Маршалы не сдаются, или Вырваться из кошмара

      Наделенный многими знаниями и опытом, а также обремененный немалым числом прожитых лет морисский лекарь Аджвад, сын Адиля, имел обширную практику среди знатнейших и богатейших жителей Олларии. Однако один день из каждых четырех он неукоснительно посвящал помощи людям, которые обычно вовсе не могли позволить себе никакого лечения. Во славу Лита, уточнил почтенный Аджвад, когда ставил Рокэ Алву — соберано Кэналлоа Первого маршала Талига и обладателя еще ряда иных титулов и званий — в известность об этой своей привычке. Почему во славу именно Лита, а не Астрапа, к примеру, Рокэ тогда не подумал спросить, а после тем более. Но вполне уяснил, что в каждый четвертый день лекарь премного занят, да и в другие не остается без дела. А потому в доме на улице Мимоз за ним посылали обычно лишь в случае крайней необходимости. В домах большинства иных пациентов — тоже. О несчастных болванах, посмевших оторвать сурового мориска от неотложных больных ради пустяка и получивших, без оглядки на положение и богатство, суровую отповедь, в столице ходили легенды. Пересказывали их кто с трепетом, кто со смешком, а кто и с возмущением. Дескать, вот что позволяет себе какой-то старый варвар-демонопоклонник. Но от услуг Аджвада никто по своей воле не отказывался. Тот был лучшим лекарем в стране, а возможно, и на всем континенте. Рокэ поморщился, представив, как теперь станет героем очередной байки в роде «Разгневанный Аджвад и спесивый идиот». Кэналлийский Ворон затребовал к себе гения медицины, потому что не смог без того проснуться. Что, вероятно, очень быстро превратится в «не мог встать с похмелья». А так уже будет даже и ничего! Рокэ невесело усмехнулся. Репутация гуляки и повесы давно поддерживала себя сама, и за ней можно было с удобством скрыть многое. Но от того, чтобы его, словно мальчишку, отчитал действительно разгневанный Аджвад, никакая репутация не спасет. Значит, следовало это просто перетерпеть, как ураган, как шторм, как неприятный сон… Впрочем, нет. Не надо о снах. Послышались шаги, дверь распахнулась и на пороге спальни Рокэ возник Аджвад, сын Адиля, в традиционном своем морисском наряде, лишь слегка измененном в угоду местному холодному климату. Куда лекарь отлучался и зачем, было неясно. Да и вряд ли имело значение. Рокэ выпрямился — насколько было возможно полулежа среди вороха подушек — и приготовился слушать без возражений. Он прекрасно умел это делать, хотя в последние годы умение ему, слава Леворукому, пригождалось нечасто. Лекарь аккуратно прикрыл тяжелую дверь, тихо подошел к постели и еще тише опустился в кресло рядом с ней. Образцово спокойное лицо, внимательный и ободряющий взгляд. Каррьяра! Все это говорило не о раздражении из-за пустяка, а о полной сосредоточенности на нуждах больного. Очень серьезно больного. Но Рокэ не был болен. И даже не ранен. А сны… Сны, в которых ему являлись покойники, за чью смерть он нес хоть какую-то ответственность, начались давно. Еще в его бытность оруженосцем у Вольфганга фок Варзов. С годами менялось только количество людей, на которых приходилось смотреть. С тех пор как Рокэ получил звание маршала, а позднее — Первого маршала, в эти сны добавлялись вообще все убитые со всех сторон каждой кампании, если пришлось повоевать хоть одной из армий Талига. Так что Рокэ давно перестал пытаться сосчитать мертвецов. Или как-то избавиться от снов. Просто приспособился жить с ними. А если он мало спал, так это потому, что много работал. И еще любил ночами пить вино и играть на гитаре. И вставать с рассветом. А за три-четыре часа сна, которые ему обычно оставались, Рокэ чаще всего не успевал вообще ничего увидеть. Ну, уж если успевал — так успевал. Ничего страшного. Это ведь далеко не каждый раз бывали те самые сны. А если даже и те… Стоять на обочине дороги и смотреть, как мимо шагают покойники, не так уж обременительно. То, что все они называли свои имена, а после этого еще жаловались ему на неоконченные дела и оставленных любимых, утомляло несколько больше, но тоже со временем стало привычным. Когда последний мертвец скрывался вдали, сон заканчивался. И можно было проснуться. А если немного повезет, даже успеть еще вздремнуть до утра, уже без кошмаров. Так все обстояло до Варастийской кампании. После нее покойники почему-то начали маршировать кругами. Вернее, дорога выглядела, как и раньше: вымощенный старинными каменными плитами прямой путь из ниоткуда в никуда, но мертвецы не заканчивались. Как только Адгемар — пока что последний в длинной череде — уходил, проныв свое, а он оказался на редкость неприятным типом и даже после смерти печалился не о сыне или дочери, а о красивой интриге, разрушенной жестокой рукой Ворона… Так вот, как только уходил Адгемар, опять появлялся первый убитый Рокэ на дуэли — еще до Лаик — наглый хлыщ. За ним второй и третий… Все они были первостатейными мерзавцами и дураками, и абсолютно ни о ком из них Рокэ не жалел ни тогда, ни сейчас. Но их повторное появление его, признаться, напугало. Еще в первую ночь, после которой Рокэ на рассвете проснулся сам. После второй его пришлось будить Хуану, поздним утром, когда стало ясно, что соберано не просто вдруг решил выспаться. А вот после третьей ночи разбудить Рокэ уже никак не удавалось, и Хуан послал за лекарем. Между этими тремя ночами, разумеется, было еще по несколько абсолютно бессонных, во время которых Рокэ с новым рвением пробовал изыскать средство от своих неприятных снов: подходящую микстуру, благовония или заговор… или что-нибудь. Но ничего не находил. Все возможные варианты он, по правде говоря, перебрал еще до того, как принял первомаршельскую перевязь. И все отбросил за полной их бесполезностью. А внезапное озарение наступать не желало. Оставалось упрямо бодрствовать. Но обходиться вовсе без сна живому человеку, каким бы он ни был выносливым и сколько бы ни пил вина для подкрепления сил, невозможно. Так что в конце концов Рокэ приходилось, оторвавшись от дел и изысканий засыпать снова. А во сне смотреть на хоровод покойников. И все же это не значило, что