Не верь, не бойся, не проси.

NЮ — Руки твои. Я руки твои, руки твои целовал Я руки твои, руки твои целовал Я руки твои, руки твои целовал Я мысли твои, мысли твои рисовал А ты кормила волков с руки, А ты курила дотла бычки Ты не хотела оков других, Но не летела — беги, беги, А ты кормила волков с руки, А ты кричала: «Кругом враги» Где нет причала, там нет реки Беги, беги, беги. — Ты слишком часто пользуешься тем, что я люблю тебя. — песок скрипит на зубах и губах Сокки, его глаза впали и он в неодобрении качает головой, но протягивает Зуко свой последний тряпичный бинт, чтобы бывший наследный принц перевязал им свои стёртые в мясо ступни на третий слой подряд. Зуко улыбается даже чуть безумно и не перестаёт глядеть, как южный парень хмуро копается в потрёпанных походных мешках. Зуко знает его слишком хорошо и поэтому не боится у него ничего требовать — Сокка и так отдаст ему то, что нужно, без «пожалуйста» и «не мог бы ты…» Зуко не просит. Сокка молча отдаёт. Сколько они идут по сухим и чудовищно душным пустырям Царства Земли, помнит только Сокка — Зуко не забивает этой чушью голову лишний раз, та и так ноет из-за духоты и жара постоянно. А ноющая голова имеет ужасное свойство свистеть периодически, чего Зуко себе позволить не может. Когда они уходили в путешествие по миру, Зуко обещал дяде и Лу Тену, нынешнему Хозяину Огня, что больше не сорвётся и усмирит свой отвратительный нрав. В целом, именно поэтому он и уходил, можно сказать, ради этого. Но эта цель хоть и громкая, хоть и, вроде бы, первостепенная, но далеко не единственная и далеко не самая важная для самого Зуко. — Какой же ты иногда гадкий. — Сокка вздыхает и яростно чешет обгоревшую шею, устало морщась. Он откидывается на ствол редкого дерева в этих землях и запрокидывает голову, закрывая припорошенные дорожной пылью, голубые глаза. — Иногда мне кажется, что ты змеюка. Последняя. Зуко лишь глухо, сухо гогочет, бухает иссохшей грудной клеткой и, по-змеиному скользя, подбираясь ближе, хватает тонкими пальцами волевой подбородок, разворачивая к себе и, после, жадно, иссушающе целуя. Зуко хочет пить — и он пьёт чужой, сухой рот, горячий язык, крупные губы, властно, молча, довольно жмуря золотые глаза. Он, как гадюка, как самый похотливый и дурной, пьяный от жары дух, весело хохочет в глубокий, до самого горла поцелуй, после чего обнимает руками смуглую шею и садится на чужие бёдра, прижимая тело под собой к жухлой, жёлтой траве. Он пьяный от жары и фляга у него, всё же, посвистывает, а Сокка этот свист с удовольствием слушает и глушит жилистыми, тугими пальцами, безропотно сдаваясь и без сожаления отдавая. Зуко не просит — и получает. Сокка не спорит — и отдаёт. И они, пьяные и безумные, падают в жухлую траву, выпивая друг друга до свистящего дна. *** — Это уже третий сокол за последние две недели и пятый исписанный вдоль и поперек свиток за месяц. У неё рука ещё писать не отсохла? — флегматично отзывается Зуко, лениво поворачиваясь к огню всем телом и подпирая голову кулаком. Он обидчиво дует губы и тянет, капризно и нагло: — Иногда мне кажется, что она считает, будто я собираюсь закопать тебя где-нибудь по пути, сжечь, как минимум. У неё своих дел нет, кроме как строчить тебе постоянно, а? Сокка степенно читает свиток, не обращая на него внимания и, только когда полностью дочитывает, уже сворачивая, тянет тугие, узкие губы в кривой, самодовольной усмешке: — Чтоб ты знал, в каждом свитке Катара надеется, что «по истечении этого года ты выебешь из Зуко всю дурь даже через рот, если понадобится, а если не через рот, то хотя бы через его ебливую, наглую задницу». И, смею заметить, просьбы и надежды моей сестрицы я привык исполнять, какими бы невыполнимыми они не были. — на этот выпад наследный принц громко фырчит, так, что костёр звонко трещит, отбрасывая на мёртвые стены Западного Храма Воздуха чудаковатые, танцующие блики. — Зуко, тебе не надо её бояться. Она не съест тебя за то, что вместо дома я выбрал тебя и, поверь, она была в ряду первых, кто считал, что я должен обязательно отправиться с тобой. Катара буквально первая побежала собирать мне сумку, чуть ли не приплясывая от счастья! — Я не боюсь Катары и люблю её ровно в той мере, в которой могу и должен любить. — Зуко снова переворачивается на спину и закидывает руки за голову, прикрывая глаза в лёгкой, едва заметной гримасе недовольства. — Гораздо больше меня волнует то, что твой отец так и не дождался тебя дома после войны, а ты, вместо того, чтобы навестить его, сорвался со мной мерить шагами континент. Я ни в жизнь не поверю, что он скажет мне за это спасибо. — У папы