I drew stars near your scars

Новая команда, новые друзья. Отсутствие насилия, избиения, и новых синяков. Больше не страшно, что за малейшую ошибку прийдется отчитываться, либо получать по телу тростью. Больше нет человека, которому нужно отдавать мяч при первой же возможности. Теперь у него есть солнце, берег, и даже свое собственное солнце, маячившее где то впереди. Теперь ему не так страшно, что противник пройдет мимо. Теперь он мог выспаться, даже если тренировки заканчивались позднее. Теперь у него есть плечо, на которое можно опереться. То, что давно сломали могут собрать по кусочкам. Может помочь не рассыпаться, будто пепел. Он все еще боится, но не того, что было раньше. Он боится потерять их, потерять себя. Боится понимать, что самое хорошее в его жизни.. было миражом? Галлюцинацией? Сном? Боялся, что они все пропадут, поймут, что он плохой человек, грязный, потерянный, потрепанный, и выкинут его. Боялся, что они подумают, что это ложь, что это все не по настоящему, что он не такой, каким они его считают. Он боялся остаться без них, боялся потерять. Даже сейчас, положив голову на чужие ноги, Жан боялся, что своими действиями оттолкнет его. То, что он перестанет относится к нему, как раньше. Он просто смотрел, касался, слушал Джереми, пока мог. Пока не осознал, что его все реально. Сейчас он лежит на ногах Джереми, смотря на лицо блондина, который рассматривает его в ответ. Пока рука его солнца легко гладила по голове, иногда останавливаясь, что бы чуть помассировать кожу. Аккуратно, не доставлять неудобств, боясь, что это оттолкнет француза, который пережил слишком много. Моро осознал, что все его чувства реальны. Что все касания правда существуют без намерения подчинить его, причинить боль. Все звуки, касания стали ощущаться в разы сильнее. Он понял, что его трогают без намерения повредить, что с ним обращаются так, как он захочет. А он хотел, что бы было тепло, мягко, нежно, что бы был Нокс, его солнце Калифорнии, капитан Троянцев, яркий луч, который прошел через сердце Жана так резко, но так надолго, что он боялся, что тьма его сердца поглотит его, то солнце, нависающее над ним. Джереми боялся, что Жан решит, что он уйдет. Что Жан решит, что ему здесь не рады, что его недолюбливают. Что ему здесь не понравится. Даже сейчас, заглядывая в эти серые, измученные, но такие живые глаза, Джереми невольно вспомнил про того парня, которого только забрал из гнезда, который был разбит и разрушен, в котором не было такой любви, с которой он смотрел на Нокса. Джереми стремился отдать всю любовь именно ему, что бы его луна не страдала так сильно. Что бы ему больше не приходилось страдать. Чуть наклонившись вперед, Джереми прикоснулся носом к носу Жана и спросил лишь одно: — Можно? Тихо, почти шепотом, сказал он. Вся его душа тряслась, пока он не услышал ответ. На сердце стало легче, когда он, через несколько секунд, все таки услышал голос, сказавший лишь: — Да. — Тихо сказал Жан, хотя на самом деле мало что в таком понимал. В «Гнезде» у него было мало времени на то, что бы заводить подружку. Больше его интересовало как повысить номер, стать более ценным, как облегчить боль, как уснуть и не проснутся от очередного кошмара. Единственное, что у него было пару раз — секс без обязательств и мелкие поцелуи со всякими девчонками в старшей школе в «Гнезде». Его не выпускали, он учился в Эверморе. До того, как Рико стал конченным ублюдком, Жан рассказывал ему и Кевину о всяких девушках, которые ему нравились, но