Рокэ поразил недуг, требующий такого осторожного и бережного отношения старого Аджвада. Рокэ Алва уж точно не собирался умирать от каких-то там снов! Тем не менее Аджвад уже говорил негромко и уверенно, признаваясь, по сути, в том, что понятия не имел, что за напасть приключилась с его пациентом. И хуже того, в том, что в пробуждении больного заслуги лекаря вовсе не было. — Нет на свете ничего страшнее союза невежества и жестокости, — сказал наконец Аджвад, — особенно когда дело касается исцеления телесных и душевных хворей. А всякие рассуждения, что болезнь может быть послана в наказание или для вразумления, я всегда полагал — и полагаю теперь — плодами именно такого союза. Чаще всего за ними стоят только низкие попытки отгородиться от чужой беды, не замечать ее и ничего не делать. Однако в вашем случае у меня нет сомнений, что некая недоступная людскому пониманию сила послала вам беспробудный сон с какой-то целью и сегодня позволила сначала мне понять это, чтобы я мог рассказать, а затем вам — проснуться, чтобы вы могли услышать. Проговорив все это, лекарь вздохнул, словно с его плеч спал тяжелый груз. Рокэ, в свою очередь, ни малейшего облегчения не испытывал, наоборот. То, что ученый мориск принялся рассуждать о суевериях, достойных деревенской знахарки где-нибудь в непролазной глуши на севере Талига, было жутко. — Вы предлагаете мне и впредь полагаться на милость «недоступной людскому пониманию силы»? — в этот вопрос Рокэ вложил столько сарказма, сколько смог, то есть весьма много. Лекарь отрицательно покачал головой, не теряя ни капли своего спокойствия, и ответил: — Едва ли эта сила пожелает являть свою милость каждый раз. Вам лучше было бы понять, чего она от вас хочет. «И дать ей это» — осталось невысказанным, но ясным. Рокэ вовсе не прельщала идея давать что-то некой неизвестной силе, которая годами пыталась давить на него, превращая его сны в кошмары. Это означало бы сдаться из страха, а Рокэ Алва никогда так не делал. Иначе его бы давно сломали, обломки выбросили и забыли. И только Леворукий знает, что бы тогда стало с Талигом. Но обсуждать подобные темы с лекарем, даже очень знающим и почтенным, смысла не было. Поэтому Рокэ заставил себя успокоиться и задал уже вполне практический вопрос: — А если я не пойму, как мне проснуться в следующий раз? — Надежнее всего было бы не спать, пока не поймете, — мрачно отрезал лекарь. Затем, чуть мягче, добавил: — А если это невозможно, пусть рядом с вами останется человек, близкий вам по духу. Можно и по крови, но главное — по духу. Подойдет возлюбленная, друг, учитель или ученик. Кто-то, кому вы дороги и нужны, и кто дорог и нужен вам. У такого человека больше шансов дозваться вас из подобного сна, чем у всех лекарей мира. Первым порывом Рокэ было заявить, что никаких близких по духу людей у него нет. Впрочем, это тоже относилось к числу вещей, которые бессмысленно обсуждать с лекарем. Так что Рокэ любезно поблагодарил за совет и отпустил старика к настоящим больным. Но уже после ухода Аджвада, еще раз как следует все обдумав, Рокэ вынужден был признать: несмотря на усилия, потраченные им в последний десяток лет на то, чтобы держать людей на расстоянии, действительно — и к счастью! — не было у него только возлюбленной. Друзья, обретенные когда-то в юности, по-прежнему оставались в жизни Рокэ и пришли бы, если бы он позвал. Да и учитель у него тоже был. Разве не так Рокэ до сих пор думал о фок Варзов, своем бывшем сеньоре? Так. Из этого же следовало, что и у него самого теперь завелся ученик! Оруженосец Ричард Окделл, собственной мрачной и вечно взъерошенной персоной. Мысль оказалась неожиданно трогательной и забавной, так что Рокэ тихонько рассмеялся и от этого почувствовал себя несколько лучше. Впрочем, если подходить к делу серьезно, фок Варзов было бы слишком долго добираться в столицу из Торки — не выйдет до его приезда не спать. А Дикон, конечно, рядом, но впутывать в это мальчишку откровенно не хотелось. К тому же Окделл, поддавшись очередному порыву, мог рассказать обо всем Штанцлеру. Вот уж с кем делиться своими снами Рокэ ни за что бы ни стал. Оставались друзья. И так случилось, что как раз в Олларии неотлучно находился друг, на которого Рокэ без сомнений мог положиться в любом, самом сложном и опасном деле. *** Вот так и вышло, что через восемь дней после разговора с морисским лекарем, когда Рокэ вынужден был признать, что сегодня ночью поспать ему совершенно необходимо, он напивался у себя в кабинете не с кем-нибудь, а с капитаном королевской охраны Лионелем Савиньяком. Пока они были еще трезвы, Рокэ коротко и сухо рассказал, что с ним происходит и что ему нужно от Лионеля. Потом заставил себя усмехнуться и спросил так, будто это не было слишком важно: — Что, Ли, переночуешь со мной сегодня? Надеремся до закатных кошек, а утром похмельный ты растолкаешь чуть менее похмельного меня. Лионель легкого тона не подхватил. Долго отстраненно молчал, уйдя в свои мысли. Какие именно, догадаться по лицу было нельзя. Но чаще всего с таким видом он отыскивал слабые места в схемах охраны короля и приближенных на крупных и открытых для большого числа посторонних церемониях. Рокэ не торопил. В ответе он на самом деле не сомневался — насколько проклятый или избранный Леворуким вообще может позволить себе не сомневаться в чем-нибудь. А Лионель мог додуматься до чего-то интересного. Наконец Лионель, явно все еще наполовину погруженный в размышления, произнес: — Я кое-что читал о странных снах. На гальтарском, еще когда много в нем практиковался. Может быть, что-то из этого окажется полезным… В следующее мгновение он встряхнулся и сказал твердо: — Конечно, я растолкаю тебя утром, Росио. А потом тем же тоном, но уже с лукавыми искорками в темных глазах добавил: — Негоже Первому маршалу спать, когда капитан королевской охраны вынужден тащиться на службу во дворец. Тут они обменялись быстрыми усмешками, и Рокэ почувствовал, что его надежда все же благополучно увидеть завтрашнее утро расцветает, как в сезон расцветают гранатовые рощи Кэналлоа. — Но сначала нам нужно надраться, — напомнил