***
Пираты нависли над Монэ со всех сторон, огромные и жуткие - и как только Сахарок могла посчитать их хорошими?! Желание позаботиться о сестре явно застилало ей глаза. Сейчас Сахарок испуганно жалась к Монэ, совершенно по-детски прятала лицо, словно надеясь: если она не будет видеть пиратов, то они исчезнут. — Пожалуйста, не трогайте мою сестру, — срывающимся голосом попросила Монэ. Ей трудно было стоять на ногах, но она изо всех сил старалась выглядеть убедительной и твёрдой перед пиратами, которые их, разумеется, поймали. Глупо было надеяться, что Сахарку повезёт во второй раз. Им никогда не везло. — Она всего лишь хотела позаботиться обо мне. Она совершила глупость, но она ещё ребёнок, прошу, не наказывайте её, — продолжала Монэ, не своя взгляда с капитана. Конечно, она понятия не имела, кто из них капитан, но этот человек светился какой-то особенной силой и уверенностью, и Монэ чувствовала: всё будет так, как решит он. Их с Сахарком судьба сейчас была в руках этого человека, прячущего взгляд за тёмными очками. — Если надо, можете наказать меня, — предложила Монэ и почувствовала, как Сахарок вздрогнула. — Я сделаю всё, что скажете, только отпустите мою сестру. Я умоляю вас! — Сделаешь всё, что скажем, нэ? Нэ? — оживился самый мерзкий и отталкивающий на вид тип, и Монэ почувствовала, как по телу проходит дрожь. С другой стороны, что бы он ни стал с ней делать, боль наверняка заглушит ощущения. Не было бы счастья, как говорится. — И почему же твоя сестра заботится о тебе, а не наоборот? — поинтересовался «капитан». Его губы улыбались, глаз не было видно, но Монэ чувствовала, что ему совсем не весело. — Я давно и тяжело болею, — призналась она с призрачной надеждой, что сможет разжалобить этих жутких людей. — Не могу зарабатывать, мы продали всё, что могли, но денег больше нет... Сахарку не добыть достаточно еды. Она просто хотела накормить меня супом. — Какая трагичная история, — саркастично хмыкнул кто-то рядом, — сейчас разрыдаюсь. «Капитан» молчал. Монэ не сводила с него взгляда и ждала. Окружившие их с Сахарком пираты не стояли смирно, шевелились, фыркали, шмыгали соплями и негромко переговаривались, но в общем — тоже ждали. — Говоришь, готова на всё? — уточнил «капитан». Монэ почувствовала, как кровь прилила к щекам. — Если это позволит спасти мою сестру, — напомнила она. — Готова ли ты присягнуть на верность нашей семье? — поинтересовался «капитан». — Готова ли выполнить любой приказ, что я отдам, даже если это будет стоить тебе жизни? Как будто Монэ было, что терять. Её жизнь и так висела на волоске и могла оборваться в любой момент. — Дофи, зачем она нам?! — поразился «мерзкий». — Из отчаявшихся получаются самые верные, нам ли с тобой не знать, Требол, — Дофи даже не взглянул в его сторону, он смотрел только на Монэ, она чувствовала его взгляд болезненной кожей. — Но Ло и этот предатель..! — начал Требол, но Дофи его оборвал: — То была особая история. Здесь всё иначе. К тому же те дьявольские фрукты, что мы захватили накануне... — Ты хотел их продать, — напомнил Требол. — А теперь передумал, — легко отозвался Дофи и наклонился вперёд, прямо к лицу Монэ: — Итак, твой ответ? — Прикажите мне убить себя, молодой господин, и я не буду колебаться ни минуты, — отозвалась она. — Но только если вы пообещаете, что моя сестра будет в безопасности. Дофи кивнул. — Что ты такое говоришь! — ахнула под боком Сахарок, но её голос затерялся в общем гомоне. Семья Донкихот приветствовала своих новых пиратов.***