через неделю, две, месяц, он заставал этих же девушек, целующимися с Дэем или Моримой, а иногда даже разом . Теперь же ему казалось, что ни один поцелуй, который он видел и чувствовал не сравнится с этим простым прикосновением губ. Невинный, будто бы они сейчас в средней школе, первая любовь, но легкий, словно ветерок просто ласкал губы. И все же это не сравнится ни с чем. Жан и Джереми целовались раньше, это факт, но каждый раз он запоминал так, будто бы это последний. Он мог оказаться последним, этого то луна и солнце боялись. Аккуратно, совсем нежно, Джереми языком раскрыл губы Жана, давая время и возможность сказать «хватит» или оттолкнуть, но ничего из этого не произошло, поэтому Нокс более смело начал доминировать в этой игре языками. Он легко завладел языком и ртом Жана, что бы постепенно углублять поцелуй. Он хотел дать Жану привыкнуть и понять свои чувства, дать расслабится и не боятся, что никто не посмеет и не сможет причинить время его луне. Не позволит. Резко втянув воздух через нос, когда Джереми чуть углубил поцелуй, Жан положил свою руку на свитер солнца и сжал. Джереми тут же отстранился, но не успел он ничего сказать, как Жан привстал, подтянулся на руках и пересел на Нокса, что бы сесть на его колени. Следующее мгновение и Жан уже прикоснулся губами к уголку губ Джереми. Обхватив лицо Нокса в ладошки, Жан начал расцеловать его лицо. Он целовал коротко, но нежно каждый кусочек лица Нокса, пока не дошел до губ. Он целовал носик, щеки, ушки, угол челюсти, внешний уголок глаз, бровки, пока в вознаграждение получал довольное мурчание от Нокса. Добравшись до губ он, для начала, быстро чмокнул его в губы, а после припал губами к тому же месту. Он не любил, когда ему самому нужно было доминировать и здесь правила не поменялись. Он быстро сдал обороты и позволял Джереми перехватить инициативу. Нокс проводил языком по небу, слегка углубляясь, что бы Жан мог остановить его, если бы что то пошло бы не по плану. Джереми запустил пальцы в темные волосы француза, начиная перебирать их пальцами, что бы его руки не позволяли себе ничего, что так хотелось сделать. А Жан опустил ладони на плечи желто-красного свитера с цифрой «3» на спине. Когда к его волосам прикоснулись, Жан издал тихий стон, а Нокс, проведя языком вокруг языка Моро, взглянул на лицо француза из-под чуть приоткрытых глаз. Сердце его забилось быстрее, когда он увидел эту картину: Чуть покрасневший Жан с закрытыми глазами. Ресницы трясутся, будто от страха, отбрасывая тени на его лицо, придавая французу еще большее очарование. Волосы слегка растрепанны, легкие кудри разбиты. Джереми чуть отстранился, а затем положил голову на плечо Жана. Это было так.. по родному? Он чувствовал тяжелое дыхание Жана, чувствовал запах, чувствовал руку, которая только что запуталась в его волосах, чувствовал губы, мимолетно коснувшиеся его макушки. Он чувствовал. Он расцветал. Джереми потянулся за плечами Жана, только для того, что бы подтолкнуть его, и они вместе упали на мягкую обивку дивана. Джереми удобно устроился на груди Жана, что бы его лицо оказалось в изгибе плеча француза, переплел их ноги, на что Жан лишь чуть улыбнулся и фыркнул. Через мгновение Жан совсем тихо произнес на французском: — Comme un chaton.. — Длинные пальцы Жана вновь начали перебирать светлые локоны Нокса. — Что это значит? — Поинтересовался Нокс. Слегка наклонившись, что бы коснутся губами макушку и вдохнуть знакомый и до боли родной запах, Жан тихо-тихо ответил: — Как котеночек..

