***
Когда я был маленьким, мы часто гуляли вместе с родителями по Фарингсу. Больше всего мама любила устраивать пикники возле пологого берега реки. Я считал это место нашим тайным убежищем. Сюда никогда не заглядывали маглы: скорее всего, они думали, что здесь неприступные заросли осоки, а не чудесная поляна. А для животных этот пляж казался опасным из-за близости людей. Поэтому нас никто не беспокоил и мы могли сидеть тут часами, играя и разговаривая. Помню, как однажды попросил папу научить меня заколдовывать бумажные кораблики, чтобы они не размокали в воде. Это была уже шестая попытка правильно наложить невербальные чары. Я даже подумывал сдаться, но желание добиться своего перевесило. Не спеша, мысленно упрашивая свой плот продержаться хотя бы десять минут, я опустил его на воду. Как завороженный, я смотрел на раскачивающийся кораблик, а он все не тонул. — Пап, мам, смотрите, он плывет! — я подбежал к родителям, показывая на свое творение и постоянно оглядываясь, чтобы убедиться в сказанном. — Ты мой умница! — мама нежно обняла меня и посадила рядом с собой на плед. — Я же говорил, что получится, — с улыбкой сказал отец, доделывая для нас сэндвичи. Пока мы ели, я настолько сильно увлекся разглядыванием какого-то синего цветка возле моей коленки, что перестал замечать происходящее вокруг. В один момент я отвлекся на глоток лимонада, а после увидел, что в футе от меня в траве затаилась змея. Наверное она не была такой уж большой, но тогда казалась самым страшным и опасным чудовищем, которое специально тихо подкралось ко мне, чтобы застать врасплох. — Пап, там в траве, — произнес я дрожащим голосом и кивнул на змею. Мама тоже боялась змей, но сдерживалась, чтобы не напугать меня еще больше.Отец попросил меня немного отодвинуться в сторону и направил палочку на траву возле пресмыкающегося. — Экспеллимеллиус, — трава загорелась, но отец быстро потушил ее, пока пламя не перекинулось дальше. Змее не понравился запах жженого и она поспешила убраться подальше от нас. Я выдохнул. Все еще не до конца уверенный, что опасность миновала, обернулся на маму. Отец обнял ее за плечи и ласково сказал: — Я всегда буду вас защищать, — он потрепал меня по голове и нежно посмотрел на нее. — Вы самое дорогое, что у меня есть.***
— Он так и не ответил тебе? — спросила Нарцисса сочувствующим тоном, хотя прекрасно поняла по моим выслеживающим сову глазам, что вопрос останется риторическим. — Нашел из-за чего расстраиваться. Если бы моя мать забыла в очередной раз написать о том, что я обязан готовиться к экзаменам, был бы только рад, — Сказал Регулус, доставая из клюва птицы письмо и небольшой кожаный мешочек, в котором явно находилось что-то интересное. Развязав его, он высыпал на ладонь десять галлеонов. — Хотя есть в письмах от родителей свои плюсы. Нарцисса погладила меня по плечу, будто хотела дать понять: несмотря на то, что мой отец не опускался до оскорблений и избиений, его меры наказания тоже были чересчур суровыми. На прошлой неделе я рассказал ему, что провалил задание на зельеварении. Точнее «провалил» в его понимании. На деле за приготовленный рябиновый отвар я получил «выше ожидаемого». Но для отца всегда существовало только два варианта: «превосходно» и «ужасно». Особенно это становилось заметно, если кто-то из маглорожденных получал оценку выше, чем я. Чтобы напомнить мне о необходимости стараться, он предпочитал игнорировать мое существование, пока я не исправлюсь. Я отправил ему три письма на этой неделе. Но ни победа нашей команды по квиддичу, ни трехдневная болезнь, ни мои извинения и раскаяния не заслужили ответа. И хотя я прекрасно понимал, что не имею права жаловаться на отца, ведь он беспокоится о моем будущем, и именно поэтому так требователен, иногда мне не хватало от него поддержки и интереса к моей жизни помимо образования. Я бы хотел как Регулус или Нарцисса рассказывать родителям о том, как поссорился со старшекурсником, как испугался Кровавого Барона, когда тот