***
После череды напряжённых уроков Вероника в числе первых покидает класс, даже не взглянув на Собакина. Надо же, и впрямь обиделась. Он намеревается догнать подругу, но мягкое касание пальцев Ильи к запястью быстро вышибает опору из-под ног — Саша тормозит с рюкзаком, повешенным на одно плечо и снова глупо рдеет, польщённый вниманием шатена. Картонов просит прогуляться с ним до курилки (так ему удобней называть школьный туалет), и Саша просто физически не может сказать нет. С ними, к величайшему разочарованию, идут ещё двое парней из параллели — бугай чуть ли не в два раза выше и шире Собакина и тощий мальчуган, имени которого, наверное, не знал никто из компании Ильи. Саша чувствует себя вместе с ними до отвратительного пусто. Когда рядом с Ильёй другие мальчишки, он перестаёт быть даже подходящей фоновой декорацией — он не значимей соринки под потёртыми кедами шайки Картонова. Наедине с ним Саша хотя бы может воздействовать на себя психосоматикой о мнимой нужности и важности. — Собака, чего рожа такая кислая? — спрашивает парнишка покрупнее, в конец добавляя ехидное хмыканье. Саше сразу вспоминается утренняя реплика Рони — почти те же слова из её уст звучали дружелюбно и подтрунивающе, в то время как от, Макара, вроде, они отзывались колючей обидой. — Не выспался. — Так нам надо повеселиться! — счастливо гогочет Макар, пока сердцебиение Собакина учащается в геометрической прогрессии. Мелкий поддакивает, присвистывая в косую щель между передними зубами. «Нам точно не надо веселиться», — нашёптывает Саше подсознание, и он мысленно кивает на эту реплику. Веселье с этими тремя — самые отвратительные и аморальные вещи, которые Саше когда-либо доводилось совершать. — В другой раз, парни, — снисходительно осаждает их Илья. Смотрит на них, как на придурков. Саша поистине горд тем, что благородный Илья понимает и принимает недопустимость потенциальных действий. Илья вообще всегда был и остаётся разумом компании. Как же Саше с ним повезло… — Я просто хочу курить, — уточняет Картонов, и с ноги распахивает дверь в мужскую уборную. Здесь пахнет весьма скверно. Дело даже не в частоте проведения уборки, а в ужасном дыме, который под потолком можно видеть невооружённым взглядом. У Саши словно тромб встаёт поперёк горла, и грудная клетка судорожно сокращается, в попытках захватить как можно больше спасательного кислорода. Но дело привычки — не проходит и минуты, как Саша почти спокойно может находиться в туалете. Макар и Мелкий быстро скрываются в одной из кабинок, и под потолком вскоре начинает скапливаться серый дым. Рецепторы Собакина дразнит сладковатый аромат, но едва ли его можно назвать приятным. Типичная дешёвая приторность. — Пойдём тоже. Илья мягко берёт Сашу под локоть, и больше тот не соображает разумно. Одноразки Илья не курит и никогда не курил. Любителей подобного он называл нескромным и каким-то по-особенному неприятным словом «плебеи», однако друзья не обижались на него. Сам Картонов любил «настоящий» табак, предпочитал Сенатора и порой крайне неохотно опускался до Чапмана — неохотно лишь в силу того, что считал Чапман сугубо женским товаром, который любой среднестатистический парень в рот себе не положит. Вот и сейчас Илья достаёт из кармана золотистую упаковку Сенатора, закрывая за ними с Сашей двери. В кабинке рядом с ним очень тесно. У Саши горит лицо лишь при виде рельефных загорелых пальцев Картонова. Шатен поджигает конец сигареты и щедро затягивается, даже не прикуривая. Выдыхает куда-то в сторону. Затягивается снова, придерживая тонкую сигарету. Саша старается не дышать табачным дымом — лёгкие бьют тревогу, но прикасаться к ингалятору прямо сейчас не стоит. Во-первых, снова услышит неприятную шутку, во-вторых, спугнуть идеальный образ Ильи было бы преступлением. Саша крупно вздрагивает, когда горячие пальцы берут его за подбородок, а Картонов мягко приникает к его губам, отстранив от своих сигарету. Резкий