он. — Конечно, — снова сказал Лионель. И они сразу же приступили к реализации этой части плана, стратегически расположившись на шкуре черного льва перед камином. Дверь кабинета была плотно закрыта, а Хуан, когда принес вино, получил распоряжение не впускать к ним никого и ни при каких обстоятельствах. Четыре корзины «Дурной крови» на двоих сделали их благодушными и поэтично настроенными, потом откровенно сентиментальными… Хотя, кажется, они выпили не все? Или все?.. В любом случае, они вспоминали лето в Сэ и уроки верховой езды по-кэналлийски, зиму в Торке и первое знакомство с можжевеловой, и еще… что-то. В какой-то момент разговор оборвался на полуслове, а они, словно заигравшиеся до предела усталости дети, обнялись и заснули все на той же львиной шкуре. Рокэ и Лионель не успели познакомиться в возрасте достаточно нежном, чтобы у них были общие детские воспоминания подобного рода. Но вот теперь выпал случай наверстать. Подумав об этом, Рокэ улыбнулся, пьяно и расслабленно, и, прежде чем окончательно провалиться в сон, подумал еще, что так, может, ему и вовсе ничего сегодня не приснится. А если приснится, то Лионель, конечно, сумеет его разбудить. Иначе и быть не может. *** Поначалу события во сне развивались, как всегда: покойники шли по дороге и говорили, Рокэ стоял на обочине и слушал. Он осознавал, что спит, не чувствовал ни следа опьянения и с сожалением, но без особого удивления, констатировал, что надежды отогнать кошмар одним присутствием дорогого друга, очевидно, не оправдались. Оставалось рассчитывать, что хоть старый мориск был прав, и утром друг Рокэ действительно разбудит. О том, что случится, если нет, Рокэ решил не думать. Смотреть на покойников и без того было паршиво. И чем дальше — тем паршивее. Мертвецы сделали полный круг и вышли на второй, а затем на третий: за скользким кагетским лисом Адгемаром тянулись бретеры, когда-то ошибочно посчитавшие еще мальчишку Рокэ Алву легкой добычей, потом вражеские солдаты и офицеры, затем дезертиры и разномастные подонки из числа вроде бы своих, просто солдаты и офицеры из числа своих… Тут и там вклинивались дуэльные противники более поздних времен и неудачливые наемные убийцы, шагали друг за другом бандиты, мародеры, мятежники, и снова солдаты, солдаты, солдаты всех армий подряд, бирисцы… и другие бирисцы… и опять солдаты… Наконец, Адгемар. И все заново. Покойники шли по четвертому кругу, когда на обочине по другую сторону дороги вдруг появился Лионель. Выглядел во сне он точно так же, как наяву. Но одет был не как капитан королевской охраны и не в родовые цвета Савиньяков, а почему-то в маршальский мундир с красной перевязью. Заметив это, Рокэ оглядел себя и понял, что сам теперь наряжен в парадный черно-белый мундир Первого маршала Талига, и белая перевязь тоже на месте. Хотя еще мгновение назад стоял вроде как в простых черных штанах и белой рубашке — цвета те же, но совсем не по форме. Одежда во сне мало что значила. Однако в сочетании с неожиданным явлением Лионеля — а в том, что тот именно каким-то образом пришел в этот сон, а не просто снился, как другие, сомнений отчего-то не было — облачение в мундир как-то возвращало бодрость и хладнокровие. Напоминало, что выход из привычного кошмара должен быть найден. А значит, и может быть найден, и будет. Это, по сути, та же война, даже если со странным и неизвестным противником. Рокэ теперь, на обращая внимания на покойников, наблюдал за Лионелем. А Лионель изучал обстановку: разглядывал все и всех вокруг, сам при этом стоя совершенно неподвижно. Рокэ знал, что такую неподвижность Ли ненавидел всей душой с юности и по сей день, однако привык ее сохранять по долгу службы. Какое-то время Лионель очень внимательно разглядывал покойников, вслушивался в их речи и даже сам пытался с ними беседовать. Они, однако, по-прежнему обращались только к Рокэ, а Лионеля полностью игнорировали. Осознав это, Лионель быстро разочаровался в попытках завязать разговор — и в его руке блеснул кинжал. Просто возник из ниоткуда. Лионель, впрочем, не казался удивленным. Он деловито сделал на собственной ладони неглубокий, но длинный порез, а затем выдавил довольно много крови так, что капли упали на землю. Ничего не произошло. Лионель слегка повел плечами, затем поработал кистью, не давая ране закрыться, а вновь потекшую кровь пролил на камни. Снова ничего. Лионель тронул окровавленной рукой ближайшего покойника. Тот равнодушно отстранился от прикосновения, не прерывая монолога, обращенного к Рокэ. Не похоже было, чтобы кровь оказала хоть какой-нибудь эффект. Хотя Лионель, очевидно, на что-то рассчитывал. Возможно, вычитал о таком в гальтарских рукописях? Рокэ в свое время тоже немало читал на гальтарском. Но подобного ему, кажется, не попадалось. Впрочем, каждому старинному роду доставались собственные тайны, в том числе и такие, которые хранились в недрах фамильных библиотек. Стало быть, Лионель почему-то считал, что пролитая кровь поможет прервать кошмар. Но ничего не вышло. Может быть, раз это сон Рокэ, ему и нужно пролить здесь кровь, чтобы проснуться? Странная идея. В кошмарах — не в этих, а других — Рокэ часто ранили, и крови вытекало столько, что хоть залейся, но проснуться это нисколько не помогало. Впрочем, нынешние кошмары определенно не были обычными порождениями слабого рассудка. А раз так, то попробовать стоило. Только где взять клинок, чтобы порезаться? Стоило Рокэ задаться этим вопросом, как в правой руке сам собой появился морисский кинжал — один из коллекции герцогов Алва, в точности такой, как наяву. Рокэ снова взглянул на Лионеля. Тот смотрел одобрительно. Похоже, их мысли сходились, как часто бывало в критические моменты, да и во многие другие тоже. Идеально наточенное лезвие резало плоть почти без боли, а кровь потекла обильно. Рокэ быстро пролил ее на землю, потом на камни. Наконец, дотронулся до очередного покойника. Заметных результатов это не принесло. Рокэ бросил на друга вопросительный взгляд. Какие еще будут идеи? Лионель попытался объяснить что-то жестами. Но разгадать смысл Рокэ не мог. Это, как