наяву не потерпел бы не только от собственного оруженосца, а ни от кого вообще. И еще Рокэ был до кошек, до леденящего холода в животе, встревожен тем, как и почему вдруг Ричард Окделл мог так легко распоряжаться в его сне, где сам он оказался совершенно беспомощен. Однако не слышать больше детского плача было бы прекрасно. Ради этого разговор действительно стоило немного отложить. *** Не со всеми детьми Ричарду оказалось так же легко сладить, как с первыми тремя. Кого-то ему приходилось долго укачивать, расхаживая взад-вперед по обочине дороги. С кем-то он, напротив, садился прямо на землю — выбирая места поодаль от кровавой лужи, которая натекла вокруг Рокэ и все еще жавшихся к нему маленьких бириссцев — и подолгу просто молча обнимал их, пока они сами не успокаивались достаточно, чтобы исчезнуть. С каждым ребенком Окделл вел себя так безмятежно и ласково, словно в его распоряжении было все время в Кэртиане. И все терпение. Кто бы мог заподозрить такие запасы в мальчишке, который так часто вскидывался на пустом месте? Уж точно не его сеньор. И радоваться сейчас этому открытию у Рокэ абсолютно не выходило. Он хотел, чтобы Ричард уже закончил с детьми поскорее и его можно было — наконец! — как следует допросить. В смысле, расспросить. Тем более тот упорно продолжал всем своим маленьким собеседникам повторять «он сожалеет». Как только детей осталось достаточно мало, чтобы Рокэ снова мог свободно двигать руками, он сам попытался ускорить дело, копируя действия Окделла. Раз уж они работали. Рокэ подтянул к себе на колени мальчишку, который и так уже практически на них сидел, затем изо всех сил постарался представить в руке чистый носовой платок — и тот появился, похожий на один из настоящих платков Рокэ, с вышитым вензелем Р.А. Но стоило только Рокэ дотронуться платком до лица ребенка, как ткань пропиталась кровью, и мальчик закричал так, словно его убивают. Впрочем, он ведь и был уже мертв. Мертв! Мертв! Мертв!!! И для него на самом деле ничего нельзя было сделать. От внезапно накатившего ужаса этих мыслей Рокэ отвлек Ричард, который как раз закончил с очередным ребенком и пришел забрать следующего. Он снял мальчика с колен Рокэ, и для разнообразия обратился к своему сеньору. — Потерпите, эр Рокэ. В этот раз я сам все сделаю, уже немного осталось, — сказал он странно мягким тоном. Должно быть, слишком привык к такому, пока возился с детьми. А может, впрямь думал утешить и Рокэ тоже. Если так, то ничего у него не вышло. Наоборот, чувство беспомощности стало теперь таким острым, что, казалось, резало изнутри. Рокэ не привык зависеть от других, да и вообще не доверял им делать ничего важного. Кроме тех случаев, разумеется, когда сам принимал решение скинуть какую-нибудь обязанность на подходящего исполнителя. Но для этого надо было знать, и что за обязанность, и чем так хорош исполнитель. Бросать дела на кого-то вслепую и надеяться случайно получить удовлетворительный результат Рокэ обыкновения не имел. Но сейчас выбора у него не было. Он мог только ждать, хотя уже никаких сил на это не оставалось. И вот на руках у Ричарда оказался последний ребенок: девочка, которая выглядела, пожалуй, старшей из всей компании. Ее плач и до этого был не таким уж громким, по сравнению с остальными. А теперь она совсем успокоилась, и они с Окделлом о чем-то шепотом беседовали, сидя на земле. Рокэ наблюдал за ними издали, и внезапно воцарившиеся вокруг него тишина и спокойствие как будто убаюкивали его. Он задумался о том, можно ли заснуть во сне, и пропустил момент, когда девочка тоже исчезла, как прочие