Under Ground

Снег. Казалось, что в этом месте никогда не бывает по-настоящему солнечных деньков. Никогда это серое небо не сбрасывало тяжесть грозовых облаков, не показывало нежно-голубую гладь, усеянную кусочками прежней тьмы. Многие забыли, как выглядит то свободное и настоящее небо, которое ранее никто из них не ценил, считал данной им мелочью, однако теперь так страстно желал увидеть. Люди так двуличны в своей жадности. Открыв глаза, Альфёдов снова чувствует, как в подобие приступа сотрясается его дряблое тело. Ничего, он привык. И всё же так странно просыпаться, хотя им давно уже не нужен тот сон, о котором грезят живые. Для них это лишь часть давно ушедшей рутины, которая не даёт им стать теми потерянными, что блёклыми тенями снуют по улицам их пустынного города. С ними никто не общается, да и этого не нужно — те никогда не смогут ответить. Альфёдов просыпается резко, прямо как тогда, впервые очнувшись в этом месте — задыхаясь и сотрясаясь от костлявых рук смерти. Сначала он даже не верил, что выжил, что смог выбраться из заснеженного леса. И действительно не смог — белоснежная кожа, сквозь которую можно разглядеть синие капилляры никак не могла принадлежать живому. Да и затерявшийся в его белоснежных кудрях снег, что никогда не таял, говорил лишь об одном — он давно мёртв. Что это за место парень понял в первый же день. Вернее, ему сказал случайно встреченный путник. Старик, чья иссохшая кожа обтягивала скелет, стал первым, кого парень увидел здесь. Он придирчиво осмотрел юношу, да плюнул «мало у нас нежити, так они ещё одного прислали». Кто «они» Альфёдов узнал гораздо позже, но название городка запомнил — Майншилд, или, по-простому, чистилище. Место, где души доживали свои деньки с неясной надеждой на то, что когда-нибудь они смогут стать свободными. Как оказалось, в этом городке было множество пустых домов — остались после других, давно ушедших за грань. Так что, не видя причин отказываться от собственного уголка в этом странном месте, Альфёдов выбрал тот, что находился в самой оживлённой части Майншилда. Возможно, тогда в нём играло какое-то странное желание казаться живым, тем, кому нужно общество и его шум. Мысли мертвеца невозможно связать ни с одним логичным исходом. Вот только кто знал, что уютный двухэтажный домик окажется лакомым кусочком, и здесь захочет поселиться кто-то другой. Нового соседа Альфёдов застал, когда вернулся спустя пару дней бесполезных скитаний по округе, дабы выяснить, есть ли отсюда какой-то выход. Логичный ответ — нет, ничего кроме беспроглядной бури, в которой перестаёт существовать и время и пространство. Впрочем, сейчас не об этом. Джаст — именно так звали парня, от которого пахло обожжённой плотью и дымом. Да и сам он выглядел не лучше — по всему его телу бескрайними узорами растекались ожоги, которые так и норовили вскрыться, обнажая красное мясо. В отличие от белоснежно-белого, вечно трясущегося от неизвестного холода Альфёдова, Джаст не находил себе места от непрекращающегося жара. Его тоже колотила странная дрожь, но с ней он свыкся довольно быстро. Тогда парни не желали разводить лишнего шума, поэтому мирно договорились о сожительстве. Всё равно огромный дом был слишком пуст и просторен для одного жильца, а товарищ мог скрасить бесконечно серые дни этого города. Вот только реальность оказалась куда сложнее светлых мечтаний. Ужиться двум абсолютно непохожим личностям — это задачка со звёздочкой, не иначе. Были и ссоры, и крики и даже попытки выгнать своего соседа, но всё заканчивалось, стоило кому-то согнуться в приступе неизвестной боли. В обычное время это тоже происходило — просто в один момент твоё тело окунается в пучину невероятных страданий, из которых невозможно выбраться. Сочувствие и страх за себя перебарывали злобу, заставляя помогать своему соседу и молиться, чтобы собственный приступ хоть немного задержался. Так они и стали жить вместе — один, чьё тело было выброшено в зимний лес, и другой, оставшийся сгорать в одиночестве. Такие разные, но похожие — они нашли покой в ежедневной рутине, которую воспроизводят без всякой на то необходимости. У них никаких потребностей нет, но тело всё ещё может безвозвратно поглощать пищу, создаваемую из неизвестно откуда берущихся продуктов. Всё это — лишь память. И вот настал очередной день, который как всегда закончится их смертью. На самом деле, в этом месте никогда не наступает ночь или день — лишь вечная тьма и серость вокруг. Они не пытались искать закономерности в мире, высчитывать часы, ориентировать на собственное тело, а просто жили так, как того сами захотят. Его сосед, например, мог и вовсе не спать несколько «дней», а после залечь в подобие спячки, которая длилась от нескольких часов до целой недели. Альфёдову чужой режим не шибко нравился, но сил и желания возражать не было. Тихо спускаясь по лестнице вниз, парень оглядывается по сторонам — Джаста нигде не видно. Значит, тот