всегда, всколыхнуло в душе досаду: как бы близок ни был человек, понимание никогда — никогда! — не будет совершенным. Лионель тем временем наклонился и осторожно ощупал пальцами, сначала чистыми, а затем и окровавленными, каменные плиты дороги. Потом сделал перекат, вроде бы такой, каким должно было уходить от близкого взрыва, а в результате, в соответствии со странной логикой сна, оказался уже на этой стороне дороги! Теперь они с Рокэ стояли плечом к плечу. И могли говорить. А понимать друг друга со словами, как ни прискорбно, бывало все же проще, чем без слов. — Ты все-таки не сумел меня разбудить, — догадался Рокэ. Но Лионель тут же опроверг это предположение: — Я еще даже не пытался. По-моему, мы с тобой сейчас оба спим на львиной шкуре у камина. И если нам повезет, то утром Хуан разбудит меня, а я тебя. Но я отчего-то больше не верю, что нам повезет, — заключил он. — Не думаю, что нам повезет, — в тот же самый момент произнес Рокэ. И, несмотря на весь ужас ситуации, улыбнулся. Все-таки их с Лионелем мысли так часто сходились! Лионель тоже улыбнулся. Причем в его улыбке проступило что-то бесшабашное и жуткое одновременно — нечто, к чему стремились художники, изображая Леворукого. Только у них обычно не получалось, потому что не было такого великолепного натурщика. И никогда не будет. Подобные улыбки не предназначались для позирования. Они для того, чтобы браться за безнадежные дела и выходить — вырываться! — из них победителем вопреки всему. И Рокэ, и Лионель знали, что отсутствие везения или надежды не повод сдаваться. Наоборот, следовало приложить еще больше сил и пойти на немыслимое, чтобы прорваться там, где добром хода не было. Именно этим они и собирались заняться сейчас. Снова посерьезнев, Лионель начал рассказывать все, что помнил из книг о странных дорогах: между сном и явью, между жизнью и смертью, между смертью и смертью… о дорогах не для всех. Там выход в реальность мог оказаться скрыт в стене, в картине или в полу, и необходимо было с первого раза опознать его верно. Только нигде не было четких указаний, как это сделать. Да и во сне Рокэ со стенами, полами и картинами была очевидная трудность: все это здесь полностью отсутствовало. Поэтому оставалось одно средство, тоже часто упоминавшееся в старинных историях о непостижимом — пролить кровь. Обычно свою. В легендах это помогало освободиться практически из любой ловушки. Если в крови была сила. Что могло означать силу зориев, якобы унаследованную ими от предков-Абвениев. Или просто силу духа и воли проливающего. Или что-то еще, совершенно иное. Что-то, чего ни у одного из них не оказалось. Или они просто неправильно проливали кровь. — Я думаю, что должен тебя заколоть, — внезапно закончил свои рассуждения Лионель. Рокэ как будто с размаху налетел на невидимую стену. Заколоть! Перехватить кинжал половчее и… прямо в грудь. Или в спину? Не то чтобы Рокэ совсем не мог представить себе подобного. После Винной его воображение работало безотказно, по крайней мере, по части всякой мерзости. Но все же… Лионель. Неужто и он? Как все? Впрочем, почему же, как все. Едва ли кто-то еще рискнул бы объявить о своем намерении так откровенно. Только вот от этого… От этого… — Тогда ты, вероятнее всего, проснешься, — рассудительно продолжал Лионель. — А меня твой сон потом сам отпустит. Эта ловушка не предназначена для меня, и я здесь не нужен. Способность дышать, мгновение назад как будто утраченная, вернулась, словно и не пропадала. А Рокэ поспешил сделать вид, что так и понял идею с самого начала. То есть с умным видом кивнул, а потом бесшабашно улыбнулся и сказал: — Да. Давай сделаем это, друг. Затем он выпрямился и с силой рванул ткань мундира, открывая грудь, чтобы Лионелю удобнее было бить в сердце. *** В детстве и ранней юности Рокэ с жадным любопытством учился всему подряд и всеми возможными способами: с менторами и наставниками, по книгам, из собственного опыта. Причем из опыта ему нравилось гораздо больше, хотя именно в таких случаях окружающие нередко принимались отчитывать его, взывая к благоразумию, закатывая глаза и хватаясь за сердце. Все равно оно того стоило. Потом, конечно, удары судьбы и долг — а они брали с Рокэ свою цену, как с любого другого, кто бы что ни говорил — во многом заставили его угомониться. Любопытство и жизнелюбие остались при нем, но проявлялись теперь вспышками, а не постоянно. К тому же появились вещи, о которых он просто не хотел ничего знать. Никогда. К сожалению, с некоторыми из них Рокэ все равно приходилось так или иначе свести знакомство. Вот только что он узнал, как направленное верной рукой лезвие кинжала, легко скользнув между ребрами, входит точно в сердце. И это даже не так уж больно — он переживал ранения куда мучительнее. Просто сначала стало горячо, потом сразу — очень холодно, и невозможно вздохнуть. Тут же ноги подогнулись, переставая держать. И верные руки, те самые руки, одна из которых и направила кинжал, подхватили его, не давая упасть, и плавно, бережно, опустили на землю. Впрочем, это, последнее, было уже необязательной частью опыта. Не каждый убийца станет так заботиться о своей жертве. Ему повезло, что его заколол друг. Да, ему очень повезло. Рокэ захотелось рассмеяться. Но воздуха не было, тяжесть, давившая на грудь, неумолимо росла, а холод распространялся от сердца во все стороны, заполняя все тело до кончиков пальцев на руках и ногах, сковывая лоб и затылок. Вместо смеха вышло какое-то невнятное бульканье. — Тише, тише, все будет хорошо, — донесся откуда-то сверху голос Лионеля, ласковый и взволнованный, каким его обычно никто не слышал. Так что Рокэ и с этим повезло. Впрочем, Рокэ был уже, пожалуй, не в счет. Потому что все не будет хорошо. Он понимал, что умирает и скоро совсем умрет. — Все будет хорошо, Росио, — продолжал настаивать Лионель. — Скоро ты проснешься. Да, ты вот-вот проснешься. Конечно. Лионель ударил его кинжалом, чтобы его разбудить, потому что он застрял в странном кошмаре, куда и Лионель тоже как-то попал. Рокэ помнил об этом. Все время помнил. Наверное. Холод захватил все его тело целиком. И