дети. Опомнился, только когда Ричард уже подошел к нему, опустился на колени прямо в кровавую жижу и потянулся к его лицу со своим платком. Кусок ткани оставался таким же чистым, как в начале, но Рокэ все равно отпрянул, а затем и перехватил протянутую руку за запястье. Еще не хватало, чтобы его оруженосец обтирал ему лицо, как бирисским младенцам. — Прекратите, Ричард, — приказал он. — Вы явно слишком увлеклись. — Эр Рокэ, вы просто не представляете, как сейчас выглядите, — возразил Ричард и добавил неожиданно несчастным голосом: — Ужасно видеть вас таким. Рокэ на мгновение опешил. Оруженосец, воспользовавшись этим, тотчас высвободил руку и все же провел платком по его лицу: от виска к подбородку. Отчего вся кровь, свежая и уже засохшая, тут же исчезла с лица, рук, шеи. Волосы перестали слипаться от нее. Очистились рубашка, штаны и даже платок с инициалами, который Рокэ продолжал бездумно стискивать в пальцах. Тяжелый смрад тоже мгновенно исчез. Кровь на земле никуда не делась, но она больше не оставляла следов на Рокэ, как с самого начала вовсе не оставляла следов на Ричарде. Чтобы совершенно убедиться в этом, Рокэ даже заставил себя нарочно погрузить правую руку в темно-красную жидкость, скопившуюся в ближайшей ямке, но пальцы не окрасилась. Вдруг бросилось в глаза, что на руке нет перстней. В таких снах их почему-то никогда не бывало. Там можно было бы отличать сны от реальности, если б ему когда-нибудь понадобилось. Хотя зачем бы? Мысли медленно уплывали куда-то не туда. А ведь он хотел потребовать у Ричарда объяснений. Ему нужны были эти объяснения. — Эр Рокэ, — позвал Ричард. Муть усталости в голове Рокэ от его голоса будто бы рассеялась. Все вокруг снова обрело четкость. Впрочем, сил призвать оруженосца к ответу за очередного «эра» не чувствовалось. — Только не уходите из этого сна! — вдруг попросил Ричард взволнованно. — Как будто я могу, — горько усмехнулся Рокэ. — Камни говорят, что теперь можете, — ответил Ричард. — Когда тут никого, кроме нас, не осталось. Но все равно не уходите, мне так много нужно вам рассказать! А наяву я наверняка что-нибудь упущу, — заключил он почти с отчаянием. — Нужно, значит, расскажете, — отозвался Рокэ спокойно, как будто его самого не жгло изнутри желание немедленно все выяснить. Все-таки с юношей было удивительно легко держать себя как обычно, что бы ни творилось вокруг. — Давайте только перейдем на место почище, — предложил Ричард, покосившись на кровь на земле. Потом быстро поднялся сам и протянул руку Рокэ. В реальности тот попытался бы отказаться от помощи, даже если бы был серьезно ранен. Но этот сон заставлял его чувствовать себя разбитым и подавленным похлеще большинства ранений в жизни. Так что Рокэ позволил помочь себе подняться и даже прошел, опираясь на руку оруженосца, несколько бье. Тут они снова уселись на землю, бок о бок, словно решили отдохнуть на берегу реки. А на самом деле на обочине древней каменной дороги, которая, очевидно, с первой встречи поведала Повелителю Скал некие секреты, в знании коих Рокэ годами было отказано. Повелитель Скал, впрочем, тоже не торопился делиться ими. И только когда Рокэ уже собрался подхлестнуть его едким замечанием, произнес торопливо, будто боясь передумать: — Сначала самое главное, из-за чего вообще все это происходит, — здесь Ричард сделал странное ударение на слове «все», словно с трудом сдерживался, чтобы не закричать. — Эр Рокэ, вы — Ракан. Последний истинный Ракан в Кэртиане. И это вам предстоит провести мир через Великий Излом, когда Круг Скал сменится Кругом Ветра. А я как Повелитель