Big sis?

«Это» впервые происходит в один из дождливых дней, которые вы в кои-то веки проводите в Зале Чистилища, а не вместе с братьями. Вы пьете чай, заваренный Симеоном, едите сладости, приготовленные Люком (сахарная посыпка чудесна, крем как и всегда нежен, а коржи — пропитаны не только медом и молоком, но и любовью) и смеётесь с не особо-то и смешных шуток Соломона, которые все ещё вызывают смех. Соломон сидит очень близко к вам, ваши колени под столом соприкасаются, и этот вечер так сладок, и не только от двух ложек сахара в твоём чае, который пахнет розами и шиповником — теми, что Симеон собирает по вечерам, не только от вкуса десертов, созданных Люком. Вы чувствуете сладость от любви, что витает в воздухе. От простой мысли, что вы вместе, не только телом, но и душой пребываете в идеальном балансе, греет душу, а обжигающий чай и только вытащенные из духовки булочки справляются с задачей отогреть тело. Вы все чувствуете эту яркую, но не приторную сладость на языке — ты проводишь языком по губам в попытке стереть с них крупицы сахара, проглотить их, сглатывая от приторного, чудесного вкуса ванильного крема и корицы, которая впиталась в мягкое тесто. О да, ты чувствуешь близость этих троих, не в силах сдержать улыбки, и делаешь очередной глоток вкусного чая (вкусный он по одной простой причине: его выбирал и заваривал Симеон, ангел, созданный по чужому подобию и при этом такой твой), довольная близостью Соломона, яркими глазами Симеона, в которых блестят сапфиры и гладь озёр и морей, и смехом Люка. А потом Люк произносит, обращаясь к тебе и взглядом указывая на пучок салфеток, которые вы привезли из мира людей в качестве сувенира, помятуя о любви Люка к мелодрамам и плаксивым историям: — Передай мне, пожалуйста, салфетку, сестр… — он сразу же замолкает, голубые (не такие яркие, как у Симеона, но все такие же красивые) глаза расширяются, пусть никто из вас и не смог нормально расслышать то, что Люк прошептал еле слышно. Ты сама непонимающе склоняешь голову к плечу, как будто бы стикер с тремя монстриками и вопросительным знаком сверху рисовали именно с тебя, и улыбаешься, выбрасывая странную реакцию Люка из головы сразу же, как ты спрашиваешь саму себя: «что он там пробубнил?» — Вот, — вместо того чтобы переспрашивать, тем самым, скорее всего, вызывая у милашки Люка очередной приступ паники, ты просто двигаешь салфетки ближе к нему, пальцы путаются в железном держателе, почти застревая в нем. Пару секунд уходят на то, чтобы ты аккуратно, не причиняя боль себе любимой, вытащила пальцы из холодящей кожу сетки толщиною со стержень всех тех карандашей, которые Люк использует для раскрасок, Симеон для внезапных записей пришедших в голову идей, а Соломон — для черчения очередных пентаграмм. Этих секунд хватает Люку для того, чтобы опять пролепетать что-то вроде «Бог ты мой» и резво вскочить из-за стола, чудом не разлив только наполненную заново Симеоном чашку чая. Он убегает так стремительно, что у тебя, сидящей напротив него, на секунду перехватывает дыхание от порыва ветра с запахом сахара и перьевых облаков (Люк также пах шоколадом, ванилью и орехами, заставляя вдыхать пропитанный сладостью воздух). Соломон приподнимает бровь и отламывает очередной кусочек булочки с корицей, отправляя мягкую сладость себе в рот (ты следишь за этим движением, за тем, как губы смыкаются на ложке и как язык затем проводит по этим же сладким губам, слизывая жирный крем — у тебя мелькает мысль, что тебе хочется сцеловать эту маслянистую пленку своими губами). Точно так же, как ты следишь за языком и губами Соломона, не обращая внимания на его горящий жадностью и любовью взгляд, Симеон смотрит на тебя, ловя каждое движение твоих рук, которые нежно обхватывают ложку, чтобы тоже отправить очередной кусочек булочки в рот. О да, и Симеон следит за тобой, не упуская ни единой детали. Он наблюдает с яркими искрами в прекрасных глазах за тем, как ты сама облизываешь губы, языком собирая частицы ванильного крема и коричной пыльцы. Это чудесное мгновение портит лишь отсутствие Люка, того, кто и предложил тебе заглянуть к ним на чашечку-другую чая, заваренного в дополнение к прекрасным заварным пирожным и булочкам с корицей. Ты не одна чувствуешь отсутствие Люка почти кожей, но именно ты первая заводишь разговор на эту тему: — Симеон, не мог бы ты узнать, почему Люк так отреагировал? Не хотелось бы, чтобы он переживал, — тебе очень хочется почувствовать ослепительно мягкую улыбку Симеона собственной кожей, которая все ещё горела от воспоминаний, когда он целовал особенно нежные участки (только ты и он знали, сколько засосов остается на тебе исключительно после ночей с ним). — О да, конечно, я поговорю с ним, — оказывается, Симеон в самом деле слушал тебя, пусть его взгляд и не переместился с твоих губ на глаза, в которых плясали хоровод демоны вокруг костра, шевеля хвостами разных цветов и даже длины. Ты улыбаешься, и гостиная Зала Чистилища вновь погружается в молчание, в котором вы втроём тонете. Но не то чтобы хоть кто-то из вас желает спастись.