отчитывал Пивза, как мечтаю пройти отборочные в команду. Но вместо этого я придумываю, как бы загладить свою вину. — Может, расскажешь им, что профессор Ноктимер пригласил тебя в свой клуб умников? — предложил Регулус. — Уже. Это ведь было две недели назад, — я скучающе ковырялся в своей тарелке, будто хотел найти все ответы на ее дне. Вздохнув, я поднял на него глаза, и увидев, как он пристально и недовольно смотрит на меня, добавил — Но можно попробовать рассказать о том, как пройдет первая встреча на этой неделе. Надо будет подготовиться и пролистать список дополнительной литературы. — Вот, это уже другой разговор, — воодушевился Блэк и поднял свой бокал с тыквенным соком, чтобы чокнуться со мной. Нарцисса повторила его жест и подбадривающе улыбнулась.***
Мне 17, я в роскошном поместье Лестрейнджей на очередном приеме. Мы с отцом заходим в холл, полный разодетых чистокровных и полукровок. Он одергивает свою мантию, выпрямляет спину, натягивает дежурную улыбку и ждет от меня того же. Как будто я рад в очередной раз видеть культурную пьянку родителей, слушать про то, какое светлое будущее мне маячит, делать вид, что мне приятно поддерживать разговор со снобами-родителями своих товарищей, словно я не знаю, как они недавно доводили друг друга. Например, ту же Алекту неделю назад отец запер в комнате без еды на два дня за то, что та отказалась идти на святочный бал с Креббом. А сейчас, когда рядом с ними стоят Нотты, он заботливо улыбается, глядя на дочь. Мимо нас проходит мило улыбающаяся Нарцисса, прошептав мне «Привет», и как бы я не хотел, но не могу не ответить ей тем же, кивнув в ответ. Отец видит это и ублаготворенный тем, что сын не подвел его, вздернув голову направляется к заместителю министра магии с приветствием и мы с мамой следуем за ним. — Мистер Кеннет, какая приятная встреча! — Крауч, добрый вечер, — они обнимаются, словно старые друзья. — А это твой сын? — Да, вот еле уговорил его отвлечься от учебы на одни выходные, а то вечно пропадает то в библиотеке, то на поле. Но благо это дает свои плоды, — он похлопывает меня по плечу и довольно приговаривает — лучший студент на своем курсе! — О, тебе есть чем гордиться Барти! Кстати, про лучших, я тут пообщался с Гарольдом и сказал ему несколько лестных слов о тебе. Думаю, в ближайшее время можешь рассчитывать на повышение… Я отвлекаюсь на осмотр холла и замечаю, как в мою сторону смотрит Регулус и ухмыляется, но не подаю вида. Спустя час, когда отец похвастался мной перед всеми, кто мог бы это оценить, смешиваюсь с толпой и отхожу к ближайшему столу с закусками. Ко мне подкрадывается Регулус и усмехаясь произносит: — Еще не надоело ходить рядом с папочкой, как дрессированная мартышка? — Ты прекрасно знаешь ответ, — скучающе откликаюсь я и делаю глоток шампанского. — Как уныло, дружище, — он на секунду задумывается и заговорчески смотрит на меня — А что если я скажу тебе, что Амикус рассказал мне кое-что интересное? — Ты о чем? — О ком. Пойдем в папин кабинет, здесь слишком людно.***
Когда он пришел, мы понимали, что ничего не будет как прежде. Это предчувствие ощущали не только новобранцы, но и те, кто еще даже не знал о Волан-де-Морте. Каждый в мире магии понимал: что-то изменилось. В Косом переулке родители больше не отпускали детей бегать от витрины к витрине, а постоянно держали за руку. По Лютному слонялось все больше бледных и тощих волшебников, выискивая новых покупателей для темных артефактов, созданных на скорую руку. А на вокзале Кингс-Кросс студенты перешептывались, озираясь на родителей. Теперь я понимал почему. Война началась уже в начале 70-х, но шла тайно. Он находил последователей постепенно, никуда не торопясь, аккуратно убирал неудобных политиков, смаковал каждый свой шаг. Что-то изменилось, и теперь я стою рядом со своими однокурсниками и жду посвящения. Мы будем новым отрядом, именно мы должны сделать эту войну масштабной. Я пробегаю взглядом по лицам друзей, которые уже примкнули к Темному лорду: Керроу, Нотт, Крэбб, Беллатриса с Родольфусом. По правую руку от меня стоит Регулус, который еще недавно был убежден, что стать Пожирателем — это его лучшее решение. После скандала с братом он начал сомневаться, но сейчас на его лице не отражается ни одна эмоция. Я не сомневаюсь, что готов. Что хочу этого. Возможно, отец не ошибался на их счет и они на самом деле ужасные. Но мне это не важно. Они не боятся осуждений и презрения. Они знают, что будут на вершине мира после победы. — Барти Крауч, такой юный и такой смышленый, почему же ты решил пойти против отца? — Лорд обращается ко мне. Я знаю правильный ответ, ведь он буквально единственный для меня. Мой голос не дрожит, а осанка прямая. Когда-то отец учил меня, что так стоит говорить со всеми, от кого ты хочешь добиться уважения. — Мой Лорд, я хочу уничтожить всех маглорожденных, чтобы больше никто из них не мог испортить жизнь чистокровным семьям. — Да уж, я слышал, что твой отец обнищал, когда должность главы отдела отдали маглорожденному. Но почему-то я уверен: тебя это никогда не коснется, — последнюю фразу он произносит пристально глядя мне в глаза. Но он не ищет ответа, а словно убеждает меня в сказанном. — Да, мой Лорд. — Дай мне свою руку. Я протягиваю ему левую руку и он произносит заклинание. Мою кожу пронзает острая боль, но желания реагировать на нее нет. Я верю ему. Теперь никто не усомнится в моих способностях. Я сделаю все, что он захочет. Чтобы стать таким же сильным, а, может, и таким же ужасным. Стану достойным звания чистокровного волшебника.***
Запястья начала наполнять ноющая боль от ремней. По залу суда не прекращаются смешки от идиотов, которые ожидают представления. Я пробегаюсь взглядом по ним. Лица, знакомые мне со времен служения Темному Лорду, сейчас кажутся актерскими масками. Среди них точно должен быть предатель, выдавший наши имена. Но кто именно мог навести на меня? Почти все пожиратели были в курсе, что я не пытал Долгопупсов. Для меня всегда находилось дело за кулисами. Разработка стратегий, зельеваренье, изобретение проклятий, но не пытки чистокровных. Мое имя не могло сравниться с теми, кто остался на свободе, значит это не сделка с судом. Значит, это кому-то было выгодно в другом плане. Кто это был? Но если целью было убрать меня, значит обвинения придуманы. Я смотрю на отца и задумываюсь о том, что он должен это понимать. Ведь должен? Я же хотел лучшего для нас. Он же не будет сомневаться в моих словах? Да даже если и усомнится, он точно может дать мне сыворотку правды. Мама. Почему она плачет. Все же будет хорошо. Все же должно быть хорошо. Я нервно поджимаю губы, когда отец начинает говорить: — Вас доставили в Совет по магическому законодательству, чтобы вынести приговор. — его громкий гневный голос пугает меня. Возможно, даже сильнее дементоров. Но сейчас он скажет, что произошла ошибка. — Вы обвиняетесь в преступлении, гнуснее которого… Нет, нет, он не может так начинать заседание, не может раззадоривать толпу. Я не выдерживаю и пытаюсь докричаться до него: — Отец, отец… пожалуйста… — …этот зал ещё не слышал. — он заканчивает фразу смотря с ненавистью в мои глаза. Этого не может быть. — Мы выслушали свидетельства, доказывающие вашу вину. Вы все обвиняетесь в том, что похитили мракоборца Фрэнка Долгопупса и подвергли его заклятию Круциатус. Вы думали, что он знает, где находится ваш исчезнувший хозяин, Тот-Кого-Нельзя-Называть… — Отец, я в этом не участвовал! — Я мысленно умоляю его послушать меня, защитить. — Клянусь тебе! Не отправляй меня опять к дементорам… — Вы также обвиняетесь в том, — голос отца надрывается, а я все больше впадаю в отчаяние от осознания, что он мне не поможет, — что, не узнав ничего от Фрэнка Долгопупса, вы подвергли заклятию Круциатус его жену. Вы намеревались вернуть власть Тому-Кого-Нельзя-Называть, чтобы продолжать сеять зло, чем вы, без сомнения, занимались, пока ваш хозяин был в силе. И я прошу присяжных… — Мама! Мама! Останови его! Мама, это не