***
— …невероятно благодарны вам за то, что уделили нам ваше внимание, и перед тем, как мы попрощаемся, давайте ответим на самый волнующий многих вопрос личного характера. суперзвезда, признанный айдол, кумир миллионов… марк ли, — интервьюер делает паузу, чтобы оторвать взгляд от карточки со сценарием и метнуть его в сидящего напротив, — миллионы девушек хотят узнать твой ответ. вопрос звучит так: «ты свободен сейчас? ты влюблен?» марк равнодушно смотрит в пол ровно две секунды, а затем горько усмехается. — не свободен, — тихо и неуверенно. — свободен? — переспрашивают. — нет, — слабо качает головой и моргает. начинает ерзать на большом белом кресле. кривая улыбка держится на его лице из последних сил. — ты влюблен? снова пауза. двойной кивок, невнятное «угу» и так и не поднявшийся с пола взгляд.***
— машина готова. у менеджера кима всегда раздражающая невозмутимость на лице. как будто он не наблюдал это интервью воочию. как будто он не разозлен прямо сейчас до гуляющих по челюсти желваков. марк не смотрит на него с вызовом, с протестом или еще с какой-нибудь эмоцией. он в принципе на него не смотрит, только лишь кивнув на это рабочее утверждение и пробормотав неразборчивое «thanks». опять льет дождь. в париже всегда дождь в это время года. еще вчера, в солнечном милане, жизнь казалась на порядок легче, как думалось марку. но вот она — реальность. он не разваливается на заднем сидении, хотя ему стоило бы вздремнуть эти несколько минут, пока они едут до отеля. вместо этого он весь сжимается в комок, сгорбившись, как старик, и пытается дрожащими пальцами одной руки унять дрожь пальцев второй. получается ужасно, только царапает кольцом сухую бледную кожу и дышит из-за этого нервно и часто. менеджер на переднем сидении не отчитывает его, все таки, не глупый юнец, но и не помогает ни словом, ни делом. никак. и марку сейчас это и нужно: раствориться в пространстве, разложиться на атомы и никогда в жизни не коснуться чужой бронзовой кожи и мягких, как свежая весенняя трава, волос, чуть отросших у затылка. он чувствует каждый волосок фантомно в каждой оставленной собственными ногтями или кольцом полоске царапины, и его руки чешутся и болят, потому что он, зажмурившись, сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони. но осознание отсутствия жизни в этом тонком «между» порождает все самые отвратительные мысли. и теперь он яростно трет руки о штанины грубой джинсы, но толком не чувствует ничего, кроме чужих дрожащих ресниц на кончиках пальцев. дождь шумит. или это мокрая дорога шумит. или это у марка в ушах и венах шумит кровь, трансформируется в слишком родной спокойный голос, который успокаивает обычно, но сейчас только сводит с ума. и марк бы сам навсегда замолчал, чтобы слушать эту трель, он бы сам к ногам упал и смотрел преданной дворовой псиной, и пытался бы поймать взгляд темных круглых глаз, каждую морщинку вокруг них, и он бы слушал, как этот голос струится через него, заполняет его сердце, и он готов был бы умереть, позволив этому многострадальному органу вскрикнуть напоследок «я умираю!» и остановиться. потому что он хотел, чтобы последним, что он видел, было это лицо; последним, что он слышал, был этот голос; последним, что он чувствовал, было это тело; последним- — мы приехали. не читай комментарии. как будто он собирался. он собирается умереть здесь, в этом городе любви, городе страсти, самом красивом городе. он собирается лечь на кровать ценой годовой зарплаты гувернанток, закрыть глаза и натурально сгинуть. в смерти страшен не труп, а тот момент, когда он последний раз был живым. в апартаментах, подобных этим, никогда не бывает нужной температуры. или, может быть, это марк не знает, какая температура ему нужна. и что ему вообще теперь нужно. у него был тур, да, небольшой, он бы просто не вынес масштаба. миллионы людей пришли попеть с ним его песни, поплакать, потолкаться у сцены и, наконец, задавить кого-то заживо, как таракана, затоптать, чтобы никто и не заметил. и для него они все тоже тараканы, шипящие, шумящие, надоедливые и противные. он смотрел в толпы сто тысяч раз за сегодня, он смотрел на этот установленный специально по его просьбе балкон, и ждал, когда же самый драгоценный человек в его жизни материализуется там. и он молился перед выходом на сцену, но вовсе не за благополучие концерта, не за себя, не за, блять, тараканов. он молился лишь за то, что у него будет этот последний шанс. перед концертом менеджер ким сказал, что донхек сдал ему билеты лично в руки. тело марка стало ватным.***
если минус апартаментов — терморегуляция, то плюс — личный бар. и легкая травка. и марк очень сомневается, что такой ассортимент есть в каждой комнате. у самой двери ким предложил заказать поесть и шлюх. и то и то марк проигнорировал. наконец, стало тепло. жарко. и марк, который своим голосом добился успеха, забыл, как он звучит. на экране капли. слюни, слезы, алкоголь, вы думаете, он в состоянии разобрать? — алло? необратимый процесс запущен. истеричное дыхание в трубку. — я сплю. если есть, что сказать, то быстрее. — я невозможно скучаю… неразборчивый шепот, попытавшийся растянуться в мелодию, но рассыпавшийся на середине в сухие ошметки кожи с его покусанных губ. — у меня нет времени. — я очень болен… скачки вверх и вниз, кашель, застрявший у основания языка, тремор рук и ледяные ноги. синеющие губы. — марк, нет. сглатывает слюну и хватается обеими руками за волосы. скручивается, как эмбрион. — я почти умираю… отсутствие связи с внешним миром. — что? я не слышу тебя. и я хочу спать. удачно добраться домой, марк. спокойной ночи.***
ему еще долго будут мерещиться чужие теплые пальцы в его волосах и изгиб чужой шеи. он еще долго будет видеть мягкую улыбку и россыпь родинок на чужой щеке. долго будет слышать свое имя, произнесенным единственным слышимым из тысячной толпы голосом. долго. пока не поймет, что он умер не почти.