***

Жаль, но разговор Люка и Симеона, похоже, не удался (или просто-напросто не состоялся): Люк избегает тебя третий день, какого-то черта умудряясь профессионально разминаться с тобой по пути в Зал Чистилища и магазин, где он обычно закупается по дешёвке сахаром и мукой. Но спустя ещё два дня неудачных (исключительно для тебя) пряток-тире-догонялок (кто бы знал, что Люк даже с такими коротенькими ножками, как у пёсика, сможет так быстро бегать!) все возвращается на круги своя. Люк (ну конечно же!) никак не комментирует свой порыв (или, скорее, небольшой бунт, но почему он так бунтует?). Поэтому и ты ничего не говоришь, решив спустить ему все с рук только на этот раз. Вы снова делаете домашнее задание (иногда к вам присоединяется Соломон или Симеон, последний всегда с приготовленным чаем на подносе, ждущим только вас), смеётесь с неспешных шуток из интернета и готовите сладкие, посыпанные перемолотым сахаром десерты, от которых у тебя текут слюнки. Но ничто не вечно под луной темного царства, потому как «это» продолжает происходить. Во второй, третий и ещё несколько последующих раз Люк шепчет громче, слегка увереннее, и ты уже знаешь что именно он бубнит вроде как себе под нос, а вроде и обращаясь только к тебе. Ты догадалась ещё во второй раз, что на «сест» может начинаться не так уж и много слов (или, если уж ты не права, он произносит что-то вроде «система»? тогда какого черта он убегает, словно с пожара?) О да, поэтому ты и злилась. Была в ярости. Расстеренности. Смятении. Ты не могла понять, что сделала не так, если вообще что-то сделала (может, Люк именно поэтому и бегает от тебя? потому что ты чего-то не сделала?) От непонимания ты злилась лишь сильнее. Люк был добрым, невинным ребенком — ангелом в любом смысле этого слова, чистым и наивным, как даже не распустившийся бутон белой розы, растущей где-то там, в Небесном Царстве. И тебе не хотелось, чтобы такой хороший и милый ребенок злился на тебя. И дело было даже не во всех тех сладостях, таящих на языке и пропитанных шоколадом и сладостью (запахом Люка и его добротой), которые маленький щеночек продолжал носить Велю и остальным братьям. Да, конфет и пирожных с начинкой из фруктов и изредка засахаренных цветов всегда было достаточно, чтобы и ты насладилась этими сладостями по новому рецепту Люка, вот только… «Почему. Он. Со мной. Не разговаривает?!» — задаешься ты вопросом, стоя на кухне Дома Скорби и тщательно пережевывая очередное вкусное пирожное, приготовленное Люком и пахнущее молочным шоколадом и ванильным кремом. На глаза наворачиваются слезы, когда ты улавливаешь этот знакомый сладкий аромат. — Так, Люк, все, я сдаюсь, — шепчешь ты, разглядывая коробку с пончиками, которые принес Симеон перед тем, как улыбнуться и оставить на твоих губах пусть и не измазанный медом, но всё ещё сладкий поцелуй. — Я заставлю тебя рассказать, в чем дело, черт тебя побери. И о да, ты была готова сделать это. Слишком много раз у Люка был шанс поговорить и перестать избегать тебя и проблему. И слишком много уж он им не пользовался. Что ж, если Люк не идёт к Т/И? Ты сама его найдешь.