есть куча проблем, с которыми ему надо разобраться и, поверь, он, Бато и мнение всего Южного Племени насчёт нас с тобой — последнее, что меня волнует в этот момент. Я полжизни пытался им соответствовать и быть на них похожим и как минимум этот год я хочу быть собой. Я хочу быть с тобой и только это мне важно. — Сокка встаёт, мягкими шагами стучит по нагретым за день плитам и вскоре садится рядом, наблюдая за тем, как Зуко млеет от того, как его смуглая рука ворошит чёрные, всклоченные после купания волосы. — Я выбрал тебя сам и если бы меня спросили — выбрал бы ещё сотни раз подряд. Зуко подбирается, жмётся в плотный живот головой и обнимает крепкую талию обеими руками, устраиваясь на сильных коленях, подобно тактильному коту. Сокка дышит полной грудью, ерошит чернильные волосы, сам обнимает крепко и чувствует, как тёплое тело нуждается в нём, в его ласке, в его поглаживаниях по дрожащим бокам, отдавая всё это молча и без остатка. Зуко не боится — и Сокка честен с ним в ответ. Сокка сделал выбор — и Зуко выберет его из тысячи, не единожды и навсегда. Они лежат в мёртвом, каменном, пустом теле Воздушных Кочевников, их голосам в ответ поёт тишина и Аанг говорил, что это место всё ещё свято, в чём они убеждаются сами. На них смотрит полная Луна — и, кажется, Юи улыбается им своим светом, подкрашивая звёздную ночь своим серебристым смехом, который слышать может только Сокка. *** — Мы же не вернёмся туда. — под ногами Сокки хрустит прибрежная галька, солёный ветер влажными струями гладит его смуглые щёки, а прибой бешено плещется о берега и южный парень отстранённо думает, что Катаре точно понравилось бы здесь осенью. — Ни в замок, ни в чайную, в смысле. Ты не хочешь туда, а я не хочу домой. — Возможно, мы вернёмся туда позже, когда закончится наша молодость. — врёт Зуко, задумчиво меряя шагами берег, заложив руки за спину и внимательно разглядывая отдельные камушки, прежде чем мягко ступить на них изношенными, стоптанными сапогами. — Лу Тен и дядя ждут меня, конечно мы туда поедем через месяц, когда закончится срок путешествия. Возможно, задержимся и там, и там на пару месяцев, пока решается вопрос по поводу моих занятий, а там и Азула будет выписана с клиники, она писала о том, что я её не навещаю и что она будет восполнять это со всем своим энтузиазмом. — он чуть сморщился, но сморщился даже чуть весело, предвкушая, как сестрица будет гонять его по территории замка и подпаливая пятки молниями. — Папа и Бато тоже ждут меня домой, что уж тут говорить о Катаре. В последнем письме она говорила, что соскучилась даже Пра-Пра, так что дома придётся пробыть явно не меньше двух месяцев. — Сокка тяжело вздыхает и поднимает голову к темнеющему, закатному, осеннему небу на побережье — он не хочет домой и даже ещё один год, помимо путешествия с Аангом, не смог разжечь в нём ни патриотизма, ни желания вернуться на родину. Он не хочет что-то доказывать Хакоде и Бато, не хочет учить юнцов, что никогда не поставят его в авторитет и он не хочет сдавать свой экзамен на воина, который и так сдал за эти два года, пожалуй, не меньше дюжины раз. Катара, пожалуй, единственное звено в этой цепи, из-за которого он желает вернуться — хотя бы потому, что она искренне скучает и не менее искренне его ждёт. — Но, знаешь, я недавно получил свиток из Северного Племени от Хана и он, вместе со своими учениками, с нетерпением ожидает меня, хочет, чтобы я оценил ребят, научил чему-то новому, помог ему с кораблями и инженерией новой воинской формы. Так что после Южного Племени можно будет отправиться туда, а потом уже и по домам на более длительный срок. — Думаю, так мы и поступим. — всё ещё врёт Зуко, цепко хватаясь за прохладную смуглую руку и крепко сжимая её в своей, продолжая созерцать бескрайний океан и чувствовать, как прохладный осенний ветер приносит на его волосы капли свежего, чуть морозного, солёного моря. Зуко врёт — и Сокка глотает его ложь вполне осознанно, продолжая врать сам. Сокка не верит — и Зуко в ответ не верит ему, зная, что так и должно быть. Они не хотят домой, не хотят быть привязанными к месту и они, конечно, не расстанутся теперь даже на самый краткий срок. Океаны, моря, пустыни, равнины, развалины, горы и города лежат перед ними, в попутчиках у них ветер, в руках ладони друг друга, в сумках письма сестёр, отцов, братьев, учителей и друзей. Они не вернутся жить там, где уже когда-то жили, ведь перед ними лежит целый мир — и только поэтому их путешествие никогда не закончится. *** — Я слышу твою сестру. — Сокка тяжело вздыхает, не открывая век, чтобы тёплый зелёный свет, льющийся сквозь зашторенные