Скал, должен вам всячески помогать, защищать и поддерживать. И других Повелителей тоже придется найти и собрать рядом с вами, они понадобятся на изломе, хотя камни мало знают о том, для чего именно. Или я не понял их объяснений. Ричард смутился и наконец замолчал. А может, у него просто кончился запас воздуха, потому что во все время своей потрясающей речи он не останавливался, чтобы толком сделать вдох. В глубине души Рокэ должен был признать, что околесица, которую нес юноша, имела на удивление много смысла. Особенно после драматичной иллюминации, разыгравшейся в небе не далее как сегодня днем, стоило ему взять в руки меч Раканов. Однако истинность не делала эти новости менее неприятными. Напротив. Вот почему, улучив момент, чтобы тоже высказаться, Рокэ раздраженно проговорил: — Ричард, меня интересуют не сказки о Раканах и возрождении вашей обожаемой Великой Талигойи, а информация: почему ко мне во снах приходят покойники? Почему я ничего не мог сделать с детьми, а вы смогли? Как мне избавиться от этих снов? Под конец он только чудовищным усилием воли заставлял себя не кричать. Ричард поморщился, словно от физической боли, которую ему хотелось бы скрыть, и воскликнул: — Да ни при чем здесь Талигойя! Ракан вообще нужен не для нее, а для всей Кэртианы. Он… То есть вы… Тут юноша перевел дух и заговорил спокойнее: — Вы — Сердце этого мира. Без вас Кэртиана погибнет. И гибель эта будет ужасна. То есть была бы ужасна, — поправился он. — Но мир не хочет умирать, поэтому бережет вас. Поэтому не можете умереть вы. И когда у вас с отцом случилась дуэль на линии, у него все равно не было шансов. Даже если бы вы вообще ничего не делали, а его удар нес вам верную смерть, его сердце остановилось бы прежде, чем он успел навредить вам. Теперь стало ясно, над чем мальчишка так плакал. В его глазах и сейчас снова блестели слезы. — Это несправедливо, эр Рокэ! — заключил он запальчиво и резко умолк. *** Рокэ был далек от того, чтобы по любой причине оценить жизнь Эгмонта Окделла выше собственной. Но мысль, что любой его дуэльный противник был заведомо обречен на поражение и смерть, не из-за его мастерства или — чем Леворукий не шутит — правоты, подтвержденной высшими силами, а потому что ему просто нельзя было умирать… Мысль была неприятной. — Да, пожалуй, несправедливо, — согласился Рокэ вслух. — Но, уверяю вас, юноша, я ничего об этом не знал. Но если бы знал, и даже захотел что-то изменить, то вряд ли смог бы. Этого Рокэ говорить уже не стал. — Конечно, — неожиданно с готовностью согласился Ричард. — Вы не знали. И вы, получается, даже не виноваты. В смерти моего отца. Я хотел вам за него отомстить, мечтал, как отомщу… а потом уже не мечтал, но думал, все равно должен... А вы не виноваты… Голос его сделался печальным и как-то сошел на нет. Такая меланхолия Ричарду удивительно не шла. Рокэ мог бы возразить, что, все равно, конечно, виноват. Кто же, если не он. Виноват, а прощения не просит и не нуждается в нем, так что не из-за чего так переживать. Можно ненавидеть и дальше. В конце концов, многие делают это вообще без всякой причины. Но именно сейчас снова настраивать против себя Ричарда почему-то не хотелось. Ричард встряхнулся и сказал заметно бодрее: — Зато теперь я могу со спокойной совестью выполнять долг Повелителя Скал, вашего вассала и защитника. Ну, вот это уже лишнее. То есть сегодня мальчишка, конечно, спас его, если не от смерти, то от отчаяния и, возможно, непритворного безумия. Но становиться объектом рыцарских подвигов для своего оруженосца Рокэ не собирался. Следовало сразу же пресечь этот