либо снова закрылся у себя и, в попытках ухватиться за окончившуюся жизнь, собирает электронные цепи, либо же закономерно «уснул». В любом из этих случаев Альфёдов не чувствует ничего. Чужие проблемы больше не волновали его душу, больше не терзали жалостью или непреодолимым желанием помочь. Он потратил всю свою жизнь, чтобы облегчить чужую, однако всё равно встретил смерть в сугробе — никому не нужный и забытый. Кухня встречает гробовой тишиной — парню хочется смеяться от своей остроумности, но смех лишь усилит непрекращающуюся дрожь мёртвого тела. В последнее время она стала куда сильнее, поэтому парню пришлось отказаться от сложных рецептов, в которых он обязательно что-то уронит. Он чувствовал себя тем самым немощным стариком, до годов которого никогда не доживёт. Сегодня на завтрак он делает оладьи. Они вкусные и лёгкие в приготовлении, они единственное, что может всколыхнуть его душу. Джаст тоже неравнодушен к ним, пусть для Альфёдова чужие интересы значат не так много, но для поддержания хотя бы видимости их счастливого сожительства необходимо делать некоторые глупости. Возможно, только они и отделяют их от той части города, где обитают тёмные души. Возможно, только они и позволяют им «жить». Как и ожидалось, готовить стало намного сложнее. Одеревеневшие и трясущиеся конечности почти не слушаются, поэтому приходится делать всё медленнее привычного. Впрочем, у него неограниченный запас времени, если оно вообще здесь существует. Поэтому он может не торопиться, вытирая разлитые капли теста и несколько минут пытаясь перевернуть один оладушек. Конечно, огонь поджаривает их вполне реально, поэтому в последние дни еда, приготовленная Альфёдовым, не сильно отличается по виду от его соседа. — Эй-эй-эй! — слышится громогласный крик со стороны приоткрытого окна кухни. Альфёдов вздрагивает, хотя, казалось бы, куда ещё больше, и выглядывает на пустынную серую улицу. Он даже не удивляется, когда видит парочку своих соседей — БЛС и Молвина. — Это ваши любимые утренние новости Сдохграда! И с вами их постоянные ведущие — лучший пловец Молвин! — И любитель смертельно вкусных яблок — БЛС! — вторит ему второй, скидывая тёмные очки себе на переносицу. Первый повторяет это движение, принимая, по его мнению, крутую позу. — БЛС, скажи, что за новости мы сегодня будем рассказывать? — Ну как же, мой дорогой друг, как всегда — убийственно свежие! — не хватало только звука клаксона, чтобы ситуация, разворачивающаяся на тёмных улицах обычно тихого города, стала ещё абсурднее. — Ведь сегодня у нас неизвестно сколько часов неизвестно какого дня и какого месяца! Эту дату позже запишут как красный день календаря! — И что же произошло в этот знаменательный час? — усмехается Молвин, но в момент дёргается, кашляя и выплёвывая щедрую порцию воды. В отличие от Альфёдова, что просто трясся без всякой на то причины, этого парня посещали подобные «приятные» подарки из последних секунд жизни. — У-у-у, мой друг, неужели вчера тот бокал воды был уже лишним? — с привычным ему позитивом и пофигизмом БЛС неизвестно откуда достаёт платок и передаёт его своему товарищу. — Так что, дорогие наши слушатели и, если повезло, зрители, я бы советовал опасаться такой вещи, как вода! Всего один лишний бассейн в вашем рационе и вы уже здесь, слушаете наши новости! — Да, но коварнее воды могут оказаться простые яблоки! — отойдя от приступа, вновь сияет яркой улыбкой Молвин. — Они проводят бессрочную акцию — один лишний кусочек в вашем горле и вы получаете путёвку в наши прекрасные края! — Иу, этой рекламной интеграции не было в нашем сценарии! — с наигранным возмущением фыркает БЛС, упирая руки в боки. — А что же там было? — с довольной улыбкой тянет Молвин, прищуривая бесконечно чёрные глаза. — Новый трек от группы «Under Ground»! — во всю силу своих лёгких кричит БЛС, перебудив остатки тех, кто ещё мог реагировать на окружающий мир. Парень резко наклоняется и достаёт из того же места, что и платок, бумбокс. Вот чего-чего, а этого изобретения не ожидал увидеть даже Альфёдов. — Воу-воу-воу, кажется, сейчас начнётся лютый движ. — Каждый день я просыпаюсь в грёбаном Сдохграде, — первым берёт слово Молвин, подстраиваясь пол незамысловатый бит, растекающийся по всем ближайшим улицам. — Не могу мечтать о большей я награде, — подхватывает БЛС, беря явно нерабочий микрофон и зачитывая странное подобие рэпа и белого стиха в одном флаконе. — Разлетаются мои речёвки по опушке, — к представлению подключается и Молвин, у которого в руках материализуется точно такой же микрофон. — Не забудьте про свои дохлые ушки, — будто бы перед ними была невидимая камера, БЛС делает странное движение, которое плотно ассоциировалось с неформалами. — Мой сосед потерял свои ручки, — взгляд Молвина явно направлен на домик сбоку, где проживал Заквиель, что умер в ходе взрыва, устроенного им же. — Где же, где же эти вёрткие сучки? — БЛС выразительно