Двуликий

Ортега не любит разговоры о метках: несмотря на то, сколько времени прошло с тех пор, как его собственная появилась на внутренней стороне запястья, тема всё ещё остаётся для него болезненной. Не слишком приятно наблюдать из столетия в столетие как братья находят предназначенных, не ощущая абсолютно никакого отклика от своего. Со временем страх перерастает в убеждённость. Что ж, если ему суждено быть одному, значит так тому и быть. Даже если его соулмейт оказался бы одним из Советников, обезличенных, неспособных быть полноправным партнёром, он бы справился с этим. Он мог бы быть, да, не возлюбленным, но… Другом? Кем-то, кто просто находится рядом. Проблема в том, что он не может спокойно жить дальше с этим знанием. Он не может оставить осколки своих наивных, ещё юношеских мечтаний. Не может ходить на свидания и целовать кого либо, не испытывая при этом вины. Это ощущается как предательство. Жуткая глупость, конечно. Что ему, его погибшей, мёртвой душе? Есть разве дело до того с кем он коротает свои ночи? Никогда не встречавшиеся, не живущие в одном временном отрезке. Но Ортега… Любит его, несмотря на то, что никогда не знал. Скорбит по нему, хотя ему неизвестно даже имени. Чужие поцелуи, оставленные на его губах, его коже это неуважение к памяти, к жизни сородича, который так и не дождался его рождения. И всё же, будучи живым, он не может никогда не испытывать ничего. Это попросту невозможно. И то, что в итоге происходит, вероятно, ничто иное, как компромисс между мечущимся сердцем и разумом. Вот в чём дело, как считает Ортега: Сантьяга это безопасный вариант. Это возможность любить, быть преданным, стимул становиться лучше для кого-то, но при этом, (разум, помните?), очевидно, что он никогда по-настоящему не взглянет на него с романтическим интересом. Можно спокойно наслаждаться собственными чувствами и от них же страдать, не ощущать себя предателем. Идеально. Одобрение, направленное на его амбиции и усилия, прикладываемые для их исполнения, вероятно, было бы не таким всеобщим, если бы Семья знала, что он совершенствует свою магию не только для того, чтобы приносить пользу, но и для того, чтобы получить хотя бы толику одобрения в хитроватых глубоко посаженных глазах. Ортега надеется, что не ведёт себя как влюблённая девица. Он не лезет на рожон, не пытается даже намекнуть на свой интерес, потому что это не то, что нужно комиссару, но главным образом потому, что, хотя и хочется, это не нужно ему. Просто быть рядом. Как кто-то надёжный. Вечная опора и поддержка. Он становится главой арната в почти неприлично молодом для этого возрасте. Ему радостно от того, что его усилия не прошли даром, от того, что его заметили. От того, что учитель может гордиться им, в конце концов. Немного грустно, что тот, с кем он действительно хочет поделиться этой радостью перестал существовать много лет назад. Требуется время, чтобы он сумел найти свой стиль управления. Не слишком авторитарный — не тот возраст — но и не фамильярный. Он подмечает таланты и помогает их развивать, находит проблемы и разрешает их. Тамальга очень хорош в анализе, просчитывает каждое движение