Останется только звездная пыль

Аль-Хайтам не имел никакого желания подниматься так рано ради первого урока у девятого класса. Он отнюдь не соображал, тем более для того, чтобы рассказывать основы космографии; пусть это и любимая его дисциплина, — да и к тому же та, в которой он лучше всего разбирался — но без кофе Хайтам не считал себя человеком, который хоть как-то мог бы функционировать. И, желательно, к кофеину стоит добавить сон, способный продлиться более четырех часов. Не имея сил, он все равно натягивает на себя пиджак, заматывается шарфом и выдвигается; выбора не было, витала где-то рядом только его иллюзия. Повседневность убивала. А повседневность для Хайтама — это засидеться перед сном и смотреть в телескоп дольше дозволенного; это означало чуть не проспать! Это было рутиной такой глупой, надоевшей, но в то же время любимой до ощущения сколов в сердце. А потом задумывается и понимает: так у него же нет сердца.  У преподавателя аль-Хайтама, к сожалению всех учителей, которые пытались флиртовать с ним, вместо сердца — астрофизика и все вытекающее из этого. Астрономия, космография, физика, астроастроастроастро. Весь Хайтам был сшит из одного лишь мягкого греческого «астро…».  Он вдыхает воздух, режущий нос, который постепенно становится ледяным. — Скоро зима, — бубнит себе под нос.  Ноябрь, пожалуй, был одним из наименее любимых месяцев в году — Хайтам скорее испытывал безразличие к смене времени года, но его зимняя заторможенность не могла нравиться. К тому же, отопление в школе не включают еще очень долго после первого снега; возможно, это одна из причин уйти из преподавания и так же оставаться допоздна у телескопа — да, точно! Единственная хорошая компания в этом городе!  Мужчина шаркает лакированными туфлями, лениво глядя на пруд возле школы. Листья со всех деревьев уже опали, и это делало настроение все более меланхоличным, хотя, на деле, Хайтам допускает такую мысль только по дороге на работу. Учить детей он не ненавидел, нет, ни в коем случае, но… осточертело. Этой причины и достаточно, чтобы выглядеть, словно ему не двадцать восемь, а все сорок.  А ведь по меркам звезд — это всего ничего.   "Скучно," — все происходящее в этом городке. До невозможности и тошноты скучно.  Наверное, именно поэтому в будни бесстрастного преподавателя врывается Сайно — он бежит, чуть ли не спотыкаясь, едва улыбается, но аль-Хайтам понимает – (в душе) не только он рад этой встрече.  — Уф, ты такой быстрый!  — Предполагаю, это Вы стареете. — Заткнись! А вообще, я же говорил, мы уже долго общаемся, надо на "ты"!  Хайтам для вида кивает, поскольку спорить с самого утра не было в его планах, и продолжает идти бок о бок с Сайно, вслушиваясь в каждый звук постоянного говора — он не был таким разговорчивым обычно, наоборот, таким же молчаливым как и сам аль-Хайтам, но что-то было не так. Судя по всему, день обещал быть длинным и слишком непохожим на остальные.  — Господи, ты бы видел новый состав поездов из Фонтейна! Не знаю, много ли таких, но точно знаю, что это не обкатка… — энтузиазм через секунду сбавляет обороты, и голос Сайно казался более поникшим. — Только работы мне прибавили, дураки!! Опять глаз да глаз за школьницами, которые тайком пробираются посмотреть на поезда, ну что же у нас за деревня…  — Не делай вид, что ты на посту не только флиртуешь с тем новеньким из депо, — бросает аль-Хайтам, а Сайно остается только возмущенно проглатывать ледяной ноябрьский воздух, потому что преподаватель снова прибавляет скорости, заходя на территорию школы. — Excusez-moi, — говорит он на фонтейнский манер, — господин участковый, вам пора на станцию, а мне — рассказывать свои любимые лекции.  У аль-Хайтама есть привычка чуть-чуть наклонять голову, фокусируясь на каком-то предмете, когда он сидит в классе на перемене. Ученики — особенно юные дамы — этого страшатся: "У господина учителя такое страшное лицо, будто тут же отчитает!" Они считывают это спокойное лицо за некую злость, которая присуща остальному преподавательскому составу. Хайтаму, по правде говоря, было больше, чем безразлично; однако устав школы не позволял ему выражаться подобным образом, а он мог! В его словарном запасе за счет огромного багажа прочитанных книг можно было и не сомневаться.  Несмотря на весь "устрашающий" вид аль-Хайтама, из всех его учеников и учениц одна лишь скромная Лайла из 10 класса относилась к преподавателю со всей добротой и пониманием. Что же больше нравилось Хайтаму в ней — это ее необъяснимое внимание к необязательной дисциплине, которая обычно у школьников воспринимается как час для сна или невыполненной домашней работы. Какое-то тепло разливалось в груди, когда он думал о том, что кому-то может действительно нравиться то, чему он посвятил свою жизнь, даже если рассказывает об этом с очевидной усталостью от социума — глаза предательски поблескивают, стоит начать рассказывать о черных дырах, сверхновых или о чем-то еще.  Была даже пугающая мысль: "Вдруг она, как и все остальные юные дамы в ее-то возрасте, считает романтичным питать особенно нежные чувства к преподавателю, а не к звездам?" Но эта теория, к счастью, разбилась вдребезги сразу — Лайлу начали докучать с вопросами о ее симпатии, на что она стойко, но устало, сказала:  — Мне бы образование получить, а потом выспаться… не до парней сейчас… И аль-Хайтам, при всей своей сдержанности, едва не выпустил смешок в тот день — Лайла определенно ему нравилась как человек, слишком уж напоминала о собственных школьных годах.  ***  Голова раскалывалась. Метеозависимость делала Хайтама самым слабым мужчиной в этом жалком городе — он уже к 4 уроку потирал виски, предвкушая, как промокнет до нитки, пока будет добираться до дома. "Благо, сейчас будет окно", — беглая мысль проскочила в голове.  Но спокойствия аль-Хайтам не заслужил, он же преподаватель, в конце концов. Лайла, притащенная под локоть усилиями Нилу, стоит мнется, пока рыжеволосая тычет ей в бок, подбадривая. Недовольство сквозило по лицу Хайтама.  — Чего вам, девочки? Я кого-то заменяю у вас?  — Н-не совсем, — еле проговаривает Лайла, а Нилу становится все более жестокой: она сузила глаза, щипая тоненькие руки подруги, а Хайтаму стало ее так жаль. "Наверное, очень больно для такого хрупкого тельца".  — Она хочет, чтобы вы курировали ее выпускной проект! — выпаливает Нилу. Преподаватель взглядом растекается на стол перед собой.  И через секунду Хайтам выгибает бровь, — Нилу почти ахает от такого спектра эмоций! — мол, неужели кому-то в этой школе нужна такая "бесполезная" дисциплина, как космография? — Только Вы способны помочь, — понуро говорит Лайла. — я бы хотела поступить в другой город, а для портфолио мне пригодится нечто… подобное, — поразмышляв, она кивает своим мыслям и вдруг начинает тараторить, будто кто-то вселился в нее. — Не поймите меня неправильно, конечно, еще очень много времени до 12 класса, но, пожалуй, тревожность меня одолевает.  — Постой, — Хайтам снимает очки и протирает глаза, — я помогу, естественно. Давай обсудим это на днях, договорились? Разберемся с темой и тому подобным.  Нилу чуть ли не запрыгала от радости; казалось, будто ей это нужно было больше Лайлы. Девушки уважительно склонили головы. Ученицы уходят, а Хайтам остается в кабинете, собираясь переждать "окно", расслабившись — в расписании у него сейчас сладкий сон на самом неудобном стуле под приглушенную музыку в наушниках.  Вот ради этих моментов аль-Хайтам мог бы переживать нахождение в социуме еще очень-очень долго. Награда в виде отдыха за эти труды ощущалась за гранью простого "отлично" в серых буднях учителя. *В это же время* — Молодой человек, — Сайно редко повышал голос, но с упрямцами, как этот, нельзя было иначе, видимо, — убедительно прошу: сойдите с поезда сейчас. Вы безбилетник. Пока можете отделаться штрафом.  Блондин словно был из другой вселенной, весь его вид кричал о собственной красоте и одухотворенности; даже тяга к прекрасному прослеживалась в кончиках рукавов, испачканных краской.  — Да поймите! Я не могу! Мне нужно уехать далеко-далеко, — голос мужчины отскакивает от стен станции, на которую его вытащили. Безбилетник бегло осматривается, ища хоть какую-то «соломинку» для своего спасения; все тщетно. Пиши пропало. Весь гениальный план коту под хвост, а ведь только из-за недостаточной предусмотрительности.  — Господин, давайте мы заполним определенные документы, а потом будем решать, куда вы уезжать будете. Договорились? — доставая бумаги, Сайно получает отстраненный кивок: незнакомец все еще был анализом пустой станции. — Как вас зовут?  — Кавех.  Сайно выпускает смешок.  — А фамилию можно? Или вы раздаете такую информацию только при длительном общении? — полуулыбка скачет по тонким губам, однако Кавех не оценил этой фразы. — Она сложная, давайте я сам запишу.  Кавех продолжил заполнять документы, выглядя при этом до чертиков расстроенным. От глаз Сайно не скрылась та беглость, с которой безбилетник действовал; даже появилась мысль, что он нарвался на кого-то похуже — убийцу, может. Кавех был погружен в свои мысли и будто бы продумывал свои дальнейшие действия в такой дикой панике, которая не может не отразиться на уставшем лице.  — Мне действительно не стоит здесь оставаться, господин… — уныло тянет Кавех, разминаясь после неудобного стула в кабинете на станции. — Могу ли я хоть как-то попасть на следующий поезд? Залог оставить или что-то в этом роде. Я найду работу и обязательно верну все! Да я даже в грузовом отсеке готов поехать! Или вообще с углями! На самом деле, это очень даже приятная компания. Не поймите меня неправильно, но я действительно должен уехать быстрее.  Сайно вздыхает. Его самого эта ситуация уже перестала забавлять. Конечно, такое не каждый день случается, чтобы безбилетник был таким настойчивым и печальным, но работа — это головная боль, а начальство требовало слишком много. — Я не думаю, что так можно. Могу пообещать, что сделаю все, что будет в моих силах, чтобы отправить Вас дальше, господин Кавех. — Спасибо, — практически шепчет мужчина, облокотившись на стену и прикрывая глаза; усталость пробралась под самую кожу, вцепилась в косточки Кавеха, сковывала все движения и казалось, что еще секунда и он потеряет сознание. Сон был бы как нельзя кстати.  Дыхание Кавеха выравнивается, а сам он сползает по спинке скамьи. Сайно заботливо снимает пиджак и укрывает мужчину: он уверен, что дорога была тяжелая, а кроме этого, видимо, у Кавеха были еще секреты. Сочувствовать ему хотелось вдвойне — такой груз нести на изящных плечах наверняка тяжело.  Пускай спит себе на неудобной скамейке пустой станции; какая разница, что будет позже, если путей для отступления нет?  Отдых — это меньшее, чем Кавех может себя наградить. Хотя, в целом, даже большее.