Госпожа адмирал

      Выслушав новость, Ротгер Вальдес хохотал так бесшабашно и самозабвенно, как обычно позволял себе — как у него выходило — только во время танцев с кэцхен. Но сейчас не было рядом его милых девочек. Только хмурый армейский лекарь, докладывавший вице-адмиралу Талига о состоянии здоровья Олафа Кальдмеера, дриксенского адмирала цур зее, который оказался захвачен в плен и теперь был размещен на время в доме вице-адмирала Вальдеса. По части здоровья важного пленника ничего веселого или неожиданного в докладе не было: раны тяжелы, организм ослаблен кровопотерей и потрясением. Лекарства, пища и отвары, благотворные для кроветворения, а также время и покой сделают свое дело. Или не сделают, если еще что-нибудь пойдет не так. Но надо же было! Надо же! Чтобы из всех диких и фантастических слухов об Олафе Кальдмеере подтвердился именно этот. Олаф Кальдмеер — женщина! Эти байки младшие офицеры талигойского флота пересказывали друг другу после дюжины бутылок вина: — Да точно баба! Какая жопа, какие ляжки… Ну видно же! — начинал кто-нибудь, кто успел набраться больше всех. — И кто видел? Вот кто видел? Да и чего ради кто-нибудь вообще станет разглядывать задницу Кальдмеера, а? А?! Вот то-то же! — сразу откликался кто-то из тех, кто еще более-менее соображал. На этом можно было бы и оставить невероятное предположение. Но, как говорится, закатные кошки уже добрались до корабельных снастей. К обсуждению подключались остальные, с аргументами вроде как поприличней: — Подобное вполне веро… верто… вероятно, с таким-то лицом! Ведь не из благородных, а черты какие тонкие! — А талия, а руки, а шея! Вот шея точно все подтвержает… то есть подтверждает! — А шея чем не такая? Это ужжжш… — Платком ее закрывает, кадык, ик…прячет. Что нет кадыка-то! — А может, у нее есть, я слыхал, такое бывает! Вот… — Да ну тебя! Сказано, платки шейные носит! — А голос, голос-то тоже… голос, говорят, необыкновенный. Чарду… Чадру… Чарующий. — Ага, как обложит от трюма до гнезда, так и о-ча-ру-ет. У него там порядок, говорят, вот такой, — кто-нибудь непременно сжимал кулак, чтобы показать, какой порядок навел в своем флоте новый — хотя уже не такой уж и новый — дриксенский адмирал. — Эка невидаль, будто у нас не так. Других адмиралов и не бывает поди. Тут беседующие обычно принимались выпивать еще за своих адмиралов, и разговор о Кальдмеере иссякал сам собой. Чтобы на следующей попойке начаться снова. Про Олафа Кальдмеера, конечно, ходили и иные слухи. Разные. Человек с таким характером и в таких чинах, да еще не из какой-нибудь древней аристократической фамилии, не мог не стать героем множества сплетен. Болтали будто он побочный сын дриксенского кесаря. Только никак не могли договориться, нынешнего или еще предыдущего. Что своим, и впрямь необыкновенно мелодичным, голосом он очаровал найери, и поэтому его любит море. Что он повенчан с морской девой, потому не брал и никогда не возьмет себе жены среди людей. Что он человек святой и праведной жизни, и вот почему его слову покорны стихии. Это была, на взгляд Вальдеса, самая скучная и мало подходящая для моряка история. Однако окажись даже она правдивой, он не так удивился бы. Но Олаф Кальдмеер — женщина. Моряк — и женщина! Адмирал — и женщина! Ротгер не взялся бы утверждать, что такого никогда и нигде не бывало. Он не любил копаться в покрытых пылью и плесенью делах прошлых Кругов. А там кошку лысую можно было найти. Может, и женщины-адмиралы бывали. Но чтобы сейчас женщина сделала карьеру на военном флоте в Дриксен, такое было просто невозможно. Как, впрочем, и в Талиге. И все же адмирал цур зее — женщина. — Я никак не ожидал такого, — замявшись, признался лекарь. — Так что свидетелей набралось порядочно, и теперь эту тайну знают слишком многие, чтобы она и дальше оставалась тайной. Ну да. К вечеру будет в курсе вся Кэртиана, а также Леворукий и его кошки. Хотя как раз эти, возможно, и раньше знали. Ротгер усмехнулся. Конечно, это все очень странно. И обязательно повлечет за собой какие-нибудь проблемы для кого-то, а то и для всех. Но интересно. А Ротгер любил интересное! — Понятно, — сказал он лекарю. — Вы делали то, что должны были. Дальше уже мои заботы. Я сам поговорю с