противника. К сожалению, от этого страдает скорость. Но скорость можно развить. У Демеги наибольший (после него самого) в арнате магический потенциал, но распоряжается он им абсолютно бестолково. Не страшно — Ортега составляет для него связки из арканов и заставляет заучить. Эстега крепкий среднячок, больше полагается на катану, чем на магию. Хорошо. Он обращается за помощью к учителю, чтобы разработать для него индивидуальные тренировки и улучшить его навыки. Ему нравится этим заниматься. Знание, что он делает свой Великий Дом сильнее наполняет его гордостью, а лидерство, сплочённость собратьев вокруг него приятно греет душу. И хотя стремиться выше это ему не мешает, именно здесь Ортега чувствует себя на своём месте. Именно здесь впервые всерьёз привлекает внимание Сантьяги. — Результаты вашего арната превосходят ожидания, — говорит комиссар в тот вечер, — признаюсь, я пошёл на риск, сделав командиром кого-то вашего возраста… Я рад, что риск оправдался. Нормально ли, что сдержанная похвала заставляет его чувствовать себя настолько счастливым?.. — Благодарю, комиссар, — спокойствие его голоса не отражает творящейся в его душе бури. — Я хотел бы взглянуть на эти достижения собственными глазами, если не возражаете. А, вот оно что. Ортега сдерживает усмешку: ну разумеется, кто бы так просто поверил, что всё пройдёт настолько гладко. — В любое удобное для вас время, комиссар, — безмятежно отвечает он на испытующий взгляд Сантьяги. Это здравое подозрение. — Прекрасно. Тогда завтра с утра. Пока можете быть свободны. Улыбка без улыбки. Это иррационально болезненно и ему приходится напомнить себе, что доверие необходимо заслужить. Утром Сантьяга безмолвен. Он напоминает ястреба, с высоты небес выискивающего подходящуюю добычу. Его оценке подвергается всё: от построения, до каждого чётко выверенного движения клинка. Напряжение в воздухе легко ощутимо: разумеется, никто не хочет ударить в грязь лицом перед самим комиссаром. Но Ортега наблюдает за ними точно так же, стараясь оставаться леденяще объективным. Он видит парочку моментов, которые можно было бы исполнить лучше, но ни одной фатальной ошибки. Своего одобрения он не скрывает, и, чувствуя его безмолвную поддержку, арнат немного расслабляется. В любом случае, каким бы ни был вердикт Сантьяги, Ортега готов понести ответственность. — Что ж… — в конце концов, разводит руками комиссар, — благодарю за демонстрацию. Это было увлекательно. Увлекательно. Что вообще это должно означать? Ортега терпеливо пережидает паузу, во время которой Сантьяга что-то обдумывает. — У вашего углового крайне интересная техника. Насколько мне известно, сейчас так практически никто не делает. — Мицуга предложил внести это изменение. — Обратились за помощью к учителю? — лёгкая смешливая нотка проскальзывает в чужом голосе. Ортега отвечает пронзительным взглядом и полной убеждённостью. — Увидел возможность и воспользовался ею. Сантьяга вдруг улыбается ему. Не так бездушно как в кабинете, не официально вежливо, а как будто с искренней симпатией, которая беспощадно впивается в его сердце, заставляя всё внутри гореть. — Продолжайте в том же духе, Ортега.

