немного пьяное и с розой

глупости. все это абсолютные глупости. потуги годжо обдумать произошедшее разбивались вдребезги. только недавно он стоял на одном из перекрестков сидзюку, только недавно вскидывал руку, только недавно опускал ее. только недавно отпускал лучшего друга. неправильность происходящего горечью остается на его языке, вяжет рот. он бы хотел выплюнуть это всё, избавиться от тянущих назад мысль. ведь тогда, когда он прощался с гето сугуру, он прощался и со своей юностью. а такое отрывать от сердца невероятно тяжело. сатору вдавливает свое тело в углы комнаты общежития. пространство этой глупого помещения не поддается никаким законам физики. здесь они коротали скучные вечера, здесь явно никогда не было скучно, потому что он был рядом. он, гето сугуру. полностью разбитый, несчастный сатору чувствует себя почти что героем странного романтического сериала. для пущего пафоса не хватало только слезных прощаний. у него было хуже — он попрощался с молчанием. нет, сугуру от него никуда не уйдет. если бы сатору мог, он бы прямо сейчас сквозь стены всех многоэтажек токио прорвался бы напрямую к гето самым кратчайшим путем. пусть весь мир погорит, провалится в адский котел — да какая к черту разница, если он потерял единственного человека, который его знал? ведь это так важно каждому — быть кому-то нужным. быть важным. значимым. до боли знакомым. с гето сугуру они были по-настоящему знакомы друг с другом. да, сатору артистичен. он даже страдает невероятно красиво. до ужаса дурацкие мысли лезут ему в голову. как там сугуру? о чем он сам сейчас думает? не жалеет ли? а пожалел бы вообще? значил ли годжо для него столько же, сколько для сатору значил сам сугуру? а вот он пойдет и узнает. да, это будет заранее глупо и пафосно, ну и что? это же годжо. ему вообще никто никогда в жизни не отказывал. и ведь такая травма от расставания с лучшим, неповторимым другом… терпение у него лопается. нет, сугуру, ты расскажешь всю правду. если и прощаться, то громко. очень громко. для излияния души не хватает только пафосного саундтрека. музыка всегда проникает глубоко-глубоко. джазовые ноты, труба и мурлыкание артиста убаюкивают раненную душу сатору. он почти что подвывает, срываясь на любимых аккордах. как же он беден. как же он несчастен. как же его жизнь обделила всем, чем можно обделить. под музыку он и собирается страдать весь оставшийся вечер. им же так хорошо было вместе. сугуру, да какого вообще черта ты посмел?! где-то на пятый раз прослушивания этой песни для разбитого сердца сатору торкает невероятная по своей красоте мысль: «а каково вообще было самому сугуру?». что же лежало у него на душе? с душой годжо все понятно — оттуда лупоглазят сильнейшие шесть глаз, которые уже заранее предопределили всю жизнь годжо. а сугуру? пожирая вечные проклятия, разве можно не потерять рассудок? с серьезным лицом, с бровями в кучке он философски кивает головой под бит и думает, что жилось сугуру, пожалуй, не так уж и хорошо, как могло бы быть. иногда гето морщился после поглощения очередного проклятия, может, они и на вкус были отвратительными? как это вообще — жить жизнью гето сугуру? он не знал. и никогда бы даже не подумал узнать. вообще все человеческое его обычно мало волновало — любовь до ужаса клишированная и надрывная, дружеские взаимоотношения всегда проходили как-то по касательной, пока он не встретил шоко и гето. сейчас самое время немного обернуться на простых смертных. годжо уверенно, страдальчески тащится на улицу.