Монэ казалось, что вкус дьявольского фрукта теперь останется с ней навсегда. Большей гадости она в жизни не ела, а ведь они с Сахарком порой питались наименее подпорченной едой из помоек. Но дьявольский фрукт выводил понятие «невкусно» на какой-то совершенно новый уровень... Впрочем, это не имело никакого значения, ведь одновременно с обретением новых сил ушла боль. Монэ не знала, стала ли логия тому причиной («Снег болеть не может», — предположила Сахарок) или её родственная душа умер где-то там, оставив её без изнуряющей боли («Наверняка он слабак и не выдержал, а ты выдержала», — ещё один веский аргумент от Сахарка). Есть ли разница? Монэ уже отвыкла просыпаться по утрам без мучительной боли, и спать по ночам тоже отвыкла, а теперь её жизнь словно началась заново, и каждая мелочь в этой новой жизни неимоверно радовала. Семья Донкихот оказалась не такой плохой, как можно было подумать. То есть, да, разумеется, они были плохими в общечеловеческом смысле — но удивительно внимательными и заботливыми друг к другу. Монэ и Сахарка сразу приняли, как своих, потому что так сказал молодой господин — и Монэ была ему благодарна. За милосердие. За защиту. За дьявольский фрукт, который, возможно, её спас. За эту новую жизнь. Ей больше не надо было беспокоиться о том, как накормить Сахарка и как устроить их жизнь. Наконец-то это решал кто-то другой, а Монэ должна была лишь исполнять приказы. И пусть даже приказ гласил: «Заставь их довериться тебе, а потом убей». В конец концов, это было совсем не сложно. Ради молодого господина она готова была и не на такое. Порой она жалела, что не он оказался её родственной душой — этому человеку с такой энергией, силой и жаждой жизни она простила бы даже несколько лет изнуряющей боли. Она не раздумывала всерьёз о том, чтобы сблизиться с ним, как с мужчиной, это казалось слишком невероятным — как приблизиться к богу. Но если бы каким-то чудом их свела сама судьба, Монэ была бы счастлива. Но спустя пару недель после отплытия с Семьёй Донкихот и чудесного исцеления, она вновь ощутила чужую боль — не ту привычную, изнуряющую, уничтожающую тело и туманящую разум. Нет, всё было просто и понятно: её родственная душа где-то подрался, получил хороших тумаков и пару ссадин. Значит, всё-таки выжил. Значит, неведомая болезнь ушла. Хотелось бы выяснить, что это было и как так вышло, но Монэ знала, что ей вряд ли удастся когда-то удовлетворить своё любопытство, так что предпочла не беспокоиться зря. Какое ей дело до прошлого, если теперь в настоящем у неё есть крыша над головой, верные соратники, лучшая жизнь для Сахарка и молодой господин? Когда он сообщил, что отсылает её на Панк Хазард, присматривать за Цезарем Клоуном, она сразу вспомнила всех тех докторов, кто не смог ей помочь, и начала презирать Цезаря заранее. Ей было плевать, чем он занимается, она, кажется, теперь инстинктивно недолюбливала всех, кто был связан с медициной и не торопился просто помогать людям. Конечно, она безропотно исполнила приказ молодого господина, хоть и не хотела оставлять его и сестру и тащиться на мёртвый Панк Хазард. Всё, о чём она могла мечтать — чтобы там ей не было так мучительно уныло и тоскливо, как она ожидала. А потом внезапно приплыл Трафальгар Ло.***
Дело ведь было не только в том, что молдой господин приказал ей сблизиться с Ло и приглядывать за ним — это Монэ догадалась бы сделать и сама. Но она сходила с ума от уныния на этом безжизненном острове, населённом психом-учёным, его тупыми помощниками и подопытными детишками. Какая-то часть Монэ порой задавалась вопросом: почему ей не жаль этих детей? Почему она не думает о том, что Сахарок, о которой она так заботилась, могла точно так же оказаться жертвой какого-то безумного эксперимента — и чем бы это отличалось от детей на Панк Хазарде? Но другая