***

Время течёт неумолимо. Проходят годы, сменяются века. Метка на запястье всё так же молчит, и от этого всё так же горько, как и раньше, но к счастью, всё растущий темп жизни, событий, в которые он вовлечён, практически не оставляют ему возможности размышлять об этом. Ему немного тесно в пределах одного арната, откровенно говоря. Такое ощущение бывает, когда после долгого совершенствования чего либо наконец достигаешь идеала и вдруг оказывается, что заняться больше нечем. Всё налажено, всё работает без тебя. Ортега скучает по вызовам. Может, так Спящий задумал, что искомое в итоге находит тебя само, а может дело в проницательности Сантьяги. Он перестал корить себя за испытываемое благоговение перед этим кабинетом и его владельцем. Комиссар просматривает какие-то свитки, заставляя его ждать, но это не вызывает раздражения. Честно говоря, Ортега скорее любуется им. — Итак, — вздыхает Сантьяга, откладывая пергамент в сторону. — Я наблюдал за ситуацией некоторое время и вынужден констатировать печальный факт: вы попали во власть стагнации. Он хмурится от того, как царапают эти слова. — Это не ваша вина, Ортега, — успокаивает его комиссар, с любопытством наблюдая за его реакцией. — Искусственный потолок. Признаться, это мне не по душе. Пауза. У него нет идей, чем можно ответить, так что он лишь слегка дёргает плечом, мол, ну что тут сделаешь. — Как думаете, ваш арнат справится в дальнейшем без вас? — Вас больше не устраивает моё руководство? — одному Спящему ведомо, как он остаётся таким спокойным, когда по ощущениям как будто все внутренности покрываются льдом. — Отнюдь. Ортега, у меня есть… Задумка, — Сантьяга поднимается из-за стола. — Для которой вы, я думаю, подойдёте как нельзя лучше. Если, конечно, — он вдруг усмехается, — вы не считаете работу непосредственно со мной излишне обременительной. — Конечно нет, — мгновенно отзывается гарка. Пожалуй, даже слишком быстро. Вообще не раздумывая. Собеседника это, похоже, веселит. — В таком случае, я хочу чтобы вы представили мне наиболее подходящего по вашему мнению кандидата в командиры. До конца дня управитесь? — Да, комиссар, — с едва скрываемым волнением отвечает Ортега. Выбор сделать оказывается чуть сложнее, чем казалось. Эльдига надёжен, но в нём нет стремления к совершенствованию, он не раз говорил о том, что его более чем устраивает текущее положение дел. Тамальга достаточно искусен и достаточно терпелив для помощи другим, но у него есть определённая тяга к разрушению, которую иначе, чем деструктивной не назовёшь. Она нуждается в контроле. Тоге комфортно быть на подхвате… Он перебирает имена снова и снова, пока не приходит к приемлемому решению и пишет рапорт. Предвкушение, переполняющее его трудно передать словами. Какая-то его часть испытывает счастье.

***

Столов в кабинете двое. Ортега выбирает тот, что напротив двери в ожидании знакомства с будущим напарником. Тот вообще-то слегка опаздывает… Слегка опаздывал минут десять назад. Сантьяга, заставший пустующее второе место закатывает глаза и располагается на краю столешницы. — Уф… Извините за опоздание, — наконец, дверь открывается и на пороге возникает ещё один нав, Бога. Они знают о друг друге, но, к счастью или к сожалению, не друг друга. — Ничего. Что-то случилось, что вы так задержались? — с ноткой иронии интересуется комиссар. — Нет, ничего… Я просто не хотел приходить. Ортега в замешательстве от его наглости, но в то же время позабавлен ею. Так и не скажешь с ходу, что с этим делать. — Не то, чтобы у вас был выбор после вашей выходки в библиотеке, — Сантьяга отходит от них, задумчиво разглядывая, словно прикидывая насколько рабочим может быть их дуэт. — Биб… Так тот погром твоих рук дело? — внезапно доходит до Ортеги. Он слышал об инциденте, но думал это проделки младших — всё равно за всеми не уследишь. Бога смотрит на него с такой гордостью, словно в одиночку перебил целую дружину зелёных. — Не столько рук, сколько мозгов, дружище. Ты представить себе не можешь, как много я в своё время получал от Минги, он заслужил немного побегать. Ну, по крайней мере, нельзя не согласиться, что старый библиотекарь крайне суров. — Нашли чем хвастаться, Бога, — хмыкает Сантьяга с лёгким укором в голосе. — При всём уважении, комиссар, думаю, если бы вам не понравилось, я бы тут не сидел, — возражает его будущий напарник. — Пускай и в добровольно-принудительном порядке. — Между прочим, из-за вас Минга теперь требует долгосрочный отпуск. — Туда его. — Оплачиваемый. На лице Боги явственно читается «упс». Прокашлявшись, он разводит руками, мол, ну кто ж знал. Ортеге он, пожалуй, нравится.