оглядывается, даже приподнимая свои чёрные очки. — А что же там шумит под полом ниже? — Молвин указывает пальцем вниз, игриво поглядывая на своего оппонента. — Чёрт! Братва, несите пассатижи! — изобразив нереальное удивление и вздох полный негодования, БЛС мигом возвращается к привычной улыбке. — Вместо гимна похоронный марш играет. — На др-шку братик тебе гроб подарит, — в воздухе пальцами вырисовывается фигура классического гроба, о котором многие здешние обитатели могли только мечтать. — Принесёт тебе мамаша свежих плюшек, — БЛС указывает прямо на притаившегося в окне Альфёдова. Всё же только из этого дома, даже в самые тёмные дни, доносился чарующий аромат свежей еды. — В них, конечно, сыпанёт мышьяк для душек, — вылезает вперёд друга Молвин, делая пару движений, будто что-то высыпал прямо из своего нерабочего микрофона. При этом парень улыбнулся, подмигивая шокированному зрителю этого выступления. — Мы на улицах Сдохграда отмечаем Пасху, — БЛС приставляет обе ладони к голове на манер длинных кроличьих ушей. — И на Масленицу мы зажгли потрясно, — неизвестно откуда, но в руках Молвина появляется спичка, которую он зажигает об свой же микрофон, но мигом тушит, задувая. — Новый год принёс нам очень много денег, — привычным жестом, которым очень богатые люди разбрасывали деньги, БЛС пытается представить себя в их шкуре. — По монетке на глазу на новый велик, — Альфёдов не уверен, что в их культурах ещё остались такие традиции, но то, что Молвин чуть не лишил себя обоих глаз, пытаясь показать «монетки на глазу», стоило хоть какой-то похвалы. — Что ж, братва, пришла пора прощаться, — и снова эта глупая поза, которая устарела в момент своего появления. — Но настанет завтра время возвращаться, — Молвин в точности копирует её, делая ситуацию абсурднее вдвойне. — Мы с собою принесём много позитива, — вдруг, оба парня прислоняются спина к спине, переводя взгляды на пустынную улицу. — Чтобы не увидеть на ваших лицах негатива, — такое по-детски наивное и кривое сердечко, сложенное их ладонями, становится последней точкой в шумной самодеятельности. Допев, парни перекинулись парочкой слов и, поспешно собрав свой реквизит, под громкие разговоры и смех двинулись в сторону своего дома. Шумные голоса не стихали до того самого момента, пока у соседнего участка не послышался хлопок входной двери. Только после этого Альфёдов смог, наконец, спокойно выдохнуть и вернуться мыслями к своим делам. Тишина и покой вновь заполнили эти пустынные улочки и блёклые дома, наполненные отчаянием и равнодушием. Альфёдов поставил широкое блюдо с оладьями на стол, отправляясь к небольшому заварнику, который мог подарить ему небольшую радость его «жизни». Неизвестно почему, но стоило хоть капле живительной тёплой влаги попасть на его язык, и тело переставало трястись, будто в вечном припадке. Это мимолётное упокоение было дороже всякого комфорта, поэтому Альфёдов больше всего боялся остаться без чая и возможности его заварить. — Снова они? — вместо всякого приветствия или хотя бы утренней зевоты, слышится усталый голос со стороны тёмной лестницы. Джасту спускаться ничуть не проще — пусть движения и не причиняли ему боли, но обгорелая кожа и мышцы уже не были столь крепкими и упругими, поэтому каждый шаг мог оказаться фатальным. Альфёдов не раз предлагал своему соседу переехать на первый этаж в зал, чтобы уменьшить вероятность неприятных инцидентов и чужих травм. Не то чтобы он волновался об этом затворнике всерьёз, но один случай заставил его пересмотреть собственное отношение к их сожительству. Это произошло аккурат после их первой ссоры — Ал уже и не помнил, что они тогда не поделили, но, обидевшись друг на друга, разошлись по своим комнатам. Вымотанный неожиданными криками и спорами, Альфёдов забылся беспокойным сном, который продлился весь оставшийся день и ночь. Проснулся он только утром, слыша притуплённый толстыми стенами голос своего соседа. Поначалу он хотел выглянуть и узнать, чего тот разорался с утра пораньше, но, вспомнив свою обиду и злость, парень лишь фыркнул, решив провести это время наедине с книгой. И всё же, пусть на пару часов умолкнув, Джаст продолжил звать его вновь. Возможно, виной всему природная добродушность или его тревожность, но Альфёдов не смог заставить себя игнорировать чужой зов дальше. Отбросив ставшую совершенно неинтересной книгу, он вышел из своей комнаты, чтобы убедиться, что его сосед просто треплет ему нервы очередной глупой просьбой. Джаст вполне походил на того, кто показательно забудет о ссоре, лишь бы получить желаемое. Вот только Альфёдов никак не ожидал, что вместо самодовольной обожжённой морды своего соседа он увидит его же, неловко распластавшимся внизу лестницы. Паника и страх захлестнули парня, что, кажется, он даже перестал трястись, почти что спрыгивая вниз. Как оказалось, Джаст пытался самостоятельно спуститься и в этот самый раз что-то пошло не так — ослабшие