вздох, мурашки по коже — Илья целует его с языком, пропитывая табаком все чувствительные до раздражителей рецепторы. Он не брит, и колкая короткая щетина слегка раздражает нежную Сашкину кожу. Это длится не дольше десяти секунд, а поэтому Собакин ещё не успевает потерять сознание. Картонов отстраняется и снова хорошенько затягивается как ни в чём не бывало, лишь его светло-каштановые глаза смотрят исподлобья с нечитаемой эмоцией. Он предупреждает. Явно приказывает молчать. Саше снова затыкают рот, теперь уже презрением. Но не всё ли равно? Он выбегает из уборной вихрееватым штормом, чуть ли не сбивает с ног младшеклассника на выходе. Собакин спотыкаясь несётся в раздевалку, намереваясь либо умереть по пути от нехватки воздуха, либо упасть по случайности навзничь и размозжить себе голову. Иначе в ней просто никак не умещается только что произошедшее. Илья поцеловал его. Поцеловал в губы. Каждый день стимулом стоять перед зеркалом в ванной с мятной пастой во рту был лишь потенциально ирреальный поцелуй со школьной любовью, но никогда, никогда Саша не надеялся на это всерьёз. Не смел мечтать взаправду. Он стерпит ужасающие объёмы никотина, плывущие по глотке, лишь бы Илья проявил к нему снова такое внимание. Саша бросает рюкзак на пуфик, всё-таки не выдерживает и хватается за ингалятор. От нескольких вдохов подряд становится легче, и теперь, без мутной плёнки перед глазами, Саша видит Роню, скрестившую руки на груди, в осеннем ярко-рыжем пальто под стать волосам. — От кого это мы так бежим? — беззлобно фыркает Вероника, медленным шагом приближаясь к Собакину. — Ты, — Саша снова присасывается к ингалятору, щёки его всё такие же пунцовые, — ты просто не поверишь…! — А ну-ка просвети. — Он… Он поцеловал меня. — Саша наглядно тычет себе в рот, пялясь на Веронику совершенно очумевшими серыми глазами. Со стороны это звучит так дико, что Саша не поверил бы и сам себе, если не испытал всё наяву. Однако Вероника по какой-то причине не впечатляется новостью. Напротив, девушка хмурит брови и даже делает шаг вперёд, предостерегающе закатывая рукава пальто. — Ну он у меня попляшет… — Эй-эй, ты чего! — Саше приходится насильно останавливать Роню, перехватив её поперёк груди. Та больно колотит Собакина по спине — видимо уже тренирует удары для Ильи. — Он обижает тебя, разве непонятно? Он всегда делает всё возможное, чтобы потом выставить тебя дураком! Вероника сердито дует губы и наконец обмякает в руках Сашки, позволяя успокаивающе себя погладить. — Может я правда дурак, Ронь. — Только потому, что влюбился в бесчувственный пенопласт вроде него, — Вероника разочарованно вздыхает. — Ему даже фамилия эта подходит идеально — Картонов. Таких узколобых говнюков, неспособных испытывать ничего хорошего из человеческих эмоций, ещё поискать надо! Саша не знает, что конкретно чувствует от слов подруги. Ему грустно от того, что частично она права, ему обидно за Илью, потому что он не заслуживает в свою сторону подобного негатива. Да, может он стереотипно несправедлив к некоторым людям, но он принял Сашку и даже подарил ему первый поцелуй. И он точно не говнюк. — Ну иди переобувайся уже.***
Расставшись с Роней на перекрёстке, Саша отчётливо понимает одну простую вещь — ему не хочется идти домой. На душе так лёгко и спокойно, мурашки какого-то томного предвкушения бегают по бокам и животу, а улыбка сама собой трогает губы. Каким бы скверным ни выдалось его утро, оно нещадно меркло по сравнению с сильнейшими нынешними эмоциями. Дома всё светлое погаснет. Запах спиртного и чего-то сгнившего в дальней полке шкафчика, вечно недовольный отец. Повезёт ещё, если он вусмерть пьян и не выйдет из своей комнаты. Худая болезненная мать наводит на Собакина страшную тоску — в прикроватной тумбочке всё ещё хранятся фотографии её молодости с новорожденным Сашей, и там мама похожа на яркую лилию. Женщина на маленьких квадратных снимках наивно счастлива, улыбчива