господином… — тут он снова усмехнулся. — С госпожой Кальдмеер. Несколькими минутами позже, простившись с лекарем, выйдя из своего кабинета и начав подниматься по лестнице, Ротгер вдруг подумал, что фамилия Кальдмеер тоже могла оказаться не настоящей. Это почему-то было уже обидно. *** Пленница, вероятно, теперь ее стоило воспринимать именно так, бодрствовала. И разглядывала потолок с отсутствующим видом, не обращая внимания на других людей, находившихся в комнате: по двое охранников у дверей и у окна, и две служанки, которые не слишком усердно делали вид, что чем-то заняты. Ах да, женщину ведь не следовало оставлять наедине с охраной. Но убирать охрану из комнаты захваченного в плен командующего вражеским флотом не следовало тем более, как бы ранен он ни был… она ни была. Вероятно, надо было теперь найти какую-нибудь почтенную вдову и платить ей, чтобы она все дни и ночи сидела здесь. Двух вдов, чтобы они сменялись. Или даже трех. Практичные мысли приходили в голову Ротгера сами собой, все-таки сказывался длительный опыт командования флотом. Но он раздраженно велел им пока убираться, чтобы не мешали смотреть на интересное. В постели, укрытая до подбородка тяжелым одеялом и в чепце из бинтов, намотанных сноровистой лекарской рукой, определенно лежала женщина. Не сказать, чтобы прямо красавица. Но черты лица были действительно тонкими — и благородными, в том смысле, который не дает происхождение, но обеспечивают острый ум, стальная воля и множество пройденных испытаний. Почувствовав взгляд Ротгера, женщина тоже на него посмотрела. И тут же ее глаза зажглись, если не интересом, то вниманием. — Вице-адмирал Вальдес, — учтиво произнесла женщина в порядке приветствия хозяину дома, но не сделала попытки пошевелиться, вероятно, слишком хорошо помня о своих ранах. — Госпо… — Ротгер чуть было не сказал «господин адмирал цур зее», но в последнее мгновение поймал себя: — …жа адмирал. Вышло странно. Впрочем, их разговор в любом случае был бы странным. Не каждый день адмирал цур зее попадает в плен. Не каждый век даже. Так что для этого не придумано норм этикета. Но Ротгер вообще не жаловал нормы. Зато был всей душой за разные странности. Только вот выстраивать разговор сейчас это не очень помогало. — Адмирал — вы женщина! — в конце концов воскликнул Ротгер, озвучивая то, что больше всего занимало его ум. — Определенно, да, — ответила она. — Вы так спокойно об этом говорите! — поразился Ротгер. Казалось, что она должна более трепетно относиться к своей тайне. Острее реагировать на разоблачение. Женщина пожала плечами — и тут же поморщилась. Ну да, одна из ее ран была в плечо. Но быстро совладала с лицом и сказала очень спокойно: — Для меня это не открытие. Только для других. — И вы не возражаете, что другие это открытие сделали? — спросил Ротгер. — Я предпочла бы, чтобы ничего подобного не происходило. Но я предпочла бы, чтобы многих вещей, случившихся в последние пару дней, не происходило. Такое спокойствие начинало казаться уже странным. Как будто все происходящее ее не касается. Может, и вправду так. Что если она не Олаф Кальдмеер… А кто? Просто какая-то женщина, которую нарядили в мундир адмирала цур зее и отдали талигойцам? А где же сам адмирал? Бежал в Дриксен в женском платье? Нет, исходя из всего, что Ротгер Вальдес знал об Олафе Кальдмеере, тот бы так не поступил. Ведь не Бермессер же. Но прояснить положение вещей все-таки стоило. — Вы настоящий Олаф Кальдмеер? — резко спросил Ротгер. *** Спросил и сразу подумал, что вопрос прозвучал как-то нелепо. Но его собеседница не подала виду. — Вы хотите знать, тот ли я человек, которого все знают как Олафа Кальдмеера, в настоящее время адмирала цур зее? — уточнила она. И не дожидаясь от Ротгера подтверждения, продолжала: — Да, это я. Есть еще один Олаф Кальдмеер — мой родной брат. Это с его метрикой я когда-то уехала из дому, чтобы завербоваться на флот. Но теперь он давно уже выправил себе новые документы на имя Олав Кальдмеер, и под этим именем унаследовал оружейное дело нашего отца. А Оленна Кальдмеер, согласно официальной семейной истории, влюбилась в какого-то южанина-абвениата, сбежала с ним без благословения семьи и с тех пор живет где-то слишком далеко от