конечности подвернулись и он полетел вниз. Пусть переломы быстро срастались и боли не приносили, но изувеченные суставы не позволяли принять вертикальное положение. Именно поэтому Джасту и пришлось пролежать несколько часов, пытаясь позвать своего соседа на помощь. После этого между ними многое изменилось. Теперь Альфёдов всегда откликался на чужой зов, а Джаст старался не докучать своему соседу, используя эту возможность лишь в крайних случаях. Нет, они не стали друзьями или верными товарищами, но то неприятное напряжение развеялось, позволяя парням стать немного ближе. — Да, снова устраивали свои шоу, — вздыхает Альфёдов, незаметно для себя делая ещё одну чашку чая. Впрочем, ему слишком лень думать над такой глупостью. — И чего им только так весело, — фыркает Джаст, преодолевая последнюю ступеньку и оказываясь на безопасной поверхности пола. Кажется, он даже облегчённо выдыхает, опасливо отпуская перила. — Одно вечно рвёт водой, а другой задыхается. — Ну, это всяко лучше того, как живём мы, — пожимает плечами Альфёдов, который действительно предпочёл бы неожиданные приступы тошноты или удушья, а не вечную дрожь и конечности, которые с каждым разом становятся всё непослушней. Недолог день, когда он и вовсе не сможет взять в руки ложку. — Хотя, мне казалось, что все мы примерно равны. — Видимо, время всё-таки сказывается на нас, — туманно тянет Джаст, подходя к двум горячим кружкам с чаем и с лёгкостью подхватывая их за маленькие ручки. В отличие от Альфёдова, пусть его конечности и были слабы, но они хотя бы не тряслись, поэтому он мог спокойно подменять своего соседа в делах, которые требовали концентрации. Джасту же зачастую требовалась помощь в поднятии чего-то тяжелее тарелки с едой. — Как думаешь, что будет с ними дальше? — Не знаю, — и Альфёдов действительно не врёт — он даже представить не может, что станет с этими шумными парнишками. Ведь, несмотря на своё недовольство, он находил нечто прекрасное в их смелости и жизнерадостности. Они будто глоток свежего, принесённого прямо с мира живых воздуха. Такого, которого они больше никогда не почувствуют. Этот завтрак, как и многие другие, они провели в тишине. Им не о чем особо разговаривать — в их подобиях настоящих жизней не происходило ничего интересного. Лишь убивающая и лечащая их будничность, которой они цепляются, как самые утопающие. Вот только она и сама не может выдержать себя, рассыпаясь сотней осколков и отправляя их на самое дно. Они так слабы и смешны. Весь оставшийся день они проводят порознь. На самом деле, завтрак был единственным моментом, когда они могли побыть вместе. Вернее, вынуждены. В остальное время они предоставлены сами себе, занимаясь тем, что хоть немного может занять их разум. Ни совместного обеда, посиделок за телевизором вечерами или простого разговора в случайной коридорной встрече — между ними не было абсолютно ничего. День прошёл, вот только было ли это правдой? Они никогда более не видели звёздного неба, не ощущали приятную ночную тьму и не зажигали свечи, пытаясь осветить свой дом. Всё это — удел живых и чувствующих. Они же давно умерли и лишь неведомые силы заставляют их продолжать игру в нормальных людей. Мог ли мертвец притворяться живым? Точно нет — эту простую истину с каждым прожитым «днём» они осознавали всё чётче. И всё же, они продолжают. Просыпаются, готовят завтрак, едят и расходятся по комнатам. Лишь выступления их соседей не дают ощутить себя в сломанной сансаре. Они словно маленький красный флажок, что даёт им знать, что они смогли, они прожили очередной ужасающий день. «Вот бы только следующего никогда не настало» — думал каждый из них, погружаясь в блёклое подобие сна. «Вот бы только всё закончилось». Снег. Альфёдова тошнит лишь от одного вида этих белых комьев. Он слишком отчётливо помнит тот холод, что забирал его бесценную жизнь. Пусть его тело было сломано и разбито, но где-то в глубине души пылала надежда и желание жить. Парень сделал невозможное — с перебитыми ногами, окровавленными руками, он пытался доползти хоть до единой живой души. За ним явно осталась зловещая багряная колея. Интересно, много ли людей пришло на его похороны? Плакала ли его мама, что с такой злобой шептала проклятья ему в след? Жар. Джаст хотел разорвать собственную плоть, лишь бы хоть на миг почувствовать приятную прохладу, живительную каплю покоя. Умирая под мерный писк больничной аппаратуры, он надеялся лишь на то, что там, по другую сторону, ему никогда больше не придётся страдать. Вот только всё оказалось совершенно не так — здесь его ожидал настоящий ад. Он уже сгорал заживо, но только сейчас смог вкусить этот ядовитый плод последствий. Тело умерло, но его грехи волочатся за душой до сих пор. К счастью, парень точно знал, что никто не пришёл к его могиле. К счастью, некому было плакать в день последнего прощания. Они так по-разному дорожили своей жизнью, однако оба не смогли смириться с