свет померк. А в следующий миг… *** В следующий миг Рокэ и Лионель снова стояли на обочине дороги, а по самой дороге маршировали покойники, все еще пытаясь в очередной раз посвятить Рокэ в подробности своих и без того не новых и не интересных историй. Сегодня уж точно было совершенно не до них. Рокэ оглядел себя: ни на его теле, ни на мундире не осталось ни малейших следов их с Ли эксперимента. Никаких отголосков боли он тоже не чувствовал. Все было в безупречном порядке, как внутри, так и снаружи. Все, включая Лионеля, по-прежнему одетого маршалом Талига. Только напряженное внимание, с которым он, в свою очередь, смотрел на Рокэ, выдавало, что вообще произошло нечто необычное. Да уж, быть заколотым другом и испытать все прелести смерти от удара в сердце. И заколоть друга, и наблюдать, как он умирает у тебя на руках. А потом узнать, что все оказалось зря. Действительно необычно. Зато теперь Рокэ мог бы, не кривя душой, заявить, что знает, что испытал Рамиро Первый в свои последние минуты. А Лионель… От раздумий Рокэ отвлек как раз Лионель, нарушив молчание. — Значит, этот способ тоже не сработал, — констатировал он. — Теперь ты должен заколоть меня. Сказано это было совершенно спокойным разумным тоном. Но Рокэ помнил Лионеля подростком. Помнил, как, если ему случалось чем-то серьезно, по его собственному мнению, навредить Эмилю или обидеть его, Лионель требовал, а бывало, и сам пытался устроить так, чтобы брат ответил ему тем же. С его точки зрения, только это могло, пусть не исправить его ошибку (исправить ошибку не могло ничто и никогда!), но неким образом снова уровнять его с братом. Эмиля такие идеи пугали и бесили. Он яростно отказывался что бы то ни было делать, кричал на Лионеля и грозился поколотить его, чтобы выбить всю дурь (чего он тоже, разумеется, ни разу не делал). — Да не нужно этой ерунды, — говорил Эмиль, когда сил бушевать у него уже не оставалось. — Я прощаю тебя и так. Потому что ты мой брат. Понял, да? И не дожидаясь ответа на свой вопрос, закидывал руку на Лионелю на плечи. Показывая, что все забыто. И все действительно оказывалось забыто. Рокэ же в чем-то понимал порыв Лионеля. Ему тоже иногда казалось, что боль, причиненную близкому человеку, можно смыть только не меньшими собственными страданиями. Но Рокэ был старше и как-то, хотя он сам не помнил, как именно, к этому времени уже понял, что на самом деле ничего смыть нельзя. Оставалось только спрятать вину поглубже внутри и жить с ней вечно. Если это настоящая вина. Если нет, о происшествии следовало просто как можно скорее забыть. Конечно, ни одна вина Лионеля, из-за которых случались тогда их с Эмилем споры, не была настоящей. Что такого вообще мог сделать одиннадцатилетний мальчишка? К тому же настолько умный, не по годам серьезный и сдержанный, как старший из близнецов Савиньяк? Кстати, несмотря на серьезность, которую подчеркивали и превозносили все окружающие взрослые, кроме маршала Арно, Рокэ именно рядом с Лионелем тогда почему-то чувствовал себя ответственным и старшим. С Эмилем или кем угодно другим такого не бывало. А с Лионелем было. Поэтому, когда неожиданно и между ними двумя поднялась эта тема, в духе: «Если бы не я, эта лошадь бы никогда тебя не лягнула, теперь ты должен сделать так, чтобы меня она лягнула тоже. Это будет справедливо» — Рокэ сразу попытался друга переубедить. Обычно Рокэ просто предпочел бы укрыть досадный инцидент молчанием: лягнула и лягнула, нестрашно, только давай не говорить об этом доре Арлетте в ближайшую четверть Круга, иначе она пошлет за лекарем и мне придется неделю проваляться в постели. Не Лионель настаивал, и Рокэ пришлось подбирать слова на талиг. Слова подбирались плохо. В конце концов Рокэ процедил сквозь зубы: — Просто прекрати наконец. Лошадь ты напугал случайно, я на тебя не сержусь, она тоже. Но я начну сердиться, если ты не перестанешь говорить об этом. Сказал и сам внутренне вздрогнул. Хотя слова были отчасти шутливыми, ушибленная голова болела, и чужое упрямство раздражало больше обычного, а в результате интонация вышла в точности такой, как у соберано Алваро, когда он был Рокэ очень недоволен. Лионель, которому с подобным сталкиваться дома вовсе не приходилось, вздрогнул по-настоящему. Чтобы загладить неприятное впечатление, Рокэ улыбнулся и сказал намного мягче: — Давай я все-таки еще потренирую тебя в езде по-кэналлийски. Лионель быстро кивнул, и больше к неприятному разговору они не возвращались. А еще через несколько лет Лионель и Эмиля прекратил донимать своими представлениями об искуплении вины. — Мы выросли, и он забыл об этих глупостях, — как-то с облегчением сказал Эмиль, когда они с Рокэ пили вдвоем, без Лионеля. И они подняли бокалы за то, что все-таки во взрослой жизни хороши не только вино, война и женщины. А теперь вот оно опять, словно никуда и не девалось. — Нет, я не буду пытаться тебя заколоть, — отказался Рокэ. На этом можно было закончить. Он сказал свое слово, и никто не мог бы его переубедить, не говоря о том, чтобы заставить. Но все-таки перед ним стоял не кто угодно, а Лионель. И это Рокэ втянул Лионеля в свою проблему с кошмарами, поэтому должен был приложить больше усилий, чтобы успокоить друга. Тем более весомые аргументы в его распоряжении были. — Ты сам сказал, что эти сны — ловушка для меня, — напомнил Рокэ. — Так что без толку убивать здесь тебя. Возможно, я сам должен… До конца озвучить только что пришедшую в голову мысль Рокэ не успел. — Нет, — резко вмешался Лионель. — Так мы уже пробовали. Ясно было, что он просто не хочет снова видеть смерть Рокэ. Тем более так скоро после первого раза. — Ты же понимаешь, что это не то же самое, — заметил Рокэ. Но не стал настаивать. Не было нужды проверять его новое предположение именно сейчас. Можно сделать это всякий раз, когда станет совсем невмоготу тут торчать. Если более толковых идей не появится. — Сойдемся на том, что пока больше никто из нас не будет закалывать никого из нас, — вслух усмехнулся он. — Посидим здесь, понаблюдаем и, может быть, найдем какую-нибудь лазейку, которой не заметили до сих пор. Лионель