***

Видеть Сантьягу каждый день это и награда, и тяжёлое испытание. Не столько потому что комиссар эксцентричен и требователен, сколько потому что Ортега, кажется, просто ужасно влюблён в него. Этот возмутительный белый, франтовство, неуёмная тяга к роскоши и некоторая театральность: всё это так легко могло бы раздражать, но в комиссаре смешано так, что только делает его каким-то образом ещё очаровательнее. Недопустимые вещи лезут ему в голову. Ортега никогда не позволяет себе явного нарушения субординации, но кто может заставить его перестать думать о том, как ощущались бы эти длинные аккуратные пальцы в его волосах? Иногда Сантьяга смотрит на него с таким весельем, словно точно знает, о чём он думает и искренне забавляется. Возможно, так и есть. Возможно, Ортега просто проецирует свои мысли на его хорошее настроение. В любом случае, сопровождение комиссара практически всюду, («вам же надо как-то опыта набираться, Ортега»), приносит в его жизнь приятное разнообразие и новые связи. И регулярные встречи с иерархами. Советники не очень любят Сантьягу, («да на него даже смотреть больно!»), Сантьяга не очень любит Советников. Несмотря на этот полный абсолютной приязни и братской терпимости круговорот, каким-то образом система работает. А если ты не знаешь как что-то работает, но оно работает — оставь это в покое. Во всяком случае, так говорит Бога. Он ленивая задница, но преисполнен откуда-то взявшейся житейской мудростью, так что спорить с ним не хочется. Совершенно другое дело, когда речь идёт о Князе. Ортега знает, что присутствие повелителя многих заставляет нервничать, но сам ощущает только почтение. У него нет чувства, что он снова проходит экзамен и любое его движение подвергается оценке. Нет, ему, безусловно, хочется признания такого авторитета, но это очень спокойное желание. Ему кажется, что если бы он мог позволить себе задавать Князю вопросы, это была бы самая интересная беседа в его жизни. Но он, разумеется, ничего такого не делает — проявить неуважение это вовсе не то, чего ему хочется. И всё же, когда Князь приходит сам — к комиссару, разумеется — его настигает странное чувство. Что-то на периферии сознания, как не до конца сформулированная мысль, не дающая покоя, от которой он снова и снова отмахивается. Апогея оно достигает, когда Бога уходит по поручению, а Сантьяги, перетягивающего на себя внимание ещё нет. Тишина не напряжённая, но Ортега ощущает чужое внимание каждой клеточкой тела. — Тревожу тебя? — наконец, спрашивает он и перо в руках гарки оставляет на пергаменте некрасивую кляксу. При всём этом будто бы изучении, ничего хотя бы близкого к страху нет. — Нет, повелитель, — сдержанно произносит помощник, позволяя себе краткий беглый взгляд на лицо, скрытое капюшоном. Ответа не следует и он снова принимается за написание. Спустя ещё какое-то время Князь останавливается у его стола и его присутствие такое острое, практически подавляющее. — Хочу посмотреть, — заявляет он и Ортега безропотно передаёт ему незаконченный доклад. Когтистые пальцы случайно соприкасаются с его собственными, перенимая свиток. Такое ощущение, словно ему в руку слабенькая эльфийская стрела попала. Князь молчаливо пробегается взглядом золотистых глаз по иероглифам и так же молча возвращает ему пергамент. — Скажешь ему, что я приходил, — отстранённо произносит он, уходя. — Да, повелитель, — растерянно отвечает Ортега, провожая его глазами. У него есть чувство, что он только что упустил что-то очень важное.