тем, что её потеряли. Возможно, не желая они утопать в собственном бессилии и их существование стало хоть немного лучше. Вот только… они не видели в этом смысла. Стараться, тянуться к невидимому свету и чувствовать горечь очередного поражения. Нет, они избрали совершенно иной путь. В один день Альфёдов больше не может приготовить оладья. Его руки с трудом сгибаются в локтях, а пальцы и вовсе больше не двигаются. Он несколько минут глупо смотрит на белёсые отростки, пытаясь понять, что ему стоит делать. В бессилии он решает позвать Джаста — в первый раз за всё время их совместного проживания. — Что такое? — он действительно выглядит обеспокоенным. Даже в тот момент, когда он со сломанными ногами лежал у лестницы, на лице Джаста не отражалось столько эмоций. — Пальцы… не слушаются, — как под гипнозом шепчет Альфёдов, вновь пытаясь согнуть хоть один, но они так и остались неподвижными. — Всё хорошо? — Джаст приближается и его обезображенные пламенем ладони касаются одеревеневших пальцев Альфёдова. Они действительно больше не двигаются. — Чёрт. — Кажется, на этом наши завтраки окончены, — с каким-то странным смирением тянет Альфёдов, не ощущая и намёка на чужие прикосновения, будто бы его руки больше ему не принадлежали. — Ничего не окончено, — резко фыркает Джаст, усаживая несопротивляющегося соседа за стол, а сам разворачивается к кухонному гарнитуру. — У меня всё ещё работают руки, а ты можешь просто говорить, что мне делать. И он действительно готовит — неловко, ошибаясь и слишком долго думая, но послушно выполняет чужие указания. Альфёдов постепенно отмирает, начиная активней участвовать в самодеятельности соседа, делая советы и фыркая на очередную неловкость. Спустя час они смогли насладиться немного пригоревшими, но всё ещё съедобными оладьями. На следующее утро Альфёдов больше не может согнуть свои руки, а Джаст вновь готовит горелые оладья. Они впервые нормально разговаривают за едой, пытаясь поддержать странный и необычный для обоих диалог. Это так противоестественно, но Альфёдов просто не может промолчать на чужие глупые вопросы, а у самого язык так и тянется спросить что-то в ответ. Они всё ещё ничего друг для друга не значат. — Может, посидим в зале? — совершенно неожиданно останавливает его чужое предложение. Альфёдов лишь пару мгновений задумчиво смотрит на своего соседа, прежде чем кивнуть — для него всё равно нет никакой разницы в месте, где он проведёт пару часов бездействия. В этот раз они действительно просто сидят. Не смотрят на друга, не разговаривают, просто сидят и слушают дыхание друг друга. Ничего такого не происходит, но почему-то они продолжают это странное действо, будто бы в нём есть хоть капля смысла. Они не замечают, как проходит час, второй, за ним третий и четвёртый. Они расходятся лишь тогда, когда внутренние часы указывают на то, что уже «вечереет». Сегодня впервые разговаривают как нормальные люди. Об увлечениях, вкусах, мыслях и мечтах. О том, чего не может быть у мертвецов. Они рассказывают друг другу секреты, которые больше ничего не стоят, однако в их душах они всё ещё важны. Альфёдов узнаёт, что Джаст, на самом деле, очень любил своих сестёр. Они были его единственными подругами и опорой. Однако он не смог уберечь их от скверного влияния матери, поэтому старшая быстро выскочила замуж, отдавая себя пьянице и дебоширу. Она умерла спустя три года. Средняя сестра пыталась наладить свою жизнь, найти себя в великой науке. Спустя ещё год её нашли в петле. Джаст никогда не отказывался от своей семьи, ведь она просто перестала существовать. В свою очередь сам Джаст узнал о том, что у Альфёдова было много младшеньких. Он любил их всем сердцем и отдавал всего себя, чтобы подарить им хоть крупицу мирского счастья. Сломанные игрушки, разбитые колени и вечные крики — вот что получал он на свою доброту. Его мать ненавидела своего сына — она презирала его желание стать лучше, самостоятельно вытянуть семью из болота, в которое её завели родители. Для неё он был бельмом на глазу, ежедневным доказательством собственной слабости. Наверное, она была рада, когда зимним утром ей привезли его обмороженное тело. Они садятся в зале вновь и вновь, проводят почти всё свободное от подобия сна время вместе. Теперь им интересен собеседник, а не выдуманные истории книг или давно неработающие механизмы. Теперь они стали важны. Однажды к ним приходят Молвин и БЛС. Вернее, они сами зовут их к себе. Просто Джаст ответил на их неудачную шутку, просто Альфёдов поддержал своего соседа, просто парни пожелали отвоевать задетую честь. — На самом деле, мы думали, что здесь какие-то правила по поводу общения с новенькими, — признаётся за них двоих Молвин, пряча взгляд в собственной кружке. Впервые этот парень и его друг не горлопанят странные песни, а ведут обычные разговоры. — Ага, типа тех, где элите нельзя общаться с плебеями, — поддакивает БЛС, с громким сюрпом допивая свой чай