Если Вы хотели вернуть книгу в библиотеку, то сейчас немного не время

      Небо плачет горькими слезами потери. Холодный ветер, словно дующий с самого Драконьего хребта, дышит глубоким сожалением. Между тёмными-тёмными, словно сейчас вечер, облаками периодически вспыхивают злые, негодующие разряды молнии, а сразу после них следует оглушающий гром, больше похожий на отчаянный, безвыходный рёв.       Противная ледяная вода без остановки льётся на зонт сплошным потоком, скапливаясь на его концах и стекая на обувь со штанами, так и наровя промочить их до нитки. Вообще-то так и простудиться недалеко. Но сейчас совсем не до этого.       Джинн громко шмыгнула носом. К горлу настойчиво подступают слёзы, угрожая превратиться в самую настоящую истерику, которая так несвойственна Гуннхильдр. Но случай настолько вопиющий, что даже её смог застать врасплох. Точнее, ей досталось в самую первую очередь.       Высокие сапоги проваливаются в грязь и издают мерзкие звуки чавканья, которые слышно даже сквозь дождь. Но Джинн не обращает на них внимания, глубоко погружённая в свои безрадостные размышления, кои не сулят ничего хорошего. Контролировать себя сейчас — настолько непосильная задача, что кажется, будто вокруг неё исчезло всё: деревья, трава, тропинка, по которой она идёт, дождь и могилы.       Наконец, почти добравшись до места, Гуннхильдр резко остановилась. Неподалёку от ещё свежего захоронения стояла высокая мужская фигура. Человек стоял неподвижно, словно в трансе разглядывая выгравированные на плите символы. Лишь Семи известно, что так неожиданно потерял этот чудак, стоящий без зонта во время самой настоящей бури.       Джинн ещё пару секунд пыталась просверлить фигуру взглядом, но затем всё-таки решила двинуться с места. Она рассчитывала оказаться на кладбище в гордом (насколько это вообще возможно) одиночестве, ибо сейчас не очень-то хотелось делить боль с любопытной тварью, которая между делом посмеет спросить что-то касаемое рутинной шелухи. В груди начала постепенно разжигаться ярость, констатирующая с внешним холодом как воздуха, так и лица Джинн. И только по синим глазам, так и сыпавшим горячие искры, можно было узнать о её истинном настроении. За агрессией пришла мерзкая тоска, разрывающая изнутри грудную клетку в попытке проломить рёбра и заявить всему миру о своей боли.       С каждым шагом злость всё нарастала. Гуннхильдр остановилась метрах в трёх от уже не таинственной фигуры, достаточно ясно понимая, кто перед ней стоит. Она раздражённо сжала свободную от зонта руку и едва не заскрипела зубами. Понадобилось пару секунд на то, чтобы собраться с мыслями и заговорить, не переходя на поток последних оскорблений.       — У Снежной снова у нас какие-то дела?       Ни «здасте», ни деликатного кашля, позволившего бы тактично уведомить о своём присутствии. Гуннхильдр прекрасно понимала, насколько нагло прозвучали её слова. Прекрасно понимала, что, если собеседнику не понравится её ответ, милости от Фатуи не ждать. Но, к удивлению, незваный гость воспринял её язвительное, но в целом резонное замечание абсолютно спокойно. Он даже не шелохнулся, не повернулся к ней лицом, словно Джинн обратилась не к нему вовсе.       — Никаких. Я здесь по личному вопросу, — холодно ответил Предвестник. В его голосе не читалось никакого раздражения, упрёка. Он говорил так спокойно, что в его слова даже верилось. Хотя с самого рождения все родители Тейвата вторили своим детям: Фатуи верить нельзя.       — Если Вы хотели вернуть книгу в библиотеку, то сейчас немного не время.       Фатуи обернулся на неё одной лишь головой, показывая своё удивление. С прикрывающей глаза маски, чем-то напоминающей птичий клюв, обильно стекала вода прямо ему на одежду. По полуприкрытому лицу тяжело было понять, вызвал ли этот вопрос в Докторе ещё какие-то эмоции, но это, впрочем, было не так уж важно. Его невидимый взгляд даже через маску был ощутимым и накалял обстановку. Но Джинн уверенно смотрела на Дотторе без капли страха или смятения, пускай в глубине души и понимала, что он не из тех Предвестников, с кем можно договориться и кому нечуждо хотя бы что-то человеческое.       — Очень смешно, — отрезал он и наконец вновь отвернулся к могиле, которая явно вызывала у него куда больший интерес.       — Материал для опытов тоже поищите у кого-нибудь дру…       — Да о чём Вы?! — перебил Доктор. — Какие книги, какие опыты?.. — Он выдержал напряжённую паузу и лишь сейчас соизволил повернуться к Джинн всем корпусом. — Меня интересует сама госпожа Минчи, — понизил он тон. — Или я уже не имею права прийти на чью-то могилу?       Гуннхильдр удивлённо нахмурилась. Пожалуй, столь бурная реакция на её слова для одного из самых безжалостных людей всего Тейвата, смущала её куда больше его неожиданного появления.       Дотторе ещё какое-то время молча всматривался в синь очей собеседницы, которая была бы готова обороняться в случае чего, несмотря на прекрасное понимание того, что бой со Вторым Предвестником ей не выиграть, а затем сделал небольшой шаг назад. Вопреки своему ответному раздражению, Доктор также хорошо осознавал: Джинн ему не соперница.       — Эта сложная человеческая натура… — пробормотал Дотторе, деловито вытягиваясь и скрещивая руки за спиной. — Стоит им потерять кого-то близкого, бесповоротно теряют весь здравый рассудок…       — Откуда Вы… — хотела было возмутиться Джинн.       — Я не про Вас.       По спине Гуннхильдр пробежал лёгкий холодок. Неужели сам Доктор, так прославленный своими жестокостью и отсутствием эмпатии, вдруг дорожил кем-то? И не просто кем-то, а Лизой. Её Лизой, которая о связи с Фатуи ничего не рассказывала.       — Откуда Вы её знали?.. — тихо, несколько возмущённо и растерянно пробормотала Гуннхильдр, совсем не уверенная в том, услышит ли её Доктор. А впрочем, это было не так уж важно: вопрос был скорее риторическим, адресованным то ли к себе, то ли к богам. Иронично: сама она ответа не знала, а боги редко кого-нибудь слышат из своей далёкой Селестии.       Дотторе глубоко вздохнул. Во вздохе отчётливо читалось напряжение, и становилось ясно, что вопрос им был таки услышан. Он ещё какое-то время пытался собраться с мыслями, а затем выдавил:       — Мы вместе учились в Академии. Такой ответ Вас устроит?       Гуннхильдр растерянно хлопнула глазами. По телу растеклось липкое, вязкое тепло, возникающее обычно при сильном чувстве тревоги, паники, агрессии.       — Она мне не рассказывала… — нахмурилась Джинн.       — Нисколько не удивлён… — разочарованно вздохнул Дотторе.       Он небрежно поправил волосы, уже насквозь мокрые и липнущие к маске, потемневшие от влаги, превратившись из небесных в серо-голубые; но его это совсем не заботило. Дотторе всё такой же неподвижной статуей стоял на месте, и на секунду не думая куда-нибудь спрятаться. Джинн от такого жалкого зрелища скривила губы, сделала пару шагов к нему, оказываясь сбоку, и накрыла зонтом их обоих. Доктору сделалось неловко, судя по тому, как он чуть пригнулся и скрестил руки на груди, устремляя взгляд вниз. Всё-таки он совсем не привык к тому, что кто-то проявляет к нему подобные знаки вежливости, даже когда из них сочится неискренность и вынужденная жалость.       — И Вы хотите сказать, что просто так пришли на могилу однокурсницы? Или кем вы там были? — поинтересовалась Джинн. Прекрасно знала: это не её дело. Да и Дотторе точить лясы был не очень-то настроен, но чувство, словно она в своей боли не одинока, само заставляло говорить.       — Нет. Не просто так.       Прежняя уверенность Доктора сошла на нет, а холодный, словно сталь, тон голоса смягчился, как он длительного нагрева. Странно видеть и слышать Предвестника в таком расположении духа, но Джинн не могла его осуждать. Она прекрасно знала, что, если бы кто-то увидел, как она сейчас сдерживается от подступающих слёз отчаяния, смотрит себе под ноги, только бы лишний раз не глядеть на надгробие Лизы, то проходимец не узнал бы в этой женщине, потерявшейся в себе и потерявшей свою единственную любовь, ту самую Джинн Гуннхильдр, которую уважают все, от рыцарей Ордо Фавониус и до простых горожан Мондштадта.       — Вы… были друзьями?.. — уточнила Джинн.       В ответ последовал глубокий вздох.       — Думается… можно сказать и так.       В сердце закололо, а в горле заболело. Джинн рвано вдохнула по-неприятному холодный воздух в свои лёгкие. «Почему она мне не рассказывала об этом?..». Ведь раньше они с Лизой были ближе всех на свете, ближе родных родителей. Они любили друг друга абсолютно искренней и чистой любовью, поэтому то, что её девушка не рассказала о своём студенческом друге, было как минимум странно. Ещё тяжелее стало на душе, когда Гуннхильдр подумала, что не имеет права обвинять Минчи. Особенно по прошествии всего нескольких дней после тихой для самой Лизы и крайне трагичной для всех остальных смерти её.       Библиотекарша Ордо Фавониус одним утром просто не проснулась. Лучшими врачами Тейвата сразу было поставлено заключение: мозг погиб. Но даже тот факт, что любимая не мучилась, нисколько не успокаивал Джинн, которая безысходно плакала первый день и даже не пошла на работу в штаб, а теперь ходила абсолютно никакая.       — Мы сильно поссорились в день, когда она ушла из Академии, — сказал Дотторе так, словно подслушал мысли Джинн и посчитал нужным на них ответить. — Неудивительно, если она решила забыть меня, как страшный сон…       Окружающая буря всё не утихала. Теперь ещё и подул сильный ветер, сделавший зонт почти бесполезным. Холод достаёт даже под толстыми слоями одежды, которая, вообще-то, была выбрана с расчётом на ухудшение погоды, но в итоге всё равно не спасала. Словно само небо возмущала подлость случившегося несчастья.       — Не сочтите за наглость поинтересоваться, с какой целью действующая магистресса Ордо Фавониус пришла на могилу госпожи Минчи спустя сутки после её похорон так ещё и отчаянно пыталась меня отсюда прогнать? — сдержанно, несмотря на внутреннее напряжение и подрагивающее тело (он точно не думал, что в Мондштадте может быть холодно почти так же, как в Снежной весной или летом), спросил Дотторе.       — Мы… — запнулась Джинн. — Мы любили друг друга…       Доктора словно прошибло током. Он дёрнулся и посмотрел на Гуннхильдр с чистым удивлением, которое распознать можно было лишь по позе и приоткрытому рту, из которого какое-то время не доносилось ни звука; затем он медленно, словно боясь спугнуть Джинн, развернулся к надгробию. Доктор с силой сжал челюсть. Гуннхильдр его напряжение переняла и выпрямилась, будто в попытке посмотреть ему в глаза сквозь маску.       — Всё хорошо?.. — аккуратно поинтересовалась Джинн, прекрасно понимая, как сильно сейчас может подействовать ему на нервы.       — Не берите в голову, — отрезал Дотторе, но неестественный даже для него холод из его голоса никуда не делся. Доктор пригнулся, сунул руку под маску и потёр переносицу мокрыми перчатками. Он тяжело дышал, словно пожилой человек, отживающий последние мгновения своей жизни.       Гуннхильдр наконец отвернулась, подумав, что сейчас не время для глупых вопросов. Она уставилась на безжизненную во всех смыслах могильную плиту, слегка погладила кончиками пальцев холодный камень (точно не думая о том, как когда-то выводила узоры на тёплой, бархатной коже Лизы), перевела взгляд на фото в рамке, стоящее подле надгробия, и с силой закусила губу.       