быстро кивнул, соглашаясь: — Да, хорошо. Он первым уселся прямо на землю и выжидательно глянул на Рокэ снизу вверх. Рокэ тут же устроился рядом с ним, почти касаясь плечом плеча. Теперь оба смотрели на марширующую по дороге вереницу покойников. Но думал Рокэ не о них, а о том, что Лионель подозрительно быстро сдался. Наверняка разгадал мысли Рокэ и теперь рассчитывал, что, в случае необходимости, успеет его остановить. Но Рокэ, в свою очередь, не сомневался, что сумеет опередить Ли, если это действительно понадобится. *** Рокэ был далек от того, чтобы терзаться виной и раскаянием за всех покойников, которые ему снились. Дрался он на дуэли, спасал свою жизнь от покушений или вел военные кампании во славу Талига — он делал то, что считал нужным, лучшим и правильным. На этом точка. И все же некоторые вызывали в нем чуть больше сожаления, чем другие. Те, кого он знал лично и против кого ничего не имел. А также те, кого сам Рокэ никогда не знал, но против кого все еще ничего не имел. Выходило, что повлиял на их судьбу и прервал их жизни он совершенно случайно. Жаль. Право слово, жаль. Но изменить уже ничего было нельзя. А если бы и оказалось вдруг можно, лучшего варианта, чем есть, могло все равно не найтись. Так что Рокэ никогда не давал воли чувствам и старался смотреть на шествие мертвецов с тем хладнокровием, которое и должно отличать всякого военного высокого ранга, которому звание досталось по заслугам. К его удаче, чем дольше тянулись эти сны, тем проще было сохранять спокойствие не только внешне, но и внутренне. Ведь к любому, самому неприятному впечатлению, можно привыкнуть. Но этой ночью, обеспокоенный перспективой застрять в кошмаре до конца — в таком случае весьма скорого — жизни, Рокэ держал себя в руках хуже обычного, и чувство сожаления в какой-то момент прорвалось, когда мертвецы еще делали свой первый круг, а он увидел солдат из первого отданного под его командование полка. Рокэ даже не знал, как погибли именно эти люди, но помнил, что они были солдатами хорошими и — после того как убедились, что их молодой командир понимает, что делает — готовыми без тени сомнения идти за ним хоть в Закат. Потом, конечно, он наловчился вызывать подобные порывы у любых вояк ровно за день знакомства. Но эти были первыми, а потому о них Рокэ до сих пор вспоминал с некоторой нежностью и благодарностью. А они были давно мертвы. Жаль. Очень жаль. Стоило подумать об этом, и кто-то словно начал теребить и подталкивать его, шепча: «Скажи это. Тебе жаль. Скажи это. Признай это. Так хорошо. Так правильно. Скажи, и станет легче». Шепот был таким явственным, что Рокэ резко обернулся, ожидая увидеть у себя за плечом олицетворение той силы, которую старый морисский лекарь полагал недоступной людскому пониманию. Но там никого не оказалось. Сила пожелала остаться, на взгляд Рокэ, не столько недоступной пониманию, сколько безликой. Только шепот продолжал звучать, как-то повелительно и умоляюще одновременно: «Жаль… жаль… скажи… скажи… Скажи, что жаль». Впервые за годы — десятки лет! — некто или нечто, насылающее на него кошмары, удосужилось в открытую выдвинуть свое требование. Видно, уверившись, что Рокэ слишком туп, чтобы догадаться. Хотя ничего оригинального в этом требовании не было — сплошная банальность. Рокэ что-то такое и предполагал. И все еще не собирался поддаваться ни при каких условиях. Не хватало, чтобы он сказал это, а потом проснулся и узнал, что все те, кого он видел мертвыми — живы, а те, кого он помнил с вечера вполне живыми, мертвы. Или что все кампании, в которых именно он своими, по мнению многих, безумными, решениями принес Талигу победу, окончились поражением. Нет, ему было что терять, кроме собственной жизни. Так что он будет держаться и продержится до утра. А утром его разбудит Лионель. Подумав так, Рокэ выпрямился, демонстрируя осанку герцога Алва во всей ее безупречности, и стиснул зубы покрепче, чтобы даже случайно не прервать молчания. Шепот еще некоторое время назойливо и занудно твердил свое «скажи», потом затих. А к тому времени как в события сна вклинился Лионель Рокэ уже и думать забыл об этом шепоте. *** Каждый раз до сих пор главной частью в этих снах Рокэ оказывались покойники: невозможно было не смотреть, как они шли по дороге, не слушать их рассказов. Чтобы отстраняться от этого и сохранять приличное хладнокровие, требовалось делать над собой усилие. Для Рокэ подобные усилия были привычны, равно наяву и во сне, так что он не находил в них ничего странного. Но все равно мысленно отмечал. Однако теперь, когда рядом с ним на обочине дороги сидел Лионель: настоящий и яркий, покойники то ли смазались, то ли просто как-то отошли на второй план. Слова их, и так по большей части довольно монотонные, слились в неразборчивый гул. Усилие требовалось уже для того, чтобы сосредоточиться на них. Осознав эту новую странность, Рокэ решил поделиться открытием с другом и повернулся к нему. Лионель глядел вовсе мимо покойников, погруженный в свои, явно не радостные, мысли. Подумав, что это уж точно лучше прекратить, Рокэ нарочито игриво пихнул Лионеля локтем в бок. Бодрствуя, они себе давно такого не позволяли. По крайней мере, трезвыми. Лионель сразу же встрепенулся: — Росио? Пользуясь тем, что полностью завладел вниманием собеседника, Рокэ все же озвучил свои свежие наблюдения. Это, правда, тут же вызвало новый приступ задумчивости, но какой-то более практичной и деловитой, словно Лионель прокручивал в голове повседневные задания для своих подчиненных, а не готовился расстаться с жизнью ради высокой цели. Впрочем, его выводы все равно были неожиданными. Это часто случалось. И заставляло Рокэ ценить Ли еще больше. Мало кто из окружающих мог по-настоящему удивить. Тем более чем-то толковым. — Точно! Покойники — главный элемент сна! — воскликнул Лионель, очнувшись от раздумий. Глаза его блестели, как у какого-нибудь легендарного древнегальтарского ученого, совершившего нечаянное, но великое открытие. Казалось, он готов сорваться с места и бежать, крича во весь голос. Или схватить Рокэ за грудки и начать трясти его, втолковывая