порыв. Так что Рокэ настроился на самый неприятный свой тон и заявил: — Успокойтесь, юноша. Меньше, чем оруженосец и духовник вместе взятые, мне нужна ваша собачья преданность. В ответ он получил хорошо знакомый возмущенный взгляд — «Как вы смеете!» По крайней мере, от привычки вопить это вслух его оруженосец за время службы более-менее избавился. Вместо этого Ричард с непонятной горечью произнес: — Собачью преданность еще нужно уметь заслужить, эр Рокэ. А я просто должен делать все возможное, чтобы вы тоже смогли исполнить свой долг. Все. Потому я сегодня и оказался здесь. И что бы еще другое мне ни пришлось сделать, я сделаю. Теперь, когда я знаю, что это необходимо, никто не сможет мне помешать. Взгляд его сделался в этот момент холодным и тяжелым, и как будто принадлежал человеку, гораздо старше годами. Чтобы разбить это впечатление, Рокэ сказал: — Уверен, если я захочу вам помешать, у меня получится. Ричард нахмурился и стал куда больше похож сам на себя. Для закрепления эффекта Рокэ продолжил: — А пока скажите-ка, по части собак вы решили поделиться со мной мудростью своих наставников или все же личным опытом? Юноша предсказуемо еще больше помрачнел. Но как-то даже слишком. Словно Рокэ шутя попал действительно по больному, но пойти на попятный уже не было возможности. С Окделлом ее обычно не случалось. — Опытом, — коротко буркнул Ричард, но потом, как это и наяву часто бывало, пустился говорить подробно: — Солдаты Олларов, когда только появились у нас, хотели прибрать к рукам отцовскую свору. Но собаки их не подпустили. Рычали и скалились, а когда этого оказалось мало, и зубы пошли в ход. После этого их всех перестреляли. Прямо на глазах у нас с сестрами. Я надеялся, хоть Эдит этого не запомнит, она была тогда совсем маленькая. Но это стало ее первым осознанным воспоминанием. С тех пор в замке не живут собаки… То есть были, конечно, и другие. Но их по большей части действительно украли. А кое-кого мы сами припрятали в деревне, надо же с чем-то по осени загонять дичь для запаса. Но в замке собак теперь нет. Ричард замолчал. Рокэ ничего не говорил тоже. Что тут скажешь? Конечно, никто не приказывал нарочно убивать собак и пугать маленьких девочек так, что они век не забудут. Но с побежденными не церемонятся. Все это знают. Просто предпочитают не вспоминать. — Так какой там, по-вашему, у меня есть еще неизвестный долг? — спросил Рокэ. Не то чтобы ему так хотелось знать. Но спросить следовало. К тому же, это скорее всего отвлечет Ричарда от дурных воспоминаний. Юноша действительно оживился: — Ракан и Повелители должны как бы почистить Кэртиану. Камни говорят, где-то глубоко под землей, в местах, которые специально для этого устроили Абвении, скапливается зеленый яд, и раз в Круг нужно избавляться от него, чтобы мир был спокойным и чистым, а людям в нем жилось хорошо. Но уже несколько Кругов этого не делали толком. Сейчас яд почти готов выплеснуться на поверхность. Тогда люди отравятся и лишатся разума, и мир погибнет, поэтому так важно в этот Великий Излом сделать все правильно. Рокэ невольно восхитился гибкости ума Ричарда: упорный эсперантист из рода упорных эсперантистов он рассуждал об Абвениях, глазом не моргнув, словно так и надо. Словно он всегда знал, что, конечно, именно они сотворили Кэртиану. И да, разумеется, сделали в ней специальные места для яда. А разве не всегда так бывает при сотворении миров? Ну и без сомнений, именно им двоим в компании еще двух или трех таких же неудачников предстоит помешать этим емкостям переполниться, а яду — свести всех с ума и убить. Что