я, клянусь, это не я! — моя последняя надежда рушится от столкновения с ее беспомощным и отчаянным взглядом. — И я прошу присяжных, — крикнул отец во всю силу лёгких, — тех, кто как я, считают пожизненный срок в Азкабане заслуженным наказанием, поднять руки. Руки присяжных взлетают вверх, пока я озираюсь по сторонам. — Мама, нет! Я не делал этого, не делал! Я ничего не знал! Не отправляйте меня туда! — продолжаю молить их, своих родителей, чтобы они защитили меня. Паника застилает глаза, когда дементоры приближаются к моему стулу. Боль усиливается и распространяется по всему телу, когда они удерживают меня, рвущегося к родителям, сопротивляющегося идти в тюрьму. Но они сильнее. — Я твой сын! — кричу глядя ему в глаза. Ты же обещал меня защищать. — Я же твой сын! — У меня нет сына! У меня нет сына! — он повторяет это, уничтожая мою веру до основания. Мама обессиленно рыдает, слишком мягкая, слишком добрая, слишком любящая, чтобы противиться ему. — Уведите их! — кричит он дементорам, брызжа слюной. — Уведите немедленно, и пусть они там сгниют! — Отец! Отец! Я не виноват! Это всё неправда! — я продолжаю кричать, даже когда двери закрываются.***
Охранник стучит по решетке, и я не понимаю зачем ему понадобилось это, кроме как поиздеваться надо мной. Осознавая это, я срываюсь на полувопль — полурык, в надежде отпугнуть его, но прекрасно понимаю, что все мои попытки устрашения сейчас выглядят жалко. Начинаю смеяться из-за собственной наивности и поднимаю наконец голову. Смех моментально сменяется удивлением и стыдом, когда я вижу маму рядом с охранником. Отец придерживает ее за талию, готовый ринутся на ее защиту. Неужели они думают, что я когда-то причиню ей боль. Нет, в ее глазах только любовь и сожаление. — Мама… — Привет, дорогой, — говорит она дрожащим голосом и смахивает слезу. — У вас 10 минут, — охранник уходит куда-то вглубь коридора, пока родители смотрят ему вслед. — Прости меня, мама, — отец фыркает, но его это не касается. Я бросил только ее. Подвел: заставил нервничать и плакать в последние года. — Милый, послушай, у нас мало времени. Ты сейчас выйдешь отсюда и выпьешь оборотное зелье, — я вижу, как она нервничает, а ее руки трясутся так, что не способны вставить ключи в замочную скважину. Я подхожу к ней, ласково касаюсь ее нежной кожи пальцев и останавливаю. — Ничего не получится, прости, мам. Они заметят, что я сбежал. — Не волнуйся, сынок, мне и так осталось не больше полугода. Зато ты сможешь жить. Я отхожу от решетки, не до конца осознавая, о чем она говорит. Из последних сил сдерживаю слезы, когда она проходит в камеру и протягивает мне флакон. — Мери, ты еще можешь передумать. Он это заслужил. — отец хватает ее за кисть и умоляюще смотрит на нее. — Барти, он мой сын. Я не могу бросить его здесь. — мама высвобождается из рук отца и подходит ко мне. Она нежно обнимает меня и делает глоток из второго флакона. Я узнаю этот отвратительный запах зелья и понимаю, что она задумала. Стать мной и остаться здесь. Такая слабая и беззащитная, она готова пожертвовать всем ради меня, такого же слабого. Подмену никто не заметит — она это продумала. — Я люблю тебя, сынок, — не в силах больше держаться, я начинаю плакать, понимая, что должен оставить ее тут одну. Единственного оставшегося близкого человека. — Все хорошо, дорогой, родители должны защищать своих детей. Открываю протянутый ею флакон и, все еще плача, делаю глоток. — Я тоже тебя люблю, мама, — обнимаю ее и мы стоим так еще несколько минут. Когда мы с отцом идем по коридору Азкабана, охранник с интересом рассматривает нас. Наверное, его удивляет, что мужчина, который десять минут назад не отпускал свою жену, сейчас держится от нее на расстоянии вытянутой руки. Мы проходим мимо дементоров, которые не замечают ничего подозрительного, и попадаем на улицу. Я щурюсь от тусклого света, которого не видел два года. Чувство благодарности смешивается с сожалением, когда я в последний раз смотрю на здание тюрьмы. — Дай сюда руку, — отец ненавидяще смотрит на меня, протягивая свою для совместной трансгрессии. И я начинаю сомневаться в том, что мама меня спасла.***