в один присест. Альфёдов и Джаст впервые понимают, что дураками с ветром в голове оказались далеко не их странные соседи. Теперь в их доме гораздо светлее и шумнее. Гости приходят в любую удобную и не очень минутку. Приходят рано, приходят поздно, приходят с гостинцами, приходят с просьбами, приходят с разговорами и редкими откровениями. Они становятся одним небольшим винтиком этого странного механизма, что они пытаются назвать жизнью. Почему-то становится так привычно видеть этих двух парней, крутящихся где-то поблизости и придумывающих очередную песню или шутку. Они, казалось, больше не покидали их дома, всегда находясь в пределах слышимости или видимости. Вот только ни Альфёдов, ни Джаст этого менять не желали. Они даже не заводили разговоры на подобные темы, когда могли хоть на секунду остаться наедине. Казалось, что они нашли тот самый путь, который столько времени ускользал от их взглядов. — Чёрт, — они вновь сидят в коридоре, когда Молвина неожиданно накрывает его «приступ». Это происходит настолько быстро, что успевает среагировать только БЛС — тот мигом подставляет тазик, который попросил у соседей на первом их совместном вечере. — Спасибо, — сдавленно хрипит парень, пытаясь прокашляться от забившейся в лёгкие воды. — И часто у вас такое? — решает нарушить неловкое молчание Джаст, глядя на то, как БЛС похлопывает товарища по спине и передаёт ему уже знакомый платок с маленьким рисунком яблока. Было видно, что движения отточены до идеала, будто бы повторяясь неисчислимое количество раз. — Ну, обычно раза три в «день», — отвечает вместо друга БЛС. К тому моменту Молвин выглядит так, будто бы парой секунд ранее его не рвало чистой водой. — Хотя, в последнее время стало заметно реже. Я, например, за двенадцать часов пока ни разу не начал задыхаться, — с гордостью заявляет БЛС, ловя удивлённые взгляды соседей. — А что, у вас как-то иначе? — замечая чужое непонимание, уточняет Молвин. Нет ничего удивительного в его праздном интересе, ведь ранее им с другом не удавалось пообщаться с другими жителями этого городка дольше парочки маловажных фраз. — Ну, скорее у нас они длительнее, но куда более неприятные, — неловко тянет Джаст, не зная, можно ли сравнить их агонию с чужим неудобством. Всё же, в последнее время приступы неожиданно стали чаще и серьёзней. Иногда выходило так, что кто-то из них мог несколько минут вертеться в приступе боли, который мог сравниться с тем, что они пережили во время своей настоящей смерти. — У-у-у, нет, лучше я буду по тридцать раз на день задыхаться, — отмахивается БЛС и его товарищ соглашается. Им изначально казались жуткими мысли о чужих смертях — для них эти мгновения были скорее неудачной шуткой, которой они обменивались при каждом удобном и не очень моменте. С их же соседями было всё совершенно иначе — те выглядели так, будто действительно пережили смерть. А на следующее утро Альфёдов больше не может встать с кровати. Он ощущает, как собственные ноги перестали слушаться его окончательно. До этого он не раз замечал, насколько трудны стали любые движения, как не слушаются те части тела, которые ранее никогда не давали сбоя. Он спотыкался, подолгу стоял, пытаясь взять себя в руки, старался не показывать остальным, насколько увядает с каждым прошедшим днём. — Что случилось? — мигом обеспокоенно, подобно парочке сурикатов, подскакивают Молвин и БЛС. Они напряжённо смотрят за тем, как Джаст помогает еле передвигающему собственные ноги Альфёдову спуститься в зал. — Кажется, на какое-то время мне придётся переселиться в зал, — отшучивается парень, вот только он понимает, что это «на какое-то время» станет началом неизбежного конца. Он давно заметил и то, насколько хрупкой стала кожа Джаста. Она буквально рвалась от любого резкого движения или прикосновения. — Неужели здесь мы продолжаем умирать? — спрашивает позже Молвин, переждав неловкую тишину. — Не знаю, может быть, мы просто должны пройти какой-то урок с ограниченным временем, — туманно тянет Альфёдов, опираясь на горячее плечо Джаста и впервые за долго время переставая сотрясаться. В это же время сам погорелец чувствует лёгкое веяние почти позабытого холодка, коснувшегося его плеча. Сейчас они значат друг для друга неоправданно мало. Теперь Альфёдов зависим от Джаста, как от собственной слабости. Он бы и рад сбросить эти оковы, да вдохнуть полной грудью, вот только его ноги совершенно не слушаются, а с каждым днём белёсые полосы расползаются по всему телу. Он храбрится и фыркает на чужую жалость, он выдаёт какие-то неубедительные гарантии того, что скоро всё вернётся на круги своя. Вот только Джаст ему совершенно не верит. — Ал? — Джаст желал бы, чтобы эти странные и давно неслышимые в этих местах звуки оказались ложью. Чтобы он смог со спокойной душой развернуться и отправиться в свою комнату, как делал это многие разы до. У него и своих проблем навалом — с каждым прожитым «днём» собственное