Дриксен, чтобы можно было даже помыслить о встрече. — И никто не удивился, что у вашего отца вдруг появился второй сын, почти с таким же именем, как у первого? — вклинился в рассказ Ротгер. — Нет, отец переехал на новое место, перевез семью, мастерскую и даже подмастерьев. Поселился там, где почти никто ничего о нем не знал. А те, кто знали, молчали из любви к нему. Или ко мне. — Вы так не хотели выходить замуж? — предположил Ротгер. Он мало знал о женщинах, еще меньше понимал в их мотивах. Но слышал, что некоторые, бывает, слишком желают выйти замуж, и от этого возникают проблемы. А другие, бывает, не желают вовсе. От этого проблем еще больше. Женщина — Оленна Кальдмеер, хотя, наверное, за столько лет она привыкла зваться Олафом — чуть было снова не пожала плечами, но вовремя одумалась. Ответила просто: — Не особенно. О замужестве я вообще мало думала в то время. Только о море. Оно с детских лет мне снилось. Манило и звало. Я знала, что только там могу быть по-настоящему на своем месте. И знала, что женщине туда путь заказан. Ради моря я сделала то, что должна была. Повисло молчание, какое-то слишком торжественное. Так что Ротгер просто должен был его срочно нарушить как-нибудь по-дурацки. Не потому, что не мог понять, о чем говорила его собеседница, а потому что понимал слишком хорошо. И как назло, ничего подходяще дурацкого в голову не приходило. Он широко, как псих, усмехнулся, спросил: — А вы всем об этом вот так с порога рассказываете? — Надо же хоть раз кому-нибудь рассказать, — ответила Оленна Кальдмеер, будто и не заметив его тона. Оленна. Ротгер подумал, что это имя все же идет ей больше. Так он и будет ее называть, по крайней мере про себя. — Хоть раз прежде чем что? — тут же полюбопытствовал Ротгер вслух. — Просто, — отозвалась Оленна. — Такой секрет трудно хранить. И совсем невозможно, если хоть кому-то, хоть раз, его поведать. Так что мне приходилось молчать со всеми. Держать дистанцию все время. Это, правда, несколько помогло создать репутацию Ледяного. Но в остальном, пожалуй, только мешало. Ротгер вдруг ощутил, как в груди шевельнулось сочувствие. Хотя он-то не выдавал себя за того, кем не является. Всегда был только и исключительно собой. Даже если это кому-то не нравилось. А вот на тебе! Испытывать сочувствие Ротгер не любил. Это заставляло его чувствовать себя простым смертным, а не частью стихии, свободной и непобедимой. Так что сейчас сразу же разозлился. И не стал этого скрывать. — Может быть, вам просто не стоило все это затевать? — едко спросил он. — И не пришлось бы мучаться. — Нет, — сразу же возразила Оленна. — Я ни о чем не жалею. — Даже о своем погибшем флоте? — быстро спросил Ротгер. Это был жестокий удар. Слишком жестокий, даже для него. Но Оленна не вздрогнула и не отвела взгляда. — О моем флоте я не жалею. Его я оплакиваю, — ответила она. — И буду оплакивать до конца своих дней, окажется он далеко или близко. Впрочем, сейчас глаза ее были сухи. Но нежелание плакать в стане врага можно было понять. Проклятое понимание! Обычно люди не были такими понятными и близкими для Ротгера. И его это полностью устраивало! — Но это никак не связано с тем, что я женщина, — продолжала Оленна. — В моем поражении и разгроме не было ничего специфически женского. — Многие посчитают иначе, — заметил Ротгер. Да что там многие — все! Все станут болтать об этом: во дворцах, в трактирах, в доках, в борделях… повсюду. — Бесспорно, — согласилась Оленна. — Я потерпела поражение, и теперь все, кто прежде вынужден был терпеть меня, почувствуют, что могут оскорблять безнаказанно. А оскорбить меня за то, что я женщина, большинству покажется соблазнительнее, чем за то, что я простолюдинка. Хотя ни то, ни другое, по правде говоря, не заслуживает оскорблений. Но я не могу этому помешать, я могу на это только наплевать. — Звучит так, словно у вас в таких делах большой опыт, — усмехнулся Ротгер. И тут же понял: да, конечно. Быть адмиралом цур зее — женщиной хуже, чем быть адмиралом цур зее — простолюдином, не то чтобы намного лучше. — Огромный! — призналась Оленна, и даже чуть приподнялась на постели, оживляясь. Но тут же упала обратно. Раны не давали не только простора, но и возможности для движений. — И как