***

Может ему в предсказатели попробоваться? Так ведь и знал, что что-то будет. Такие собрания у комиссара Ортега называет треугольниками — потому что Сантьяга сидит во главе, за столом, а они по сторонам в креслах, как раз таки треугольник и образуя. — Нет, а если королева… — На такой шаг не пойдёт, — отрезает Сантьяга. — Оппозиция… Дверь без какого либо предупреждения в виде, скажем, стука, распахивается, заставляя их прерваться. Первый Советник хмуро взирает на них из-под капюшона. — Повелитель желает видеть, — комиссар привстаёт, но Советник колко произносит: — Не тебя. Возможно, впервые за всё время, что он работает с Сантьягой, у того на лице искреннее недоумение. — Тебя. Разумеется, иерарх указывает на него. Разумеется. Под изумлёнными взглядами собратьев Ортега чувствует, как к щекам приливает кровь, хотя, видит Спящий, не сделал ровным счётом ничего зазорного. — Меня? — на всякий случай переспрашивает он, ощущая себя красной шапкой. Во всяком случае, мозг точно так же прекращает функционировать и хочется на всякий случай глотнуть виски. — Нет, Великого магистра, — ворчит Советник. — Ты был хорошим братом, брат. Занудным, но хорошим, — преувеличенно траурно произносит Бога. И получает в ответ ощутимый тычок. — Идите же, Ортега, — прерывает зарождающуюся перепалку Сантьяга, и вид у него такой… Подозревающий. Кабинет Князя встречает его тишиной. Без белых одежд комиссара глаз не цепляет никакой контраст, никто не выдаёт ехидных комментариев и тени ползут по полу не особо резво. — Повелитель, вы хотели меня видеть, — вздыхает Ортега, вытянувшись по струнке перед его столом. Князь медленно кивает. — Сколько лет ты уже работаешь как один из помощников комиссара? — Почти четыре века, — спустя несколько секунд размышлений отвечает гарка, сложив руки за спиной. — Почти четыре века… Достаточно времени, чтобы судить о целесообразности некоторых решений. По твоему, созданная Сантьягой система справляется с работой? Ортега медлит, обдумывая его слова. — Вы хотите, чтобы я дал оценку нашей работе как помощников или оценку работы комиссара? — нерешительно спрашивает он. Честно говоря, ему уже не нравится этот разговор. — Почему бы и нет. В основном о его работе говорят со мной Советники, но, — ему слышится в голосе Князя насмешка, — про их взаимную любовь впору складывать легенды. Боюсь, мой взгляд несколько зашорен. Ортега с очень большим интересом разглядывает столешницу. Никогда такой красивой ещё не видел. — Значит, вы и Богу опросите? Князь, вообще-то совсем не обязан на его вопросы отвечать, но почему-то ему кажется, что сейчас он даже рад его вовлечённости в диалог. — Учитывая, что его назначение это больше попытка взять под контроль бедовую голову с большими возможностями, чем вознаграждение, мне кажется он не может быть достаточно объективен. Ортега поднимает взгляд. — Тогда и меня назвать непредвзятым сложно, повелитель. Во многом, комиссар с самой моей юности был для меня эталоном. Беспристрастного наблюдателя из меня априори не выйдет. И вот опять. Ответ, который, казалось бы, должен вызвать раздражение, принимается отчего-то благосклонно. Он и не старается дерзить, но разве это не выглядит как оправдание? Князь, похоже, так не считает. От него тянет каким-то странным удовлетворением, понять которое Ортега не в силах. — И тем не менее, раз ты уже здесь, я хочу услышать твою оценку. Что ж, раз всё так. — Я думаю, что нет никого, кто справился бы с этой работой лучше. Комиссар превосходный стратег, у него есть колоссальный опыт и желание этим заниматься… Мне кажется, ему нравится, то, что он делает. Даже очень. Сложно найти кого-то, кто обладал бы всеми этими качествами, и ещё сложнее найти кого-то, кто мог бы с ним конкурировать. Он… На своём месте. Ортега надеется, что в его голосе не слишком много вдохновлённого энтузиазма под конец. Он не уверен, как интерпретировать продолжительное княжеское молчание, поэтому просто ожидает дальнейших распоряжений. — И тебя не беспокоит влияние, которое он оказывает на формирование ценностей юных стрел? Гарка пару раз моргает, прежде, чем до него доходит суть. — Вы говорите о пристрастии комиссара к белому? Что ж, это несколько эксцентрично… — Так уж и скажи, что его шурком не корми, дай шокировать окружающих, да потоптаться по устоям, — фыркает Князь. Ортега очень старается и всё равно не может сдержать маленькой невольной улыбки. — Не без этого, — чуть кашлянув, отвечает он. — Но, в первую очередь, комиссар — пример самоотверженной и постоянной борьбы за благо для нашего Великого дома. Я думаю, прежде всего, братья должны обращать внимание на это, а не на то, что он носит. — Вот как, — Князь постукивает когтями по подлокотнику. — А ты похоже и правда всецело на его стороне, первый помощник. Ортега виновато улыбается.