тут удивительного? Это юность? Или просто Ричард Окделл — воинствующий мечтатель, неисправимый романтик и безрассудный храбрец? Рокэ, со своей стороны, чувствовал себя как никогда старым, усталым, циничным и в общем непригодным для спасения миров. Он усмехнулся невесело и, в попытке дать себе время освоиться с этой идеей, протянул скептически: — Как же не повезло нам с вами. Сколько жила себе Кэртиана и все ей было нипочем. А теперь того и гляди погибнет от зеленого яда. Камни ваши ничего не напутали часом? Будь на месте Ричарда кто другой, можно было рассчитывать, что вот сейчас он признается в неудачной шутке или, даже скорее, сознательной попытке придать всему произошедшему в этом странном сне больше значения, чем следует. Но Ричард только серьезно кивнул, да, дескать, не повезло. — Нет, это они знают точно. — А чего не знают? — сразу заинтересовался Рокэ. — Сомневаются, достаточно ли мы с вами хороши, чтобы справиться с Великим Изломом, — все так же серьезно отозвался Ричард и, не дожидаясь новых вопросов, продолжал: — Но я думаю, они просто все еще расстроены из-за отца. Он был лучшем Повелителем Скал, чем я: сильнее, спокойнее, старше. Они доверяли ему и любили его. Меня они любят, но не очень-то доверяют. — А меня, надо полагать, и не любят, и не доверяют мне? — догадался Рокэ. Камни в этом смысле оказались удивительно неоригинальны. За пределами Кэналлоа к герцогу Алве так относилось большинство. Интересно, а какого мнения придерживаются камни в Кэналлоа? Неожиданно сильно захотелось верить, что они на стороне соберано несмотря ни на что. Ричард тем временем тяжело вздохнул, а потом признался: — Да, так и есть. Камни, например, думают, что вам и со снами этими самому, без меня, не справиться, про другое что и говорить нечего. А я считаю, что, как только вы узнаете, в чем дело, у вас обязательно все получится, — закончил он, и правда с большой убежденностью. Но это не сильно обнадежило Рокэ, даже наоборот. Ведь во что только не верил Ричард Окделл даже за время их знакомства: в невинность Катарины, в честность и благородство Штанцлера. Теперь вот в способность Рокэ избавиться от кошмаров. К тому же эти сны были вопросом в каком-то смысле более неприятным, чем предполагаемое спасение Кэртианы. По крайней мере, провести мир через Великий Излом нужно будет только один раз. В случае неудачи все просто умрут ужасной смертью — и Рокэ вместе со всеми. А сны тянулись уже очень давно и становились все хуже, и с ними нужно было жить. Причем жить так, будто ничего не происходит. — Ну так и в чем дело? — довольно резко спросил Рокэ. Ричард закусил губу, явно подбирая слова, потом заговорил осторожно: — Я ведь уже сказал, что вы Сердце Мира, а все эти люди, которые умерли по вашей вине, — тут он сбился и попытался исправиться: — я имею в виду… — Вы имеете в виду людей, которые умерли по моей вине, — перебил его Рокэ. — Что же с ними? — Ну, они тоже часть Кэртианы, поэтому Кэртиана из-за этого беспокоится, — ответил Ричард. — И чем больше их становится, тем больше она беспокоится. Поэтому, когда вы спите, Кэртиана посылает вам эти сны, как бы воспоминания мира об этих людях, и немного ваши воспоминания тоже, — Ричард вздохнул. — Это сложно объяснить. Но сны нужны Кэртиане, чтобы убедиться, что вы сожалеете об отнятых жизнях, что добры и милостивы. Это бы ее успокоило, и сны бы вам больше не снились. По крайней мере, не часто. Но вы всегда старались не показывать ничего такого, поэтому становилось все хуже и хуже. А теперь стало совсем плохо, — несколько неуклюже подытожил Ричард. — Совсем плохо