свою теорию. Но это все еще был Лионель, так что он ничего подобного не сделал. А просто очень четко и уверенно сказал: — Раньше твои сны заканчивались, когда последний мертвец исчезал. Потом исчезать они перестали, а твои сны сделались как бы бесконечны. Но мы можем сами заставить мертвецов исчезнуть. Для этого нам просто придется во второй раз убить их всех. — Ты хоть представляешь сколько их? — спросил в ответ Рокэ и тут же добавил: — Даже я не представляю. Получилось в меру изумленно и насмешливо. В духе взаимных шпилек, которыми они иногда обменивались наяву. Но в глубине души Рокэ чувствовал себя неприятно ошеломленным. Он не сожалел, о том, что в реальности делал то, что делал, и так, как делал. Он ничего не изменил бы в угоду кому-то или чему-то, изводящему его кошмарами. Но мысль снова убить всех этих людей почему-то вызывала отторжение. Впрочем, в этой идее была логика. А лучшей идеи у Рокэ не было. Так что он не спешил протестовать. Не желая перекладывать на плечи Лионеля, вдобавок к поиску непростого решения, еще и бремя убеждения. Слишком часто Рокэ самому приходилось нести подобный груз за других. И хотя он не против был это делать ради Эмиля, Курта Вейзеля, Бонифация — или даже Окделла — ему не хотелось ради себя самого ставить в такое же положение Лионеля. Другу и без того непросто. Со своей ношей Рокэ справится сам. Он более чем способен выдержать и холод ужаса, и беспощадно острые тонкие иглы совести, и закатное пламя вины. Выдержать и не подать виду. А возражать если и стоит, так только из практических соображений. — Представь, нам придется с каждым из них драться, и наяву все равно, вероятно, пройдет несколько дней, прежде чем мы закончим, — заметил он вслух. Лионель решительно покачал головой. — Мы не будем драться. При этих словах в руках у него появился пистолет. Морисский, точь-в-точь такой, как в паре, которую Рокэ как-то подарил Эмилю. Тот и раньше был превосходным стрелком, а с этими пистолетами стал вовсе совершенен. Лионель в реальности стрелял не очень хорошо. То есть превосходно, однако не так, как Эмиль или Рокэ. Так что Рокэ как-то не пришло в голову подарить пистолеты и ему. А пожалуй, стоило. Это оружие Лионелю почему-то очень шло. — Вот что нам поможет, — сказал тем Лионель, взвесив пистолет в руке. — Время на… — начал Рокэ. Но Лионель снова покачал головой, уже понимая, что именно Рокэ хотел сказать. — Это же сон. Нам не придется перезаряжать. Больше аргументов против его плана не оставалось. Разве что прямо заявить, что Рокэ не хочет убивать этих людей по второму разу. Особенно тех, которых не он убивал по первому. Но это было бы нерационально, сентиментально и глупо. В конце концов, покойники все равно уже мертвы. А Рокэ с Лионелем живы, и им нужно вырваться из кошмара. Рокэ кивнул, соглашаясь с планом Лионеля. И друг тут же протянул ему пистолет. Второй из пары. *** Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел… Если бы Рокэ собирался считать, сколько выстрелов сделал, то скоро сбился бы. Он, однако, с самого начала позволил стрельбе полностью захватить себя и отвлечь от любых лишних мыслей. И только снова и снова спускал курок. Лионель оказался прав: законы сна избавляли от необходимости перезаряжать пистолеты. Можно было каждое мгновение делать по выстрелу. И Рокэ с Лионелем делали, причем даже не мешали друг другу, войдя в некий единый ритм, созвучный то ли биению их собственных сердец, то ли чему-то большему. Покойники, как только в них попадали пули, действительно исчезали. Рассеивались, оставляя после себя лишь облачко кровавой мороси. При этом происходящее никого из мертвецов не ужасало. Они не пытались бежать или хотя бы уклониться — так и продолжали до последнего шагать и бормотать. Давно не живые люди, а говорящие мишени. Вернее, декорации кошмара, которые нужно было разрушить, чтобы вырваться. Стреляя в очередной раз, Рокэ подумал, что и тут Лионель был прав. Но вслух говорить об этом не стал. Не ко времени. Да друг поймет и так. Они стреляли, стреляли и стреляли. Покойники исчезали, исчезали и исчезали. И далеко не сразу стало заметно, что кровавая морось не пропадает со временем, а так и копится в воздухе, окрашивая его красным и медленно-медленно оседая на все доступные поверхности, чтобы окрасить и их тоже. Рокэ взглянул на Лионеля: сапоги и мундир, лицо и руки, даже волосы были теперь окрашены кровью настолько, что какой-нибудь ярый эсператист принял бы графа Савиньяка за воплощение пламени Заката. По взгляду Лионеля и тому, как нервно дернулся угол его рта, Рокэ понял, что и сам выглядит не лучше. Что ж, претворение в жизнь самых эффективных планов не бывало красивым, когда кровь лилась рекой. Нужно просто идти до конца. А там они проснутся и забудут этот кошмар… словно кошмар. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел… Когда Адгемар, привычно мерзкий в своей очевидной хитрости и тупой наглости, рассыпался кровавыми каплями, Рокэ с Лионелем остались во сне одни. Они снова переглянулись и едва смогли увидеть друг друга. Крови в воздухе было столько, что он сам приобрел насыщенный красный цвет. И камни, и земля, и небо — все стало красным. Вид не предвещал их затее хорошего конца. Но прежде чем с языка Рокэ сорвалась почти не зависящая от его воли колкость на этот счет, мир вдруг содрогнулся как-то весь, от земли до небес. И будто бы треснул. А его осколки принялись хаотично меняться местами. Или это просто Рокэ потерял равновесие и теперь не мог понять, что творится? Вслепую он попытался ухватиться за Лионеля. Но руки поймали только пустоту. *** — Соберано! Соберано, очнитесь! Соберано! На границе яви и сна Рокэ с усилием разлепил глаза и увидел очень близко над собой встревоженное лицо Хуана, плавающее, видимо, для разнообразия, не в красном, а в зеленом воздухе. Посмотрел и снова глаза прикрыл. Хуан в ответ на это схватил его за ворот рубашки и потряс с оглушительным воплем: — Просыпайтесь, просыпайтесь, соберано! Теперь просыпаться точно надо было. Хуан Суавес не позволил бы себе такого обращения с Рокэ, если бы не… Даже трудно было