***

Разумеется, по возвращении в кабинет его ожидает Сантьяга. Разумеется. Его пронзительный взгляд лучше любых приказов побуждает говорить, но проблема в том, что он едва ли может сообщить хоть что-то. — В целом повелителя интересовала работа… Простите, комиссар, я не могу вдаваться в подробности. Приказ Князя. Сантьяга улыбается так, словно у него разом заболели все зубы. — Вам не обязательно говорить. — Князь сказал, цитирую: «не рассказывать, не писать, не передавать информацию через третьих лиц, никаким либо другим способом не раскрывать содержание нашей беседы». Ортега ощущает себя немного не в своей тарелке, наблюдая как комиссар разливает по стаканам бурбон. — Пейте, Ортега, — уязвлённым тоном произносит он. «А там точно нет настойки золотого корня?» — мельком думает гарка, делая глоток.

***

Один раз — случайность, два раза — совпадение, три раза — тенденция. Ортега старается не распространяться о том, что теперь регулярно посещает княжеский кабинет. О том, что там даже появилось второе кресло. Он не задаёт вопросов повелителю, как-то язык не поворачивается, хотя предмет их бесед с каждым разом всё дальше от рабочих моментов. Иерарх спрашивает об его отношении к той или иной вещи, решении, принятом им или Сантьягой, о службе, просит рассказать каков Мицуга в роли учителя… Такие обыденные вещи, что беспокоить ими Князя попросту нелепо, но как он может отказать? К тому же, если пытаться быть честным с собой, его мало кто хотел узнать вот так и ему приятно быть услышанным. Немного грустно от того, что учитель никогда не был для него таким внимательным собеседником. Итак, Ортега не говорит об этом, но очевидно, что Сантьяга знает. Его интригует это сокрытие, его злит, что он не может докопаться до сути. Но рано или поздно он это сделает, потому что гарка прекрасно знаком с этим запалом в его глазах и обычно он говорит: «разнесу всё, что только можно, но до сути доберусь». Было бы хорошо, а то он сам тоже никак не поймёт почему происходит то, что происходит. Даже почти научился принимать всё как Бога — с лёгкой ноткой пофигизма. Ведь главное, что никому от этого не плохо. А если кому-то и плохо, то никому из тех кого мы знаем, так что какая разница? Но вообще-то, кое в чём разница есть. Это происходит то ли от того, что для Сантьяги он теперь некая загадка, то ли потому что к этому и так всё закономерно шло. Кто угодно другой бы радовался на его месте, получив, наконец, взаимный интерес, но под обжигающим комиссарским взглядом работается тяжело, от якобы случайных касаний пробирает до дрожи и хочется больше. Ортега поглаживает метку на запястье и ощущает себя таким виноватым. — Тебе нужно брать шаса за счёт, — в какой-то момент не выдерживает Бога. — Честное слово, вы, ребята, заставляете меня чувствовать себя третьим лишним, а я ведь как-то интереса ради участвовал в Чакрапудже. Ортега косится него с недоумением. — В чём? — О-о-о… — Стой, я не хочу знать, — тут же решает он. Эта Богина ухмылочка ему будет сниться в кошмарных снах. — И мы не предназначенные. — Мне казалось, ты говорил, что твой соулмейт мёртв, — скептично и бесцеремонно отвечает напарник. И по-хорошему, дать бы ему по морде за такое отношение, да Ортега уже привык. — Что ты теперь до конца времён один будешь? Думаешь, он бы для тебя этого хотел? В его словах есть рациональное зерно. Но что ему делать с ощущением неправильности? — Всё равно, Бога. Я так чувствую. Тот пожимает плечами, мол, ну и сам дурак. — Очень жаль, а то я как раз мог бы предоставить вам двоим денёк без себя. — Собираешься отгул взять? — Именно. У зелёных какой-то праздник, слышал будет много выпивки, музыка и прыгающие через костёр феи. Как ты понимаешь, без меня там совершенно не обойтись. Ортега не может сдержать