тело становится всё уязвимее и, кажется, по-настоящему начинает разлагаться. Ощущается же это гораздо хуже, чем выглядит — будто бы слой за слоем ты теряешь кожу, которая необычайно тяжела и плотна. Вот только он не разворачивается, не игнорирует странный звук, а неуверенно заходит в просторный зал. — Джаст, уйди, — чужой голос сел и охрип, ещё хуже он звучит под градом горьких слёз, которые заставляют парня трястись сильнее. Это похоже на странный приступ, подобный тем, что случались ранее, вот только теперь Альфёдов всё полностью осознаёт и даже может ответить. Джаст замирает, не находя сил отвести взгляда от своего товарища. Он всегда считал Альфёдова неприступным куском льда, который только и мог, что изображать из себя подобие живого человека. Только в разговорах парень смог познать настоящую суть своего соседа, хранящего на сердце широкий шрам, который никогда не заживёт. Холод и отстранённость не более чем хитросплетённая вязь маски, которой он каждый день закрывал истинного себя, и именно сегодня она дала первую трещину. Он ничего не говорит, лишь тихо приближается сжавшейся на диване фигуре и, присев рядом, аккуратно касается белоснежных прядей. Он пропускает хладные локоны сквозь пальцы, гладит ледяную кожу, пытается хоть на миг поделиться тем избытком тепла, что заключено в его умирающем теле. Неизвестно, подействовала ли эта глупая блажь, но Альфёдов медленно успокаивается, не решаясь отогнать своего соседа. Эту ночь никто не желает проводить в забвении. Неизвестно где, но Молвин и БЛС находят почти новое инвалидное кресло. Они прикрепляют к нему шарики и плакат, на котором огромными красными буквами написано «в честь первой месевщины!». Парни улыбаются и шутят, но заметно, насколько сильно их потрясло известие о том, что Альфёдов больше не сможет ходить. — Вообще, я предлагал взять ту, которую с пультом управления, — наблюдая, как Джаст аккуратно пересаживает своего соседа в кресло, решает разбавить напряжённую атмосферу БЛС. — Знаешь, чтобы можно было им управлять, как гоночной машинкой. — Ал, хочешь почувствовать себя гонщиком? — улыбается Джаст, отходя в сторону и осматривая то, как друг сидел в кресле. — Только через мой труп, — фыркает Альфёдов, закатывая глаза. — Ну, как бы вам сказать… — глубокомысленно тянет Молвин, кидая «невинный» взгляд на своего товарища. БЛС не сдерживает задушенного смешка. В этот момент они действительно счастливы. В тот день Альфёдов впервые за долгое время смог передвигаться без страха упасть. Конечно, он всё ещё не мог самостоятельно управлять своими перемещениями, однако это было не так важно, так как подле него всегда находился Джаст. Тот всегда был готов поддержать, выполнить любую блажь, будь то неожиданное желание выйти на улицу или увидеть дом Молвина и БЛС воочию. Альфёдов не знал, почему его вредный и своенравный сосед стал таким тихим и покладистым. Возможно, так на них влияла накатывающаяся слабость, подобная той, что настигает всякого человека, дожившего до преклонных лет. Честно, они не помнят, сколько времени здесь находятся. Казалось, будто прошло целое десятилетие, однако их воспоминания, которых было невероятно мало, говорят об обратном. Ежедневная рутина, поглотившая их в самом начале, ощущалась такой неоправданно долгой. Лишь в последние «месяцы» они смогли по-настоящему отпустить своё прошлое и смогли насладиться настоящим. Сейчас они были почти искренне счастливы. Пока в один день Альфёдов не чувствует, что его время подошло к концу. Это было такое странное и до ужаса чёткое ощущение, которое нельзя сравнить с одним другим, испытываемым при жизни и здесь. Не было ни страха, ни сожаления, лишь смиренное ожидание неизбежного. Единственным осознанным, естественным желанием стало увидеть Джаста. Альфёдов открывает глаза и направляет взгляд на широкое окно. Снова идёт снег. Такой белый и крупный — его лёгкие хлопья кружат в воздухе, падая вниз. Он навевал чувства покоя и уюта, будто бы парень вернулся в те самые времена, когда, лёжа в своей скрипучей и твёрдой кровати, изнемогая от высокой температуры, он точно также смотрел в окно, наблюдая за тем, как остальные дети резвились в свежевыпавшем снегу. Замечательные воспоминания. Джаст спускается к нему чуть погодя. Будто он тоже может чувствовать ту невероятную прохладу, которая окутала их дом. Он тихо присаживается рядом, сцепляя ладони в замок. Он не говорит ни слова, вслушиваясь в поверхностное дыхание Альфёдова, которое с каждым часом становилось всё тише и тише — так замерзали его лёгкие и сердце. Джаст смотрит на собственные ладони — теперь на них ни единого «живого» участка. Он не заметил, как стал подобием тех пугающих зомби, которых показывали в хоррор фильмах. Его собственные ноги двигались всё хуже и хуже, не выдерживая веса даже подгнившего тела. Он смотрит на мерно кружащийся за окном снег и понимает, что это конец. — Джаст, — неизвестно как, но Альфёдову