и останется, — мрачно припечатал Рокэ. — Потому что я не добр, не милостив, и я не сожалею. Вы просто солгали этим детям, или, как вы утверждаете, самой Кэртиане, хотя не представляю, как вам это удалось. Солгали, а я, между прочим, пытался вас остановить. Ричард склонил голову, но не в знак смирения или раскаяния, а демонстрируя еще больше обычного своего упрямства, и возразил: — Нет! Вы добрый, я видел. Видел вас с вашими людьми и с крестьянами в Варасте, с Моро и кухонными кошками, с теми мертвыми плицами. Даже со мной иногда. Тут он покраснел и почти запнулся, но продолжил: — Вы добрый, просто так привыкли это скрывать, что и сами уже толком не помните. Вас научили, что доброту нельзя часто показывать, ведь слишком многие принимают ее за слабость или за глупость. А герцог не должен казаться слабым или глупым, так что лучше спрятать вообще. Меня тоже всему этому учили, ведь и я герцог. И я научился. Ну, наверное, почти научился, — Ричард неожиданно смущенно улыбнулся. — Но ведь герцог — тоже человек, и нельзя перестать быть человеком. Вам особенно нельзя. Это может погубить Кэртиану, потому она и боится, и уже как будто в отчаянии. Но если утешить людей, которые вам снятся, — хотя бы детей — она тоже утешится. И вы можете это сделать. Ваша доброта все равно иногда прорывается, даже когда вы изо всех сил ее прячете. А тут нужно просто дать ей волю. Рокэ, глядя на Ричарда сейчас, почувствовал неожиданный порыв умиления, как это иногда бывало. И точно так же, как в других подобных случаях, потянулся взъерошить ему волосы. На лице Ричарда мелькнуло выражение «Если б я знал, что вы это сделаете, увернулся бы», а потом пропало, сменившись спокойной открытой улыбкой. Возможно, он не так уж жалел, что не увернулся. Просто герцогу иначе не подобает. Возможно, Ричард действительно в чем-то прав. — Посмотрим, — сказал Рокэ со вздохом. — Следующий раз все равно непременно наступит. Ведь Кэртиана, или кто там насылает эти сны, захочет проверить, как я сам могу сделать все то, что сегодня вы делали за меня. Тогда и выяснится, вы правы или я. — Если у вас не получится, обязательно позовите меня, — быстро отозвался Ричард. — Вместе придумаем, как быть. Но я уверен, что вы обязательно сможете. — Даже из тех, кто хорошо меня знает и относится ко мне лучше других, никто с вами не согласился бы, — отозвался Рокэ. Хотел, чтобы это прозвучало насмешливо, а вышло, пожалуй, просто печально. Так что Рокэ продолжил настойчивее: — Да и я не согласен. Я не сожалею. Серьезно, не сожалею ни о чем из того, что сделал. Что сам принял решение сделать. — Но сожалеете о потерянных жизнях, — так же настойчиво возразил Ричард. — Об упущенных возможностях. Да уж, спорить с Окделлом все равно, что разговаривать со скалой. Без толку. Он твердо уверен, что знает все лучше всех. — Если бы не это, сны бы вам вовсе не снились, как бы сильно этого ни хотела Кэртиана, — продолжал доказывать Ричард. — Старая Энн не раз говорила, мы видим сны только о том, что волнует наше сердце и трогает душу, а уж она-то разбирается в таких делах. — И это дает нам одну, бесспорно, мудрую надорскую старуху против всего мира, — усмехнулся Рокэ, он не знал точно, кто такая «старая Энн», но пару раз Ричард упоминал ее и наяву. — Где каждый напомнит вам, что я бесчувственный негодяй, мерзавец и потомок предателя. А теперь еще потомок Ринальди Ракана, вероятно, — неожиданно для себя припомнил он и поморщился. — Какая неприятность. — О, — резко выдохнул Ричард, тоже что-то припомнив. — Не Ринальди, а Эридани. И там правда мерзость какая-то, камни до