ухмылки. — Ты неисправим. — Идеал, брат, в исправлении не нуждается. Через два дня Бога и правда в кабинете не появляется, так что работается непривычно спокойно и тихо. Даже немного тоскливо, но в этом он бы никогда напарнику не признался бы. Но там, где увиденной возможностью не стал пользоваться Ортега, ей явно воспользовался Сантьяга. — Продолжаете к нему ходить? — спрашивает комиссар, подзывая его кивком головы. — Да, — вздыхает он, уверенный, что этот вопрос бесполезен хотя бы потому, что ему известен ответ. Может даже и время его посещений и их продолжительность. Было бы неудивительно. Сантьяга присаживается на край своего стола, так между ними нет никакой физической преграды и во всём этом чувствуется намерение, которым какая-то его часть очень польщена. — Честно говоря, — добавляет Ортега, — есть ощущение, что ему просто скучно. — Скучно? — брови комиссара ползут вверх. — Это… Не то чтобы разговоры на важные темы или обсуждение рабочего процесса. — Не поймите меня неправильно, Ортега, о его скуке я знаю довольно много. Но впервые за очень долгое время он предпочитает общаться с кем-то ещё и я хочу знать причину подобных изменений. Ему остаётся только пожать плечами. — Какие бы у него не были причины, мне он о них ничего не говорит. Диалог истощил себя и, по-хорошему, стоит вернуться на своё место. Но двигаться под пронзительным взглядом Сантьяги как двигаться под взглядом большой дикой кошки. Он не находит в себе силы сделать этого ни когда Сантьяга грациозно отрывается от стола, ни когда делает шаг к нему, будучи абсолютной жертвой его магнитизма. Где-то в бешенном биении собственного сердца Ортега теряет момент, когда чужие пальцы зарываются в волосы на его затылке. Мгновение и комиссар целует его. Лёгкое движение губ по силе сравнимо с ураганным ветром, поскольку неожиданно для сохранения равновесия ему оказывается нужна крепко удерживающая рука комиссара. Ему сложно сосредоточиться на физическом аспекте, когда его переполняют вдруг родившиеся в груди лёгкость и счастье, и, несомненно, из всех поцелуев, что Ортеге приходилось получать, этот самый восхитительный. Может так ощущается взаимность. Он стонет в чужой рот, упиваясь каждым мгновением этой близости. Сантьяга отстраняется от него, какой-то обескураженный, но в то же время просто невероятно довольный. Смотрит так, словно только что разгадал все тайны Вселенной разом, но с голодным, хищным оттенком. Так ничего и не сказав, комиссар снова прижимается к его губам, даже более требовательно, чем в первый раз. Под его напором приходится сделать несколько шагов назад, столкнувшись спиной со стеной. Это отрезвляет его. Самую малость, но этого достаточно для хотя бы малейшего сопротивления, которое заставляет Сантьягу остановиться, хотя он явно этого не хочет. — Я не могу, — хрипловато произносит он, удерживая ладонь на чужой груди как единственную преграду. — Почему? — чудится ли ему арктический холод в чёрных глазах? Зрачки практически сливаются с радужкой, но он может поклясться, что они расширены. Ортега демонстрирует ему запястье с той самой — будь она проклята — меткой. Он надеется на понимание. — Это нечестно по отношению к нему. Проходит несколько мгновений, прежде чем Сантьяга странным, приглушенным тоном спрашивает: — Только поэтому? — Да. Тяжёлый укутывающий взгляд почему-то становится до странного мягким, практически нежным. У него складывается впечатление, что комиссар удерживается от того, чтобы погладить его по щеке. — Хорошо. Возвращайтесь к работе, Ортега, — с лёгкой тёплой интонацией велит он, окончательно отстраняясь. Но следующие его слова звучат обвиняюще, даже злобно. — А мне нужно кое с кем поговорить. И он действительно первым покидает кабинет, оставляя Ортегу наедине с его недоумением.