же вы справлялись? — Ротгер осознал, что ему действительно хочется знать. — Делая все в четыре раза лучше остальных, — ответила Оленна. — Это сначала тяжело, но потом привыкаешь. И больше уже не можешь по-другому. — А потом добавила совсем тихо и мрачно: — Но теперь, конечно, с этим покончено. Стоило, наверное, прекратить этот разговор. Уйти, дать ей отдохнуть. Но Ротгер не был бы собой, если бы не совался лишний раз туда, куда не следует. *** А в истории Оленны, или в ней самой, что-то как будто подначивало его делать это даже больше обычного. — И все-таки стоило оно того? — спросил Ротгер. — Море? — уже почти привычно сделала его вопрос более конкретным Оленна. — Конечно, стоило. То же спокойствие. Та же уверенность, что и во все время этой беседы. Ротгер мало у кого и мало когда такое видел. И вызывало оно всегда почему-то зависть и раздражение. А в этот раз особенно. Поэтому он продолжал нарочито резко: — А вас никогда не пугало, чем это все может закончиться? — В первом бою было сложно, но потом я привыкла, — ответила Оленна. — Думаю, у всех так. Или почти у всех. Тот, кто уж очень боится умереть, на флоте не задержится. — Я не о том! — раздраженно воскликнул Ротгер. — А о чем же? — спросила Оленна. — Да вот об этом! Ротгер широким жестом обвел комнату, где они находились. Хотя, вообще-то в ней не было ничего особенного. На этом этаже находились еще три почти точно такие. Так что пришлось пояснить свою мысль: — Плен. Кругом враги. С вами могут сделать что угодно. И вы — женщина! — Признаюсь, плен всегда казался мне несколько страшнее смерти, — сказала Оленна со вздохом. — Но значит, такое мне выпало испытание. Попытаюсь пройти его достойно. Эти слова, как ни странно, тоже прозвучали совсем не пафосно, а очень спокойно. Что раздражало еще больше. — Вы специально делаете вид, будто не понимаете меня! — вскинулся Ротгер. — С женщиной в плену могут произойти вещи, которые никогда не произойдут с мужчиной. — Вовсе нет, — возразила Оленна. — В плену могут что угодно сделать хоть с мужчиной, хоть с женщиной. И это в любом случае останется на совести пленителей. Если кто-то готов творить вещи, до которых иначе не опустился бы, только потому, что пленник — женщина, не нужно пытаться переложить вину на женщину. Ротгер слушал, и чувствовал себя так, словно то ли перетанцевал с кэцхен, то ли перепил, то ли получил по голове. Возможно, все это сразу. Оленна Кальдмеер тем временем все же приподнялась в постели, опираясь на здоровую руку, и, по-прежнему очень прямо глядя на Ротгера, спросила: — А вы, господин вице-адмирал, планируете насиловать меня сами? Или отдать приказ кому-то из своих подчиненных? *** Раздался звук, будто кто-то душит кошку. И тут же Ротгер вспомнил, что они вообще-то в комнате не одни. Самыми невозмутимыми, как ни странно, выглядели служанки. Охранники стояли по стойке «смирно», но были красны, как вареные омары. И хрип полупридушенной кошки издал явно кто-то из них. И не удивительно. В жизни, конечно, всякое бывало. Особенно когда кровь разгорячена вином или боем. И хотя не все, конечно, делали всякое, но уж видели всякое — это точно. Однако говорить о подобном средь бела дня — это как-то слишком. Охранники наверняка сейчас мечтали сквозь землю провалиться. Да и сам Ротгер чувствовал, как щеки горят, будто он влетел лицом в крапиву. Был у него в нежные годы детства такой неприятный опыт. А вот женщину силой Ротгер не брал ни разу в жизни. И не только потому, что всегда находились такие, которые очень и очень не прочь. Ну а в последние годы он вообще танцевал только с кэцхен. — Нет, это был теоретический интерес, — выдавил Ротгер из себя. — Отдыхайте, госпожа адмирал. После этих слов он поклонился и быстро вышел. Уже закрывая дверь, увидел, как Оленна Кальдмеер без сил упала на постель, и над ней захлопотали служанки. Но это ничего не меняло. Оказавшись один в коридоре, Ротгер сам привалился спиной к стене и долго стоял, восстанавливая силы. Разговор вышел странным, местами нелепым, неожиданно эмоциональным и непривычно тяжелым. А в конце еще пришлось спасаться бегством — Ротгер был достаточно силен, чтобы иметь мужество это признать. Но он обязательно придет еще посмотреть на интересное.