сих пор гудят от возмущения, когда вспоминают об этом, так что ничего не разобрать толком. Но если хотите, я могу расспросить их подробнее. Только мне для этого точно нужно снова попасть в ваш сон, наяву я гораздо слабее их слышу. — Не стоит, — отказался Рокэ. — То есть я, может быть, и приглашу вас еще поговорить с камнями, тем более нам не помешало бы выяснить, как именно нужно очистить Кэртиану. Но расспрашивать об Эридани не стоит. Я и так могу представить, что там получилось. И тогда быть потомком Эридани еще хуже, пожалуй, — мрачно заключил он. Ричард несколько мгновений помолчал, обдумывая услышанное. Потом на его лице отразилось понимание. Легенду о Беатриссе Борасска юноша помнил хорошо, и существовало не так чтобы много способов сделать ее ребенка потомком Эридани Ракана. — Не расстраивайтесь, эр Рокэ! — воскликнул Ричард наконец. — Подумаешь, Эридани. Если он так легко подставил родного брата, на дальнего потомка ему было бы тем более наплевать. И ничего вовсе вас с ним не связывает. Совсем ничего, слышите! Это была очень трогательная попытка утешения. Правда, очень. Но привычка сыпать колкостями, когда ему плохо, в очередной раз опередила все другие реакции Рокэ. Так что он спросил: — А вас, надо полагать, ничего не связывает со святым Аланом? Несколько мгновений Ричард выглядел ошарашенным, как будто не мог постичь суть вопроса. Однако ответил неожиданно тепло: — Связывает, конечно. Но ведь Алан Окделл был очень хорошим. Мой самый любимый предок. Кроме отца. И все Окделлы его любили. У нас есть семейные предания о том, как через многие годы и даже века после своей смерти святой Алан являлся во сне разным Окделлам и давал хорошие советы. И даже Ларакам тоже, хотя они-то ему вовсе не родичи. Когда я был маленьким, все надеялся, что он приснится мне. Но этого так и не случилось, — заключил Ричард и сразу же добавил: — Пока что. Рокэ удержал на языке пару вещей, которые как потомок Рамиро Первого мог сказать об очень хорошем Алане Окделле — ввязываться в бесполезный спор не хотелось. А вот новое и доселе неизвестное основание для семейной привязанности Окделла к этому своему предку было занятным. В роду Алва великих предков было более чем достаточно. Рокэ еще в детстве узнал о них все, что можно узнать, восхищался, мечтал быть достойным, сравняться или даже превзойти: в войне и дружбе, в приключениях и любви — во всем, в чем только возможно. Потом вырос и мечтал совсем о другом. С тех пор по крайней мере воинскими заслугами превзошел большинство и сравнялся почти со всеми самыми прославленными. Но никогда не чувствовал особой связи с кем-то одним. А уж до Эридани Ракана ему и впрямь нет и быть не должно никакого дела. Это хорошо. Это правильно. Это утешительно. И уже поэтому Рокэ, конечно, знал, что откажется от этой мысли когда-нибудь в скором времени, погрузившись в мрачность после четырех или шести бутылок «Дурной крови». Но сейчас он чувствовал себя не так уж отвратительно. И на этой ноте разговор с Ричардом, пожалуй, стоило закончить. Поэтому Рокэ обратился к своему оруженосцу, теперь уже вполне добродушно, но твердо: — Ладно, Ричард, вам пора возвращаться в ваш собственный сон. А мне просыпаться. Ричард пару мгновений выглядел так, будто хотел возразить. Но затем пробормотал что-то вроде: — Все важное я, наверное, уже сказал. Похоже, он не сомневался, что Рокэ может легко выпроводить его из сна и проснуться сам. А вот Рокэ не был уверен, что это сработает. Но уже через мгновение открыл глаза и увидел в свете утренних сумерек потолок в своей спальне, в доме на улице Мимоз.