***

— Что, ради Спящего, происходит? — спрашивает Бога, когда Сантьяга в очередной раз возвращается разъярённый как чуд, у которого украли дракона. — Не знаю, — вздыхает Ортега. — Это он, кажется, от Князя. Он интуитивно понимает, что всё каким-то образом завязано на нём, на его встречах с повелителем, на его поцелуе с Сантьягой, но мозг отказывается выдавать хотя бы мало мальски адекватные версии происходящего. — Да уж… Если б не обезличивание, решил бы, что они не поделили кого, — хмыкает Бога. Но в этом-то и суть. Что Князь, что Советники романтических интересов не должны иметь в принципе. Так что даже дурацкая версия Боги отпадает, не может же быть… Однако вечером комиссар с непонятной решимостью просит его задержаться. — Идёмте. Ортега не спрашивает куда, он отчего-то в конечной точке уверен так же, как в собственном имени. Атмосфера в княжеском кабинете странная. Чувство, что он случайно оказался в разгаре чужой семейной ссоры заставляет его нервничать, особенно учитывая, что оба иерарха остаются до ужаса невозмутимыми. — Повелитель. Комиссар, — откровенно устало произносит он, с вопросом глядя на них. Сантьяга молчаливо протягивает ему руку и Ортега принимает её практически бездумно. С изумлением понимает, что точно так же свою ему предлагает и Князь. Ему неловко, но он не возражает, вкладывая свою ладонь в чужую. Это похоже на ослепительную вспышку. На то, что под его кожей танцуют молнии. Словно он становится проводником между ними двумя. Но главным образом, шокирует не это, а тепло и жизнь, наполняющие метку на его запястье. Он даже не может сформулировать вопрос, только ошарашенно хлопает ресницами. — Присядь, — выдержав паузу, приказывает Князь. — Рассказ будет долгим.

***

Ортега трёт виски, пытаясь уложить всё услышанное в голове. Обезличивание, разделение себя на части, Сантьяга — аватара Князя, душевное родство, разбросанное на троих… Хорошо, что он сидит, честное слово. Чувства у него… Смешанные. Он смотрит на комиссара и пытается понять, изменило ли это знание его отношение. По всему выходит, что не особо. Сантьяга не перестаёт быть Сантьягой и он не перестаёт любить его и едва ли вообще на это способен. Князь открывается совершенно с другой стороны, но опять же, Ортега даже не может злиться на него за обман, в который теперь и сам оказался невольно втянут. Не ему жаловаться, когда это решение подарило ему возможность быть рядом со своим… Своими предназначенными. Так что самой тяжело принимаемой вещью для него оказывается собственное мнение о них, которым он так щедро с обоими сторонами делился. Спящий, насколько глупо он выглядел, когда перед Князем расписывал какой Сантьяга потрясающий комиссар! Но у них хотя бы хватает совести и терпения молча ожидать его вердикта, не пытаясь смутить его ещё сильнее, так что он склоняется к тому, чтобы быть милосердным. — Ладно, — наконец, выдаёт он, убрав руки от головы. — Что мы будем с этим делать? Иерархи переглядываются. Сантьяга тянет его за руку, поднимая из кресла. — Мы пытались это обсуждать, — необычайно тихо произносит комиссар. — Пришли лишь к тому, что ни один из нас отказаться от тебя не готов. Ортега гулко сглатывает, почему-то ощущая себя согретым. — Так что, полагаю, вопрос в том, — вкрадчиво добавляет он, — позволишь ли ты нам, пусть и в разных качествах, быть с тобой? Под двумя ожидающими взглядами он чувствует себя совершенно сокрушённым. — Позволю, — отвечает Ортега. — Конечно я позволю. Ни один из них даже не удосуживается скрыть свой триумф.