Я очнулся на старом диване в гостинной. Не знаю, сколько на этот раз был не в своем уме. Что делал — тоже не уверен, однако догадываюсь, что его фантазии хватило только на что-то обыденное. Возможно, все это время я просто сидел. Я начал лучше контролировать свои мозги, но иногда сил сопротивляться не остается. Это очень странное чувство: находясь под империо, ты теряешь возможность контролировать не только свое тело, но и мысли. И если перебороть первое мне пока не удается, то со вторым, как бы не хотел отец, есть прогресс. Чужие идеи выглядят как туман. Они захватывают разум и ты впадаешь в эйфорию, кажется, что не может быть ничего лучше. Но стоит заклятию ослабнуть и ты будто просыпаешься ото сна. Не понимаешь, где ты, что и зачем делаешь. Думаю, империо способно вызвать привыкание у тех, кто слишком слаб для ответсвенности. Но так работает не со всеми. Он, полагаю, этого не знал. Раньше я мог чувствовать свои мысли, словно держал в руке. Они поддавались мне легко, будто пластилин. Теперь их схватил неумелый, ничего не смыслящий человек, который возомнил себя архитектором и резвится как может, думая, что сделает из меня раба. Но в его руках мои мысли больше похожи на камень. Он их долбит, крошит, но не может выстроить по своему плану. Если хоть раз выдам себя, он наверняка разозлится, но пока что ему не надо знать о своей ошибке. В какой-то момент туман перестал распространяться всюду. Он будто превратился в стену, которую я могу отодвинуть от своего сознания. Она все ещё мешает взять контроль над телом. Это что-то вроде барьера. Очень раздражает. Раздражает так же, как и зуд в руке. Я знаю, что это значит. Знаю, кто сделал меня сильнее. А вот он даже не догадывается. Издевается надо мной, потому что думает, будто он здесь хозяин. На самом деле только делает мне одолжение. Пока он пребывает в неведении о том, что метка словно пылает у меня под кожей, я представляю, как отомщу ему. Темный Лорд вернется, а мой самовлюбленный старик даже не разберет, что произошло и как он этого не заметил раньше. Ох, отец, если бы ты на минутку дал мне свободы, то понял бы, насколько все плохо. Я бы, может, даже предупредил тебя. Но ты уже не отец, а его жалкое подобие. Вечно издеваешься над теми, кто не оправдал твоих ожиданий. Даже маму за руку провел к могиле. Наслаждаешься тем, что твои близкие пытаются выслужиться, а если перестают это делать, применяешь запретные заклинания. Но я знаю тебя слишком хорошо. Это ты привык служить всем вокруг, а не я. И когда Темный Лорд придет за мной, узнаешь, что на самом деле позора из нас двоих заслужил только ты. Хотя, возможно, даже не поймешь, что что-то изменилось. Тебе не впервые прогибаться под чьими-то приказами и радоваться этому. Это тоже раздражает. Значит, я заставлю тебя осознать. И ради этого я готов ждать.***
Я всегда думал, что у смерти -пустые глаза. Но в его онемевшем взгляде я видел отчаяние. И мне это нравилось. Я Барти Крауч и я убил своего отца. Его бездыханное тело упало на сырую землю. Самодовольная, но неуверенная ухмылка расползалась на моем лице, и мне захотелось попрощаться с ним. Чтобы он знал, чтобы понял, почему заслужил это. Чтобы хотя бы его труп услышал это. ⁃ Теперь ты не сомневаешься, что у тебя был сын? Я ждал ответа. Но его не было и не могло быть. Я знаю, ты опять разочарован. И опять молчишь. За что, отец? Едкое нечто начало жечь под кожей, быстро перейдя на глаза. Последний раз, когда ты сделал мне больно. Последний раз, когда я плачу из-за твоей слабости. — Дуро — произношу заклинание трансфигурации. Теперь никто не усомнится в моих способностях. Я достаю карту Поттера и иду в обход Дамблдора, чтобы вызваться помочь ему найти сбежавшего министерского служащего. Но я не чувствую удовлетворения, только страх и беззащитность, которые нужно скрыть. Но я больше никогда не буду одинок.