***

наверное, в жизни гето сугуру все же не было такого эпизода, когда ему пришлось бы просыпаться от невероятно громкой музыки под дверью. он с раздражением подтягивает с кровати свое обессилевшее тело, с накатывающей, усталой злостью плетется ко входу. кому вообще приспичило прерывать его сон в такое время?! а. ну конечно. годжо сатору. довольное, размазанное лицо страдающего любовника из романтической комедии встречает его на пороге. белые волосы поблескивают в лунном свете, так поблескивает и зеленая бутылка в его руке. в зубах изысканно отдыхает роза, свежая и пышущая. сколько магазинов он оббежал в поисках такого юного цветка? — мы не договорили, — сквозь стебель тянет сатору. — мне казалось, разговор уже закончен. сугуру уже не раздражен. он с невероятной терпимостью готов разжевать годжо, что его решения — это его решения, что его не надо переубеждать ни в чем, да и вообще… — и почему ты вообще выпил? ты ненавидишь алкоголь. в ответ на это в сугуру летит озорной взгляд из-под лениво приподнятых ресниц. роза мгновенно оказывается в свободной руке. — хотел понять, каково это! каково это — быть гето сугуру. постоянно потреблять какую-то хуйню… да, от этого правда можно сойти с ума. я ни-ког-да в жизни больше не буду пить! как ты еще не рехнулся с этими проклятиями! господи боже. складки на переносице потираются большим и указательным пальцем. видимо, про свою философию гето сугуру сможет не проронить и слова. пусть сам годжо и рассказывает, как стоит перевернуть мир шаманов с ног на голову. — ну так что, ты хоть можешь меня принять нормально? как подобает. — какой же ты имбицил, — сквозь зубы выдыхает сугуру, но впускает. годжо мгновенно валится на расстеленную кровать, теряясь в складках одеяла. личный палач гето прибыл и готов его обезглавить, дайте ему только отоспаться и протрезветь. да так, знаете, и кровать сломать можно… сугуру молчит. он не до конца переваривает происходящее. воспаленное сознание попрощалось с годжо еще в синдзюку, но он посмел ворваться в его жизнь снова, причем очень по-дурацки и почти с ноги. не самый элегантный его поступок. но, надо признать, довольно романтичный. из динамиков телефона еще мурлыкает джаз, какие-то глупые строчки… неужели сатору слушал это все на всю улицу, пока шел к нему? да магическому колледжу отследить его будет проще, чем по проклятой энергии — спросите у прохожих, видели ли они безнадежного романтика с орущим из телефона джазом. — я скучал. невероятно соскучился. просто до смерти. а ты так холоден ко мне, это ранит мою нежную душу…, — сатору страдальчески прижимает тыльную сторону ладони ко лбу, показывая этим жестом всю свою накопившуюся за пару часов боль. — ты соскучился, поэтому явился ко мне с розой во рту в три часа ночи? я правильно понимаю тебя? из-под пальцев на гето пялят бесконечно грустные глаза. — да. …. — это какой-то пиздец, — наконец прерывает тишину нервным смехом гето, закрывает рот ладонью, вот-вот готовясь сорваться просто на истерический плач. общаться с годжо сатору абсолютно. невыносимо. — можешь просто сказать мне, что ты не попрощался со мной навсегда, и моя больная душа успокоится, — сколько драматизма в этих словах. — я так переживал, так переживал… сугуру тупо пялит на распластавшегося у него на кровати сатору. этот наглый человек, его лучший друг, который, как он думал, возненавидит его после, сейчас пьяный лежит в его квартире и что-то говорит про любовь… или гето по крайней мере так слышится. он не готов сейчас воспринимать вообще хоть что-то, что вылетает из дурацкого рта сатору. этого несчастного хочется изничтожить в крошку, а после приласкать и закутать в одеяло — ну, чтобы неповадно было. — да, сатору, я приму тебя в любое время суток. розу для этого было покупать не обязательно. — ну вот и отлично. он прикрывает глаза. нельзя сказать точно, заснул ли годжо или нет, однако гето явно без движения стоит просто в оцепенении. наверное, стоит просто принять ситуацию как есть. все-таки… он его лучший друг, не так ли? сугуру осторожно забирает из рук розу, где-то находит подобие вазы и ставит цветок туда. он не совсем знает, как обращаться с таким знаком внимания, но по слухам розам положено стоять в воде. те розы, которые держал во рту годжо, возможно, нужно даже заранее обеззараживать. гето ставит цветок на самое видное место, а после оборачивается на едва слышный храп. возможно, ему стоит просто отдать кровать годжо, чтобы тот не отпинал его во сне и не закинул на него свои ноги. с таким кредитом доверия к гето как у сатору можно отпускать преступников на волю, точно веря, что они больше не оступятся. а любые отношения с этим придурком больше похожи на отвратительный романтический сериал, которому нет конца и края. и все же… гето сугуру, явно живой, почти что воскрешенный, сидит в лунном свете на стуле и смотрит на две самые прекрасные вещи в мире: годжо сатору и цветы.