её часть говорила: плевать. Если молодому господину это нужно, значит, на то есть причины. Достаточно того, что Монэ заботится об этих детях и делает их никчёмные жизни чуть веселее, и хватит с неё. Она почти искренне в это верила. А свалившийся из ниоткуда Ло отвлёк её от унылой рутины и несчастных детей. Они сблизились легко и быстро — ему тоже не с кем было поговорить кроме неё. Они заинтересовались друг другом почти сразу и не ходили долго вокруг до около. Монэ оказалась в его постели — или он в её, к чему формальности — и жизнь на Панк Хазард стала куда более сносной. Они заявлялись друг к другу в спальни без предупреждения, они тискались в самых тёмных и дальних коридорах лаборатории, они едва успевали отпрыгнуть на разные края дивана в гостиной, когда Цезарь неожиданно врывался со своими идиотскими воплями и раздражающим смехом. Хорошо, что он был слишком поглощён собой, чтобы замечать хоть что-то ещё. Монэ было странно и непривычно в таких отношениях — у неё прежде не случалось ничего подобного. Но с Ло почему-то хотелось продолжать, пусть она и напоминала себе: молодой господин приказал за ним следить. Но молодой господин был где-то там, далеко, на Дресс Розе, а Ло — совсем рядом, прямо здесь. Сжимал грудь Монэ, страстно зацеловывая в шею, или слегка царапал чувствительную кожу в том месте, где нога превращалась в птичью лапу. Ласкал пальцами дыру в груди на месте сердца, что сам же забрал, или прикусывал плечо, из-за чего перья непроизвольно топорщились, а потом сам же залечивал укусы, и Монэ таяла от его нежности. Двигаясь навстречу его фрикциям, подстраиваясь под его темп Монэ забывала обо всём и думала только: как же ей повезло! Больше всего ей хотелось, чтобы это не заканчивалось. Чтобы Цезарь ковырялся в своей лаборатории, Ло днями сновал по острову, а ночами оказывался в её постели, молодой господин благосклонно хвалил за доклады, а Сахарок счастлива жила на Дресс Розе под его защитой. Она правда и мечтать не могла о большем. — Тебе надо лучше отдыхать, — сказала как-то Монэ. — Твои синяки под глазами стали ещё темнее. — Ерунда, — отмахнулся Ло. — Я здесь только и делаю, что отдыхаю. К тому же пару дней без сна мой организм даже не заметит, он справлялся и не с таким. — И с чем же он справлялся? — полюбопытствовала Монэ. Они лежали в кровати, голые, уставшие и расслабленные, а ещё очень-очень довольные. В принципе, было совершенно неважно, о чём говорить, разговор тёк сам — как придётся. — Болезнь Янтарного Свинца, — просто сказал Ло. Монэ почувствовала, как вся превратилась в снег — вот только сила фрукта мирно спала и себя не проявляла. Просто мороз продрал по коже. — Ты, наверное, такого названия и не слышала, она малоизвестна, — продолжал Ло. — Раньше считалась жутко заразной и неизлечимой, хотя и то и другое — неправда. Я должен был умереть тринадцать лет назад, но как видишь, я жив и здоров. Нашёл способ вылечиться в одночасье. — И что это за болезнь такая? — спросила Монэ, надеясь, что голос её не выдаст. — Янтарный Свинец накапливался в моём теле и разрывал его болью, — коротко объяснил Ло. — Я до сих пор помню каждое белое пятно на коже. Здесь, здесь, вот тут... Он проводил пальцем линии на своём теле, а Монэ словно воочию видела эти пятна. Она тоже до сих пор помнила каждое и могла его показать. И они совпадали. Это не могло быть просто случайностью. Вот почему ей было с ним так хорошо и свободно. Вот почему мрачный и скрытный Ло рассказывал ей о своём прошлом. Их души резонировали друг с другом, и даже не зная об этом, они ощущали резонанс и следовали ему. Догадался ли Ло? Монэ сильно сомневалась. Не было ни одной приметы, ни