и прекрасна. Саша практически может слышать её мелодичный голос и ласковый смех. Сейчас мама словно отцвела. Говорит она всегда шёпотом, даже когда отца нет дома, румяные щёки её совсем побледнели и осунулись. Руки всегда холодны, сколько бы Саша ни пытался согревать их в своих. Она всегда в синяках. Это страшно. Саша не хочет, чтобы отец забрал всё хорошее и у него тоже. И всё же, альтернатив у него нет и не предвидится. Припорошенная ночной метелью улица неизбежно ведёт старшеклассника в отдалённый спальный район близ леса. С Вероникой они уже разминулись, а других приятелей у него и не было — ещё бы, кто в здравом уме захочет дружить с дебоширом из шайки Картонова. Спать на лавочке, когда уже ударили морозы, очень не хочется. Собакин плетётся к дому. Как бы не рвалось сердце прочь от несчастного места, но Саша вынужден проходить рядом с мостовой. Там, как их и уверяли учителя в ходе учебного дня, суетится полиция. Машины с выключенными мигалками стоят по периметру, а люди в форме оглядывают окрестности. Внимание привлекает один из следователей, вертящий в руках настоящую фотокамеру. По правде говоря, Саша подумал, что это девушка — длинные чёрные волосы закрывали половину лица — но тот вдруг глядит аккурат на Собакина пустым и уставшим взглядом. Парень азиатской внешности оказывается очень хорош собой, и именно поэтому Саша быстрее отводит глаза. Они с Ильёй, вроде как, почти встречаются… Негоже будет оценивать чужую внешность. Вряд ли Илье это понравится. К тому, же парни с длинными волосами никогда не были в его вкусе. Саша ускоряет шаг. Подъездная дверь их старого двухэтажного домишки как всегда сорвана с петель какими-то хулиганами (а возможно и Сашиным отцом) и стоит рядом. Сколько бы сосед дядя Гоша ни чинил её — всё было тщетно. Обычно не проходило и месяца, как дверь, исцарапанная и пробитая ботинком ближе к низу, валялась на ступенях. — Я дома. Ответом служит тишина. И слава Богу. Нет, Собакин верующим не был, но иногда поведение его отца ужасало настолько, что невольно приходилось обращаться к высшим силам. Стараясь не издавать лишних звуков, Саша расшнуровал массивные берцы и поставил их в дальний угол прихожей, чтобы в случае очередных погромов они остались незамечены и нетронуты. Иначе Саше придётся ходить всю зиму в тапках или воевать с бомжами за прохудившиеся ботинки на пару размеров больше его собственного. В грязной ржавой раковине он вымыл руки холодной проточной водой — благо, визуально чистой. Однако тихо и спокойно скрыться в комнате у Саши не выходит. Обеспокоенная мать молчаливой тенью выплывает из кухни, точь-в-точь полупрозрачный призрак. В руках у неё сколотая чашка с чем-то неоднородно коричневого оттенка. Третий день использует один и тот же пакетик чая, догадывается Сашка, печально сводя к переносице брови, отчего юношеское лицо испещряется мелкими морщинками. — А папы нет дома, — её голос едва различим. — И где же он? — опасливо интересуется Саша. Чуть влажной рукой он убирает с маминого лица опавшую чёлку и заводит прядь за ухо. На вопрос мама качает головой. Не знает. Отец вообще редко когда делится своими планами на день. — Как в школе? Как Вероника? — Неплохо. — Саша думает, стоит ли расстраивать женщину страшными новостями, но всё же отметает эту мысль, — и у Рони всё хорошо. Когда мама впервые услышала о Роне, она подумала, что это Сашина девушка, чем вызвала у сына череду воображаемых рвотных позывов и высунутый язык в свою сторону. Это произошло, кажется, когда Саша ещё только перешёл в седьмой класс и познакомился с новенькой рыжей девочкой в очках с толстыми линзами и дерзким нравом. Много воды утекло с тех пор, Вероника выросла в настоящую красавицу, сменила очки на контактные линзы, но взрывной характер и значки на рюкзаке остались прежними. Тогда-то Саша и поделился с мамой самым страшным из своих детских секретов. Саше девочки не нравились. Не в конкретный промежуток