удаётся издать последний осознанный звук, который лишь чем-то похож на чужое имя. В его взгляде бесконечная пустота — они выглядели как две чёрные дыры на фоне белоснежной кожи. — Не переживай, — оборачивается к своему другу Джаст, кладя свою ладонь на край ледяного одеяла. Ощущение, будто он касается чего-то неживого, ведь подобных температур не бывает у обычных людей. Хотя, они давно не входят в рамки «обычности». — Может быть, мы наконец-то достигнем рая. Альфёдов неотрывно смотрит на соседа. Кажется, что он уснул, однако веки двигаются вновь, а на бледных губах расцветает лёгкая улыбка. Альфёдов выглядит невероятно счастливым. В следующий миг его не стало. Он рассыпался, подобно потревоженному ветром снегу. От него не осталось ничего — лишь блестящие снежинки, которых невозможно коснуться. Джаст смотрит на их свет, не смея отвести взгляд в сторону. Вот всё и закончилось. Возможно, встреться они раньше, пока оба были живы, и эта история могла сложиться совершенно по-другому. — Эй, ребят? — входя в дом без стука, Молвин и БЛС по обычаю зовут своих друзей. Однако в этот раз они не получают ответа. — Джаст? — обеспокоенно зовёт Молвин того, кто мог прийти на их голос. И вновь ему отвечает тишина. — Ал? — делает попытку БЛС, проходя дальше в зал. Он оглядывается, но друзей нигде нет. — Где они? — хмурится парень, чувствуя нечто неладное. — БЛС, — на грани шёпота зовёт его Молвин, глядя на диван. Там, среди смятого одеяла и подушек, лежит маленький уголёк, усыпанный настоящими звёздами. Нет никаких сомнений — их друзей больше здесь нет. Молвин и БЛС не уверены, попали ли они в рай или, подобно странным рассказам старика-Альцеста, отправились на перерождение, однако сейчас это было не так важно. — Как думаешь, — гулко сглатывает БЛС, — мы можем презентовать им свою новую песню сейчас? — Лучшего времени и не найти, — с лёгкой улыбкой тянет Молвин, пересекаясь взглядом с тёмными глазами товарища. — Хэй-хэй-хэй! Слушайте все! Новый трек от легендарной группы «Under Ground»! — зычно зазывает невидимую публику БЛС, выскакивая на улицу и подхватывая оставленный на пороге боумбокс. — Приготовьтесь к невероятному шоу в честь наших друзей! — подхватывает шум Молвин, ловко принимая кинутый ему микрофон. — Я сегодня к братанам собирался рано, — первым взял слово БЛС, давая своему другу немного времени, чтобы дойти до их привычной «сцены». — Мне ведь с ними повидаться точно надо. — Но случилось сегодня вдруг несчастье, — отзывается Молвин, и пусть внутри у него ломается что-то важное, но прямо сейчас это совершенно не важно, — братанов моих не осталось в одночасье. — Мой братан Альфёдов снежным был, — БЛС понимает терзание своего товарища, поэтому улыбается ярче, живее, пританцовывает под несуществующую музыку. Бумбокс молчаливо стоит рядом. — Мой братан Джустович огонь любил, — блондин отвечает такой же улыбкой. Открытый, свободный и готовый к этому «разговору». — Первый друг замёрз, как лёд на луже, — кривляясь, БЛС прокрутился на носке, будто бы действительно находясь на катке. — А второй мечтал о капле стужи, — «поёжился» Молвин, помогая разогнавшемуся товарищу остановиться. — Где же, где же нынче эти двое? — благодарно кивает БЛС, показательно приближаясь ближе и будто-то бы действительно интересуясь этим у друга. — Не найти нам их без капли горя, — улыбка Молвина дрогнула, — но и горя не найти на этой стуже. — Эй, бодрей, подпой мне, друже, — мигом приходит на подмогу БЛС, похлопывая по плечу друга. — Мы считали вместе их задротов парой. — Каждый из которых увлекался барой, — неловко улыбается Молвин, вспоминая чужие фантазии на счёт их странных соседей. Слишком уж необычными были их отношения, которые выглядели как обычная «дружба» женатых на других пенсионеров. — Только вот лохами оказались мы, — с усмешкой пожимает плечами БЛС, точно зная, что творилось в чужих мыслях. — Ведь давно могли б мы стать дружны. — Если б мы о них могли узнать пораньше, — Молвин вкладывает свою ладонь в протянутую к нему ладонь БЛСа. — Глупую молчанку не продолжали б дальше, — парень закручивает друга в подобии бального танца, ловя его счастливую улыбку. — Наше время быстро утекло, тик-так, — двигаясь в такт слов Молвина, БЛС пытается не наступить на его ноги. — И теперь придётся доживать вот так, — закручивая друга в новом головокружительном движении, БЛС останавливается ровно в тот момент, когда Молвин теряет равновесие и полностью ложиться на его предплечье. Он склоняется над товарищем, довольно улыбаясь. — Не хотелось б в этот раз нам прощаться, — с улыбкой выдыхает Молвин, немного сбитый с толку таким неожиданным действием. — И домой без братанов возвращаться, — вторит его тихому голосу БЛС, помогая Молвину принять вертикальное положение. Их взгляды как по команде устремляются в небо. — Но поднимем наши головы мы ввысь. — Попросив за них, что б мечты сбылись, — их слова звучат в унисон. — Раунд!