одного повода предположить, что они делили боль на двоих. И Монэ собиралась сохранить эту тайну ради молодого господина... Теперь воспоминания о нём отзывались в груди горечью. Много лет Монэ пыталась подловить момент, чтобы понять — не может ли случайно быть так, что боль, которую она чувствует, принадлежит Дофламинго? Много лет она благодарила его за то, что спас их с Сахарком и исцелил Монэ — а он благосклонно принимал её благодарности и напоминал, что за это она обязана ему вечной верностью. И не то чтобы Монэ хоть раз думала о том, чтобы его предать — вовсе нет! Но теперь ей казалось, что вся её жизнь была наполнена ложью. Она чувствовала себя преданной, хотя всю эту ложью большей частью сама и выдумала. В какой-то момент она даже задалась вопросом, не выдумала ли она эту особую связь с Ло? Может, Болезнь Янтарного Свинца всегда распространяется примерно одинаково, и это просто совпадение? Но потом на остров высадились Пираты Соломенной Шляпы, всё стало ещё хуже, а Монэ силой весьма непривычной и неприятной боли после того, как Верго избил Ло, убедилась окончательно. Ей никогда не везло.***
Было обидно, запутанно, горько — но страшно не было. Молодой господин приказал ей взорвать остров, зная, что Монэ не выживет, — потому что она, конечно, никогда не была важна для него так, как он для неё, и похоронить врагов ценой её жизни оказалось вполне приемлемо. В самом начале он сказал Треболу: «из отчаявшихся получаются самые верные», и Монэ всегда оставалась ему верна, пусть и догадавшись, как беззастенчиво он этим пользовался. Даже сейчас, когда снова отчаялась, как никогда прежде. Ведь Ло, не дрогнув, пошёл против Цезаря и против неё. Даже не попытался спросить, а вдруг она бы предала своего начальника и молодого господина?! Нет, Ло не дал ей и шанса. Слишком сложно всё получалось, она не могла даже понять, чего хочет сильнее: исполнить приказ, отомстить Ло или просто закончить это всё в одночасье, чтобы больше не мучиться и не страдать. Ей даже было плевать, к чему это приведёт. Может, она успеет нажать на кнопку, и все на острове превратятся в пыль, а может, Пираты Соломенной Шляпы успеют сбежать, и погибнет только Монэ — в любом случае, дальше ей не о чем будет волноваться. И в любом случае не выживет Ло — если Монэ разорвёт на части взрывом, ему не вынести этой боли. Никому не вынести. Она могла представить, как его сердце — то самое, что он так легко и опрометчиво вытаскивал из груди — бьётся неровно и рвано, не в силах вынести такую нагрузку. О да, Ло будет страдать не меньше неё, и это правильно — они ведь родственные души, они связаны, и умереть должны тоже вместе! Так будет честно! Но легко быть твёрдой в таких идеях, и сложно нажать на кнопку, когда знаешь, что прямо сейчас твоя жизнь прервётся и дальше — только темнота... Монэ колебалась.***
Монэ не могла знать, что в этот момент пришедший в себя на берегу Панк Хазарда Цезарь уже заносит острый осколок над бьющимся рядом сердцем, уверенный, что оно принадлежит Смокеру. Пылая обидой и жаждой мести, Цезарь вонзил осколок в сердце — то билось и сокращалось в мучительных конвульсиях, расплескивало во все стороны тонкие струйки крови, сотрясалось в муках. И Цезарю было невдомёк, что в то же время мучительно умирает с разорванным сердцем его внимательная помощница — как ей и мечталось, чтобы всё закончилось здесь и сейчас, в одночасье. И ни Монэ, ни Цезарь не могли видеть Трафальгара Ло, скорчившегося от невыносимой боли, хлопочущих вокруг него Пиратов Соломенной Шляпы. Желание Монэ всё-таки сбывалось, пусть и не так, как она рассчитывала. Может быть, ей действительно впервые в жизни повезло.