***
— Вы знали? — излишне пристальный взгляд, Морс, бога ради, вы не в допросной, но он не может сдержать это в себе. — Это не мои новости, — Фездей с подчеркнутым безразличием убирает бумаги, и ему не остается ничего другого, кроме как тоже опустить свой взгляд, будто ищейка, потерявшая след. Диалог окончен, и это едва ли помогло ему чем-либо. Он смотрит на свой стол, будто где-то в этом ворохе бумаг прячется ответ на цепляющийся, словно репей, вопрос: как давно? Очевидно, что он стал последним, кому Питер об этом сказал. Абсурдно, что Морс ни о чем не догадывался до этого самого момента.***
Их встречи — маленькая неозвученная договоренность, которую Морс принял с той же естественностью, с которой относился к каждым своим отношениям. Головоломки — это то, чего ему хватало за столом в участке или в папках архива, так что, возможно поэтому ему хотелось, чтобы по крайней мере за этими дверьми, в условном маленьком мирке все было немного проще. Он постоянно забывал, что люди, обычно, предпочитают относиться к происходящему с меньшей долей ответственности, чем это делает он. Потому что сам Морс ощутил себя повязанным, еще когда Питер обратил на него свой взгляд, неловкий и неуверенный, требующий не слов, но теплого и бережного присутствия кого-то, кто знал больше, чем кому-либо следовало бы знать. Чем сам Питер хотел знать. Эта болезненная ответственность, которая, должно быть, и сделала его тем, кто он есть, толкала его сделать шаг вперед тогда, позволяя дрожащим рукам приятеля смять свою рубашку, и точно также сделать шаг назад сейчас, избавляя от своего присутствия, избавляя от необходимости учитывать свое мнение касательно этого всего.***
Джейкс определено ненавидел, что среди всех людей это оказался Морс — Индевор, — но было в этом что-то издевательски правильное, потому что не было человека, которому это шло больше: знать. Мысль, что он, вся эта постыдная история, все еще заставляющая его кричать и трусливо сжимать колени, стала очередной разгадкой в богатой коллекции Морса, просто работой, что именно Морс должен был быть тем, кто раскопает что-то настолько личное и превратит это в очередное дело, с таким усердием, что весь отдел будет вынужден давать показания в его пользу, пытаясь вытащить этого выскочку из тюрьмы, куда его загонит эта неуемная тяга к справедливости, была раздражающей и неприятной, липко ощущающейся на ладонях. Но когда он случайно ловил его взгляд, едва различимый в темноте маленькой съемной комнаты, слегка подсвечиваемый светом фар из окна, все эти мысли казались ему до нелепости смешными. И эта серьезность, которую он не понимал — или боялся понимать, — пугала его до поджимающихся пальцев ног. Или, возможно, поджиматься их заставляла дрожь, что передавалась его телу от Индевора, опасно привлекательного в этой его сосредоточенности. Питер надеялся, что по крайней мере в эти моменты он точно не думал об этой своей опере или очередных убийствах, и это заставляло его чувствовать себя более удовлетворенным, чем он готов был себе признаться. Также, как и тихие объятия в ожидании рассвета, наполненные нелепым ощущением безопасности, или вечера, которые они порой делили на двоих, когда невозможно было выносить тишину опускающейся во мрак комнаты, и столь же невыносим был поиск компании. После пары таких вечеров он заметил на своем столе забытые недорешенные кроссворды, а еще через пару обнаружил, что они сменились новыми. Тогда это заставило его усмехнуться, а после — ужаснуться самого себя. Он выкинул кроссворды и избегал всяких встреч всю следующую неделю. Чтобы, в конце концов, напившись, прижать Индевора к каменной кладке в подворотне за баром, беспорядочно целуя, и, самое ужасное, чувствуя, как он отвечает, принимая его даже таким: несуразным и пьяным, пропахшим бурбоном, страхом и тоской. Не было ничего удивительного в том, что в итоге они сделали это едва ли не на пороге, порывисто избавляя друг друга от одежды, пока не рухнули на пол гостиной, запутавшись в штанинах, так и оставшись там. На Питере все еще оставалась рубашка и подтяжки, мешающие недостаточно, чтобы тратить на них время, а Морс и вовсе остался в распущенном галстуке и сползших до середины бедра штанах. Удивительным было то, что, даже после такого количества выпитого, у Пита все еще стоял, и кончил он даже излишне быстро, что противоречило всему его прошлому