сразу придумать, что… Мятеж в столице? Покушение на короля? Дурные вести из Кэналлоа… Нет, вести из Кэналлоа шли слишком долго, и как бы ужасны они ни оказались, переживать вот так было бы уже без толку. — Я слышу тебя, Хуан. И не сплю. Отпусти меня, — приказал Рокэ. Хватка на рубашке тут же исчезла, а к тому моменту, когда Рокэ рывком сел на львиной шкуре и открыл глаза, Хуан стоял уже в нескольких шагах и почтительно кланялся. Где-то под боком завозился, явно тоже просыпаясь, а затем и пытаясь сесть, Лионель. Хуан поклонился и ему: — Дор Лионелло. Лионель в ответ пробормотал что-то невнятное. Рокэ вопросительно смотрел на Хуана. Тот выглядел непроницаемо спокойным, как всегда. Но что же это была за паника всего несколько мгновений назад? С этим вопросом сознание Рокэ наконец полностью очнулось от сонной одури, и он заметил, что воздух вокруг продолжал оставаться зеленым. Неестественно, густо и неприятно зеленым. Такими в глупых романтических балладах принято было изображать ядовитые испарения со зловещих болот. Рокэ, навидавшийся в реальности куда больше зловещих болот, чем когда-либо хотел, мог точно сказать, что никакие испарения с них так не выглядят. К сожалению, этот вывод никак не помогал узнать, что за зеленая дрянь разлилась в воздухе. И не ядовитая ли она, в самом деле. Рокэ поднялся на ноги и подошел к окну. Оно было плотно закрыто, а воздух за ним выглядел еще зеленее. — Зелень разлилась в воздухе сегодня на рассвете, — наконец попытался внести какую-то ясность в происходящее Хуан. — По всему городу и за его пределами тоже. Возможно, и за пределами Кольца Эрнани, но этого еще никто не успел проверить. Говорят, некоторые из тех, кто надышался ею, сходят с ума и бросаются на людей. Из наших такого пока ни с кем не случалось. Я приказал закрыть все окна и двери, но воздух все равно находит себе путь. Рокэ, все еще глядя в окно, кивнул на эти слова своего домоправителя. Конечно, воздух всегда находит себе путь. — Антонио и Эдуардо ушли на разведку в город, — продолжал Хуан. — А я позволил себе разбудить вас, соберано, потому что вы должны знать. Рокэ повернулся к верному слуге и ободряюще произнес: — Разумеется. Благодарю. Хуан почти незаметно глазу, но все же явно расслабился, поддаваясь общему для всех кэналлийцев убеждению: соберано сможет во всем разобраться. Поддерживать это убеждение все Алва учились с пеленок. Так что Рокэ точно знал, что сейчас выглядит решительным и серьезным, а не потрясенным и испуганным. И взгляд, который он снова обратил в окно, задумчивый, а не ошарашенный. Лионель, который освоил умение выглядеть абсолютно непроницаемым для посторонних после смерти своего отца, подошел, встал рядом с Рокэ и тоже уставился в окно. Ничего не говоря и не глядя друг на друга, они протянули руки и сплели пальцы в крепком пожатии. Стало немного легче. Хотя теперь каждый из них знал, что не только у него самого, но и у другого руки дрожат. Еще они знали, просто знали и все, что разлившийся повсюду зеленый туман, сводящий людей с ума, как-то связан с тем, что произошло во сне. Они не вырвались из кошмара, а выпустили кошмар в реальность. Теперь предстояло понять, как загнать его обратно. *** На лестнице загрохотали шаги, словно стадо великанов двинулось в путь. Потом стадо великанов свернуло к кабинету герцога Алвы, промчалось по коридору и пару мгновений потопталось в нерешительности. После этого дверь наконец открылась, являя взорам молодого герцога Окделла, растрепанного и со следом от подушки на щеке, но полностью одетого, при шпаге и с фамильным кинжалом на поясе. То есть в виде, до странности обычном, если принять во внимание зеленый воздух вокруг. Последние несколько дней Рокэ оруженосца практически не видел. До этого юноша время от времени появлялся в поле зрения, всей своей мрачной фигурой выражая беспокойство о сеньоре и готовность помочь ему, кошки знают в чем. После того как сам Рокэ заявил, что будет некоторое время слишком занят для тренировок, и порекомендовал заняться своими делами, например, заказать платье в родовых цветах для поездки в Надор. Юноша помрачнел еще больше, отчеканил «Слушаю монсеньора» и словно бы исчез, более никак этому самому монсеньору не досаждая. Не появился даже, чтобы напомнить, Рокэ еще когда обещал ему выправить подорожную, а так и не выправил. То, что сейчас Ричард все же явился без приглашения, да еще с таким шумом, свидетельствовало о крайнем душевном потрясении. Или просто о том, что он не слепой и тоже заметил зеленую мерзость. — Эр Рокэ, камни кричат, — с порога заявил Ричард. — Жалуются. Кто-то сделал им больно, очень больно. И как будто всем сразу, во всей Кэртиане. Они говорят, их боль — ее боль. Первым делом такие речи заставляли подумать о том, что вот кто-то под этой крышей и сошел с ума. Но юноша выглядел не безумней обычного и продолжал доверительно: — Это так странно, эр Рокэ, обычно они или шепчут что-то почти неслышно, или вопят от радости или гнева. А о боли еще ни разу не говорили. Ну, они ведь камни, им трудно причинить боль. А теперь они кричат, — тут Ричард поморщился, словно кто-то и правда кричал ему прямо в ухо. — Что крови слишком много даже для них. Что Кэртиана хотела утешения. А вместо этого кто-то жестоко растравил ее раны, и теперь ей еще хуже, чем было, так плохо, как только может быть. И если кто-то не поможет и теперь, то мир погибнет… Ричард Окделл говорил быстро и взволнованно, а смотрел на своего сеньора наивно и требовательно, словно уже знал или, самое малое, догадывался, что именно его сеньор и должен был утешить Кэртиану. Рокэ с усилием отвернулся от оруженосца и взглянул на Лионеля, с которым они до сих пор продолжали держаться за руки, словно перепуганные дети. Тот взглянул на Рокэ в ответ. Глаза у него были распахнуты чуть не шире, чем у Окделла. Лионель, конечно, понимал все не хуже самого Рокэ. Знал, что они сделали. Но по крайней мере, стало ясно, что и кому так отчаянно нужно было от Рокэ. А также яснее ясного, чего делать больше ни в коем случае нельзя. Это уже немало. А с остальным они еще разберутся. Непременно.