На фотографии Минчи кажется такой живой… Она улыбается, положив голову на элегантно сложенные руки, сидит в своей любимой шляпе и даже не подозревает, что через каких-то три месяца её не станет. Джинн вспомнила, как они ещё неделю назад просыпались вместе, обнимались перед сном, наслаждались каждым днём и просто любили. Вспомнила, как Минчи нравилось шутить, что с другими она делала куда менее охотно, рутинно флиртовать, словно не говорит ничего такого, и делать такие комплименты, от которых уши краснеют. Но этого больше не будет…       Гуннхильдр зажала рот рукой в попытке не поддаваться нахлынувшим эмоциям. Это ведь первый раз, когда она смогла выбраться на могилу любимой… Она даже пропустила похороны из-за накопившихся за время её отсутствия дел, за что винила себя до смерти. Почти каждый день начинался с поедания себя изнутри заживо от переизбытка чувства вины и ненависти к самой себе.       Поток размышлений прервал вновь раздавшийся голос Дотторе.       — Всё дело в книге, которая дала ей огромную силу, но взамен укоротила жизнь. Рано или поздно это должно было произойти… — С каждым словом он говорил всё тише и тише, и создавалось ощущение, что воздух в его лёгких заканчивается.       — Я знаю, — смиренно ответила Джинн и выдержала тяжёлую паузу. — Но я не думала, что всё закончится… так скоро…       Доктор глубоко вздохнул.       — Мне очень жаль, что Вы поссорились, но я всё равно уверена, что она не держала бы на Вас зла, была бы она с нами, — добавила Гуннхильдр. Глупо: Дотторе в её жалости не нуждается. Но в то же время как-то необходимо.       — Не думаю, — разочарованно ответил Доктор. — У нас и так всё было сложно.       Джинн удивлённо посмотрела на Дотторе, который ничего к своим словам добавлять не спешил.       Воздух вокруг сгустился от напряжения. Ветер сильнее не становился, но всё равно бил по телу так, что казалось, там могут остаться синяки. Хотелось поскорее оказаться в мягкой постели рядом с Минчи, только от осознания, что отныне и навсегда это невозможно, тупая боль, как от ножевого ранения, вмиг пронзила тело. Гуннхильдр растерянно вздохнула, чувствуя, как в груди всё сжимается. Сердце от обиды стучит особенно сильно. Джинн ощущает, как с каждым разом самообладание тает и утекает из её рук, становясь всё меньше и норовя окончательно исчезнуть в холодной пустоте окружения. Гуннхильдр на секунду прикрыла глаза. Вдох. Выдох. Снова открыла. Собраться с мыслями кажется непосильной задачей, когда Лиза оказывается перед глазами каждый раз, стоит их хоть немного прикрыть.       Джинн отворачивается от надгробия и смотрит на Доктора: рука, закрывающая рот, из-за чего всё лицо окончательно прячется, вторая рука, которая её подпирает, и поникшая голова. Он сейчас не выглядит таким уверенным, как прежде. Гуннхильдр в голову прокрадываются новые догадки.       — Вы любили её?.. — Джинн вдруг обнаружила, что её голос охрип.       — Да, — преодолевая себя, сознался Дотторе.       — А она Вас?..       Ответа не последовало. Да он, в принципе, и не был нужен: всё и так стало ясно.       Доктор опустил руки вдоль туловища и сжал кулаки.       — Я пытался убедить её отказаться от силы, найти способ излечиться… — виновато, что крайне несвойственно для пафосного образа, выдавил Дотторе. — Но она не слушала ни единого моего слова…       Сердце Джинн замерло. Она прекрасно понимала, что, если Лиза на что-то пошла, то это было взвешенное, хорошо обдуманное решение, а если она уверена в том, что делает, её уже не остановить.       Доктор её боль разделял, но вёл себя достаточно сдержанно. Выдавали его только голос и сжатые до боли кулаки. Он словно чувствовал необходимость поделиться с Гуннхильдр тем, чего она не знала, но определённо имела право знать. Необходимость эта обуславливалась отнюдь не жалостью к Джинн, а пожирающей изнутри тоске по Лизе. Гуннхильдр прекрасно знала, что Предвестнику на неё и её чувства всё равно и он лишь исполняет некий негласный долг перед Минчи, пытается загладить свою вину, но не то чтобы ей было до него дело. Это была просто случайная встреча двух неблизких людей, которых объединяет любовь к кому-то третьему.       — Какой она была… в Академии?.. — робко поинтересовалась Гуннхильдр.       Доктор глубоко вздохнул.       — Я не силён в метафорах и льстивых комплиментах, но… м-м… как бы сказать… — Он выдержал большую паузу. — Именно о таких, как она пишут стихи и слагают песни. Выдающаяся во всех областях женщина, — проговорил Доктор на одном дыхании — Была, — добавил с горечью в голосе.       Джинн тяжко вздохнула.       — В общем, ничем не изменилась?..       — Мне сложно судить, — повёл плечами Доктор.       Гуннхильдр пристыженно уставилась в мокрую землю, вдруг вспомнив о том, что Предвестник не застал последние годы жизни Минчи.       — Вообще-то, поначалу мы сильно соперничали. Всё-таки, когда два человека стремятся к абсолютному первенству, это не может не вызывать проблем.       — Тогда… что заставило вас сблизиться?..       Доктор слегка ухмыльнулся.       — Общие враги весьма хорошо способствуют сближению.       Джинн нахмурила светлые брови.       — Нашими же общими врагами были мы сами.       Гуннхильдр повернулась к Доктору лицом и слегка приподняла одну бровь, задавая немой вопрос. Он лишь слегка повернул голову на неё и продолжил говорить.       — И когда ты выделяешься на чужом фоне — будь то умом, глупостью, рисковостью или замкнутостью, совсем не важно, — это влечёт определённые последствия. Когда не можешь найти никого, кто мог бы позволить тебе не чувствовать себя белой вороной, можно достичь той точки отчаяния, когда приходится искать равных среди противников.       Гуннхильдр глубоко вздохнула.       — Наше союзничество было обречено на провал ещё до его зарождения. Про дружбу я вообще молчу. — Дотторе крайне напряжённо поправил маску, словно пытаясь ещё больше скрыть лицо, а вместе с ним и все свои эмоции. — Пускай, мы были чем-то схожим, это не отменяет того факта, что откровенно пользовались друг другом. Не было смысла заводить крепкие дружеские, любовные или какие угодно другие отношения, которые можно было бы пронести сквозь годы. Чтобы утолить чувство одиночества, совсем не обязательно быть при этом хорошим.       Доктор задрал голову, словно в попытке посмотреть на небо, но в итоге уставился в тёмный траурный зонт. Ему становится всё тяжелее говорить, что нельзя не заметить.       — В итоге я влюбился, а она разглядела во мне неплохого для себя приятеля. Мы стали дорожить друг другом, но по-своему.       — То есть?.. — переспросила Джинн.       — Нездорово, — пояснил Доктор. — Я был удобен, а она была прекрасна. — Он опустил подбородок и скрестил руки на груди. — Никто в здравом уме не станет делиться хорошей вещью, верно?       — Человек — не вещь.       — У кого как.       Джинн уставилась на Доктора с недоверием. Его хочется со всей силы ударить от того, что он смеет говорить о Лизе. Её Лизе. Доброй, заботливой, честной, никогда бы не ставшей сначала пользоваться кем-то, а затем ревностно сдувать пылинки, не подпуская никого даже на пушечный выстрел. Потому что это не она. Она не такая.       — Надеюсь, Лиза была поставлена в известность о своей бесчеловечности?       Звучный гром заглушил последнее слово. Дотторе, возмущённый дерзостью Гуннхильдр, посмевшей поставить его слова под сомнение, посмотрел на неё. Даже сквозь маску ощущалась вся тяжесть его разозлённого взгляда, готового испепелить Джинн в любой момент, но отчего-то не решающегося всё же покончить с ней. Доктор сжал кулаки до хруста костяшек.       — Милая Джинн, — с наигранно льстивым голосом протянул Дотторе, натянув на лицо угрожающий оскал, — боюсь, Вас может ждать ещё много удивительных новостей о мире. — Он говорил сквозь сжатые зубы, едва сдерживаясь от внутреннего взрыва.       — Правда? — подхватила его тон Гуннхильдр. — Какие же?       — Например, что один человек может вести себя по-разному с разными людьми в разные периоды своей жизни. Люди склонны меняться. Не слышали?       Джинн стиснула челюсть.       — Не думала услышать что-то подобное от такого человека, как Вы.       Доктор устало вздохнул.       — Люди склонны становиться либо лучше, либо хуже со временем, — говорил он так, словно объясняет что-то крайне очевидное. — Они в этом чем-то похожи на машин. Можно улучшаться, прорабатывать черты своего характера, менять его, словно разбирая и собирая робота, заменяя его детали.       Холодный воздух режет лёгкие, горло изнутри сдавливает от нежелания признавать правоту собеседника. Джинн никогда не была из тех, кто запросто мирился с тем, что её не устраивает, но с каждым словом она всё больше была согласна с Доктором. Каким бы странным ни было сравнение человека с машиной, в голове не было ни единого разумного аргумента, который мог бы позволить упрекнуть Дотторе в его неправоте и при этом не являться пустой придиркой. А спорить с очевидной истиной, как известно, — удел дураков.       Она с силой сжала свободную руку в кулак.       Доктор опустошённо наклонил голову, утыкаясь взглядом в землю, уже не способную впитывать в себя влагу и покрывающуюся неровными лужами. Гуннхильдр, глядя на его жалкое состояние, рассудила, что поддерживать беседу рассказом о том, какие их с Лизой отношения были замечательными, здоровыми и любящими, явно не стоит. Она провела по лицу рукой, как вдруг обнаружила мокрые дорожки на щеках. Джинн тут же отчаянно попыталась как можно скорее вытереть следы эмоций, чтобы не оказаться слабой, уязвимой, совсем не знающей, что может подумать, сделать или сказать на это Дотторе, как тут он снова заговорил, как ни в чём ни бывало.       — Не хотите попрощаться с ней?       — Хочу… — осеклась Гуннхильдр, — но… уже так поздно…       — Лучше сделать это сейчас, чем потом жалеть, что Вы даже не пытались показать ей свою любовь, — успокоил Доктор. — Не повторяйте моих ошибок.       Джинн посмотрела на него, затем медленно перевела очи на холодное надгробие. Она молча передала зонт, который сейчас будет лишь мешать, в руки Дотторе, присела на корточки перед каменной плитой и положила на неё трясущуюся от холода и нервов ладонь. Гуннхильдр слегка погладила безжизненный гранит подушечками пальцев, представляя, как в последний раз проводит рукой по мягким волосам Лизы, от которых всегда пахло какими-то дикими сумерскими ягодами.       — Покойся с миром, любовь моя, — прошептала Джинн одними губами, чувствуя, как слёзы хлынули с новой силой. — Я никогда тебя не забуду.       Доктор молча стоял над ней рядом, послушно держа зонт. Он мог бы прямо сейчас достать нож, удавку, любой тупой предмет, чтобы сделать с Джинн нечто плохое, что может взбрести в его нездоровую голову, но Доктор, к удивлению, лишь терпеливо ждал. Он оказался сейчас единственной защитой и поддержкой, которая была у Гуннхильдр и оберегала её от назойливых водных капель, от слёз самого неба, которое оплакивало Минчи вместе с ней. Широкая фигура закрывала от жестокого ветра, приносившего с собой боль с других могил и обостряющего скорбь ещё сильнее.       Стоило Джинн вновь подняться на ноги, Доктор послушно протянул зонт в её руки и вдруг посмотрел на карманные часы.       — Боюсь, мне пора идти, — обыденно проинформировал Дотторе.       — Уже? — удивилась Джинн, утирая горькие слёзы. — Вам же тоже наверняка есть что сказать.       — Есть, — согласился Предвестник. — Но я не думаю, что госпожа Минчи хотела бы меня слышать.       — Это она так сказала? — с болезненной улыбкой спросила Джинн. — Возможно, она была бы Вам даже рада…       — Возможно, — повёл плечами Доктор и развернулся на сто восемьдесят градусов. — Возможно… — повторил он тише и направился прочь.       Джинн молча глядела вслед всё удаляющейся тёмной фигуре, словно ожидая, что Дотторе всё же вернётся, скажет, мол, дырявая голова забыла нечто безмерно необходимое, чтобы после вновь уйти, но чуть менее загадочно, без этого наигранного пафоса.       Вместе с тёплыми лучами солнца на лице почти рефлекторно проклюнулась лёгкая улыбка, как будто Гуннхильдр поняла для себя что-то очень важное.       Буря окончательно стихла.