🦇🦇🦇

Так они пролежали долго. Солнце и луна наслаждались тишиной и тихими разговорами ни о чем. Джереми удобно лежал на груди Жана, пока тот что то рассказывал. Ни сказать, что он особо слушал, скорее он наслаждался голосом Жана. Его Жана. Они разговаривали и в какой то момент разговор зашел на тему Эвермора. Для Жана все еще было сложно открыться кому либо, но Джереми — исключение. Когда Джереми спросил что с ним делали, Жан начал перечислять какие то наказания, избиения, пока не дошел до темы шрамов. Говорил он немного сбивчиво, временами непонятно, но переспрашивать об этом Нокс не хотел, ведь Жану было еще сложно и неприятно это вспоминать. Когда зашла тема на счет шрамов, то Жан начал рассказывать про некоторые. Про тот, что остался на груди от ножа Рико, тот, что остался от острого наконечника трости Тецудзи, тот, что остался на боку от неудачного падения, а в следствии, удару об край лавки, на которой сидели тренирующиеся во время пяти минутного отдыха. Большинство из них — телесный наказания «Короля», чуть реже встречался Тецудзи, а иногда и друзья Рико, которым разрешалось делать что угодно с ним. Он отводил особо провинившихся в комнату под замком, что бы провести «работу над ошибками». Увечья после такого нельзя было зашивать, чем то мазать или как-либо их обрабатывать. Можно было только выпить обезбол перед тренировкой, что бы от человека была хоть какая то польза. Все это Жан рассказывал с почти непроницаемым лицом и горькой ухмылкой, будто бы это добрые, ностальгические воспоминания, но Джереми, лежащий а груди, слышал и слушал его сердце. Пульс подскакивал до небес, когда Жан рассказывал про все это. Услышав и послушав весь рассказ про «Гнездо», Джереми вдруг резко поставил руки с двух сторон от шеи Жана и выпалил: — Я хочу кое-что сделать! Это связанно с твоими шрамами, так что мне важно, что бы ты дал свое согласие! Да ил.. — Глаза его горели, несмотря на недавно выслушанный рассказ, от которого он чуть не зарыдал. Договорить он не успел, как Жан сказал спокойно: — Тебе все можно, mon ange. Обрадовавшись подобным привилегиям, Нокс быстро соскользнул с дивана и помчался в другую комнату. Прошуршав в соседней комнате какими то бумажками, громко, явно в спешке, закрывая ящики, он, видимо, нашел что искал, поэтому, чуть ли не котясь по полу, вернулся к Жану. С красным фломастером в руке. Подойдя обратно к дивану, Джереми уселся на торс Жана, и аккуратно, украдкой глядя на Жана и не получив протестов, снял кофту Жана. Как только это случилось, Джереми открылась одновременно прекрасная и ужасная картина. Прекрасные, натренированные потом и кровью мышцы, аккуратные линии пресса, рук, косых мышц, талия. Не было сильно перекаченных мышц, но было то, что помогало играть, работать, что бы спать спокойно, а не лежать под ножом Рико или, того хуже, чувствовать на себе вес, руки, которые душат. На этом прекрасном теле столько ран.. столько боли причинили человеку, который заслуживает только любви. Который уважает других. Который делает все, что потребуется для достижения цели. Сейчас все было не так. Сейчас Джереми сидит у него на торсе, руки Жана на бедрах, пока второй пытается не засмеяться от щекотки, потому что маркер щекотно проводит по его оголенной груди. Посмотреть что именно творит над его телом Нокс было почти нереально. весь процесс они молчали. Жан сдерживал смех, а Джереми старательно выводил что то непонятное около, на, над шрамами. Когда Нокс наконец закончил, то победно сел и выпятил грудь, будто выиграл чемпионат. От такой картины у Жана в груди невольно расползлось непонятное тепло, которое постепенно превратилось в покалывание кончиков пальцев и немного неровному дыханию. Жан сел и сгреб в объятия Джереми, шепча второму что то по типу "как же я тебя обожаю", "Je t’aime, mon cher" и тьма других милых, красивых, лиричных, и даже личных слов, комплиментов, которые были произнесены, то на французском, то на английском языках. Он даже не видел, да ему и не было надо видеть, ведь одна только картина такого гордого собой и милого солнца уже прожигало еще большую дыру в его темном, покрытом черной смолой сердце. Пока Ноксу хорошо в его объятиях — он не уйдет. Стоит только солнцу.. его солнцу сказать, что ему неприятно, противно, или ему не хочется видеть француза, то он уйдет, улетит в другой штат, на другую планету, пока Джереми не станет комфортно. Он сделает все, будет бороться за эти отношения, во что бы это не стало. Увидел, что именно произошло с его торсом удалось только на утро. Красные звездочки и сердечки были вокруг шрамов, на шрамах, везде. Когда Жан это увидел, то на секунду онемел, а потом то тепло растеклось в груди, будто клубничный сироп. Когда Жан одевался на тренировку, то заметил, что некоторые символы на шее и кистях видно. На тренировке никто не возникал..