окна, не лез ему в глаза. — Она же была тут совсем недавно, ну что такое… Зуко лишь открывается от книги, но не успевает ответить ему, как слышится грохот входной двери и на весь дом, который только что был тихим, сонным и плавным, раздаётся громкий, властный вопль: — Я пришла! И я голодная, как собака, поэтому вам очень не повезёт, если я не найду на кухне никакой еды! — слышится торопливая возня, с которой обычно снимают обувь, а вскоре и лёгкий топот ног в носках по гладкому полу в сторону кухни. — Приходишь, как к себе домой, уничтожаешь месячный запас еды, оставляешь после себя чудовищный бардак и снова исчезаешь на месяц — Азула, имей же совесть! — кричит Зуко, даже не предпринимая попытки встать и не переставая ерошить распущенные волосы Сокки плавными, мягкими движениями. — Какого хрена ты опять забыла в окрестностях Ю-Дао?! — У меня здесь заказы на дезертиров и повстанцев против режимов Лу Тена, а я что, дура что ли, чтоб за отель платить, когда у меня тут, по сути, бесплатная хата есть? — Азула появляется в дверях, попутно уничтожая моти и запивая его холодным чаем из большого стакана Зуко, который явно взяли чисто назло. Увидав брата и Сокку на кровати, она сморщила нос и подразнила обоих, продолжая остервенело, быстро жевать: — Фу, лентяи! Два часа дня на улице, а вы даже из кровати не вылезли! Видел бы вас дедушка! — И надолго ты тут? — тяжело вздыхает Зуко, полностью игнорируя нападку и записывая в уме, что завтра, скорее всего, придется устроить тотальный набег на рынок — а то запасами в доме он ни Сокку, ни это чудовище точно не прокормит. — И вообще, мы всего два дня, как с похода, имеем право на отдых. — Минимум на недельку, два-три дня, может, сверху. — прислонившись к косяку и облизывая пальцы, задумчиво протянула девушка, снова отпив из стакана. — Кстати, тебе бы у Айро появиться, я когда у него в последний раз была, думала, что он меня сожрёт со всем этим своим беспокойством. Насилу вырвалась, ну серьёзно, от чая тошнило ещё дня три! — Азула отставила уже пустой стакан на ближайший комод и начала остервенело в нём рыться в поисках домашней одежды, не забыв вытащить заколку из волос. — И к Лу Тену тоже в ближайшее время заскочи, а то он заколебал меня письмами атаковать, иногда кажется, что дыру в мозгу проест! — Мы через месяц как раз пойдём в Ба Синг Се, а в столице планировали появиться в районе октября. — пробурчал Сокка, обнимая подушку и не поднимая взгляда на девушку, со стороны которой послышался стук падающей на пол одежды, которую явно запнули в ближайший угол. — Вот что у вас за привычка с Катарой приезжать как раз тогда, когда мы только-только домой приходим, ни отдохнуть, ни пёрнуть! — А что, госпожа Ледышка должна объявиться? Когда? — мгновенно воодушевилась уже переодетая в домашнее Азула, плюхаясь на кровать между Соккой и Зуко всем телом, от чего южный парень вымученно застонал. — Завтра! — Отличненько, как же давно я в спарринг с магами воды не выходила, пора потренироваться! — весело хмыкнула принцесса, одним рывком выдёргивая из-под Сокки одеяло и заворачиваясь в него клубочком сама. Сын вождя глухо заныл, накрываясь тонким пледом и с явным неодобрением поглядывая на довольную донельзя Азулу. — Спокойной ночи, мальчики, я в отключке минимум до шести! Кто разбудит до этого времени — получит молнией по заднице! Зуко тяжело вздохнул, снова зарываясь в книгу под возню Азулы и Сокки на кровати и флегматично про себя замечая, что ближайшая неделя точно выдастся веселой, с генеральными уборками Катары, их спаррингами с Азулой и разграбленным рынком в деревне, который обогатится от того, сколько эта орава может сожрать за один присест. В их доме, на самом отшибе деревушки в деревне в окрестностях Ю-Дао, почти в самом лесу, все тихо, мирно, спокойно и обжито. Они два месяца в походе, месяц дома, здесь есть мастерская Сокки, захламленная и забитая оружием, галерея с каллиграфией Зуко и замечательная, светлая кухня, на которой так приятно по утрам пить горячий чай. Дом пахнет тёплым деревом, в шкафах лежит домашняя одежда Катары, Азулы и Аанга, а в ванной комнате под каждого отведена отдельная полочка. Азула ходит сюда даже в их отсутствие как к себе домой, Катара появляется намного реже и все они знают, что в этом доме их ждут. Им всё ещё пишут друзья, семьи и учителя, и их путешествие ещё не закончилось — пусть и есть у них настоящий дом, до того, как в нём осесть, они будут мерить шагами континент ближайшие пару десятков лет, а то и больше. Они всё ещё не верят, не боятся и не просят. И знают, что всё делают правильно. Именно так, как и должно быть.