***

Приготовления не занимают много времени: ты пишешь короткое сообщение Симеону, спрашивая, дома ли Люк, и, быстро получив ответ, что нет, он собирается задержаться в замке Диаволо, пробуя новый рецепт под присмотром Барбатоса, ты телепортируешься прямо в чужую комнату. Она пахнет шоколадом и чем-то приторно сладким, таким, каким представлялся и сам Люк: он был эклером, чья вроде совсем невзрачная посыпка не привлекала взор, но чья начинка напоминала забытый вкус прямиком из детства. Ты хотела узнать, как именно смогла не угодить такому яркому солнцу, каким был Люк. А для этого тебе требовалось лишь одно: терпеливо ждать, когда же твой друг вернётся. Твое терпение вознаграждается: ты всего час сидишь в кресле, из которого просматривается вся комната, прежде чем твой телефон пиликает в кармане. «Он здесь», — гласит сообщение от Симеона, которое сопровождается несколькими смайликами рук с поднятым вверх когтистым пальцем. Ты улыбаешься, когда следом прилетает короткое «удачи», пропитанное уверенностью и все той же сладостью, которая остаётся на твоём языке всякий раз, когда ты целуешься с Симеоном. Ты в последний раз проводишь языком по губам, вспоминая все те моменты, когда ты улыбалась в рот Симеона, сцеловывая его собственную улыбку, чувствуя, как язык касается его такого же упругого языка. О, воспоминания об этом заставили бы тебя разомлеть, расплыться лужицей, пахнущей лилиями и теми цветами, что вы искали с Соломоном когда-то ночью. До того, как ты полностью успеваешь забыться, слышится тихий смех, принадлежащий Люку. «Щеночек опять читает комментарии под постом Леви, где Маммон и Асмо высмеивают его стиль игры на стриме», — ты бы улыбнулась в любое другое время, вот только сейчас действия Люка действуют тебе на нервы: как мог он так беззаботно искренне смеяться, при этом избегая тебя? — Попался, — шепчешь ты, как только раздается щелчок двери, ведущей в комнату Люка. Ты все ещё сидишь на диване, при этом в любой момент готовая сорваться с места, если Люк окажется глуп достаточно, чтобы злить тебя и дальше. — Т… Т/И?! — Люк не успевает даже шагу назад сделать в попытке повернуться и сбежать, как ты оказываешься у него перед носом, используя магию, чтобы запереть дверь на ключ. — А теперь, дорогой мой, я требую объяснений, — но ты не даёшь Люку и рта раскрыть, продолжая вместо него. Тебе уже не нужны эти самые объяснения, потому как ты сама прекрасно знаешь, что происходит с Люком. — Так значит, называть меня сестрёнкой, — Люк вздрагивает от твоих слов, но ты жестока достаточно, чтобы продолжить, — ты боишься. А избегать меня — нет?! «Очень зря», — хочешь ты добавить, но слезы, блеснувшие в чужих глазах, заставляют тебя прикусить язык. — Да, я хочу назвать тебя сестрой! И что, я не могу?! — энтузиазм Люка быстро испаряется под твоим горьким взглядом, и даже сладость самого Люка не способна побороться с твоей этой горечью. — Но почему ты убегал? — это единственное, что ты хочешь понять. — Ты же знаешь, я бы не стала над тобой смеяться, — даже сейчас ты не смеёшься. В твоём сердце просто распускается бутон чего-то, о чем многое мог бы сказать Леви или Сатана. Горечь, похожая на Зависть, и Гнев наполнили тебя. Вместо того, чтобы прямо ответить на твой вопрос, Люк начинает отвечать на другой, свой собственный. Он шепчет комплименты, объясняя не то, почему он тебя избегал, а то, почему он считает тебя семьёй: — Просто ты… Я так благодарен тебе за всё! — Люк почти задыхается на мгновение, и на его глаза вновь наворачиваются слезы. Прозрачные капельки собираются в уголках глаз, и тебе хочется стереть их с по-детски пухлых щек, когда они всё-таки начинают скатываться вниз, гонимые чувствами и предательницей-гравитацией. Ты уже делаешь шаг, приближаясь к Люку, чьи щеки краснеют не только от стыда, но и от рыданий — но ты останавливаешься, когда он продолжает говорить, выдавливая слова через силу исключительно из-за того, что горло сжимается от глупых рыданий. — Ты с самого начала помогала мне, позволила лучше понять братьев да и вообще всех демонов, ты показывала и объясняла все-все-все, и для меня, ангела среди бесов, было облегчением знать, что у меня есть союзник в твоём лице! — его лицо покраснело, глаза сверкали двумя маленькими речками, что вышли из берегов. — Мне нравилось учиться с тобой, узнавать столько нового и переосмысливать старое... Ты молчишь, позволяя ему закончить менее сбивчиво: — Я начал и сам наслаждаться временем, проведенным со всеми вами! Но когда ты рядом, я наслаждаюсь всем этим даже больше. Ты тоже хочешь заплакать, но держишься. — Ты значишь для меня так много, сестрёнка! — ровно до этих слов. Ты начинаешь рыдать ровно в тот же момент, когда и кидаешься к Люку, который рукавами туники пытается стереть сладкие, как и его запах, слезы. Ты стискиваешь его в крепких объятиях, желая забрать его боль себе. — Ты тоже важная часть моей семьи, Люк. Вы рыдаете, прижимая друг друга ближе, и вам уже не стыдно. Пустая комната Люка пахнет сахаром и мукой: этот аромат давно уже стал символом сладости и любви, что вы все: и Симеон, и Соломон, и даже Рафаэль, недавно приехавший на выходные, — о да, символом любви, которую каждый из вас ощущает вместе с запахом сладкой пыли.