опыту, но, видимо, не опыту Морса, улыбающегося ему, как пригревшийся на солнце кот. Когда они все же добираются до кровати, сделав остановку у полки с графином, их не настигает второй раунд. Вместо этого Питер позорно и по-детски плачет, вжимаясь лицом в шею Морса и глуша задушенные всхлипы его кожей, пахнущей как все, чего он когда-либо хотел. Это ужасно, его пугает каждая деталь их противоестественных отношений, каждое болезненное движение собственного сердца в ответ на улыбку Индевора, такую красивую на его чувственно очерченных губах, и в спасительных темноте и хмеле этого вечера он отпускает все это, выворачивает свою душу, пока Морс мягко гладит его по голове, обнимая, позволяя ему это. Не стыдит и не напоминает об этом ни на следующее утро, наполненное неловкой уязвимостью, что так легко превратить в раздражение, ни все последующие дни. Наверное, только поэтому Джейкс решается позвать его выпить к себе в следующий раз. Они действительно выпивают, а потом Индевор выпивает его, заставляя мучительно выгибаться, выкручивать запястья и до рези в глазах жмуриться, в тщетной попытке сдержать рвущиеся из груди стоны, помня от тонкости стен. Когда Индевор выпускает его изо рта и прослеживает дорожку поцелуев вдоль дрожащего живота, он мешает молитву с проклятиями и, теряя всяческий рассудок, судорожно притягивает его голову обратно. Самостоятельно вскидывает бедра, возвращаясь в пленительный жар его рта, и смазано стонет имя, изливаясь через пару движений. Долго извиняется, подводя Морса к финалу рукой, и все полторы недели до следующей встречи борется сам с собой, отрицая и забываясь в женских объятиях, но мысли назойливо возвращаются раньше, чем его постель успевает остыть. Поэтому в следующий раз, хмурый и злой на себя за смущение, жаром лезущее на щеки, сползающее на шею и грудь, опускается на колени между его ног и берет в рот то, что природой брать в рот не задумывалось. Челюсть дает об этом знать, так что он в большей степени работает рукой, чем действительно ртом, но Индевор, старательно держащий руки при себе до самого конца, кажется, не в обиде. Он тяжело дышит и мягко касается его щеки, отстраняя, когда чувствует себя слишком близко, и глядя на его напряженное лицо, все еще ощущая его вкус во рту, привычно подводя его рукой, Питер чувствует, как у него самого становятся недопустимо влажно в штанах. Упирается лбом в горячее бедро и понимает, что нет ни одного шанса, чтобы Морс не заметил его позора. Впрочем, он это никак не комментирует — но этот знающий вид слишком цепляет, так что Питер не остается на ночь в этот раз. А потом происходит этот разговор с Хоуп, и все так некстати и как и должно быть одновременно, что Питер напивается до чертиков и впервые не помнит ничего, что происходит дальше, но очнувшись с худшим из когда-либо с ним случившихся похмельем на следующее утро — что-то ближе к полудню, на самом деле, — он ощущает облегчение, обнаружив себя в своей квартире, без кого-либо рядом. Наблюдая противоречиво одухотворенное лицо коллеги, все еще в значительной мере страдающего головной болью, Морс уверяется, что поступил правильно, когда ушел прежде, чем Питер проснулся.***
Джейкс держит Хоуп за руку, и тонкое колечко на ее пальце кажется началом новой жизни. Она не знает маленького Пита, она знает только детектив-констебля Питера Джейкса, хорошего парня, за которого она согласилась выйти замуж. Вайоминг звучит хорошо, и, возможно, немного тихой, счастливой, насквозь нормальной жизни — это именно то, что ему нужно? Морс считает, что если кто-то и заслуживал подобной счастливой концовки, так это Питер. Жена, ребенок и бесконечные просторы вместо серости и дождливой промозглости Оксфорда, с его бедами и грехами, взятками и напоминаниями о похороненной в архивах грязи — то, что Морс никогда не смог бы ему дать, но что он достоин получить. И когда косой дождь провожает маленький автобус, увозящий Джейксов из этого маленького городка, он невольно думает, оставшись один на один со своим одиночеством, что их участок будет немного более пустым теперь. — Он держал меня в тонусе, — Фесдей хмыкает на это объяснение, и проницательно не идет следом. Морсу нужно немного времени, чтобы свыкнуться. Наверное, сегодня соседи снова будут стучать по стене за слишком громко играющие пластинки. Возможно, нужно будет сделать еще немного громче — чтобы не слышать стук.