времени, не конкретно в седьмом классе — душа мальчишки с лохматой блондинистой макушкой просто не лежала к противоположному полу. Хотя дружбу с девочками Саша всегда находил интересной. Мама лишь улыбнулась и погладила сына по голове. — У тебя глаза светятся, — подмечает мать, выдёргивая из воспоминаний, — случилось что-то особенно хорошее? — Меня Илья поцеловал. В губы. — Прямо в губы? — Прямо в губы, — счастливо подтверждает Саша. Суть диалога всё ещё звучит для него как-то совершенно невероятно. Мама прикрывает голубые глаза и издаёт что-то похожее на смешинку. Саша и сам радостно улыбается. Видеть маму хоть капельку счастливой — уже высшая для него награда. Даже если из-под шерстяного воротничка её кофты безобразно синеет оставленное тяжёлой рукой пятно. Саша наливает себе воды, а для матери заново ставит чайник. Кружка с сомнительным содержимым опустошается в кухонную раковину под обеспокоенный вздох, а юноша макает в горячую воду пакетик ягодного чёрного чая из самых потайных закромов их квартирки. «Пусть пьёт. Я лучше из столовки что-нибудь ещё украду» — решительно кивает Саша сам себе, пока галантным движением доставляет маме горячую чашку, над которой вьётся тонкий дымок. — Ну и хулиган ты, Сашка, — ласково шепчет женщина, пальцами касаясь керамической ручки. Саша посылает ей воздушный поцелуй и убегает в комнату, прихватив с собой школьный рюкзак.***
Домашку в одиннадцатом классе делают только лишь идиоты и Вероника — уж так заведено. Собакину нет смысла страдать над учебниками — если что-то будет прямо-таки острой необходимостью, то оно будет сделано на перемене до уроков. У него нет высоких амбиций к поступлению в высшие учебные заведения, в отличие от той же Рони, ведь Саша понимает одну простейшую вещь: он не успеет за год подготовиться настолько, чтобы пройти на бюджетные места, а место по контракту его родители не потянут. Куда там, если уж мама даже на чайных пакетиках экономит. Ну устроится куда-нибудь работать и отлично. Может, вообще писателем станет и прославит свою фамилию на весь мир. Не ради отца, разумеется. Только ради мамы. Она ведь тоже эту омерзительную фамилию носит. Поэтому Сашка нашаривает рукой под кроватью самодельный кармашек, всеми правдами и неправдами закреплённый на скрипящие ламели, и с героической ухмылкой достаёт нетронутую никем тетрадку-личный дневник. Первые страницы сплошь исписаны стихами. Где-то проглядывают небольшие рисуночки, сделанные карандашом и ручкой с плывущими чернилами, отчего общая картина кажется неаккуратной. Но кто бы знал, сколько Саша себя вкладывает в эти странички! Сколько слёз было пролито, сколько раз тетрадка летала поперёк комнаты и билась об стену или изголовье кровати! Не сосчитать. Саша открывает новую, девственно чистую страницу. Перед глазами маячит Илья Картонов, его тёплого цвета глаза и тонкие губы, пропахшие никотином. «Коль я навеки был влюблённый, Стремлюсь в объятия твои. Невинным светом ослеплённый, И чистым счастьем прокажённый Ныряю в негу сей любви» Саша тонко перечёркивает образовавшиеся сами собой строки. Это не то, это не звучит. «Ты волен мне не отвечать На безутешные мои страданья, Души извечные скитанья, не рождены, чтоб волновать. Но если всё же ты завесу спустишь, В грудную клетку пальцы мне запустишь, То радости моей не будет края. Ты сердце донесёшь никчёмное до рая» Саша скептически вздыхает, но перечёркивать результат не спешит. Может стих и не идеален, но всё-таки неплохо отражает его скомканные мысли. Под кривыми, пляшущими вразнобой строчками Собакин рисует маленькую картинку двух молодых людей. Впереди закатное солнце и что-то похожее на морской пляж. «Медовый месяц с Картоновым» — подкидывает сознание с ехидным хохотом, а Сашка злостно вертит головой, не замечая того, как смущается. Не положено ему о таком мечтать. Саша переходит на соседнюю страничку, закусывая зубами кончик ручки. Через полчаса он уже спит на тетради.